Вадим Козовой
Вадим Козовой
Поэзия — кратчайший путь между двумя болевыми точками.
Настолько краткий, что ее взмахом обезглавлено время.
Вадим Козовой
Вадим Маркович Козовой родился в 1937 году в Харькове[405]. Во время войны семья Козового эвакуировалась в Казахстан, в город Актюбинск. Вадик жил с отцом, матерью и старшей сестрой Леонорой, которая очень любила его и заботилась о нем все годы. При возвращении из эвакуации в 1944-м Вадик подорвался на снаряде, лишившись глаза и искалечив ногу — врачи санитарного поезда чудом спасли его жизнь.
В Харькове Вадим окончил школу с золотой медалью и в 1954-м поступил на исторический факультет Московского университета Не сумев принять двуличия и жестокости советского режима, молодой человек в 1956 году вступает в тайно организованный на истфаке МГУ кружок Краснопевцева. Участники кружка, преподаватели и аспиранты, боролись за демократический социализм; Вадим был единственным студентом, принятым в него. Летом 1957-го во время Московского фестиваля молодежи и студентов члены кружка были арестованы КГБ за антисоветскую агитацию.
12 февраля 1958 года Мосгорсуд приговорил Краснопевцева, Ренделя и Меньшикова к десяти годам лишения свободы, Козового, Мешкова и Семененко — к восьми, а Покровского, Обушенкова и Гольдмана — к шести годам лагерей. Обушенков встретился с Козовым в одном из мордовских концлагерей через два года. Вадим пользовался авторитетом был активистом группы политзаключенных, куда входили известные правозащитники А. Голиков, В. Трофимов, Б. Пустынцев, В. Кривошеин, Б. Хабуллин и другие. Там, в лагере, Вадим по переписке познакомился со своей будущей женой Ириной Емельяновой. Их лагеря — женский и мужской — оказались рядом. Они оба были увлечены французской литературой и обменивались по конспиративной лагерной почте книгами и статьями о литературной жизни Франции. Книги проникали в лагеря «с воли».
В октябре 1963 года Вадим освободился из лагеря. Ирина была досрочно освобождена в 1962-м. В феврале 1964-го Вадим и Ирина поженились. На их скромной свадьбе посаженой матерью была Ариадна Эфрон, очень любившая Ирину и посылавшая ей в заключение десятки писем. Ольга Ивинская вышла из мордовского лагеря только осенью 1964 года. В 1965-му Ирины и Вадима родился старший сын, которого назвали Борей в честь любимого Ириного поэта — Бориса Пастернака.
Вадим занимался переводами французских авторов и приобрел широкую известность во франкоязычном мире. В 1974 году Козовой стал членом французского ПЕН-клуба и получил приглашение приехать во Францию. Однако власти не выпустили Вадима из СССР. В 1975-му Ирины и Вадима родился младший сын Андрюша.
В 1978 году в Лозанне вышла в свет книга стихов Вадима Козового «Грозовая отсрочка». Прочитав ее, живший в Париже знаменитый русский музыковед и литератор Петр Сувчинский, который вел интересную переписку с Борисом Пастернаком в последние годы жизни поэта, восклицает: «Я ждал этого 60 лет!»
В 1981 году заболел старший сын Ирины и Вадима Боря, и благодаря усилиям зарубежных политиков и писателей Козовой уехал с ним в Париж на лечение. С 1983-го Вадим уже работал в Центре научных исследований Франции как литератор и переводчик, его принимал президент Франции Франсуа Миттеран. Только в 1985-м, по просьбе правительства Франции, Ирине с младшим сыном Андрюшей разрешили выехать из СССР в Париж к мужу на постоянное место жительства. В связи с этим достижением министр иностранных дел Франции Клод Шейсон направил Вадиму Козовому официальное письмо с поздравлением (письмо было подписано 27 июня 1984 года, в день 72-летия Ольги Ивинской).
Талантливые работы Вадима, высоко оцененные в европейских литературных кругах, отмечены редкой для российских литераторов наградой — он становится кавалером французского Ордена литературы и искусства. Известный парижский литературный критик Катрин Давид еще в 1983 году написала о поэзии Козового: «Его стихи, свирепые, горькие, вулканические, никогда не публиковались в СССР. <… > Его творчество — яростное и разрушительное свидетельство о шести годах, проведенных в ГУЛАГе».
