Москва – столица
Москва – столица
Между тем ситуация в стране продолжала оставаться очень тревожной. Немцы, возобновившие боевые действия, продвигались к Петрограду.
21 февраля Совнарком принял декрет, который объявлял:
«Социалистическое отечество в опасности!».
Комендант Смольного Павел Дмитриевич Мальков в своих воспоминаниях писал:
«Оставаться в Петрограде стало небезопасно. Но куда переезжать? Управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич предложил – в Москву. Ленин согласился, но выдвинул условие: в Москву предварительно не сообщать, переезд организовать внезапно.
Конспирация была строжайшей. Только избранные были посвящены в реальные планы по переезду. Остальным сообщили, что правительство и партруководство переедут… в Нижний Новгород».
1 марта президиум ВЦИК заявил, что «слухи» о переезде советского правительства в Москву беспочвенны.
3 марта в Брест-Литовске российская делегация, которую после ухода Троцкого возглавил Григорий Сокольников, подписала Брестский мир.
С 6 по 8 марта в Петрограде проходил VII съезд РСДРП(б), который переименовал партию большевиков – теперь она стала называться Российской коммунистической партией, РКП(б). Был избран новый состав Центрального Комитета в составе 15 человек. В него вошёл и Григорий Сокольников. Были избраны 8 кандидатов в члены ЦК, среди них был другой однопартиец «товарища Константина» — Георгий Оппоков-Ломов.
А на Дальнем Востоке в это время проходили не менее судьбоносные события. 25 февраля в городе Благовещенске открылся Областной крестьянский съезд, на который из Хабаровска прибыла делегация от Дальневосточного краевого комитета Советов во главе с его председателем Александром Краснощёковым. Собравшиеся делегаты провозгласили:
«Единственной властью, как в центре, так и на местах признать Совет рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов».
4 марта съезд свою работу завершил. Но тут в ситуацию вмешались казаки, которые решениями съезда были недовольны. Областной земской и городской управам пришлось срочно созывать экстренное совещание, которое призвало население создать отряды добровольной гражданской милиции. 6 марта казачий атаман Иван Михайлович Гамов окружил своим гарнизоном здание, в котором заседал областной исполнительный комитет. Его руководители вместе с Александром Краснощёковым обратились к атаману с предложением сделать всё, чтобы избежать вооружённого столкновения, но были арестованы и перепровождены в местную тюрьму. Начался мятеж.
Из Владивостока и Хабаровска подтянулись подкрепления, и 12–13 марта десятитысячная революционная армия очистила Благовещенск от мятежников. Гамов и его люди бежали за Амур – в Китай. Освобождённый Краснощёкое вернулся в Хабаровск.
А в Москве новоизбранный «король поэтов» Игорь Северянин начал пожинать плоды своего увенчания почётной короной. Фёдор Долидзе выпустил книгу стихов, озаглавленную «Поэзоконцерт». В неё вошли сочинения Северянина и стихи ещё шести «эгофутуристов». Обложку украшала фотография «короля» с его автографом и фразой: «Король поэтов Игорь Северянин». Альманах открывался стихами:
«Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королём поэтов
На зависть нудной мошкаре».
Маяковский, надо полагать, на эти стихи обиделся, и его перестал интересовать титул «короля». На какое-то время, во всяком случае. Когда в марте он дарил молодому музыканту и композитору Сергею Прокофьеву свою поэму «Война и мир», то сопроводил её дарственной надписью:
«Председателю земного шара от секции музыки – председатель земного шара от секции поэзии. Прокофьеву – Маяковский».
Поэт Георгий Владимирович Иванов, обожавший Игоря Северянина, в своих воспоминаниях («Петербургские зимы») описал тогдашний триумф «короля»:
«Громадный зал городской Думы, не вмещающий всех желающих попасть не его „поэзо-вечера“. Тысячи поклонниц, цветы, автомобили, шампанское. Это была настоящая, несколько актёрская, пожалуй, слава».
9 марта на один из таких поэзоконцертов Северянина, проходивший в Политехническом музее, пришёл и его главный конкурент. Газета «Мысль» через два дня написала:
«Не обошлось без инцидентов. Во время объявленного антракта футурист Маяковский пытался декламировать свои „произведения“, но под громкий свист публики принуждён был покинуть эстраду».
А выступления Бурлюка, Гольцшмидта, Каменского и Маяковского в «Кафе поэтов» и «Питтореске» продолжались. О них написал Илья Эренбург в эсеровской газете «Понедельник власти народа»:
«Они всюду… На пёстром вокзале, именуемом „Кафе Питтореск“… футуристы провозглашают свои лозунги:
– Да здравствует хозяин кафе Филиппов! Да здравствует революционное искусство!
В маленьком нелепом подвале, перед кроткими спекулянтами, заплатившими немало за сладость быть обруганными, и для возбуждения их аппетита футурист поёт:
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй!
Принят большевизм – но эта подделка преображения мира не заставит нас отказаться от веры в возможность иной правды на земле. Выйдя из футуристического кабака, мы не окунёмся с радостью в тёпленькую ванну нашей поэзии, а ещё острее возжаждем горняго ключа, подлинного рождества нашего искусства…
Футуризм банален, как буржуазия, от него несёт запахом духов».
Бурлюк и его команда на подобные статьи не обижались. И продолжали своё футуристическое дело.
Юрий Анненков вспоминал:
«Кафе „Питтореск“. Есенин читал стихи. Маяковский поднялся со стула и сказал:
– Какие же это стихи, Сергей? Рифма ребячья. Ты вот мою послушай:
По волнам играя, носится
С миноносцем миноносица…
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
Впился в спину миноносочки…
И чего это несносен нам
Мир в семействе миноносином?
– Понял? – обратился Маяковский к Есенину.
– Понял, – ответил тот, – здорово, ловко, браво!
И тотчас, без предисловий, прочёл, почти пропел, о собаке. Одобрение зала было триумфальным».
Стихотворение, которое прочёл Есенин, называлось «Песня о собаке». В нём рассказывается о том, как «сука ощенила рыжих семерых щенят», а хмурый хозяин, побросав их в мешок, понёс к реке – топить. Маяковский завлекал публику рифмами, а Есенин предложил ей стихи со смыслом. Отсюда и триумф у публики!
Тем временем 10 марта в Петрограде от окраинной станции «Цветочная», не зажигая огней, отошел поезд № 4001, в котором под охраной латышских стрелков в Москву направлялись члены Совнаркома, ВЦИК, а также новоизбранные члены ЦК РКП(б) и партии левых эсеров.
Как выяснилось позднее, правые эсеры готовили крушение большевистского состава, но, благодаря предпринятым мерам предосторожности, этого не случилось – 11 марта спецпоезд благополучно прибыл в Москву. Ответственные работники новой рабоче-крестьянской власти принялись располагаться и осваиваться на новом месте.
16 марта IV (Чрезвычайный) съезд Советов ратифицировал как Брестский мир, так и перенос столицы в Москву.
А накануне (15 марта) Давид Бурлюк собственноручно прибил к стене дома на Кузнецком мосту две своих картины (они провисели там около трёх лет), Василий Каменский расклеил на стенах и заборах «Декрет о заборной литературе, о росписи улиц, о балконах с музыкой, о карнавалах искусств». Нет, нет, это не было связано с переездом властей в новую столицу – таким экстравагантным образом футуристы отмечали выход первого (и, как очень скоро оказалось, единственного) номера своей газеты.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.