ГЛАВА 17 ТЕНЬ БЕССМЕРТИЯ СОРАТНИКИ И ПРЕДШЕСТВЕННИКИ Опост Дерлет
ГЛАВА 17
ТЕНЬ БЕССМЕРТИЯ СОРАТНИКИ И ПРЕДШЕСТВЕННИКИ Опост Дерлет
Как уже говорилось, этого друга и соратника Лавкрафт в кругах западных «лавкрафтоведов» в последнее время модно ругать. А ведь если бы не упорная и методичная работа Дерлета по изданию книг старшего коллеги, то, скорее всего, художественное наследие фантаста из Провиденса кануло бы в Лету. И уж совершенно точно, что никакой «мифологии Ктулху» в массовой культуре не возникло бы. Именно Дерлет превратил хаотичное собрание всевозможных демонических божеств, изобретавшихся Лавкрафтом «для смеха», в более или менее четкий пантеон. Именно он преобразил абсурдную и принципиально бессмысленную Вселенную лавкрафтианских текстов в арену упорной борьбы, идущей между Старшими Богами и Великими Древними.
Огюст Уильям Дерлет родился 24 февраля 1909 г. в Сок-Сити, в штате Висконсин. По семейному преданию, его род произошел от французского дворянина графа д’Эрлетта, в XVII в. перебравшегося в Новый Свет. С детства Огюст обожал читать, а в тринацдать лет, еще учась в средней школе, уже сам попробовал написать первый рассказ. Число прозаических текстов стало стремительно расти, и будущий писатель даже принялся рассылать их по издательствам. После целой череды отказов в семнадцать лет Дерлет опубликовал свое первое произведение — рассказ «Летучие мыши на колокольне», вышедший в «Уиерд Тейлс» в мае 1926 г. К несчастью, это привело к странной аберрации в его творческом сознании — будучи от природы писателем-реалистом, он всегда воспринимал себя еще и как фантаста и создателя мистических историй. Хотя, как видно из сочинений Дерлета, именно эта сторона его художественной натуры в наибольшей степени слаба.
С 1929 г. он упорно писал психологические рассказы, а также очерки, посвященные родному Висконсину. На базе этих материалов позднее появились уже более серьезные беллетристические произведения. В 1935 г. из четырех повестей, рассказывающих о жителях висконсинского округа Сэк-Прэери, Дерлет составил свой первый роман «Убежище соколов». Вместе с задуманным еще раньше романом «Ранние годы», позднее изданным под заголовком «Вечер весной», эти произведения положили начало так называемой «Саги о Сэк-Прэери». Сюда вошло множество текстов, которые рассказывали о жизни родного штата О. Дерлета. Не по уровню таланту, но по масштабности, этот цикл вполне может быть сравним с группой романов У. Фолкнера, посвященных выдуманному округу Йокнапатофа, якобы находящемуся в штате Миссисипи.
Дерлет всегда отличался удивительной работоспособностью, и за годы творческой карьеры написал более ста книг. Он хвастался, будто за год может состряпать произведений для массового читателя на целый миллион слов. И действительно так поступал. К сожалению, значительная часть получавшейся в итоге литературной продукции оказывалась откровенной и неприкрытой халтурой.
Впрочем, бывали и приятные исключения. Например, сериал о сыщике-любителе Соларе Понсе, якобы проживающем на Прид-стрит в Лондоне, вызвал одобрительные отзывы таких мастеров детективного жанра, как Эллери Куин и Энтони Бучер. Но при занимательности рассказов и изобретательности Дерлета в построении сюжетов они все равно оставались лишь удачными подражаниями бессмертным книгам А. Конан Дойля о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне.
Схожая ситуация сложилась и с произведениями в жанре хоррора. Вторичность заметна уже в самых ранних рассказах Дерлета. У него частенько просто не хватало воображения и чувства ужасающего, чтобы создать нечто оригинальное и достаточно жуткое. Поэтому он с такой охотой и энтузиазмом включился в придуманную Лавкрафтом литературную игру в вымышленную мифологию.
Со своим старшим другом Дерлет списался через «Уиерд Тейлс» в 1926 г. Через некоторое время Лавкрафт ответил доброжелательным письмом. После этого новоявленные «друзья по переписке» стали обмениваться посланиями раз в неделю до 1937 г., до самой смерти Лавкрафта. Всегда более активный и пробивной, Дерлет даже пообещал пристраивать рассказы старшего товарища в печать и действительно сумел «пропихнуть» в «Уиерд Тейлс» некоторые из них.
Увлечение псевдомифологией Лавкрафта и его сотоварищей видно в произведениях, написанных Дерлетом еще в 1931 г. Он настолько усердно заимствовал отдельные детали из лавкрафтовских текстов, что Ф. Райт даже отверг его рассказ «Ужас из глубин», утверждая, что автор «обокрал» Лавкрафта. Когда Дерлет пожаловался на случившееся старшему другу, тот резко заметил редактору «Уиерд Тейлс», что ему нравится, когда другие используют его «Азатотов и Ньярлатхотепов», и он в свою очередь будет включать в собственные тексты их псевдомифологические выдумки. Однако Райт все равно отказался публиковать рассказ, и в итоге он был издан лишь в 1940 г. в журнале «Стрэйндж Сториз».
