ГЛАВА 13 ПРОЩАНИЕ. ДОРОГА

ГЛАВА 13

ПРОЩАНИЕ. ДОРОГА

Как только было принято окончательное решение, Гус начал собираться в дорогу. Прежде всего он готовился освободить себя от обвинения в ереси. От инквизитора Микулаша он получил подтверждение своей правоверности и добился признания, что тому неизвестна ни одна ересь, в которой был бы обвинен Гус. Далее он заручился заверенными копиями документов о разных стадиях процесса, возбужденного против него бывшим архиепископом Збынеком. После этого, в августе 1414 года, он обратился к широкой общественности, предлагая всем, кто мог упрекнуть его в ереси, выступить против него с обвинениями. Воззвания с таким призывом Гус велел распространить на трех языках: чешском, немецком и латинском.

Наряду с этим он улаживал и свои личные дела, писал друзьям письма, на конвертах которых иногда значилось: «Прошу тебя не открывать сего письма, разве только будешь уверен, что меня нет в живых». Он отдал также последние распоряжения, а свое идеологическое завещание изложил в замечательном письме «Друзьям на прощание», написанном в октябре того же года.

«Магистр Ян Гус, в уповании священник и слуга Господа нашего Иисуса Христа, всем верным и любезным братьям и сестрам во Иисусе Христе, слышавшим и приявшем через меня слово Божье, милость и мир от Бога Отца нашего и духа святаго; да пребудут они незапятнанны во истине его.

Верные и любезные друзья мои!

Вы знаете, что я долгое время верно трудился с вами, проповедуя вам слово Божье без ереси и заблуждений; вы знаете также, что моим желанием было, есть и будет, вплоть до самой моей смерти, ваше искупление. И задумал я написать для вас проповедь прежде, чем уеду на собор в Констанц, а особливо уведомить вас о лжесвидетельствах и лжесвидетелях, коих описал я вместе с их показаниями. Сие будет вам оглашено для того, дабы вы, если меня опозорят или осудят на смерть, узнав об этом, не боялись, что я осужден был за некую ересь, в коей упорствовал, А еще для того, дабы вы без страха и колебаний стояли на правде, которую Господь Бог дал вам познать через его верного проповедника — через меня, недостойного. А в-третьих — для того, дабы умели вы лживых и лицемерных проповедников остерегаться.

И изготовился я уже без охранной грамоты в дорогу к могущественным и многочисленным врагам моим, из коих худшие — наши соотечественники; это вы поймете по свидетельским показаниям и дознаетесь, когда собор закончен будет. А врагов у меня гораздо больше будет, чем было у вашего милосердного Искупителя епископов, и магистров, и князей светских, и законников.

Но уповаю на своего милостивого, мудрого и всемогущего Спасителя, что он по обещанию своему и по вашей верной молитве дарует мне мудрость и мужество духа святаго, дабы выстоял я и они не могли бы совратить меня на ложный путь, коли ниспошлет мне Господь претерпеть искушение, поношение, заточение или смерть, как он сам претерпел и возлюбленных слуг своих тому же обрек. Он дал нам пример, чтобы страдали мы во имя его и во имя спасения души своей.

А посему, милые братья и милые сестры, молитесь усердно, да дарует мне Господь твердость и да избавит он меня от осквернения. И если смерть моя послужит во славу ему и на пользу нам, да допустит он меня приять ее без страха злого, если же больше пользы будет в моем возвращении, да охранит он меня в дороге туда и вспять, дабы мы, оставшись чистыми, еще совместно могли законы его изучать и сети антихристовы по мере сил разрывать, да грядущим братьям добрый пример завещать.

Но, верно, вы уже не увидите меня в Праге перед смертью моей. Если же всемогущий Бог пожелает возвратить меня вам — тем радостнее мы узрим друг друга; паче же возрадуемся, встретясь во царствии небесном… Дано лета Господня 1414 по празднике св. Вацлава при отъезде в Констанц».

Это прощальное письмо, которое сознательно приведено здесь почти полностью, по форме своей напоминает скорее молитву. Оно полно набожных чувств, и речь его близка по духу библии. Но как оно при этом человечно, как по-человечески возвышенно! Ведь это один и тот же, без конца видоизменяющийся, но неувядающий призыв к моральной стойкости, к верности, истине. Почему Гус постоянно возвращается здесь к этому мотиву? Прежде всего для того, чтобы ободрить тех, кому адресовано письмо. Снова он думает о них, не о себе, им стремится он придать мужества и стойкости. Сколько раз он упоминает о смерти! Но ни разу — со страхом. Он просто предполагает такой исход и даже приветствует смерть, если она послужит делу правды и принесет всем пользу.

В письме есть и два более конкретных замечания.

