«Я ПРИСПОСОБИЛСЯ К РОССИЙСКИМ ДОРОГАМ» Джордж Блейк
«Я ПРИСПОСОБИЛСЯ К РОССИЙСКИМ ДОРОГАМ»
Джордж Блейк
Он родился в Роттердаме 11 ноября 1922 года. Мать — голландка, отец — турок по происхождению, получил британское подданство, воюя на стороне Англии в Первую мировую войну.
А Вторая мировая превратилась в тяжелое испытание для юного Джорджа Блейка. Сразу же после оккупации Голландии он не стал выжидать, как делали многие, а вступил в Сопротивление. Был арестован, помещен в концлагерь. Оттуда бежал и добрался до Англии. Ушел добровольцем на британский флот.
В 1944-м началась его карьера в Сикрет интеллидженс сервис. С 1949 года разведчик Блейк действовал в Сеуле под крышей вице-консула. Попавший в плен во время корейской войны молодой офицер английской разведки Джордж Блейк по сугубо идейным соображениям перешел в 1951 году на нашу сторону. На его счету бесчисленное количество раскрытых операций чужих спецслужб. Английский разведчик служил в самой горячей точке холодной войны — Западном Берлине. И этот город — в то время столица мирового шпионажа — был во многом благодаря Блейку совсем не под натовским контролем. Особенно когда Блейк предупредил о тайном туннеле, прорытом американцами. С его помощью они надеялись подключиться к советским коммуникациям и перехватывать все секретные сообщения. Подключились и долгое время перехватывали умело поставляемую им дезинформацию.
Из-за предательства сотрудника польской разведки Блейк был в 1961 году арестован и приговорен к сорока двум годам тюрьмы. Но с помощью друзей-ирландцев через четыре года совершил невозможное: бежал из тюрьмы Уормвуд-Скрабс. Во время побега сломал руку. Отсидевшись на тайной квартире, он был с риском для жизни перевезен через Западную Европу в хорошо знакомый ему Восточный Берлин, где и был встречен с распростертыми объятиями нашими разведчиками.
С 1965 года Джордж Блейк живет в Москве. Награжден орденами Ленина и Красного Знамени. В отличие от других своих собратьев по разведке, получивших прописку в Москве, он очень быстро приспособился к нашим условиям, с удовольствием откликается на сделавшееся привычным русское — Георгий Иванович. «Русская версия Георгий, так зовут меня последние несколько десятков лет, звучит для моего уха более приятно». Женился на красивой женщине Иде, подарившей ему сына Мишу.
Работал на сугубо гражданской службе. В начале 1990-х, когда некоторые горячие головы в нашей стране задумались над просьбой англичан «вернуть Блейка», он пережил несколько неприятных месяцев. Однако возвращать гражданина туда, откуда он успешно сбежал, не принято ни в одной стране мира. В конце концов это признали и противники Блейка.
В 1997 году на своем 75-летнем юбилее Джордж Блейк заявил: «Мы все были участниками великого эксперимента. К сожалению, он не удался». И как с этим не согласиться. Но Блейк по-прежнему полагает, что светлые идеи основаны на христианских принципах, и день всеобщего социального равенства всё равно когда-нибудь настанет.
Мы впервые встретились очень давно. Вот человек в скромной дубленке и неприметной зимней шапке идет по малолюдному московскому переулку. И, чувствуется, он контролирует каждого прохожего, который мог бы проявить к нему интерес. Джордж Блейк входит в дом без вывески, куда предстоит войти и мне.
И вот что я слышу сразу после рукопожатия:
— Я заметил, вы шли за мной. Не решились догнать, подойти?
Блейк хорошо и с милым акцентом говорит по-русски. Наша беседа шла неторопливо. Но по не зависящим ни от него, ни от меня причинам интервью не было опубликовано.
Какой он теперь, разведчик Джордж Блейк, столько сделавший для нашей страны?
Он живет с женой Идой Михайловной в Подмосковье, изредка и без удовольствия выбираясь лишь по крайней необходимости в город.
Еще издали на подъезде к его даче я увидел степенную пару: мужчина с палочкой, поддерживаемый стройной спутницей, неторопливо шествует по дорожке. Элегантный берет, темная куртка, аккуратная бородка — он по-прежнему, несмотря на полвека, прожитых в нашей стране, не похож на россиянина. Полковник СВР остается знаменитым разведчиком-англичанином Джорджем Блейком.
