Уход Толстого

Уход Толстого

Между спальней Льва Николаевича и спальней Софьи Андреевны было три двери. Их Софья Андреевна ночью открывала, чтобы слышать Льва Николаевича. Толстой закрыл все три двери, тихо вышел, разбудил кучера, велел закладывать.

Ночь была темна: сыро, грязно.

Лев Николаевич помог кучеру запрячь коней. Поехали. В деревнях уже зажигали робкие огни, растапливали печи. В серое утреннее небо из труб поднимались спокойные голубые, вверху распадающиеся столбы дыма.

При выезде из деревни у одной из лошадей развязались поводья. Остановились. Из изб начали выходить мужики.

Выехали из деревни на большак. На шоссе заговорили. Лев Николаевич спросил:

– Куда бы нам подальше уехать?

Маковицкий предложил ехать в Бессарабию к московскому рабочему Гусарову, который там живет с семьей на земле. Лев Николаевич Гусарова хорошо знал, но ничего не ответил.

Ехали в Щекино. Ехали долго.

Приехали. Оказалось, что до отхода поезда на Тулу двадцать минут, а поезд на Горбачево пойдет через два часа. Лев Николаевич спросил у буфетчика и у дежурного, есть ли сообщение из Горбачева на Козельск.

Владимир Короленко говорил, что Лев Николаевич вышел в мир с детской доверчивостью. Ни он, ни Душан Маковицкий не считали возможным солгать, например, они могли взять билет дальше той станции, до которой собирались ехать. Поэтому они оставляли после себя очень ясный след для погони. Один момент Лев Николаевич хотел поехать на Тулу, потому что поезд на Тулу шел скоро, ему казалось, что он может так запутать погоню. Но из Тулы надо было бы ехать обратно. Лев Николаевич, очевидно, собирался ехать к Марье Николаевне Толстой в Шамордино, значит, надо было бы проехать опять через Козлову Засеку, где его знали. Поэтому решили ждать на вокзале.

Просидели в Щекине полтора часа. Каждую минуту Толстой ждал появления Софьи Андреевны.

В 7 часов 55 минут утра Лев Николаевич сел в поезд вместе с Маковицким. Маковицкий не знал, куда они едут, и не спрашивал Толстого. По словам Маковицкого, Лев Николаевич сел в отдельное купе в середине вагона 2-го класса. Маковицкий вынул подушку, устроил Льва Николаевича. Лев Николаевич молчалив, очень утомлен, говорил мало. Маковицкий ушел. Когда он через полтора часа вошел в купе, Толстой дремал. Доктор согрел кофе на спиртовке. Выпили вместе. Толстой сказал:

– Что теперь Софья Андреевна? Жалко ее.

Доехали до станции Горбачево.

Лев Николаевич решил, что от станции Горбачево он поедет 3-м классом. Перенесли вещи к поезду Сухиничи – Козельск. Оказалось, что это поезд товаро-пассажирский, смешанный, с одним вагоном 3-го класса, который был переполнен. Больше половины пассажиров курили. Некоторые, не найдя места с билетами 3-го класса, уходили в вагоны-теплушки.

Наступал ветреный осенний день. Лев Николаевич сел посредине вагона. Маковицкий, не сказав ничего, пошел хлопотать, не прицепят ли еще вагон. На станции уже знали, что едет Лев Толстой. На просьбу прицепить вагон, так как едущих очень много, дежурный начал нерешительно и неохотно отговариваться: вероятно, ему надо было согласовывать этот вопрос. Но через несколько минут по вагону прошел обер-кондуктор и сказал, что прицепят другой вагон. Вагон, в котором сидел Толстой, переполнен. Многие стояли в проходах и на площадке. Но раздался второй звонок, через минуту третий – вагон не прицепили. Маковицкий побежал к дежурному. Ответили, что лишнего вагона нет.

Поезд тронулся.

Маковицкий описывает вагон так:

«Наш вагон был самый плохой и тесный, в каком мне впервые пришлось ехать по России. Вход несимметрично расположен к продольному ходу. Входящий во время трогания поезда рисковал расшибить лицо об угол приподнятой спинки, который как раз был против середины двери; его надо обходить. Отделения в вагоне узкие, между скамейками мало простора, багаж тоже не умещается. Духота; воздух пропитан табаком».

Вероятно, Толстой попал в вагон, которые тогда назывались «4-й класс». В них скамейки были только с одной стороны. Внутри вагон окрашивали в мутно-серую краску. Когда верхние полки приподнимались, то они смыкались.

Маковицкий хотел постлать Льву Николаевичу плед. Тот отказался.

В вагоне было душно. Толстой разделся. Он был в длинной черной рубашке до колен, высоких сапогах. Потом надел меховое пальто, зимнюю шапку и пошел на заднюю площадку: там стояли пять курильщиков. Пришлось идти на переднюю площадку. Там дуло, но было только трое – женщина с ребенком и мужик. Лев Николаевич приподнял воротник, сел на свою палку с раскладным сиденьем.

Дверцы площадки открыты, на улице легкий мороз, поезд шел не быстро, но дул ветер.

