9

9

Минский подпольный обком партии подробно информировал и предупредил нас, что буржуазные националисты готовят новое предательство. Тщась помочь гитлеровской военщине отсрочить ее окончательную катастрофу, они собираются объявить мобилизацию.

Так называемый «корпус самообороны» благодаря работе, проведенной подпольными организациями и партизанскими отрядами по его разоблачению и разложению, перестал существовать как боевое соединение.

Оккупанты три раза проводили в нем чистку от «неблагонадежных лиц», и в «корпусе» осталась только маленькая горсточка бывших кулаков и сыновей помещиков.

Мы постоянно следили за националистическими газетами, издатели которых кричали во всю глотку о необходимости с оружием в руках бороться против Красной Армии и партизан.

Газета «Минский большевик» из номера в номер рассказывала об успешном наступлении нашей армии и ударах, нанесенных гитлеровским оккупантам партизанами.

Сотни юношей и девушек прибывали во 2-ю и 3-ю Минские бригады и в бригаду «Буревестник».

Почти все мужское население деревень готовилось к усилению борьбы за освобождение. Одни вступали в партизанские отряды, другие строили в лесу лагеря для своих семей.

И вот в такой обстановке «президент» Островский издал приказ о мобилизации мужчин 1908—1924 годов рождения. Его приказ ничем не отличался от приказов фашистов. Островский грозил уклоняющимся от мобилизации расстрелом, уничтожением их семей и конфискацией имущества.

Командующий так называемой «БКО» («Белорусская краевая оборона») — майор Кушель — занялся сколачиванием командных кадров, организацией офицерских школ и курсов. А каратели и полицейские отряды пытались путем организации облав набирать рядовой состав.

Большую шумиху вокруг «БКО» подняла немецко-фашистская печать. Однако вся эта трескотня заглушалась грозной канонадой советской артиллерии, громившей противника уже на территории Витебской, Могилевской, Гомельской, Полесской областей.

Мобилизацию оккупанты намеревались произвести в основном за счет западных областей Белоруссии и в первую очередь в Вилейской и Барановичской областях. Но, несмотря на всевозможные ухищрения, провокации и угрозы, желавших служить гитлеровцам, драться против родной Красной Армии и своих братьев-партизан находилось немного: только сынки бывших кулаков и помещиков вступали в «БКО», мечтая возвратить свои поместья.

Партийные подпольные организации и партизанские отряды в своей печати разоблачали сущность этой мобилизации как попытки фашистов спровоцировать братоубийственную войну. Партизанские отряды и бригады нанесли одновременный удар по многим призывным пунктам, гарнизонам и карательным отрядам противника, занимавшимся мобилизацией в «БКО».

Население не явилось на призывные пункты, и лишь в городах, где оккупанты располагали крупными силами, им удалось наскрести небольшое количество «добровольцев». Однако насильно мобилизованные, получив оружие, уходили в партизанские отряды.

Разведчики узнали, что в Столбцы на сборный пункт гитлеровцы согнали из Вилейской и Барановичской областей около тысячи восьмисот человек. Необходимо было действовать быстро и решительно, чтобы сорвать мобилизацию. Нужен был человек, хорошо знающий Столбцы и имеющий доступ к солдатам.

Мы сидели в штабной землянке и гадали, кто бы мог подойти. Наконец Сермяжко сказал:

— Такой человек есть, это Павел Рулинский, знаете?

Я припомнил бывшего учителя, партизана из роты Усольцева, который в прошлую весну в самую распутицу повел подрывников на железную дорогу. Он был очень симпатичен, но казался мне слишком говорливым и даже немного бесшабашным.

— Видишь ли, Константин, если трудна и опасна работа подрывника, то работа подпольщика еще более сложна и опасна. Подпольщик должен проводить работу на глазах у немцев и в то же время не быть замеченным. Справится ли Павел? — усомнился я.

— Более подходящего человека я не знаю, — ответил Сермяжко.

Я решил поговорить с Павлом Рулинским. В землянке Усольцева мне сказали, что Павел ушел на железную дорогу, но скоро вернется. Я направился к конным разведчикам.