Для историй о богах-демонах, ссылки на которых появлялись в текстах Лавкрафта и его друзей, в том же 1931 г. О. Дерлет предложил название «мифология Хастура». Это существо (или местность — из текста не слишком ясно) было до этого упомянуто лишь в лавкрафтовском рассказе «Шепчущий в ночи». Однако Дерлет настолько поразился звучным именем, что однозначно признал Хастура за одного из Великих Древних. После чего этот бог-демон был упомянут сразу в нескольких рассказах фантаста из Висконсина. Сам Лавкрафт, как уже отмечалось, если как-то и называл свою псевдомифологию в письмах, обычно именовал ее «Йог-Сототией» или «аркхэмским циклом». Но на предложение Дерлета о новом наименовании литературной игры он откликнулся с добродушным юмором, заявив, что это «неплохая идея».
Увы, идея эта была явно мертворожденной — несмотря на все усилия, название «мифология Хастура» не укоренилось, и в итоге восторжествовало почти случайно возникшее название «мифы Ктулху». Да и сами эти мифы в виде четкой схемы, где одни мифологические истории увязаны друг с другом, существуют только в текстах самого Дерлета или в тех незаконченных рассказах Лавкрафта, которые были дописаны его младшим коллегой после смерти автора.
О. Дерлет очень рано стал пропагандировать собственное видение общей псевдомифологии, согласно которому злым Великим Древним противостоят якобы добрые Старшие Боги, из которых он мог назвать лишь одного Ноденса. (И то лишь потому, что в «Сомнамбулическом поиске неведомого Кадата» Ноденс на словах поддерживает Рэндольфа Картера, сопротивляющегося Ньярлатхотепу.) Во всяком случае, уже в комментарии к собственному рассказу «Оседлавший ветер» Дерлет упоминал о бунте злых Ктулху и Хастура против неких Древних. В задуманном еще в 1932 г. рассказе «Возвращение Хастура» он напрямую говорил о борьбе между «злыми» и «добрыми» богами, идущей во Вселенной. Дерлет написал там: «Мифология эта явно имеет общие источники с нашей легендарной Книгой Бытия, но сходство весьма не велико. Иногда меня подмывает сказать, что эта мифология намного старше любой другой, а в том, чего недоговаривает, она заходит еще дальше и становится поистине космической, вне времени и возраста. Существа ее — двух природ, и только двух: это Старые, или Древние, они же Старшие Боги космического добра, другие же — создания космического зла… Невероятно давно Старые отлучили всех Злых от космических пространств и заточили их во множестве узилищ. Но с ходом времени Злые породили себе адских приспешников, и те стали готовить им возвращение к величию»[428]. «Возвращение Хастура» было издано в «Уиерд Тейлс» в марте 1939 г.
Дерлет также пытался отождествить Великих Древних лавкрафтианы с духами определенных стихий, или элементалями. Ктулху он объявил воплощением стихии воды, Ньярлатхотепа — земли (хотя на эту роль лучше подошел бы Цатоггва), а Хастура — элементалем воздуха. Чтобы окончательно подогнать образы Великих Древних под схему «четырех стихий», Дерлету пришлось даже выдумать отдельного «духа огня» — Ктугху, не упоминавшегося ни у Лавкрафта, ни у других создателей лавкрафтианской псевдомифологии.
Лавкрафт к этим мифотворческим упражнениям приятеля относился спокойно и даже с юмором, иногда слегка поддерживая. Во всяком случае, придуманную Дерлетом фальшивую оккультную «Книгу гулей» он легко приписал «графу д’Эрлетту» и охотно упоминал в своих рассказах. (Книга эта появляется на страницах повести «За гранью времен» и рассказа «Обитатель тьмы».)
Проблемы начались после смерти Лавкрафта, когда О. Дерлет неожиданно объявил себя чуть ли не единственным его наследником и продолжателем. Причем продолжателем в прямом смысле слова — опираясь на отдельные отрывки, наметки, а то и просто сюжеты, упомянутые в записной книжке Лавкрафта, Дерлет на ладил целое поточное производство текстов в «посмертном соавторстве». Их хватило на целый том.
Первым в свет вышел роман «Таящийся у порога», изданный в 1945 г. В этом тексте О. Дерлет, по крайней мере, все-таки базируется на двух черновых отрывках Лавкрафта, насчитывающих около тысячи слов. Из столь жалкого наследия Дерлет сумел вытянуть полноценный роман, в котором ближе к финалу нет уже почти ничего лавкрафтианского. Только дерлетовское, с навязчивой попыткой увязать все «ктулхуизмы» в единую систему. «Таящийся у порога» продемонстрировал главное устремление его истинного автора — создать из противоречивой и несерьезной литературной игры подробную и тяжеловесную картину иной реальности, основанной на вечной борьбе Великих Древних и Старших Богов.