На улице ему трудно без сопровождающего, а в своих комнатах он отлично ориентируется и передвигается самостоятельно. Хозяин начал беседу на русском, но по-английски, с погоды:
— Когда нет дождя, я много гуляю: и на улицу выходим. Но за калитку я один не хожу: знаете, велосипеды, машины. Устраивайтесь.
— Спасибо, Георгий Иванович. У вас позади девяностолетие. Событие, на мой взгляд, приятное…
— Это как смотреть, — и Блейк смеется — неожиданно звонко.
— Отпраздновали здесь, на даче? Приезжали гости из Англии?
— Три моих сына. Собрались вместе, а потом — они снова к себе домой.
— И кем ваши ребята работают в Англии?
— Младший — священник англиканской церкви в пригороде Лондона. Средний — бывший военный и пожарный. Старший — японист.
— У ребят жизнь в Англии сложилась неплохо. А ваш с Идой Михайловной сын, родившийся в Москве — он как?
— Ему за сорок, он — специалист по финансам. Миша — кандидат наук и очень хороший преподаватель.
— Понятно. А как обращается к вам жена?
— Жора.
— С первых дней знакомства?
— Нет, так меня назвал кузен Иды.
— За ваши долгие, я бы сказал, очень долгие годы в России вы общались со многими своими бывшими английскими, американскими коллегами, которые, как и вы, верно служили СССР, России. Среди них Филби, Моррис и Лона Коэн… И наверняка наши российские нелегалы. Когда я спросил Героя России Морриса Коэна, не скучно ли ему в Москве, вдали от Штатов, он ответил: «А вы думаете, там я бы имел возможность общаться и дружить с таким интеллектуалом, как Джордж Блейк?»
— Моррис Коэн — прекрасный человек. И Лона тоже. Мы стали большими друзьями, особенно в последние годы их жизни. Я часто бывал у них на Патриарших, а они у нас на даче.
— Лонсдейла — Молодого, российского нелегала, вспоминаете?
— Еще бы, мы сидели вместе в лондонской тюрьме Уорм-вуд-Скрабс, много общались.
— Никак не пойму, как российскому разведчику Лонсдейлу, приговоренному к двадцати пяти годам за шпионаж, и вам, со сроком отсидки в 42 года, давали общаться?
— Никто не понимает. Можно сказать, то была административная ошибка. Мы оба проходили там опасными преступниками, должны были бы быть под особым наблюдением. Но у английской контрразведки и у тюремной администрации оказались разные понятия относительно этого самого наблюдения. Нас обязаны были содержать отдельно, исключить возможность встреч, а получилось наоборот: ежедневную прогулку мы совершали вместе. Лонсдейла обменяли, а я — бежал.
— В Москве встречались?
— Конечно, Лонсдейл бывал нашим гостем.
— А с Кимом Филби?
— Естественно. Его будущая жена Руфина — подруга Иды по институту, где они вместе работали. Ким ее увидел, и она ему сразу очень понравилась. Тут вспоминаю одну деталь. Вскоре после этого Служба подарила мне машину «Волга». Когда ж это было? В 1971-м? И моя мама была здесь. Они с Филби очень мило общались. Мама любила вечерком выпить мартини, и Ким тоже. Отношения были очень хорошими. А я в то время мало знал о российских дорогах: думал, сядем на машину и поедем по России. Но, ха-ха, это было чрезвычайно трудно. Где остановиться на ночь или купить бензин? А уж починить мотор… Но всё равно однажды Ида пригласила Руфину в Ярославль, и мы на «Волге» все вместе туда поехали. И я видел, что Ким сразу в Руфину влюбился и предложил руку и сердце.
— А со своими друзьями вы говорили о делах разведки?
— Говорили. Вспоминали, как было в Англии, в других странах. Да, есть о чем вспомнить. Но анализировать — нет. Нам было всё ясно. Мы знали истории друг друга, понимали, кто и что сделал. Потом через Мелинду познакомились с Доном Маклином.
— Еще одним, помимо Филби, членом Кембриджской пятерки и его женой.
