…И снова не вернулся

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

…И снова не вернулся

27 июля во второй половине дня весь личный состав эскадрильи был на аэродроме: готовил машины к ночному боевому вылету. С моторов были сняты капоты, на самолетах открыты все люки. В темно-синих комбинезонах летчики и техники работали на самолетах. Я с адъютантом Сороковенко уточнял состав экипажей, составлял плановую таблицу на предстоящий боевой вылет. В это время к стоянке подкатила грузовая автомашина, в кузове которой находились четверо людей, одетых в защитные штормовки без петлиц и знаков различия.

Рядом с шофером сидел начальник штаба полка подполковник Архипов. Я подошел для доклада, но Архипов опередил меня:

— Капитан Богданов, срочно готовьтесь к полету на спецзадание выброску группы парашютистов с рацией, оружием и боеприпасами в районе треугольника Смоленск-Витебск-Орша. Берите любой готовый самолет. Вылет с расчетом пролета линии фронта в сумерках. Чтобы ускорить подготовку, командир полка приказал штурману полка майору Иванову лететь с вами. Он готовит сейчас к полету карты, скоро приедет.

Готовым к полету был только мой ПС-84.

Учитывая, что в полете потребуется непрерывно вести детальную ориентировку на местности и штурман должен будет находиться на сиденье правого летчика, второго пилота я решил не брать.

В 20.45 наш экипаж в составе штурмана майора Иванова, бортрадиста начальника связи эскадрильи лейтенанта Маковского, бортмеханика техника-лейтенанта Хмелькова, воздушных стрелков Джураева и Кулакова с четырьмя парашютистами и семисоткилограммовым грузом вылетел с аэродрома.

Стоял теплый июльский вечер. В начале маршрута небо было чистое, затем начали встречаться отдельные кучевые облака, перешедшие к концу маршрута в мощную кучево-грозовую облачность.

Иванов и я вели детальную ориентировку; в конце маршрута нам пришлось часто менять курс полета, чтобы обходить попадавшиеся на пути мощные грозовые облака. К намеченному месту выброски — деревне Осюки пройти не удалось, там стеной, до земли, стояла тяжелая грозовая облачность, беспрерывно прорезаемая яркими всплесками молний. В таких облаках летать нельзя, в них бушуют сильные восходящие и нисходящие потоки, которые способны разрушить любой боевой самолет, не то что пассажирскую машину.

Снизились до самой земли, но «окна», чтобы пробиться к цели, найти не удалось. Оставалось только одно — вернуться к себе на аэродром. Старший парашютистов это предложение отверг категорически. Он предложил выбрать любое другое место для выброски, лишь бы оно было вдали от крупного населенного пункта и в лесистой местности.

Такое место мы нашли с большим трудом. Это была деревня Казачкино, в тридцати километрах юго-восточнее Витебска. Рядом простирался огромный лесной массив, невдалеке была большая поляна. Над поляной снизились до 300 метров. Вначале покинули самолет парашютисты, затем, когда карманными фонариками они подали условный сигнал «все в порядке», мы сбросили в мягкой упаковке рацию, оружие и боеприпасы. После этого сделали еще несколько кругов над поляной и, получив сигнал, что груз подобран, повернули к линии фронта.

Впереди я увидел стену черной облачности, беспрестанные разряды молний. Попытался обойти эти облака севернее, но и там была гроза. Со всех сторон нас зажала клокочущая, клубящаяся, непрерывно озаряемая молниями, готовая поглотить нас облачность. Мы вертелись среди огромных черных глыб, не находя выхода. И в тот момент, когда я был готов очертя голову ринуться в эту пучину, в темной колышущейся стене показался просвет, в который я, не раздумывая, направил самолет в надежде вырваться из заколдованного круга. И это удалось. Через несколько минут бешеной болтанки, когда невидимая чудовищная сила вырывает из рук штурвал и бросает машину как пушинку — вверх и вниз со скоростью десять-пятнадцать метров в секунду, мы вывалились из облаков на высоте 500 метров. Под нами был Витебск.

Не успели мы разобраться в обстановке, как по самолету открыла ожесточенный огонь зенитная артиллерия. Почти сразу три снаряда попали в машину.

Один разорвался в фюзеляже, второй в центроплане, третий угодил в правый мотор. Пламя охватило мотор и крыло, дымом заполнился фюзеляж.

— Всем покинуть самолет на парашютах, мой передайте в пилотскую кабину, — как мог спокойно скомандовал я. Даю полный газ левому мотору, изо всех сил стараясь хотя бы на короткое время удержать машину на безопасной для прыжка с парашютом высоте.

Высоту горящая машина теряла быстро. Уверенный, что все покинули самолет, я повел его на посадку. В благополучной посадке было мое спасение. Прыгать было поздно, самолет был уже у земли.

Впереди я увидел небольшую поляну, на которую повел еле управляемый самолет, через несколько секунд он уже задевал горящими крыльями верхушки огромных деревьев. На предельно минимальной скорости, на ревущем от натуги моторе еле дотянул до поляны, включил фары и с ходу, с убранными шасси посадил самолет. Еще во время выравнивания убрал газ и выключил зажигание моторов.