К тому же из всех сохранившихся набросков Лавкрафта О. Дерлет в обязательном порядке делал рассказы, связанные с его собственными представлениями о «мифах Ктулху». Именно в этих текстах и была создана «ктулхианская мифология» в том виде, в каком ее воспринимают большинство усердных читателей фантаста из Провиденса.
О. Дерлет, высоко ценивший «Ужас в Данвиче», как в «соавторских», так и в сольных рассказах на «ктулхианские» темы, в большинстве случаев прибегал к единой сюжетной схеме: кто-то из Великих Древних пытается случайно или при помощи злых колдунов прорваться в наш мир, но ему противодействуют положительные герои, которые, используя поддержку Старших Богов, срывают эту попытку. Такую конструкцию сюжета можно обнаружить в романе «Таящийся у порога» или в рассказе «Ведьмин Лог». Главные герои у Дерлета не только всегда на страже мира и покоя в нашей реальности, у них еще и есть надежда на помощь «сверху». Для Дерлета, по вероисповеданию католика, пусть и очень свободомыслящего и либерального, подобный взгляд на мир выглядит вполне естественным. Но он совершенно чужд «стоику» Лавкрафту, с его восприятием Веленной как абсурдной, механистической и равнодушной.
В «сольных» рассказах О. Дерлета, издававшихся в журналах в 40—50-х гг. XX в. и объединенных позднее в два сборника — «Маска Ктулху» и «След Ктулху», — псевдолавкрафтианская мифология доведена до наибольшей четкости. Но именно эта четкость, которую многие фэны Лавкрафта воспринимают за подлинную, и не характерна для фантаста из Провиденса. В итоге и многие современные продолжатели лавкрафтианы в прозе, и создатели компьютерных и настольных игр работают с деталями, взятыми вовсе не из текстов Лавкрафта, а из литературного наследия О. Дерлета.
Писатель из Висконсина невольно мистифицировал читателей, ссылаясь на цитату из письма к нему композитора Г. Фарнезе, который также переписывался с Лавкрафтом. Фарнезе утверждал, будто бы в одном из своих посланий фантаст подчеркнул, что все его истории связывает единый миф о некоей злокозненной расе, которая была изгнана из нашей реальности, но не смирилась с этим и вынашивает планы по триумфальному возвращению. Дерлет с охотой ухватился за это утверждение, хотя оно и противоречит любому непредвзятому взгляду на тексты Лавкрафта. Говард Филлипс ни в коем случае не использовал какой-то единой сверхидеи для своих произведений, предпочитая каким-либо догматическим положениям или изначально заданным конструкциям свободный поиск и литературную игру.
Дерлет же, напротив, всегда был склонен к тотальному «сведению концов с концами», даже если это приводило к превращению живого мира художественного произведения в откровенную схему. Он, может быть, действовал и из лучших побуждений, пытаясь упорядочить и рационализировать лавкрафтовскую Вселенную, но в итоге исказил творческое наследие Лавкрафта. Обычный читатель, не очень-то стремящийся вникать в сложившуюся ситуацию, по-прежнему одновременно знакомится с лавкрафтовскими и дерлетовскими текстами, а потому начинает воспринимать рассказы Лавкрафта через искажающую призму «мифов Ктулху», натужно сконструированных Дерлетом. Особенно это характерно для российского читателя, так как большинство сборников «мастера ужасов» из Провиденса, особенно изданных в 90-х гг. XX в., содержит вперемешку как его собственные тексты, так и «доработанные» незваным соавтором.
Однако если работа Дерлета по дописыванию, а то и просто выдумыванию незаконченных рассказов Лавкрафта вызывает скепсис и недоумение, то его упорная деятельность по изданию текстов покойного друга в виде отдельных книг заслуживает только безоговорочной похвалы. Даже относящийся к фантасту из Висконсина с заметной неприязнью С.Т. Джоши в фундаментальной монографии о Лавкрафте все же был вынужден признать, что именно О. Дерлет спас творчество своего друга от забвения.
Составив, вместе с Д. Уондри и Р. Барлоу, в 1937 г. первый том из планировавшегося собрания сочинений Лавкрафта, Дерлет для его публикации был вынужден создать в 1939 г. собственное издательство «Лркхэм Хаус». За первым выпуском прозы Лавкрафта последовал новый однотомник в 1943 г., а затем и сборник «Маргиналиа», куда, помимо статей, отрывков и неизданных работ, было включено множество воспоминаний о фантасте. Так было положено начало потоку мемуарной литературы о писателе, не иссякавшему десятилетиями.