— Мелинда уже ушла от Дона. Но они еще не развелись. Она жила в маленькой квартире на этой стороне Москвы-реки, а Маклин на той, около Киевского вокзала. Он был интеллигентнейшим человеком, отлично говорил и писал статьи. Причем — на русском.
— Говорил — как вы?
— Очень и очень хорошо, но, как и я, с акцентом. Это неизбежно, когда учишь язык взрослым. Он был одним из ведущих сотрудников нашего Института мировой экономики и международных отношений. Мы сидели в комнатах по соседству.
— А кто из товарищей по разведке был вам ближе всего по духу?
— Безусловно, Дональд Маклин. Ким Филби тоже был из Кембридж файф, и тоже интеллектуал. Они годами вместе работали на Советский Союз. Но я назвал Маклина.
— Многие ваши коллеги по Службе считают, что из всех людей вашей профессии, волею судьбы и разведки попавших в Россию, именно вы отлично адаптировались, и страна — по-настоящему ваша. Прилагали героические усилия? Или Ида Михайловна сыграла важную роль?
— У меня такой характер. Умею хорошо адаптироваться везде, куда меня посылала жизнь, даже в тюрьме Скрабе приспособился. Стараюсь всегда найти позитивные обстоятельства. Есть такая американская песенка: «Делайте ударения на позитиве, отстраняя всё, что в негативе». Это я унаследовал от моей мамы. Она всегда была очень позитивной, оптимистичной, всегда в хорошем настроении.
— Шутка, юмор помогают прожить дольше. Так?
— Ну, я не такой уж сильный шутник, а насчет юмора, ха-ха-ха, всё в порядке. Однажды на встрече с товарищами по Службе в Ясеневе я сказал: «Вы видите перед собой иномарку, которая очень хорошо адаптировалась к русским дорогам». Юмор оценили.
— Насколько я знаю, вы — один из немногих сотрудников разведок других стран, ставший полковником Службы внешней разведки России.
— Нет-нет, все были полковниками.
— Но это же признание. Было приятно?
— Э-э-э… Признание, да, приятно. Но я этому придавал не особенно большое значение. А вот что меня включили в число нелегалов внешней разведки — огромная честь! Тогдашний руководитель Вадим Алексеевич Кирпиченко меня очень хорошо знал, прекрасно относился. Мы много путешествовали по России — от Запада до Дальнего Востока. И этот факт причисления меня к Службе нелегалов был и по-прежнему остается для меня самым большим признанием.
— Ваша книга «Прозрачные стены» переиздается, и каждый раз, покупая новое издание, я надеялся: может быть, вы поведаете что-то еще, связанное с советской разведкой.
— Нет, я написал всё, что хотел. Новых глав не будет. Мне очень помогала моя невестка, она хорошо пишет. Я ей рассказывал на моем русском, она излагала это на русском хорошем.
— В книге вы оцениваете людей с точки зрения разведчика. И некоторые ваши изречения мне запомнились.
— Да? Приятно. Какие же?
— Люди любят говорить…
— …И когда ты их слушаешь, считают тебя хорошим собеседником. Это относится ко всем странам и эпохам. Даже здесь мы видимся с одним человеком, который, приходя, любит говорить со мной. А я слушаю, правда, не всегда его понимаю, но это не имеет значения. Я иногда позволяю себе задать ему вопрос, и он продолжает.
— Или еще одно изречение. Можно не рассказывать всю правду, а ограничиться лишь частью ее. И этого достаточно.
— Это известные методы, не пугайтесь, иезуитов. Называется экономия правды. Ты не говоришь ложь, но не открываешь всей правды, когда это не принципиально. Я предпочитаю не огорчать человека без необходимости, обходясь молчанием или высказывая сдержанное одобрение тому, что он делает. Люди не очень-то интересуются твоим мнением. Им нравится, когда их внимательно слушают, ограничиваясь поощрительными замечаниями или наводящими вопросами. Они уйдут с убеждением, что вы прекрасный собеседник, хотя на самом деле вы вообще не высказывались, а лишь внимательно слушали.
— В работе разведчика помогало?
— Да, наверное.
— А что из вами в разведке совершенного вы считаете наиболее удачным?
— Берлинский туннель.
— Мне не совсем понятно, как вы передавали информацию советской стороне. Вы — в Западном Берлине, наши — в Восточном.