Друзьями и ценителями творчества Козового становятся известнейшие поэты и литераторы Франции: Морис Бланшо, Анри Мишо, Рене Шар, Жюльен Грак, Жак Дюпен, Мишель Деги. Творческая, душевная дружба связывала Вадима с Петром Сувчинским и с эмигрировавшим в 1993 году в Голландию всемирно известным литературоведом Николаем Харджиевым. С Харджиевым Вадим познакомился еще в Москве. Сувчинский перед смертью завешал Вадиму свой литературный архив с бесценным материалом — своей перепиской с Борисом Пастернаком. Особенно интересны письма 1957–1959 годов, самых трагических и ярких лет жизни Пастернака.
Вадим Козовой написал на тему об этой переписке блистательное эссе «Поэт в катастрофе», отмеченное критикой как наиболее глубокое и живое воплощение этого литературного жанра[406]. Эссе было опубликовано в 1994 году в России в книге Вадима[407], в которой он приводит интереснейшие письма Пастернака, дошедшие до Сувчинского (часть из них была перехвачена КГБ). Эти письма Бориса Леонидовича Петр Сувчинский называл своими «главными драгоценностями».
В 1997 году Вадим организовал в Москве первую в России выставку «Анри Мишо. Поэзия. Живопись». В том же году впервые в России проходит вечер поэзии Вадима Козового в Библиотеке иностранной литературы. Его стихотворения звучали и в петербургском Доме-музее Ахматовой в июле 1998 года.
Обожая свою тещу, Ольгу Ивинскую, Вадим боролся с советской системой за возврат архива Ивинской из казематов КГБ, имея доверенность от Ольги Всеволодовны на ведение всех дел в судах и властных структурах РФ. После выхода в ноябре 1997 года, в разгар суда за архив Ивинской, «лживой и провокационной» (слова Вадима) статьи Дардыкиной в «Московском комсомольце» (№ 216–17726), Вадим добился публикации в газете «Известия» статьи-отповеди провокаторам, которую написали известные парижские профессора-слависты Мишель Окутюрье и Жорж Нива, много лет лично знавшие Пастернака и Ольгу Ивинскую. В своей статье они назвали публикацию Дардыкиной подлостью. В нашем разговоре на эту тему в Париже в мае 1998-го Вадим резко сказал:
— Все эти наследники гэбистов и литературных бонз вновь дорвались до власти. Вновь, как в сталинские времена, будут бессовестно клеветать на свидетелей их подлостей и торговать ворованными ценностями, шагая по трупам.
Отношение Козового к Евгению Борисовичу Пастернаку было крайне негативным. Имея большой лагерный и жизненный опыт, Вадим говорил:
— Евгений Пастернак играет роль консультанта продажных журналистов, призванных травить и дискредитировать образ Ольги Ивинской. Захватившая архив Ивинской группа ему щедро платит, открывая монопольный доступ в спецархивы. Потому с материалами, упрятанными в ЦГАЛИ, он творит все, что хочет, блюдя интересы «группы захвата». Мудрая Ариадна его просто презирала, считая, что с таким даже сидеть рядом стыдно. Надеюсь, Ире удастся опубликовать письма Ариадны, приходившие в лагерь к Ольге Всеволодовне и Ирине[408].
Тогда, в Париже, я спросил Вадима, как рядовой читатель может распознать друга или недруга в бывшем окружении Пастернака теперь, когда все его хулители примазываются к славе поэта, объявляя себя его сторонниками и защитниками.
— Всегда, когда надо узнать, чего достоин человек из окружения Пастернака, узнай мнение Ариадны Эфрон, — ответил он. — И если она сказала, что этот человек — дрянь, то больше ничего знать о нем не надо. Это и есть дрянь. В том, что касалось Бориса Леонидовича, у Ариадны был высший, гамбургский счет. Ариадна часто напоминала Ольге Всеволодовне наказ Пастернака никогда не иметь дел с Евгением. И мне приходилось защищать Ирину от его угроз и «советов» дружить с властями, особенно когда семейство Пастернак потянулось за зарубежными гонорарами Бориса Леонидовича. Евгений и Леня в 1965 году пытались шантажировать Ирину, чтобы заставить Ольгу Всеволодовну отказаться от наследия Пастернака. Постыдно и то, что другие сочинители поддакивают Евгению Борисовичу, надеясь, что за это их тоже как-нибудь подпустят к столику с архивами — пусть и усеченными, но как желанна такая подачка!
На мой вопрос, почему же он не напишет об этой роли Евгения Борисовича, Вадим с досадой сказал:
— Пока архив Ивинской не вырван из лап ЦГАЛИ, я должен молчать. Но последнее письмо Евгения Борисовича в суд говорит, что ждать хорошего не приходится, и нам пора действовать через международный Страсбургский суд.