Здесь что-то веселое рассказывал Ларченко, все громко смеялись. Когда я вошел в землянку, замолчали.

Едва я встретился глазами с Жардецким, он понял, что я пришел за ним, и поднялся.

— Юлиан Дмитриевич, — сказал я, когда мы с ним вышли из землянки, есть важное задание. Выполнишь?

— Если очень нужно, выполню, — твердо ответил он.

— Столбцы хорошо знаешь?

— Приходилось бывать, а что? — посмотрел он на меня.

— Езовитов и Кушель собрали там часть мобилизованных. Если немного шатнуть изнутри — эта часть рассыплется, — пояснил я. — Нельзя допустить, чтобы советских людей толкали в пропасть.

— Понимаю, опять, значит, мозги чистить, — проговорил Юлиан. — Только вы подскажите мне, с чего начинать.

— Дадим вам второго товарища, снабдим воззваниями… Когда он придет, поговорим о том, как вам действовать.

— Ясно, — согласился Жардецкий.

Сакевич и Машков написали воззвание, типография отпечатала тысячу экземпляров.

В землянку вошел Павел Рулинский.

— Есть у вас в Столбцах знакомые, которым можно довериться? — спросил я.

— Есть. Двое железнодорожников, учитель и еще кое-кто найдется.

Я подробно рассказал Рулинскому о задании.

— Дело нелегкое, но я думаю, что справимся, — проговорил Рулинский.

— Вы поляк?

— Да.

— Это даже лучше. Ведь там народ в большинстве из западных районов, — заметил я.

Мы позвали Жардецкого и вместе обсудили план действий. Юлиан попросил, чтобы им дали связного.

— Выбирай сам, — согласился я.

— Дайте Терновского, он парень смышленый, везде пролезет.

На другой день Рулинский, Жардецкий и Терновский, взяв по два пистолета, ручные гранаты и воззвания, вышли в Столбцы.

Поздней ночью они, пробираясь лесами и глухими местами, пришли в город, и Павел тихонько постучал в окно к знакомому железнодорожнику. Двери открыл сам хозяин и, пропустив их, спросил:

— По какому делу пришли, Павел?

— К тебе за помощью. Как солдаты держатся? — сразу приступил к делу Рулинский.

— Это ты про мобилизованных? — переспросил хозяин.

— Да, да.

— Старая польская пословица говорит: «Насильно согнанные в костел — не молятся». Так и здесь. Живут люди в казармах, муштруют их, но каждый смотрит, как бы удрать. Те, кто смелее, убегают поодиночке. Зато офицеры — настоящие собаки. Почти все бывшие пилсудчики, — взволнованно рассказывал старый железнодорожник.

— А с мобилизованными как встретиться? — спросил Рулинский.

— Из гарнизона их не выпускают, так как многие не возвращаются. К ним пробраться можно: ведь входят же в казарму столяры, печники, кровельщики.

Павел обрадовался: он умел делать оконные рамы и вставлять стекла.

— У тебя есть знакомые мастера, которые ходят работать в казарму? — поинтересовался он.

— Найдем, — бодро отозвался хозяин. — Ты что, к солдатам собираешься?

— Возможно, придется зайти. Твои мастера как, надежные люди?

— Для кого как!.. Я лично надеюсь на них.

— Вот и хорошо, а теперь нам надо хоть немного поспать, — попросил Жардецкий.

Хозяин постелил на полу.

Утром хозяин ушел на работу. Терновский вышел в город посмотреть на казармы.

В обеденный перерыв железнодорожник привел с собой пожилого мужчину-столяра. Разговорились. Но Рулинский не решался начать речь о деле.

— Да ты говори со мной в открытую, — не выдержал столяр и оглянулся на железнодорожника.

Тот, улыбаясь, кивнул:

— Не бойся. Павел, это свой человек.

Столяр согласился принять Павла в свою группу.

— Но ведь ты молодой, и люди твоего возраста все уже мобилизованы, — вдруг спохватился хозяин.

— Ничего, я притворюсь инвалидом, — улыбнулся Рулинский.

Ночью он тренировался ходить с вытянутой ногой, а утром, взяв у хозяина топор, заковылял к знакомому столяру.