Дерлет выпускал не только книги Лавкрафта, но и других «мастеров ужаса», не опуская рук даже в «тощие пятидесятые», когда интерес к мистической литературе был в США низок, как никогда. «Аркхэм Хаус» частенько приносил одни убытки, и с 1939 по 1949 г. Дерлету пришлось вложить в него двадцать пять тысяч долларов собственных ^енег. Постепенно работа над изданием наследия Лавкрафта, посмертное «соавторство», а также самоубийство Р. Барлоу привели к тому, что Дерлета стали воспринимать как единственного истинного наследника умершего фантаста. Укреплял это мнение и сам издатель, с яростью обрушиваясь на тех, кто пытался без его разрешения выпускать лавкрафтовские произведения. Не имея никаких реальных юридических прав, но, действуя напористо и нахрапом, Дерлет смог «взимать дань» практически со всех публикаторов текстов Лавкрафта в англоязычном мире.
К тому же он все равно оставался главным издателем наследия старшего друга. В 1959 г. Дерлет выпустил сборник рассказов в «посмертном соавторстве» — «Запертая комната и другие рассказы», а с 1963 по 1965 г. переиздал сочинения Лавкрафта в трех томах — «Ужас в Данвиче и другие рассказы», «Хребты Безумия и другие романы» и «Дагон и иные ужасные истории». Еще два сборника, куда вошли преимущественно соавторские работы (как реальные, так и в «посмертном сотрудничестве» с Дерлетом), были изданы в 1966 г. — «Темное братство и другие рассказы» и 1970 г. — «Ужас в музее и прочие обработанные тексты». В 1965 г. Дерлету удалось наконец-то выпустить и первый том избранных писем, за которым последовали еще два — в 1968 и 1971 гг. (Заключительные тома (четвертый и пятый) вышли уже после его смерти, в 1976 г.)
Огюст Дерлет умер от внезапного сердечного приступа 4 июля 1971 г. и был похоронен в родном Сок-Сити, на кладбище имени Святого Алоизия. И как бы ни относиться к его промахам и сомнительным решениям относительно наследия Лавкрафта, объективно следует признать — он спас имя и творчество старшего коллеги от полного забвения в 40—50-х гг. XX в., до начала очередного возрождения хоррора в американской литературе. И в то же время именно Дерлет в значительной степени способствовал превращению реальной жизни Лавкрафта в миф, а его самого — в культовую фигуру. Был бы сам создатель «Зова Ктулху» благодарен за это висконсинскому приятелю? Скорее всего, произошедшее ему бы польстило, но еще скорее он бы отозвался на это своим высоким, резким, саркастичным смехом.
Путь закончен. И что же? Миф разрушен?
Как бы не так. Мифы неразрушимы и обладают поразительными свойствами самовосстановления и самовоспроизведения. Да и не все в мифологической картинке изначально было неправдой. Лавкрафт действительно оставался психологически чуждым современному миру, и реальность словно бы мстила ему за это. Большая история проходила мимо, словно сопротивляясь его соприкосновениям с ней — фантасту отказали даже в зачислении на армейскую службу и в участии в первой великой войне XX в. Даже Великая депрессия почти не зацепила Лавкрафта — он как бедствовал до нее, так и бедовал во время. А худшим периодом в его жизни стал конец 30-х, когда США уже начали выползать из разрухи начала десятилетия.
По мере знакомства с реальными фактами из жизни Лавкрафта сквозь миф начинает просвечивать реальная история мужественного человека, которого не сокрушили ни наследственные болезни, ни удары судьбы. Стоика и скептика, по складу ума не готового поверить ни в одно религиозное откровение, но при этом преодолевавшего тяжелые вызовы судьбы. Любителя порассуждать о ненависти и равнодушии к человечеству и обществу, и при этом верного друга — для многих, и искреннего возлюбленного — для единственной. Старательно выкованный им в письмах образ «холодного наблюдателя и жесткого материалиста» был лишь частью «игры в литературу» и заметно отличался от подлинного Лавкрафта, гораздо более человечного, мягкого и эмоционального.
Поэтому злой и недостойной выглядит карикатура, нарисованная американским фантастом А. Девидсоном в его рецензии на один из «дерлетовских» сборников: «Ей-богу, Говард Филлипс Лавкрафт обладал незаурядным писательским талантом, но вот беда — то, что он вытворял с этим талантом, было срамом, чудачеством и сверхъестественным ужасом. Если бы он спустился к черту с чердака своей тетушки и при помощи Федеральной программы помощи писателям… получил работу, то смог бы издавать путеводители, которые навеки стали бы классикой и подлинным счастьем для читателя. Вот только он остался там, укутавшись от холода — которого больше было в его сердце, нежели на термометре, — до самого кончика своего длиннющего новоанглийского подбородка, поддерживая свое существование девятнадцатицентовой банкой бобов в день, переписывая (за гроши) дрянные рукописи писателей, чья полнейшая безграмотность была бы сущим благом для всего человечества, и заодно творя собственные отвратительные, страшные, омерзительные и ужасающие произведения: о людоед-ствующих тварях, рыскавших по кладбищам; о человекозвериных гибридах, зверевших с возрастом до ужасающего скотства; о бурчащих шогготах и Старших Существах, вонявших по-настоящему отвратительно и постоянно пытавшихся прорваться через пороги и захватить мир, — складчатых, чешуйчатых, аморфных мерзостях, подстрекаемых худющими новоанглийскими чудаками, которые обитали на чердаках и которых в конце концов Больше Никто и Никогда Не Слышал и Не Видел. Черт возьми, помоги же им хоть что-нибудь. Короче говоря, мальчики и девочки, Говард был с заскоком — вот и все»[429].