Минут через десять вышел на площадку Маковицкий, спросил Толстого, не войдет ли он в вагон.

Лев Николаевич ответил, что он к ветру привык.

Так просидел Толстой три четверти часа; потом вошел в вагон, лег на лавочку.

Но тут поезд остановился, нахлынула толпа новых пассажиров. Как раз напротив Льва Николаевича остановилась женщина с детьми. Лев Николаевич дал им место и больше не ложился; оставшиеся четыре часа то сидел, то выходил постоять на переднюю площадку.

В вагоне спорили об отрубах, о притеснениях.

Рассказывали о том, как недавно пороли крестьян за то, что они рубили лес у своей межи. Выпороли, а потом по суду оказалось, что они правы.

Лев Николаевич вернулся с площадки и вступил в разговор. Он был возбужден, привстал; постепенно вокруг него собралась толпа – мещане, рабочие, интеллигенты, гимназистка.

Подъехали к станции Белево. Тут Льва Николаевича опять узнали: он выходил, пил чай.

Вернулся в вагон. Толстой разговаривал с крестьянами, гимназистка Таманская сперва записывала его слова, потом начала защищать значение науки.

В вагоне играли на гармошке, подпевали. Поезд шел медленно: сто пять верст – шесть часов двадцать пять минут. Эта медленная езда по российским железным дорогам в холодный осенний день помогала убивать Льва Николаевича. Вдали показался синеющий сосновый бор; поезд шел долиной реки Жиздра.

В 4 часа доехали до Козельска. Толстой вышел первый. Маковицкий с носильщиком начали выносить вещи на вокзал.

Козельск город тихий и даже по тогдашнему времени небольшой, в нем было пять тысяч жителей. Стоит на железной дороге, протекает мимо него, коленами переламываясь, сплавная река Жиздра.

Лев Николаевич пришел и сказал, что он уже нанял ямщика в Оптину пустынь.

От Козельска до Оптиной пустыни пять километров.

Почему Лев Николаевич поехал в Оптину пустынь? Ему важно было где-нибудь переждать время, причем переждать, меняя местопребывание, чтобы Софья Андреевна не могла его разыскать. Паспорта с собой у Льва Николаевича не было, и, кроме того, паспорт с обозначением, что ты граф Лев Толстой, подать было невозможно, потому что немедленно вокруг собирались толпы. Ехать некуда, а в монастырской гостинице, он знал, можно было остановиться, паспорта не спрашивали.

От Оптиной пустыни до Шамордина восемнадцать километров, а в Шамордине жила сестра Толстого, с которой он был очень дружен, хотя она и была монахиней. Все Толстые его поколения уже умерли, это был последний близкий человек, потому что от яснополянской семьи Лев Николаевич уехал.

Подкатил ямщик на паре с пролеткой. За ним другой ямщик, с вещами. Дорога была грязная. Приехав в Козельск, ямщики стали совещаться, дорогой ли ехать или лугами, и так плохо, и так плохо. Уже было темно. Месяц светил через обрывы облаков.

Въехали в монастырскую ограду. За оградой опять колдобины и низкие ветки деревьев.

Дорога к монастырю сперва идет пригородными лугами. В лугах начинается аллея из старых ветел. Аллея разрослась, и нижние ветки задевают за старый верх пролетки. Ветки отрубают, но к осени они опять вырастают, а Толстой ехал глубокой осенью.

За аллеей осенняя холодная река. К городскому берегу пристал старый мокрый паром. На пароме монах-паромщик, очень старый, спокойный, явно из крестьян.

Пролетка въехала на паром. Паром осел. Паромщик начал перебирать холодную мокрую решетку. Вокруг парома зажурчала осенняя холодная вода с шугою – маленькими, тонкими пластинками льда.

Монастырь хмуро охвачен бором.

За переправой дорога идет вверх: монастырь стоит на холме. По обеим сторонам дороги старый яблоневой сад, с которого сняли яблоки, но еще не сгребли с земли листву.

Беленые стены монастыря. С правой стороны над башнями тусклым золотом сверкают ангелы-флюгеры.

Въехали хозяйственным входом, через старые ворота. Внутри монастыря гостиницы, церкви.

Остановились у гостиницы. Гостиник отец Михаил, рыжий, почти красный, бородатый, приветливый, отвел просторную комнату с двумя кроватями и широкими диванами. Лев Николаевич сказал:

– Как хорошо!

И сейчас же сел писать.

Написал длинное письмо и телеграмму, которую подписал «Николаев», сам вынес телеграмму и письмо ямщику Федору, попросил его отправить и подрядил его одного завтра на Шамордино, свезти к сестре.

Потом сели пить чай с медом. Взял яблоко на утро. Спросил, куда на ночь поставить самопишущее перо, спросил, какое число, и записал в дневнике:

«С 27–28 произошел тот толчок, который заставил предпринять. И вот я в Оптиной вечером 28. Послал Саше и письмо и телеграмму».

После этого старик лег спать.

Что же в это время происходило в Ясной Поляне?