У входа в казарму молодой, с чуть пробивающимися усиками новобранец внимательно оглядел Павла и хотел его задержать, но тут вмешался столяр.

— Что ты цепляешься? Он идет со мной. Работы много. Начальство разрешило мне взять помощника.

— Коли так, иди. — Солдат отошел в сторону.

Павел зорко смотрел по сторонам. Во дворе офицер, сердито крича, муштровал новобранцев.

В одной из комнат казармы была устроена столярная мастерская. Туда частенько заходили мобилизованные. Они узнавали о родных и вообще, что делается в городе.

Павел молча работал, стараясь прислушиваться к разговорам мобилизованных, узнать их настроение и мысли.

К вечеру в мастерскую зашел пожилой усатый новобранец, бывший колхозник. Он несмело попросил табаку. Павел подал ему кисет и улыбнулся.

— Правительство не обеспечивает?

— Эх, обеспечат они! Веревкой на шею… И влезли же мы в этот капкан… — пугливо озираясь на дверь, произнес усач.

— Да, дела у вас неважные, — задумчиво сказал Павел.

Наступило короткое молчание.

— Послушали, дураки, а теперь ни вперед ни назад. Побежишь домой — смерть от властей, останешься здесь — смерть от партизанской пули, — прошептал новобранец.

— Нужно искать выход, — сказал Павел.

— Поздно, — безнадежно махнул рукой солдат.

В этот момент в мастерскую вошли еще двое, и так хорошо начатый разговор оборвался.

Павел вышел во двор. За конюшней он нашел в заборе проход. Видно, ночью новобранцы уходили через него в город. Павел осмотрел и постарался запомнить местность вокруг казармы.

Вечером он пришел к железнодорожнику и, взяв с собой Жардецкого и Терновского, вернулся к казарме. Павел объяснил, где находятся посты; Жардецкий с Терновским без шума шмыгнули в отверстие в заборе и исчезли в темноте. Через час они возвратились.

— Все разбросали, — устало доложил Юлиан.

— Порядок, — удовлетворенно проговорил Павел.

Утром раньше всех встал Павел, ему хотелось поскорее узнать, как отнеслись мобилизованные к листовкам.

— Лучше бы тебе сегодня не ходить, — посоветовал Жардецкий.

— Обязательно надо, — возразил Павел и, вытянув ногу, заковылял к двери.

Часовой пропустил его, и Павел прошел в мастерскую. Столяр внимательно осмотрел двор, но воззваний нигде не было.

В обед в мастерскую зашел вчерашний усатый новобранец. Он боязливо осмотрелся, прислушался и торопливо достал из ботинка воззвание.

— Смотрите, что здесь пишут, — прошептал он и протянул листовку Павлу.

Рулинский внимательно прочитал, задумался и, как бы про себя, сказал:

— А может быть, здесь и правда… Партизаны, как ни говори, свои люди. Плохого вам не желают.

— Вот, если б так было, — скороговоркой сказал новобранец, — все сбросили бы это… — Он с отвращением подергал обмундирование.

— И бросайте, — вмешался столяр.

Усач молча стоял, низко опустив голову.

— Где ты взял эту листовку? — спросил Павел.

— Утром, во дворе… Снегом были присыпаны. Все бросились собирать, да офицер заметил. Нас выстроили и обыскали, но не все листовки нашли… Теперь наши мобилизованные читают.

— И что же они думают об этом?

— Не знают, с чего начать. Вот если бы кто посоветовал… — осторожно проговорил усатый новобранец.

— Дело рискованное, но если ты не болтун, я попробую узнать, что вам необходимо делать, — тихо сказал Рулинский. — А ты пока постарайся, чтобы мобилизованные поняли: идти за гитлеровцами — для них позорная гибель.

Вечером партизаны вместе с железнодорожником обсудили дальнейшие действия. Хозяин пообещал установить связь с находящейся рядом со Столбцами партизанской бригадой.

На следующий день он свое обещание выполнил. Оказалось, партизаны этой бригады тоже ведут работу среди солдат.

Вместе с тем Рулинский не прекращал связи с пожилым новобранцем. Дня через два этот усач сообщил Рулинскому, что несколько мобилизованных хотят поговорить с ним от лица батальона.