В реальности Лавкрафт был не с «заскоком», а с огромным, невероятным талантом, истинный масштаб которого был неясен даже ему самому. Чего уж говорить о его друзьях и литературной публике…
Со своими темами и рассказами он постоянно казался то опаздывающим, то опережающим свое время. Если отвлечься от украшающей текст парферналии, вроде осьминогоголовых богов, гулей-людоедов, карбовидных грибов с Юггота и прочей нечисти, то главными темами его творчества были «равнодушие Вселенной к человеку», «запретное знание», а также «прошлое, во всем определяющее настоящее». (Последняя тема органично включала в себя концепцию «наследственного проклятия» и тесно связанного с ним «вырождения».) Понятно, что после Первой мировой войны, да еще в США такие идеи не могли пользоваться популярностью. Это на рубеже веков можно было рассуждать о вырождении и «грядущих расах»; люди «позолоченной эпохи» 20-х гг. всеми силами пытались забыть об истории, ход которой привел к всемирной бойне. Напоминать о том, что все мы являемся заложниками дел, совершенных нашими предками (и в глобальном масштабе, и в масштабе одной семьи), значило вызывать глухое, но явственное раздражение, противоречить «духу времени». А Лавкрафт только этим и занимался (например, в рассказах «Крысы в стенах», «Артур Джермин», «Затаившийся страх», «Тень над Инсмутом»).
Не меньшее раздражение вызывала тема «равнодушной и непознаваемой Вселенной», которую Лавкрафт, с его принципиально атеистическими воззрениями конца 10-х — начала 20-х гг., упорно проповедовал на страницах рассказов. В это время наука еще оставалась фетишем для общества, а представление о том, что она способна решить любые проблемы человечества, было не только сильно, но и вполне соответствовало духу технологического прорыва, когда благодаря научным достижениям радикально менялся быт людей. В американской фантастике культ всемогущей науки продержался очень долго, и его вершиной, настоящей суперапологией стала первая часть трилогии «Основание» А. Азимова, изданная в 1942 г. Понадобился шок времен атомной бомбы и «холодной войны», чтобы лавкрафтианский взгляд на науки как на партизанские вылазки в огромное неизвестное, способные принести неисчислимые беды, хоть сколько-нибудь укрепился в общественном сознании.
Лавкрафт постоянно подчеркивал, что сама античеловечность Вселенной, ее чуждость человеку несет в себе угрозу безумия для исследователя, а то и зародыш гибели для всех обитателей Земли («Зов Ктулху», «Ужас в Данвиче», «Хребты Безумия», «Шепчущий в ночи» и ряд других произведений.) Причем его скепсис в отношении возможности человека справиться с ужасами, таящимися за видимым фасадом Вселенной, был настолько велик, что рассказы, где герои побеждают потусторонние существа не случайно, а благодаря своим усилиям, выглядят надуманными и фальшивыми («Ужас в Данвиче», «История Чарльза Декстера Варда».) Столь же искусственным выглядит и псевдооптимистический финал «Тени над Инсмутом», где герой подчиняется року и готов покорно превратиться в нечеловеческое существо.
Лавкрафтианская концепция Вселенной сводится к представлению о ней как о месте, в котором торжествует случай и нет никакой логики. Возникновение Земли и человека — абсолютная случайность, и поэтому они могут быть в любой момент уничтожены. Произвольно и непредсказуемо. Великие Древние, боги такой Вселенной, все эти Ктулху, Йог-Сототы и Шуб-Ниггураты — не более чем разумные существа, неизмеримо более сильные, чем человек, но также лишь песчинки перед лицом непознаваемой Вселенной. Они не хозяева ее, а только квартиранты. Даже Азатот, «бесформенный Хаос», «султан демонов», вынужден приноравливаться к жизни в ней. При этом во Вселенной нет законов, а торжествует полнейший произвол, «правила игры» могут поменяться в любой момент, и сама физика существующей реальности способна трансформироваться в течение кратчайшего времени.
В конце 20-х гг. XX в. Лавкрафт изобрел четыре возможных приема объяснения литературной ситуации «встреча с потусторонним злом в подобной Вселенной»: зло может оказаться природным и неразумным явлением, проникновением к нам биосферы враждебных областей реальности (как в «Извне»); зло возникает в результате человеческой деятельности (научных экспериментов (как в «Герберте Уэсте») или как итог длительного вырождения («Затаившийся страх»); зло вызвано действиями инопланетных сил. Еще в одном случае его порождают необъяснимые существа, в наибольшей степени близкие в лавкрафтианской Вселенной к сущности обычных языческих богов. (Последний вариант был крайне редким и в наименьшей степени устраивал скептика и агностика Лавкрафта.)