Самолет дернулся, огромная сила бросила меня вперед… и, теряя сознание, в какое-то мгновение я понял, что посадил машину на поляну, сплошь покрытую пнями вырубленного леса.

Когда я пришел в себя, то почувствовал, что весь изранен, по виску и лицу текло что-то теплое и липкое. Раздумывать не было времени. Зажав изрезанными пальцами рассеченный до кости лоб и левый висок, я открыл дверь пилотской кабины и шагнул в пассажирский салон. Там бушевало пламя. Задыхаясь в дыму, не чувствуя боли ожогов, я бросился к выходной двери. Но найти ее сразу не мог, от малейшего резкого движения кружилась голова, пронзала невыносимая боль. И тут я заметил человека, метавшегося в дыму и пламени и искавшего выход из самолета. Превозмогая боль, последним усилием я схватил его за одежду и вместе с ним выскочил в открытую дверь.

Когда мы очутились на свежем воздухе, я еле узнал в покрытом копотью человеке радиста лейтенанта Маковского. Попытался что-то сказать ему и не смог: изо рта вырвался неразборчивый, гортанный звук. Ощупав лицо рукой, понял, что у меня разбита челюсть, разрубленный язык распух и мне не повинуется…

Ночное небо над нами озарилось ослепительным светом; воспламенились бывшие в самолете сигнальные ракеты.

Делать здесь было нечего, да и находиться около машины было небезопасно. Насколько позволяли силы, мы поспешили к лесу. Не успели мы скрыться в чаще, как от жара начали стрелять бортовые пулеметы. С противоположной стороны поляны им немедленно ответили автоматы. Стреляли немецкие автоматчики, очевидно предполагая, что на борту еще находятся люди. Один за другим раздались оглушительные взрывы, и в черное небо взметнулись огненные столбы. Взорвались бензобаки.

Уходя в глубь леса, мы вскоре услышали крики на немецком языке, лай собак: по нашим следам шла погоня. На наше счастье по пути встретили болото и, перебираясь с кочки на кочку, а иногда по грудь проваливаясь в трясину, забрались в непроходимые дебри. Погрузившись в ржавую воду, между заросших высокой травой кочек мы укрылись в болоте.

Разразилась гроза, полил как из ведра дождь. В перерывах между раскатами грома был слышен то приближавшийся, то удалявшийся лай. Но уходить еще дальше в глубь болота не было сил.

Через некоторое время неожиданно, как и начался, дождь прекратился. Все утихло, только слышны были всплески падающих с ветвей капель. Забрезжил рассвет. От болотной воды повалил густой пар и белой пеленой затянул все вокруг.

Чувствовал я себя плохо. Левый глаз ничего не видел, правый опух. Сильно, словно стягиваемая обручами, болела голова. С первыми лучами солнца на нас напали тучи мошкары, слепней и оводов, избавиться от которых мы никак не могли. Запах запекшейся крови на моем лице, казалось, собрал всех кровососущих тварей болота…

Просидев так несколько часов и убедившись, что гитлеровцев поблизости нет, мы с большим трудом выбрались из болота и углубились в сухой лес.

Из лапника устроили берлогу, залезли в нее и отдыхали до самых сумерек. Двигаться днем опасались, решили идти на восток только ночью.

К вечеру я почувствовал себя хуже, поднялась температура, знобило, усилилась головная боль. С помощью Маковского сделал себе перевязку, употребив вместо бинтов разорванную нижнюю рубашку.

Вечером я с трудом поднялся с земли и вместе с радистом зашагал на восток. Небо было безоблачным, на темном небосводе ярко сверкали звезды, определять направление пути и ориентироваться было легко.

Почти без отдыха шли всю ночь. Рассвет застал нас у небольшой деревушки, раскинувшейся на холме.

Голод заставил нас решиться зайти в деревню. Но, когда рассвело, Маковский разглядел, что на одной из крыш развевается флаг со свастикой. Мы снова возвратились в лес. Мучила страшная жажда, хотелось курить. Но папиросы превратились в месиво еще в болоте.

Казалось, последние силы покидали меня, от потери крови кружилась голова, временами я впадал в забытье. Но приходилось брать себя в руки, скрывать перед боевым товарищем свое состояние. Я был командиром и должен был подавать пример бодрости.

Маковский рассказал мне, как он остался в самолете. Оказывается, передавая радиограмму с донесением, что задание выполнено, из-за грозовых разрядов он никак не мог получить «квитанцию» — подтверждение, что радиограмма принята. Без такого подтверждения, по правилам радиосвязи, считается, что адресат сообщения не получил.

Прослушивая эфир, он был так сосредоточен, что не слышал моей команды покинуть самолет. Только в последний момент понял, что стряслась беда. Из-за густого дыма и пламени, охвативших пассажирскую кабину, он не смог найти парашют. Оставалось ждать развязки в хвостовой части фюзеляжа, которая еще не была охвачена огнем. При посадке он отделался легкими ушибами…

На третьи сутки мы набрели в лесу на одинокий сарай, в котором скрывалась от карателей семья колхозника. Женщины мне сделали перевязку чистыми полотняными бинтами, напоили мятным чаем.

