Школа в лагере

Школа в лагере

Сегодня здесь нет детей. Я встретилась с четырьмя учителями (одним мужчиной и тремя женщинами). Одна из женщин держала ребенка. Она преподает здесь уже восемь лет. Так много труда было вложено в этот лагерь в течение многих лет.

Для детей на стенах висят карты. В целом в этой школе двадцать учителей. Здесь учится 3000 студентов (1000 мальчиков и 2000 девочек). Это одна из самых больших школ для афганских беженок.

Я спросила их, что они думают по поводу сентября (месяц, когда большая часть их лагеря будет снесена). До последнего дня, говорят они, лучше продолжать ходить в школу. Они будут оставаться здесь так долго, как смогут. Они надеются, что в скором времени будут созданы такие школы, которые в случае эвакуации можно было бы переместить вместе с беженцами. Комната, в которой мы сейчас сидим, находится в районе, который подлежит расформированию. Потом я посетила маленький домик в лагере.

Эти женщины не хотят быть репатриированы обратно с Афганистан. Там им не позволят учиться. Трудоустройство женщин также запрещено. Но больше всего они боятся Талибана, боятся за свои семьи.

Я стою в стороне и смотрю. Как я могу говорить с этими людьми? Я не знаю ничего о голоде и войне. В углу я вижу двух маленьких детишек, которые делают ковер. Мать объясняет, что если бы они были дома, они ходили бы в детский сад. Вы можете себе представить, каково это родителю заставлять своих маленьких детей работать? Они смотрят на то, как заболевают их дети в лагерях от огромного количества пыли. Практически у всех детей аллергии и серьезный кашель.

Они хотят, чтобы мы знали, что они очень благодарны правительству Пакистана за гостеприимство. Я встретилась с другой женщиной и с четырьмя ее маленькими детьми. Она работает в медицинском центре за 40 долларов в месяц. Она не хочет возвращаться в Афганистан. Там ей не разрешат работать.

Женщины пригласили остаться нас на ланч. Но если бы мы остались, мы бы отняли у них часть их еды. Мы сказали: «Спасибо, но у нас строгое расписание и, к сожалению, у нас нет времени на ланч». Пока мы медленно уезжали, несколько маленьких детей собрались вокруг машины.

Они махали нам и говорили: «Пока!»

Одна маленькая девочка вытерла грязь с окна, чтобы заглянуть внутрь. Она мне улыбается. Я прислонила руку к стеклу, а она прислонила свою руку с другой стороны — палец к пальцу моей руки.

Я чувствую, что должна дать им что-то, но у меня нет ничего, чтобы дать им всем. У меня есть три браслета и шарф, но, думая об этом, я понимаю, что они не ждут и не просят, чтобы я им что-то дала. Они просто кажутся счастливыми. Они рады, что к ним приехал новый гость, кто-то, кто улыбается им и кто хочет немного поиграть.

Пока мы уезжали, дети бежали за машиной, босые, по грязи и камням. Одна девочка упала. Я оглянулась. С ней все в порядке. Маленький мальчик помогает ей подняться, и она улыбается.

Мы едем в район, который уже находится в процессе сноса. Все окна, двери и доски убраны. Из этого лагеря уже было репатриировано 1042 семьи.

Здесь на людей оказывали сильное давление. Некоторых силой заставляли возвращаться. Из этого района бедные пакистанцы извлекут небольшую выгоду, когда им вернут землю, которую они делили с беженцами. Более двадцати лет они делили эту землю с беженцами. Международное сообщество не должно ожидать от них, что они будут нести такое большое бремя вечно. Это очень сложная ситуация, но обе стороны — и беженцы, и принимающие — задеты войной. Беженцы очень благодарны за предоставленное убежище. Я чувствую, что мы должны не только помогать принимающим странам вести программы, а также сказать им спасибо, всем обитателям этой страны, и благодарить их и их правительство.

Но это сложно в отношении Пакистана. Многие пакистанцы чувствуют ответственность, потому что движение Талибан возникло именно здесь. Один мужчина сказал мне: «Это все равно, что растить крокодила, который вырастет для того, чтобы съесть тебя».

Мы остановились около кладбища лагеря. Кажется, что оно тянется на многие мили. Здесь есть свежие могилы. Мне сказали, что в основном они детские.

Многие семьи бежали в Пакистан, неся мертвые тела, чтобы похоронить их здесь. Разговаривая с семьями, я спросила у них, насколько тяжело получать новости о принудительной репатриации. Эти люди построили новую жизнь, а сейчас они должны срываться с места, уходить и начинать все заново. У них нет слов. Одна женщина начала плакать.

Мне сказали, что для сотрудников УВКБ ООН это тоже тяжело. Их часто заставляют сменять друг друга и не задерживаться слишком долго на одном месте. Эмоционально трудно оставаться объективным.