Зло как концентрированное проявление чуждости Вселенной всему человеческому воспринималось фантастом в качестве основы бытия. Добро же было лишь случайностью, причудой людей, не соглашающихся с правилами игры, в которую их изначально не приняли. (И вряд ли может быть по-иному в мире, принципиально лишенном Бога. Любой атеист живет в царстве торжествующего зла.)
Есть две уже упоминавшиеся цитаты, очень точно описывающие отношение Лавкрафта к жизни и реальности. Первая, из рассказа «Факты, касающиеся покойного Артура Джермина и его семьи»: «Жизнь отвратительна и ужасна сама по себе, и тем не менее на фоне наших скромных познаний о ней проступают порой такие дьявольские оттенки истины, что она кажется после этого отвратительней и ужасней во сто крат»[430]. Вторая, из «Зова Ктулху»: «Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния»[431].
И в то же время подобная Вселенная завораживала Лавкрафта. Психологически для него была характерна какая-то неопределенная, никак не формулируемая религиозность. Иначе бы он ни в коем случае не написал бы в рассказе «Серебряный ключ», говоря о воззрениях своего альтер эго, поэта Рэндольфа Картера, следующие строки: «Безбожники оказались еще хуже верующих. Если те вызывали у Картера жалость, то отрицатели религии внушали ему подлинное отвращение».
Видимо, к концу жизни он в большей степени разделял воззрения и чувства своего друга Р. Говарда, о которых тот так ярко написал в одном из писем: «Иногда мне кажется, что все вокруг — порождение какой-то чудовищной шутки, и достижения человека, и его знания, приобретаемые им постепенно, ценой невероятных усилий на протяжении веков, — это всего лишь колеблющаяся дымка над песками Времени, песками, которые однажды поглотят меня. Значит ли это, что мой облик изменится, что нынешняя форма уступит место более легкой и прекрасной, или все сведется к тому, что пыль смешается с пылью? Я не могу дать ответа на это вопрос». Однако он всегда верил в то, что если даже высшие силы и существуют, то им нет дела ни до человечества, ни тем более до конкретного его представителя — Говарда Филлипса Лавкрафта.
В текстах фантаста псевдонаучные объяснения в итоге оказывались вдребезги расколочены воздействием демонических сил, оказывающихся манифестацией непознаваемой и беззаконной Вселенной, перед которой любая наука бессильна. А ученые, надеющиеся на ее познание, неизбежно попадали в дурацкую ситуацию, когда из-под покрова вроде бы научной картины реальности начинали выползать чудовищные сущности, коим здесь принципиально не место. Поэтому не зря известный фантаст и редактор «Эстаундинг Сториз» времен «золотого века» американской НФ Д. Кэмпбелл с неприязнью относился к текстам Лавкрафта. Он хорошо понимал, насколько лавкрафтианский взгляд на реальность противоречит главной линии журнала — публикации научно-фантастических текстов, опирающихся на идеи Вселенной, живущей по строгим, неизменным и научно познаваемым законам. А у фантаста из Провиденса познание вело лишь к пониманию того, что в мире торжествуют зло, абсурд и хаос.
Если Лавкрафт и пытался в своих текстах уловить «дух времени», то у него это не получалось по внутренним, душевным причинам. Он был принципиально чужд современному ему миру, а свой взгляд на реальность ухитрялся вносить даже в те тексты, которые был вынужден обрабатывать в качестве «писателя-призрака». Проявление вселенского абсурда, которое кажется сверхъестественным злом обычному земному наблюдателю, возникает даже в таких его внешне чисто авантюрных и непритязательных текстах, как «Последний опыт» или «Крылатая смерть».
У Лавкрафта любой человек случайно заброшен в окружающую реальность, и надеяться на помощь и поддержку ему неоткуда. Осознание полной безотрадности внешнего мира способно свести с ума, и поэтому редкие похвалы фантаста в адрес религии базируются на ее терапевтическом эффекте, маскирующем от большинства людей жестокую правду о мире. Поэтому в таком противоречии с его истинными идеями находятся воззрения и построения «посмертного соавтора» О. Дерлета, многими, по недознанию, воспринимающиеся как лавкрафтианские.
Вселенная, представленная как арена борьбы между Добром и Злом, выглядела в глазах Лавкрафта слишком банальной. И потому — неправдоподобной. Надежда на помощь со стороны потусторонних сил в существующей реальности казалась фантасту откровенно невероятной. Воспринимая Вселенную как холодное, лишенное смысла и безотрадное место, он был отдаленным предтечей атеистического экзистенциализма. В мире тьмы и абсурда мужественный человек живет, не надеясь ни на что, бросая совершенно донкихотский вызов царству беспредельной бессмысленности.