В одном месте Гус упоминает, что выедет в Констанц без охранной грамоты. Он и действительно не стал дожидаться, пока Сигизмунд пришлет ему охранный лист. Вероятно, его друзья и сопровождающие не сомневались, что получение грамоты — дело верное и можно положиться на то, что она вовремя будет вручена Гусу. Маршрут был выработан с таким расчетом, чтобы встретиться с двором Сигизмунда, не доезжая до Констанца. Сам Гус, возможно, вообще об этом не думал, он был уже целиком во власти своей задачи — выступить с живым словом на заседании собора.

Второе замечание касается врагов-соотечественни-ков, которые уже опередили его на пути в Констанц или намеревались это сделать. К тому времени, когда Гус выезжал из Чехии, в Констанце уже находился известный Михал де Каузис. Этот человек давно следил за процессом Гуса и стремился ускорить его еще тогда, когда исполнял должность прокуратора по вопросам веры в Риме. Затем пражский архиепископ отправил в Констанц особое посольство, которое должно было представлять на этом церковном съезде чешское архиепископство. Возглавлял эту церковную делегацию литомышльский епископ Ян Железный, заклятый враг Гуса. В Констанц отправились и два человека, некогда самые близкие сердцу Гуса: его бывший учитель и образец — Станислав из Знойма и «друг» Штепан Палеч. Первому судьба не позволила до конца сыграть его мрачную роль: магистр Станислав умер по пути, в Индржиховом Градце. Зато Палеч доехал. Доехал, и как только очутился в Констанце, немедленно объединился с Михалом де Каузисом, чтобы всеми средствами погубить бывшего друга и соратника.

Фигура Палеча и вся его эволюция представляют печальный интерес. Огромный интеллект и разум соединились в нем со слабым характером. Палеч начал свой путь так же и в том же направлении, что и Гус. Он правильно понимал окружающую действительность ir верно видел и ее основу и ее пороки. Он живо на все это реагировал, и даже гораздо горячее и непримиримее, чем более спокойный и уравновешенный Гус. Но если в Гусе жила глубокая внутренняя уверенность, то у Палеча ее не было, и потому он возмещал ее внешней эффектностью своих выступлений. Как вызывающе, например, в сравнении со своим другом Яном защищал он когда-то Уиклифа.

Но вот появилась опасность. Более спокойный и твердый духом Гус не согнулся перед ней, Палеча охватил страх. И в тот момент, когда Гус, сознавая всю опасность, понимая все последствия своего поведения, остался на своей точке зрения, у Палеча вспыхнула ненависть к Гусу.

Почему? Потому, что он завидовал его мужеству и силе, которых сам не имел, потому, что, когда он заколебался и отступил, он не мог не стыдиться Гуса! Слабый человек не в состоянии простить сильному, если обнаруживает при нем свою слабость.

А встав на путь ненависти, подгоняемый жгучим чувством неполноценности, Палеч безудержно падал все глубже, переходя от несогласия к открытой вражде, которая и бросила его в объятия врагов Гуса. Палечу не оставалось выбора — он отождествил себя с ними, не сознавая уже, что в душе своей больше борется с собою, чем с Гусом.

Сколько таких палечей веками сеяло и сеет яд своих измен, разочарований в себе!

В свой последний приезд на несколько дней в Прагу — еще в то время, когда он жил в Козьем замке, — Гус от одного из постоянных посетителей Вифлеемской часовни, портного Ондржея Полака, услышал пророческие слова прощания: «Да будет Бог с тобою! Кажется мне, ты не вернешься…»

Мы, знающие, куда именно отправлялся Гус, навстречу какой судьбе и какому концу, со странным чувством читаем набросок проповеди, которую он писал в последние дни для того, чтобы произнести ее на Констанцском соборе. Он хотел начать ее словами «Мир дому сему…» и собирался говорить в ней о мире, о мире божьем и человеческом, о справедливости и законе Христа.

11 октября 1414 года Гус пустился в свой славный путь из замка Краковец. Его свита насчитывала около тридцати всадников, на двух возах везли припасы и корм для лошадей.

Гуса сопровождали чешские дворяне Ян из Хлума и Вацлав из Дубы — оба выбранные и назначенные Сигизмундом на роль «живой охранной грамоты», Ян Кардинал в качестве представителя Пражского университета, и бакалавр Петр из Младоневиц, которому мы обязаны подробным описанием дальнейшей судьбы Гуса; остальную часть свиты составляли слуги.

Наконец настал момент, когда Гус и его друзья пересекли границу Чешского королевства и оказались на немецкой земле. Они знали, сколько россказней распускали в чужих землях о еретичестве Гуса, и были готовы к тому, чтобы на каждом шагу встретить враждебное отношение, которое может даже представлять опасность для жизни.