Ночью Рулинский встретился с ними на окраине Столбцов. Мобилизованные боялись кары за то, что дали вовлечь себя в националистические воинские части, Рулинский заверил, что партизаны примут их как своих обманутых братьев.

Спустя неделю семьсот пятьдесят солдат организованно перешли на сторону партизан, остальные разбежались. Осталось около ста восьмидесяти человек, преимущественно кулаков, фашистских пособников и других преступных, антисоветских элементов.

Терновский, Жардецкий и Рулинский благополучно возвратились в лагерь.

Лещеня поблагодарил их перед строем за успешное выполнение задания горкома партии.

В тот же день Павел Рулинский опять пришел ко мне.

— Дайте мне маломагнитку, я пойду обратно в Столбцы.

— Что ты придумал? — спросил Родин.

— Мой знакомый железнодорожник работает в паровозном депо, и мы решили взорвать поворотный круг. Дядя Юзеф сам заложит мину.

— Иди, — согласился я и приказал выдать Рулинскому три маломагнитки и пять килограммов тола.

Вернулся Павел Рулинский из Столбцов веселым.

— В депо паровозы больше не будут разворачиваться: дядя Юзеф свое задание выполнил, — доложил он.

В городской комитет партии стали поступать радостные известия. Объявленная националистами мобилизация полностью провалилась. В Минске на призывные пункты собралось не более ста человек. В Барановичской области к партизанам перешло три тысячи мобилизованных.

Приближалась весна 1944 года. Повеяло теплом. Солнечные лучи плавили снег и обнажали черные крыши землянок; с раскидистых елей то и дело падали тяжелые подтаявшие глыбы.

В последних числах марта к нам в отряд из Москвы прибыли сорок автоматчиков спецотряда НКВД СССР под руководством старшего лейтенанта Дмитрия Кузнецова. Они перешли линию фронта в районе Бобруйска, через разрыв в боевых порядках врага.

Кузнецов поддерживал прямую связь со штабом генерала Рокоссовского и выполнял его приказы. Эта группа стала действовать, оставаясь при нашем отряде.

В начале апреля, согласно приказу руководства, группу в двадцать пять партизан во главе с политруком Николаевым я отправил в район озера Нарочь, а потом в Белостокскую область, в распоряжение майора «Серго» — подполковника Сергея Ивановича Волокитина.

Весь апрель в партизанских районах гитлеровцы силами местных гарнизонов вели разведку боем, но, получив отпор, стали ограничиваться лишь бомбежкой.

В день Первого мая после торжественного собрания Родин перед строем зачитал первомайский приказ и приказ командования отряда.

В честь исторических побед Красной Армии, в честь нашей Родины, в честь боевой Коммунистической партии — организатора и руководителя наших великих побед я приказал произвести салют тремя ружейными залпами.

Конные разведчики донесли, что гарнизон в Белой Луже получил подкрепление и, по-видимому, что-то готовит. Вскоре прибыли артиллеристы с тремя пушками.

Мы выслали несколько разведывательных групп в район Буда-Гресская и в район деревни Шищицы узнать, что делается в гарнизонах противника. Возвратившись, они сообщили, что оккупанты готовятся к выступлению. Оставались неясными только направления их выступлений.

Теперь днем и ночью возле вражеских гарнизонов лазили наши разведчики.

Партизанами бригады имени Суворова были получены новые данные: гарнизоны Греска и Слуцка тоже готовятся к карательным действиям против партизан и населения.

На взмыленной лошади прискакала Валя и сообщила, что в сторону лагеря двинулись крупные силы противника. Спустя час разведчики с направления Буда-Гресская и Шищицы доложили о продвижении противника.

Было ясно, немцы решили произвести нападение одновременно всеми окружавшими партизанскую зону гарнизонами.

Преградить оккупантам дорогу мы выслали все три роты, а группу Кузнецова оставили для обороны лагеря. И вот в трех местах в лесу Княжий Ключ завязались бои. Потеряв около трех десятков убитыми, противник отступил.