За чудовищами «Йог-Сототии», порождениями яркой и несерьезной литературной игры, за их невнятными явлениями в наш мир скрывалось четкое отношение Лавкрафта к окружающему — как к месту, где в любой момент возможны жестокие и необъяснимые случайности, возникающие в результате действия сил, которые невозможно ни предвидеть, ни предотвратить.
Реальность мастера из Провиденса лишена этической подоплеки, рисуемые им миры воистину находятся «по ту сторону добра и зла», поскольку эти понятия имеют смысл только для рода людского. Аавкрафтианский взгляд на окружающее оказался внятен не его современникам, а человеку второй половины XX в., после очередной всемирной бойни окончательно ощутившему себя игрушкой иррациональных сил, никак не зависящих от его доброй или злой воли.
Возможно, Лавкрафт смог бы одолеть «дух времени», дождаться перемены исторического ветра, если бы прожил хотя бы столько, сколько его современник Дж. P.P. Толкин. В 40-х и 50-х гг. XX в. книги фантаста вызывали лишь сдержанный интерес, по поводу их еще продолжали проезжаться критики-снобы. Но уже в 60-х, после торжества экзистенциализма, с его апологией абсурда и бессмысленности существования, после кризиса веры в науку, повлиявшего и на эволюцию фантастики в целом, после резкого взлета интереса к иррациональному и потустороннему, популярность рассказов Лавкрафта пошла вверх. И кто знает, не стал бы он в это время, неожиданно для самого себя, «культовым писателем», а то и духовным лидером, учителем и гуру, вроде Кришнамурти, Рам Даса или Тимоти Лири. Мировая культурная история знавала и не такие выверты. Вспомним хотя бы судьбу Сведенборга…
Лавкрафт выглядит человеком, который вроде бы пришел слишком рано, и его эпоха должна была наступить на десятки лет позже. Однако именно он и оказался человеком, чье творчество создавало дух времени, человеком, без которого интеллектуальная и духовная революция 60-х выглядела бы по-иному. Он не победил дух своего времени, но сделал все, чтобы новые времена, наступившие на излете 50-х и духовно продолжающиеся по сей день, оказались более благоприятными к «описателям неописуемого» и создателям нечеловеческих Вселенных.
Нервные расстройства раннего детства, а самое главное — большой нервный срыв 1908 г. повлияли на уверенность Лавкрафта в себе, привели к тому, что он всю жизнь сомневался в собственных силах и пытался имитировать якобы более талантливых писателей. Конечно, и романтически-возвышенные ранние тексты фантаста поражают, но в них видна стилистическая зависимость от Э. По и лорда Дансени. Его естественным путем в литературе был псевдореализм — четкая, бравирующая конкретными деталями и датами имитация документального отчета о немыслимых и невозможных событиях. Нащупав эту литературную тропу в конце 20-х гг., с годами он отточил ее до виртуозного совершенства, заставляя читателей безусловно верить рассказам непреклонного свидетеля, «показаниям Говарда Лавкрафта».
Псевдореализм одновременно оказывался и клеткой для хаоса из подсознания писателя. Хотя и не слишком прочной.
Рационалист и упрямый материалист, он всю жизнь убегал от слишком неконтролируемого полета воображения, чреватого безумием, намеки на которое являлись ему в снах. При всех попытках Лавкрафта выработать некую технологию для написания фантастических и «ужасных» историй, сам он ей до конца не следовал. В его текстах кошмарные образы, захватившие воображение фантаста, часто ведут его за собой, а попытка рационализации происходящего только портит результат.
Неожиданная смерть прервала новый этап возможной эволюции Лавкрафта. Его рассказ «В стенах Эрикса» выглядит откровенной стилизацией под «жесткую» НФ 30-х гг., и эта стилизация вполне удалась. Другое дело, что стать автором «кэмпбелловской школы» Лавкрафт не смог бы по определению. Принципы построения литературных вселенных, воплощения которых Д. Кэмпбелл требовал от своих подопечных, базировались на идее господства человека в Галактике. Лавкрафту такие претензии и амбиции вида «хомо сапиенс» всегда казались смешными, и фантастику, провозглашавшую в качестве неопровержимой истины веру в прогресс и неудержимую силу науки, он бы не стал писать ни при каких условиях.
Но переход ко внешней атрибутике якобы «твердой» научной фантастики ему бы удался. Ведь получился сходный переход к такой НФ у Э. Гамильтона, Г. Каттнера или Ф. Лейбера. Лавкрафт был не настолько уж стар, а годы работы «писателем-призраком» научили его легко воспринимать и быстро использовать любые антуражные элементы — от детективных до любовно-романтических.
А учитывая, что Лавкрафт становился настоящим авторитетом для все большего количества начинающих талантливых авторов, сыгравших немаловажную роль в фантастике США середины XX в., то необходимая прививка чисто литературных приемов к научно-фантастическим текстам состоялась бы гораздо раньше, а не опять-таки — в 60-х.