Речь шла о письме Евгения Борисовича в Савеловский суд, которое в январе 1998 года с воодушевлением зачитывала на суде директор ЦГАЛИ Наталья Борисовна Волкова. «Козовой, — писал Евгений Борисович в этом письме, — превратно понимает мое неучастие в суде». Евгений Борисович выражал глубокую благодарность ЦГАЛИ и желал, чтобы все архивы Ивинской не покидали стен ЦГАЛИ. Это его желание привело к решению Савеловского суда от 28 августа 2000 года — «Отобрать архив у Ольги Ивинской». Запись выступления Волковой на суде, где она читает письмо Евгения Борисовича, у Вадима уже была.
— Я этим делом с осени займусь вплотную, направлю заявление в Страсбургский суд, — говорил Вадим в мае 1998-го.
Хорошо помню еще один фрагмент нашего с Козовым разговора в Париже. Речь шла об обвинении Лидии Чуковской: якобы после возвращения из лагеря Ольга брала у Чуковской деньги для посылок заключенной Надежде Адольф-Надеждиной, но «посылок Надеждина не получала, а деньги Ивинская не возвращала, так как тратила их на свою косметику». Вадим не мог понять, как решилась Лидия Корнеевна написать такое в своих «Записках об Анне Ахматовой», ведь Надеждина, вернувшись из лагеря в 1956 году, сама разоблачила эту ложь и написала Чуковской резкое письмо. Это был явный, злобный наговор из-за ревности Лидии к Ольге, которую любил Пастернак[409].
— Женщина в ревности совсем лишается разума, а ее безумная жестокость не знает границ, — говорил Вадим об этой клевете. — Лидия Корнеевна постоянно внушала окружающим ненависть к Ольге Всеволодовне, даже Анне Ахматовой. Ахматова стала избегать встреч с Ивинской, несмотря на то, что об этом ее просил Пастернак. Ахматова не объясняла Пастернаку причину уклонения от его просьб. Она ждала, чтобы Чуковская сама рассказала Борису Леонидовичу о своих претензиях к Ольге. Лидия, безумно влюбленная в Пастернака, чувствовала, что должна была спасти Бориса Леонидовича от пут «авантюристки и воровки», но сама боялась сказать об этом Пастернаку. Конечно, Чуковской несложно было скрывать злобный наговор за ореолом своей принципиальности и бесстрашия, благо и весь женский литературный бомонд, влюбленный и боготворивший Пастернака, ревновал и мстил Ольге Всеволодовне за вторжение в «их сферу». Бомонд считал, что Ивинская «не из их круга, недостойна быть любимой женщиной великого поэта». Но когда действительно надо было проявить принципиальность и бесстрашие, все они, включая Лидию Корнеевну, попрятались, придумывая сотни причин для оправдания предательства по отношению к гонимому властями поэту. Они отсиживались дома, когда Пастернака обливали грязью и изгоняли из Союза писателей в октябре 1958-го.
Достаточно точно писала об этом феномене всеобщей трусости среди советских писателей в нобелевские дни индийская газета: «Ужас положения заключается не в брани борзописцев, а в молчании тех, кто отдает себе отчет в положении вещей, но не смеет выступить в защиту Бориса Пастернака».
И Лидия Корнеевна, и Эмма Герштейн, клеветавшие на Ивинскую, могли прийти на общее собрание писателей 31 октября 1958-го. Они могли если не сказать слова в защиту Пастернака, то хотя бы воздержаться при голосовании, когда Бориса Пастернака клеймили и требовали изгнать из страны. Но они струсили и не явились на это подлое судилище, показав свои истинные бесстрашие и принципиальность. Только Ольга с Ариадной встали насмерть на защиту Бориса Леонидовича, которого предали «друзья» и родные. Между прочим, это хорошо осознала Анна Ахматова, резко отреагировавшая на наказ властей, ревностно исполнявшийся «семьей», не пропускать Ивинскую к умиравшему Пастернаку: «Какая подлость — не пустить Ольгу к умирающему Борису!»
У Вадима был собран огромный материал о Пастернаке, обо всех перипетиях борьбы за архив Ивинской, но Козовой неожиданно скончался ранним утром 22 марта 1999 года в своей парижской квартире, не дожив до 62 лет. О таланте и значимости личности Вадима, о его словах правды, не раз звучавших и в защиту чести и любви Бориса Пастернака и Ольги Ивинской, говорят письма известных литераторов из разных стран мира. Эти письма Ирина опубликовала в книге «Твой нерасшатанный мир».
