Глава тридцать девятая БЕЗУМИЕ ВЕНЕЧКИ. НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава тридцать девятая

БЕЗУМИЕ ВЕНЕЧКИ. НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

Вениамин Лестовский был уверен, что все произойдет именно так, как он задумал и рассчитал в своем взвинченном, воспаленном мозгу. У Ирины нет выхода, она прижата к стенке: возглавляемая ее братом подпольная группа раскрыта, Венечке известны имена и адреса. Поэтому она примет ультиматум и, покорная, явится к нему. Ну, может быть, денька два потянет, поломается для приличия, для соблюдения этикета, а затем послушно явится. Наверняка начнет с того, что будет взывать к остаткам благородства в его душе, умолять не сообщать на Лубянку о тех, кого он выследил.

Да, он согласен не сообщать, но — условие. Как же это мы забыли! Ай — яй — яй! Она должна непременно выполнить его условие. Тут Ирина, конечно, скажет, изречет, театрально воскликнет (вторая Ермолова!), что не любит его, а любит другого, и зачем ему такой ценой?.. А он согласен и на такую цену, он не гордый, вернее, он?то как раз и гордый, чудовищно гордый, потому что он — любит, изнывает от любви. Не она, а он выстрадал, вымучил свою любовь и поэтому — заслужил. Заслужил законной и желанной, страстно желанной награды и не откажется от нее, несмотря на весь ваш ермоловский театр.

Так он все себе представлял, Венечка, рисовал в своем взвихренном воображении. Но время шло, а Ирина не являлась. Венечка сначала сердился на это, мстительно суживал глазки, грозил, распалялся. Ах, раз так, он немедленно идет на Лубянку! К черту все гарантии! Они сами его вынудили, заставили, подтолкнули! Но затем Венечка забеспокоился и уж тут, чуть позволив себе, дав волю — человек?то уж очень мнительный, внушаемый, нервный, — не мог с собой справиться: затрясла его лихорадка. Где Ирина?! Что с ней?! Стал звонить, окольными путями выведывать, разузнавать у знакомых, но те ни гугу. Тишь. Прозрачное зеркало вод. Зерцало! Ни всплеска.

Тогда он крадучись, бочком, воровскими шажками засеменил на Якиманку. Засеменил, чтобы глянуть, зыркнуть, нюхнуть, как он сам говорил. Нюхнуть, не пахнет ли гарью. И там по каким?то неуловимым признакам, разлитой в воздухе угнетающей истоме, некой особой тусклости окон в мезонине Глинских, постному выражению лиц соседок, сидевших на лавочке, понял. Понял, и его словно ужалило. Арестовали! Арестовали брата! Леонида Федоровича Глинского!

Вениамин шарахнулся, заметался, и в голове началось безумное кружение, адский хоровод мыслей. Если по ходу следствия всплывет его имя, могут и привлечь, арестовать за недоносительство. Как же быть? Что же, спрашивается, делать?то, а? Все?таки пойти на Лубянку? Нет, он не пойдет и сохранит в себе остатки благородного человека! Значит, не ходить? Нет, то есть… Спрашивается… Что же, что же?!

Была синяя весенняя ночь. Венечка Лестовский сходил с ума.

В метаниях, шараханьях, блуждании по Москве под янтарной луной, его занесло на Воздвиженку, где в коммунальной квартире жил архитектор Женя Мор — генштерн. Венечка его знал. Вернее, он напрочь не знал, зачем ему Женя. Ах, господи, зачем же он ему понадобился, этот Моргенштерн? Знал или не знал? Знал, что ничего не знал. Или не знал, что знал? Моргенштерн — это утренняя заря или звезда. Сумасшествие! Моргенштерн — это сумасшествие!

Венечка стал звонить в дверь — наобум, во все звонки. Этот — этот — этот. Тык — тык- тык. Ему открыла мать Жени, седенькая, сгорбленная, со свечой в руке (огонечки прыгали в стеклах очков). А за нею возникло то, что в смятенном, кренящемся сознании Венечки запечатлелось как размытое пятно: разбуженная ночью квартира, сумрачные недра коридора, исчерченного зигзагами света из щелей, углы каких- то шкафов, вещей, велосипедные колеса, испуганные лица, шорохи, шепот, мышиная возня. Шу — шу — шу. Что- что?что? К кому? За кем?

Здравствуйте, ради бога, извините, что я разбудил… я друг вашего сына, он мне срочно нужен, пожалуйста, очень срочно. Я должен ему сказать, что Ирина… м — м- м… что я был там. Ну, знаете, там, там, там. И Леонид Федорович… Леонид Федорович такой?то, ему известный… его там нет! Поэтому пусть ваш сын туда больше не ходит. Ну, туда, туда, туда… Что?то я стал заговариваться. Вот и руки дрожат — смешно. Почему?то у меня дрожат руки. Так зачем я сюда пришел? М — м-м… дай бог памяти. Да, пусть не ходит. Он, он, ваш сын, Женя. Позовите его. Ах, Жени нет дома! Ой — ой — ой! Нет дома, вы сказали. Да, это вы сказали, вы сказали, я этого не говорил. Я вообще ничего не говорил. Я нем как рыба. Тысячу извинений, тысячу извинений. Я удаляюсь, я исчезаю. Но я исчезаю как благородный человек. Заметьте, как благо — о-о — родный!

Закрыв за Венечкой дверь, наконец спровадив его, мать Жени Моргенштерна прислонилась к ней спи ной, закрыла глаза, выждала несколько секунд, прижимая руку к груди, и сказала перепуганным насмерть соседям:

— Не волнуйтесь, ничего не случилось, просто один Женин знакомый сошел с ума.