Это ощущение опасности усугублялось еще и тем, что Гусу предшествовала весть о его приближении, той же дорогой впереди него двигались купцы со своими караванами, и слух о чешском еретике передавался из уст в уста торговцами, гонцами, возницами, проникал в деревни, села и города. Еще хуже было то обстоятельство, что Гуса примерно на день опередил какой-то епископ, тоже направлявшийся в Констанц и кричавший повсюду, что за ним едет проклятый еретик, колдун, обладающий волшебной силой «читать мысли» людей.

А Гус и не стремился сохранять инкогнито, «едучи явно, с открытым лицом, как священник, и сам повсюду громко объявляя свое имя и звание народу», как писал он в одном из писем домой, в Чехию.

К великому своему изумлению, Гус и его спутники не встретили ничего такого, к чему мужественно подготовились. Гус нигде «не встретил явного врага». Всюду его встречали с одним чувством — с глубоким любопытством.

Почти сразу за чешской границей, в Бэрнау, его пригласил к себе побеседовать тамошний приходский священник. «И когда я вошел в комнату, он тотчас налил мне большую чару вина и ласково весьма вместе с друзьями своими все мое учение принял и заявил, что всегда был мне другом. Затем в Новом Граде (Нейштадте) все немцы дружелюбно на меня смотрели. Проехали через Вейден, где среди многочисленных жителей вызвали удивление. А когда прибыли в Сульцбах, зашли в корчму, в которой (как раз) заседал ландрихт (Landgericht — земский суд). Там, в зале, пред коншелами и старшинами, я сказал: «Вот я, магистр Ян Гус, о котором, полагаю, вы слышали много дурного; вопрошайте же меня!» И когда мы многое обсудили, дружелюбно весьма меня приняли. Затем мы миновали город Хиршфельд, в котором нас опять встречали с великим радушием. Миновав же город Херсбрук, переночевали мы в городе Лауф. Там пришел ко мне приходский священник, весьма сведущий в праве, и я беседовал с ним, и он со всем охотно согласился»,

«И вот достигли мы Нюрнберга, где о нашем приезде уже разгласили купцы, опередившие нас. Поэтому на улицах стоял народ, выглядывая и выспрашивая, который же магистр Гус. А перед обедом мне прислал письмо магистр Иоганнес Хелвел, священник церкви св. Лаврентия, пишучи, что с давних пор мечтал поговорить со мною. Я ему на том же письме написал, чтобы он пришел. Тем временем прислал за мной пан Вацлав из Дубы, сообщив, что собрались горожане и магистры, желающие видеть меня и со мной беседовать; тогда я сразу встал из-за стола и вышел. И магистры передали мне, чтобы нам беседовать тайно. Я же ответил: «Я проповедую открыто и теперь хочу, чтобы слушали все, кто захочет!»* И с этого часа я говорил перед коншелами и горожанами вплоть до ночного сумрака.

Был здесь доктор один, картезианец (монах картезианского ордена), который диспут вел великолепно. И я заметил, что магистру Альберту, священнику церкви св. Зебальда, не по нраву было, что горожане соглашались со мной. К концу беседы все магистры и горожане были удовлетворены.

Знайте также, что до сих пор я не заметил ни одного врага. И в каждой корчме я оставляю на прощание «Десять заповедей» (краткое изложение десяти заповедей, написанное Гусом и переведенное на немецкий язык) и кое-где приклеиваю их мукой (в общественных местах). А все хозяйки с мужьями принимают меня весьма приветливо. И нигде не запрещают богослужений (из-за присутствия Гуса, на которого было наложено проклятие и интердикт), а немецкое изложение (речь идет о десяти заповедях) все хвалят. Следовательно, должен я признать, что нет ко мне большей враждебности, чем у жителей Чешского королевства»[28].

Гус с воинственной горячностью использовал любую возможность, чтобы провозгласить свои взгляды, и всюду находил живой отклик. Особенно немецкий народ, сельские жители и низшее духовенство, задавленные такой же нуждой и заботами, как и чешский народ, хорошо понимали его и открывали ему не только уши, но и сердце.

И, так же как в Чехии, высшее духовенство в больших городах слушало его с настороженностью и опаской.

Благоприятные обстоятельства, сопутствовавшие ему, побудили Гуса отказаться от первоначального плана — ехать сначала ко двору короля С!игизмунда, который в то время находился в Аахене, чтобы получить у него обещанную охранную грамоту. Это очень удлинило бы путь. Итак, путешественники двинулись дальше прямой дорогой. «Король (Сигизмунд) теперь на Рейне, к нему едет (за охранной грамотой) пан Вацлав из Дубы, а мы ночью выезжаем в Констанц, к которому приближается уже и папа Иоанн. Рассудили мы, что невыгодно сворачивать к королю, сделав крюк в шестьдесят миль и (потом только) возвращаться в Констанц».

3 ноября 1414 года Гус и сопровождающие его увидели, наконец, цель своего пути — город, где созывался святой собор.