— Так я вам расскажу. Не слишком трудно. Когда я служил в английской разведке в Берлине, две части города соединяло так называемое скоростное метро, однако наземное. Встречался я с советским товарищем примерно раз в месяц. У меня были документы английской разведки, я садился в метро в Западном Берлине, выходил в Восточном. Проверялся. А там меня уже ждала машина. В ней сидел мой куратор. Мы ехали в Карлсхорст на явочную квартиру, я передавал пленки, мы беседовали. Иногда позволяли себе бокал цимлянского шампанского.
— Французы вас бы не поняли.
Блейк рассмеялся:
— Знаю, для них это вино с газом, но я его очень люблю.
Потом меня снова довозили до границы, и я приезжал на метро домой.
— Меня поразило, как вы бежали из тюрьмы, как сломали руку.
— Вот, посмотрите, до сих пор след остался, — и Георгий Иванович показал мне выпирающую кость над кистью левой довольно мускулистой руки. — Пока я два месяца прятался у друзей, боль прошла. Но до сих пор иногда чувствуется.
— Вы ехали из Англии по Европе до Восточного Берлина, прячась в сколоченном жестком ящике с деревянным настилом под машиной. Мучились наверняка страшно.
— Ну, я же не все время в ящике прятался. Только когда мы пересекали границы. Семья, меня перевозившая, была с двумя детьми. Они здорово рисковали. И на судне, плывшем из Англии на континент, было правило: в машине они оставаться не могли, надо идти в салон. А я остался. Да, лежал там, потом сидел, мог свободно дышать. Когда приехали в бельгийский Брюгге, пришлось снова залезать в ящик.
— Утверждают, будто советская разведка знала, что вы вот-вот должны добраться до Восточного Берлина, и даже помогала вам. Ждала?
— Нет. Это не так. Когда мы доехали до германской границы, я опять ненадолго спрятался. Не знал никто. Но мне повезло.
— Вы — везучий.
— Мы приехали в Берлин. Обстановку в нем я изучил очень хорошо, ведь долго жил там. Подъехали к заставе, и за полкилометра до нее я вышел, поблагодарил друзей, простился. Я немного подождал, дошел пешком до немецкой восточной заставы. Обратился к офицеру: хочу поговорить с советским представителем. Начались понятные вопросы: зачем? А кто вы? Я вежливо попросил немца не беспокоиться, вызвать поскорее русского офицера, которому всё объясню.
— Вы ведь хорошо говорите по-немецки.
— Да. И немец не слишком охотно, но вызвал советского представителя. Пришел молодой человек, которому я сказал, кто я. Он понял, но попросил подождать два часа: «Сейчас глубокая ночь. Завтра утром приду и разберемся». Мне дали комнату. Усталым я был очень. Путешествие было волнующим и долгим. Сразу заснул. На следующее утро, когда я завтракал, открылась дверь. Вошел человек и сказал: «Это он». Это был офицер внешней разведки Кондрашев.
— Закончил службу генерал-лейтенантом.
— Он меня знал, потому что мы вместе были в Англии.
Кондрашев так обрадовался! Он меня взял с собой, и мы поехали в Карлсхорст. Там я пробыл три дня, а потом на специальной машине крупного начальника он проводил меня в Москву.
— Георгий Иванович, вы можете сказать, что вы — счастливый человек?
— Да, я — счастливый человек, very lucky man, exceptionally lucky. Но я не верю в жизнь после смерти. В детстве хотел стать священником, но с годами прошло. Как только наш мозг прекращает получать кровь, мы уходим, и после не будет ничего. Ни наказания за то плохое, что сделали, ни награды за хорошее.
— Вы ощущаете себя исторической личностью? На вашем примере учились целые поколения людей схожей профессии. Филби, вы, Коэн… Благодаря вам был обретен атомный паритет, мир и наша страна выжили. Не было бы этого, история пошла бы по-иному. Значит…
— Нет. Всё равно я не историческая личность. И знаете почему?.. Мы не знаем, что люди будут думать через 100 лет и какое у них будет отношение к нам, живущим сегодня. Не стоит замахиваться на непредсказуемую историю. Посмотрите, как изменялись отношения к событиям, происходившим меньше ста лет назад.
— Многие в солидном возрасте подводят определенные итоги. О чем можете сказать: это в моей жизни удалось, а вот это — получилось не совсем? Разочаровались ли в чем-нибудь?