Жорж Нива, профессор-славист Женевского университета, лично знавший Пастернака, Ивинскую, Ирину и Вадима:
«Ни лагерь, ни мытарства не изменили его характера по сути, не исказили остроту взгляда. Он покорил и самых непокорных поэтов — Шара и Мишо. <…> Можно сказать, что Вадим покорил и французскую поэзию».
Антонина Рубишу, литератор, родилась во Франции, в 1972–1973 годах работала в России, где познакомилась с Вадимом и Ириной:
«Первая встреча: Вадим сам открыл нам дверь — и я остолбенела. Мне показалось, что <…> впервые я поняла, что такое настоящая, яркая личность».
Николай Иванович Харджиев, литератор, выдающийся коллекционер русского авангарда, эмигрировал из СССР. Из письма Харджиева к Вадиму Козовому:
«Дорогой Вадим Маркович, смотрю на Вас, на моего „близнеца в тучах“, снизу вверх, сквозь толщу времени. Моим первым близнецом был Павел Липский (ранняя юность), вторым — Д. И.X. (брат Н. И. Харджиева. — Б. М.), третий и последний — Вы. Для трех таких встреч стоило родиться».
Эмзар Квиташвили, грузинский литератор. Из письма к Ирине от 31 марта 2000 года:
«Хотя Вадим жил и творил в Париже, я как-то всегда ощущал с ним духовную близость. <…> Самое сильное, неизгладимое впечатление, конечно же, оставило недавно найденное изумительное эссе Вадима „Улыбка“».
Жюльен Грак, известный французский поэт и литератор:
«В свете пережитого им опыта всякая словесная неясность рассеивалась, абстрактные понятия расшифровывались. <…> Никто уже не заменит этого окна, раскрытого в малопонятный мир, наши замечательные, бесконечные беседы».
Кшиштоф Помян, польский литератор:
«Он был русским поэтом, русским писателем, русским интеллигентом в самом лучшем смысле этого слова. <…> В его творчестве, как и в личности, осуществился союз России и Франции, которому русская культура обязана несколькими своими вершинами».
Пранас Моркус, руководитель литовского телевидения:
«В феврале 1991 года черные тучи сгущались над провозгласившей свою независимость Литвой[410]. <…> Вадиму удалось собрать под написанным им самим обращением в защиту Литвы около 60 подписей людей, знаменитейших в Европе».
Анатолий Ромов, редактор газеты «Новое русское слово», США:
«Мы, хорошо знавшие Вадима, хотим передать Ире: Ира, мы все помним. <…> Не стало Вадима Козового — одного из тончайших, я бы даже сказал, самого изысканного и тонкого из русских критиков и литературоведов новой волны».
Московская «Независимая газета» написала в память о Вадиме:
«Часть нашей жизни, которую мы думали пройти с ним вместе и дальше, теперь намертво отрезана, и оставшаяся на этом месте пустота невосполнимо зияет и томит».
Парижская газета «Русское слово»:
«Его смерть — смерть поэта. <…> Заканчивается наш век, ушла наша молодость с уходом этого русскоязычного и франкоязычного мальчика».
Привожу одно из первых, провидческих, лагерных стихотворений Вадима Козового:
Когда-то я тебя в объятья заключу,
Судьба хитрющая? О, мне никто не нужен!
С лукавой ласкою, неосторожно — чуть —
Костром — Снегурочку, среди снега и стужи.
Как ты улыбчива меж замерзших стволов!
То ножку выставишь, то приоткроешь шубку.
Не ворон я, не лис, не зверолов,
Но я возьму тебя, моя голубка.
Возьму и выпушу. Гуляй, гуляй, шальная.
Что ж не бежишь, глядишь во все глаза.
К чему смотрины? Ты придешь, я знаю
Со смертью-свахою — в последний путь позвать.
Мордовия, 1961 год
Во время нашей последней, долгой парижской беседы в мае 1998-го Вадим мне говорил:
— Вы знаете много важного и принципиального от самой Ольги Всеволодовны, вы видели весь процесс суда над архивом. Митя доверяет вам полностью. Сам он болен и надеется, что вы напишете обо всем без оглядки на эту коварную и беспринципную камарилью из семейства и ЦГАЛИ. Все они заслуживают презрения и ненависти. Когда сталкиваюсь с этими последышами бесчеловечной системы, вспоминаю слова Эжена Ионеско: «Кто не осмеливается ненавидеть — становится предателем».
* * * * *
• Слева направо: Ирина Емельянова, Жорж Нива, Вадим Козовой — будущий муж Ирины.
• Вадим Козовой, Ирина Емельянова и Люба Мансурова. У фонтана Медичи в Париже, 1998 г.