Писатель Лавкрафт на много голов выше Лавкрафта-философа, скорее заслуживающего имени Лавкрафта-резонера. Созданный им художественный мир завораживает миллионы читателей, тогда как его «размышления» интересны исключительно дотошным биографам. Медиум грядущего, он лучше прочувствовал ужасы надвигающегося завтра, чем смог бы их когда-нибудь проанализировать.
Даже в рамках убогого материализма, приверженцем которого он объявлял себя всю сознательную жизнь, Лавкрафт следовал за сложившимися интеллектуальными модами, не пытаясь создать собственную теорию. Все, что он писал на мировоззренческие темы в публицистических статьях и письмах, выглядит вторично, тоскливо и убедительно только для таких же твердолобых ультраскептиков. В конец концов, даже близкие друзья с иронией относились к его воззрениям. При этом у Лавкрафта хватало самоослепления критиковать взгляды Ч.Х. Форта, единственного по-настоящему оригинального американского мыслителя того времени. (Впрочем, творческое воображение и саркастичный стиль Форта он скорее одобрял, хотя и предлагал воспринимать его «Книгу проклятых» и ее продолжения только как фантастику.)
Любой писатель отрицает существующую реальность. Иначе у него не возникало бы потребности создавать собственную — альтернативную. И в своих произведениях Лавкрафт выстроил ту реальность, в которую мог поверить, — равнодушную Вселенную, полную больших и малых чудовищ. Единственное, на что в ней может надеяться человек, — это сохранить немного смелости и чувства собственного достоинства перед неизбежной гибелью. И образы этой чудовищной реальности оказываются все ближе и ближе современному человеку. С годами книги Лавкрафта вызывают все более мощный отклик в душе жителей того ада, в который постепенно превращается планета Земля.
Уже самые дикие фантазии «мастера ужасов» из Провиденса начинают восприниматься (особенно — в нашей невообразимой, сюрреальной, фантастической «новой» России) как отчет об истинных происшествиях. Хороший пример — из книги «Все величайшие загадки природы». «На голубом глазу» автор-составитель выдает буквально следующее (я увидел — себе не поверил): «2 сентября 1930 года из Бостона отплыло судно с научной экспедицией в район Антарктики. Геолога Г. Лавкрафта направил Мискатоникский университет с целью получить при помощи новой буровой установки образцы почвы и пород с большой глубины. Эта экспедиция дала ученому столько впечатлений, что в дальнейшем он стал ярым противником проникновения человека в неизведанные тайны Земли»[432]. Дальше — хлеще. «Ученые прибыли в заданную точку. Это были открытые Россом горы Адмиралтейства, встречались здесь и вулканы… Были найдены раковины, кости ганоидов и плакодерм, останки лабиринтодонтов и текодонтов, черепные кости и позвонки динозавра, куски панциря броненосца, зубы и крылья птеродактиля, останки археоптерикса, кости первобытных птиц… Поразила ученых еще одна необычная находка. Это был отличный от местных пород зеленоватый камень, удивительно гладкий, правильной формы. Он напоминал пятиконечную звезду с обломанными краями. Во внутренних углах и в центре имелось небольшое углубление с насечками, а правильные узоры состояли из крошечных точек. Пока камень изучали, собаки неистово лаяли и вели себя очень беспокойно. Почему? Так же повели они себя и когда был найден устрашающего вида экземпляр, напоминающий бочку. По бокам — складки и любопытные отростки, напоминающие крылья, которые раскрываются и складываются, как веер. Что это — животное или растение — еще одна загадка. Впоследствии Г. Лавкрафт назвал свое путешествие экскурсией к “Хребтам Безумия”»[433]. Вот так роман превратился в сводку достоверных фактов. Лавкрафтовский миф живет и уверенно воспроизводит себя в сумрачном коллективном бессознательном наших сограждан.
И вот в свет выходит целый сборник подражаний Лавкрафту «Возвращение Ктулху», составленный из текстов только российских авторов, русский сегмент Всемирной сети заполнен псведолавкрафтианскими дописками и подражаниями, и на полном серьезе там же предлагают создавать религиозные общества почитателей Великих Древних. В XXI в. взгляд Лавкрафта на Вселенную оказался даже более понятным, чем в XX. Современный человек, в массе своей, не может поверить в истины большинства религий, которые кажутся ему неправдоподобно мягкими и человечными на фоне беспощадного, практически расчеловеченного мира постиндустриального постмодерна. В глазах людей нашего времени Лавкрафт выглядит пророком, раньше остальных догадавшимся о сути Вселенной, в сердце которой лежит равнодушие, легко оборачивающееся холодным злом.
Он сам, его судьба, его немыслимые, невероятные, невообразимые книги — все это отбрасывает тень на нас, на нашу реальность.
И с каждым годом эта тень становится все темнее.