Июльская ночь коротка, много не пройдешь, поэтому мы решили идти и днем. Наш вид сразу привлекал внимание, и свои регланы мы обменяли на домотканые куртки. Поблагодарив хозяев, мы снова ушли в лес с твердым намерением разыскать партизан. Из намеков хозяев мы поняли, что в ближних лесах есть партизаны. На сердце стало веселее, от хорошего настроения прибавилось и сил.

Еще несколько суток пришлось идти, скрываясь от рыскавших по окрестным селам гитлеровцев, страдать от голода. Однажды под вечер мы увидели над оврагом у леса небольшую деревушку. Когда сгустились сумерки, мы рискнули зайти в крайнюю ветхую хатенку. В ней оказалась совсем молодая, худенькая женщина с двумя малолетними белокурыми девочками.

Не таясь, с необъяснимым доверием к этой белорусской женщине, Маковский рассказал ей все и попросил связать нас с партизанами.

Предложив нам ягод, которые она собрала для детей, и по кружке молока, хозяйка незаметно вышла из дома, а вернувшись, сказала, что готова проводить нас к нужным людям.

На опушке леса, из которого мы вышли, нас встретила группа партизан отряда «Моряк» из бригады «Алексея». Нам завязали глаза и повели в лес. Когда мы пришли в отряд, я был в таком тяжелом состоянии, что уже не мог передвигаться.

Командир отряда Михаил Васильевич Наумов сразу понял, что мне необходима срочная медицинская помощь. В отряде никто оказать мне ее не мог. Быстро была снаряжена верховая лошадь, выделена группа партизан, и нас с Маковским к утру доставили в Частикский лес, в отряд, которым командовал Василий Александрович Блохин. Я плохо помню этот переход, который был тяжелым не только для нас, но и для сопровождавших нас товарищей. Весь долгий путь партизаны проделали пешком, поддерживая меня: я сидел верхом на лошади, а седлом служил набитый соломой мешок.

В Частикский лес я был доставлен в крайне тяжелом состоянии. Многие из встречавших нас были уверены, что долго я не протяну.

Не видел я и не слышал, как комиссар отряда Василий Леонович Мохановский снарядил подводу за доктором. На телегу уселись два храбрейших партизана, если не ошибаюсь, Прохоренко и Баранов из села Косачи. Они захватили с собой пулемет и выехали в ближайшее село Высочаны. Постреляв там для вида, они усадили рядом с собой хирурга-стоматолога Анну Николаевну Мамонову, прихватили мешок медицинского инструмента и вернулись в лес.

Анна Николаевна посадила меня на еловый пень и без обезболивающих уколов сделала операцию: удалила несколько зубов и нагноение из лобных пазух, тщательно продезинфицировала раны и перевязала их. Через несколько минут я уже спал крепким сном. Проснулся только на следующий день и чувствовал себя настолько хорошо, что был способен снова двинуться в путь. Хотел поблагодарить мою спасительницу, но ее уже не было в лесу.

Скоро в отряд привели нашего штурмана майора П. А. Иванова. После прыжка с парашютом он удачно приземлился на лугу и несколько дней скрывался в лесу, пока не встретился с партизанами.

Судьбу остальных членов экипажа мне до сих пор не удалось узнать. В часть никто из них не вернулся.

На наши настойчивые просьбы как можно скорее переправить нас ближе к фронту командование партизанского отряда не реагировало. «Обождать надо». Лишь после мы узнали, что партизаны проверяли все обстоятельства, связанные с гибелью самолета и нашим прибытием в отряд.

Постепенно все факты были проверены.

Как-то в наш шалаш зашел комиссар отряда Мохановский. Поздоровавшись со всеми, он присел возле меня на еловые ветви.

— У нашего командира в землянке сейчас находится партизан, которого долгое время не было в отряде. Встреча с ним, полагаю, и для вас и для него будет приятным сюрпризом. Если не возражаете, я провожу вас…

Каково же было мое удивление, когда я увидел вышедшего из землянки высокого, широкоплечего, с ямочками на щеках красивого молодого человека. Он был невероятно похож на небольшого крепыша Колю Бозыленко, моего троюродного брата, с которым несколько лет мы вместе жили и росли. Да, это был Николай Бозыленко. Переполнявшую меня радость заслонила внезапно вспыхнувшая тревога — узнает ли он меня? Николай внимательно и напряженно рассматривал меня, и, несмотря на забинтованное лицо, кровоподтеки, синяки, узнал меня, радостно улыбнулся. Мы шагнули навстречу друг другу, обнялись.

Остаток дня мы провели вместе, вспоминали детство, рассказывали о прожитом.

Эта встреча окончательно убедила командование партизанского отряда в том, что мы действительно летчики Богданов, Маковский и Иванов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.