— Я смотрю на мою жизнь, как на одну ситуацию, которая естественным образом вытекает из предыдущей. Это, можно сказать, эволюционный путь. Не было бы одного, не произошло бы и другого, логично вытекавшего из предыдущего. Оглядываясь назад, всё кажется логичным и закономерным. Даже когда я оказался в Москве, последовало воссоединение с мамой, с сестрами, потом уже с сыновьями. Интересный период встреч, чуть не 20 лет спустя. Приезд мамы сюда — одно из важнейших событий. Она всё это организовала. Причем всегда верила в это. Когда впервые услышала мой приговор — 42 года тюрьмы, вынесенный в Англии, мама взяла два огромных сундука, они до сих пор стоят у нас в московской квартире, и аккуратно сложила туда всю мою одежду, уверяя всех: «Она Джорджу еще пригодится». Как она могла предугадать, что со мной в тюрьме будет? Но всего через шесть лет приехала с этими здоровыми сундуками ко мне в Москву. И я эти вещи носил. Даже пальто, в котором я вернулся еще из Кореи. И как долго прожила мама…
— Вы сохранили связь с сыновьями, с Англией. А что для вас Россия? Как вы к ней относитесь?
— Это самые счастливые годы моей жизни. И самые спокойные. Когда работал на Западе, надо мной всё время висела опасность разоблачения. Тут я чувствовал себя свободно. Очень важный момент. Как это слово — перипетии? Все эти перипетии судьбы привели к чуду. В Англии — связь с детьми и внуками, которые часто ко мне приезжают. Здесь — жена и сын, которые очень любимы. У меня девять внуков. Сын Миша — мудрый человек, мы с Идой его очень уважаем. У них с женой ребенок, а теперь они взяли девочку — родом из Средней Азии, с огромными глазами. Сначала оформляли опеку, сейчас удочеряют. Мы все ее так любим.
— Многие разведчики прожили долгую жизнь — Герой России Александр Феклисов ушел в возрасте за девяносто…
— Я его знал, мы бывали в клубе ветеранов.
— Другой Герой России Владимир Барковский до восьмидесяти с лишним играл в теннис.
— И в волейбол.
— Ваш друг Вадим Кирпиченко прожил до восьмидесяти двух. Старейший чекист России Борис Гудзь скончался на сто четвертом году… Барковский объяснял мне это тем, что мозг разведчика приучен к напряженной работе и не дает человеку стареть. Согласны?
— Может быть, я бы посмотрел на это по-иному. Не думаю, что деятельность разведчика превращает его в долгожителя. Наоборот.
— Разведка здоровья не прибавляет?
— Не прибавляет. Но и не отнимает. Человек и стал разведчиком, потому что всё это — аналитический ум, физическая форма в нем заложены, он их развивал, достигнув высокого уровня в профессии. Скорее всего так. Даже когда тебе много лет, можно приятно проводить время. Нет уже прежних стрессов, каких-то забот. Благодаря Службе внешней разведки я материально хорошо обеспечен. Правда, и запросы у меня весьма скромные.
— А какой бы совет вы дали людям вашего возраста?
— Если они захотят меня услышать, то пусть стараются брать от жизни всё самое хорошее и меньше обращают внимания на свои года.
— Вы наверняка слушаете радио, смотрите телевидение? Есть какая-нибудь любимая передача?
— Люблю, когда Ида мне читает. Телевидение? Я почти не вижу. Всё на слух. Слушаем «Культуру». Есть фильмы о разведке. Режиссеры снимают, актеры играют, но я сам знаю, что и как было, и всё равно не возражаю. Пусть так будет.
— Let it be.
— Yes, let it be. Это мой подход к жизни. Эту песню «Битлз» очень люблю.
— Моя любимая.
— И моя.
— Георгий Иванович, мы с вами ровно полтора часа проговорили без перерыва, а песик у вас на руках сидит и слушает.
— Может, ему тоже интересно. А, Плюшка? Любит сидеть на коленях, меня успокаивает.
На прощание я попросил Георгия Ивановича подписать два разных издания его «Прозрачных стен».
— Совсем плохо вижу. Поставьте мой палец под название книги, — предложил он. — Чтобы хорошо вышло.
Поставил. И Георгий Иванович вывел: «George Blake».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.