В этих боях погибли наши бойцы Всеволод Николаевич Туркин, Аркадий Давыдович Гринько (оба посмертно награждены орденами Отечественной войны 2-й степени).

Я получил радиограмму. Командование приказывало срочно направить в Москву комиссара Родина и начальника штаба Лунькова.

Я присел на пень, написал сообщение на Большую землю, что противник начал против нас боевые действия. Затем показал полученную радиограмму Лунькову и Родину.

— Уйти теперь, когда гитлеровцы начинают карательную экспедицию? — удивленно пожал плечами Луньков.

— Это приказ руководства, нужно выполнять. Сами видите, написано «срочно».

До партизанского аэродрома далеко. Нужно было перейти шоссе, железную дорогу, обойти много вражеских гарнизонов, и я выделил для сопровождения Лунькова и Родина группу автоматчиков, проводником назначил Юлиана Жардецкого.

Рассвело. Товарищи собрались в дорогу. За лагерем мы простились. Комиссар и начальник штаба, обнимая остающихся, повторяли:

— Встретимся после победы!.. После близкой победы!..

У поворота дороги товарищи сняли фуражки и еще раз помахали нам.

Мы возвращались в глубокой задумчивости, хотя задумываться было некогда. Через несколько дней комиссар и начальник штаба будут в столице. Какая теперь Москва? Должно быть, в скверах уже зеленеет трава, цветут тюльпаны… Родин и Луньков пойдут по улицам столицы, передадут от нас приветы знакомым, письма родным. В Кремле они расскажут о нашем отряде, о борьбе белорусского народа с подлыми захватчиками…

Возвратившись в лагерь, я в первую очередь выслушал Меньшикова. Получив крепкий отпор, оккупанты отошли в свои гарнизоны. В Шищицы и Буду-Гресскую к фашистам прибыло подкрепление.

— Как аэродром в Марьиной Горке? — спросил я.

— Данных нет, — сказал Меньшиков.

— Надо срочно добыть. Поищи партизана, местного уроженца, и пошли к аэродрому, — приказал я ему.

Через полчаса Меньшиков привел молодого, высокого, здорового парня с ясными голубыми глазами.

— Филипп Слабинский, — представился тот.

— Марьину Горку хорошо знаете? — спросил я.

— Неподалеку оттуда родом, — кивнул Филипп.

Мы с Меньшиковым объяснили Слабинскому его задачу, дали для прикрытия пятерых автоматчиков, и Слабинский ушел.

Из Минска пришел Мурашко.

— Меня разыскивает СД, — сказал он. — Чирко и Гаврилов продолжают работать. Связь с ними придется поддерживать через Бориса Чирко.

— Сколько вы заложили мин? — спросил я его.

— Игнат Чирко заложил пятнадцать. Гаврилов заминировал пассажирский вагон с отпускниками. Убито двадцать офицеров и около сорока солдат. Недавно на товарной станции загорелись две цистерны с бензином, а вечером там же взорвались вагон со снарядами и две платформы с автомашинами…

Недели через две, после того как мы с Лещеней выслушали нескольких других минских подпольщиков, мы убедились, что Мурашко оставался в Минске до последней возможности. СД сумело его выследить. Задержись он еще на день — был бы схвачен…

Горком партии провел совещание со связными минского подполья, с тем чтобы найти новые возможности поддержания связи. Члены горкома обсудили, кто из наших товарищей способен заменить улетевших комиссара и начальника штаба. Перебрав и взвесив все возможности, Лещеня согласился с моим предложением назначить Константина Сермяжко комиссаром, а Козлова — начальником штаба.

Решив это, мы построили всех партизан отряда, и Лещеня от имени подпольного горкома партии зачитал приказ о новых назначениях.

После построения все партизаны горячо поздравляли Сермяжко: ведь, кажется, совсем недавно он бо?льшую часть времени проводил «на железке», подрывал фашистские эшелоны… Скромность, требовательность к себе и преданность долгу создали Константину большой авторитет среди всех.

В лагерь возвратился Чернов, которого я посылал сопровождать Филиппа Слабинского.

— Филиппа убили, — опустив голову, доложил он.

— Убили? — не поверил я.

— Под Марьиной Горкой мы встретили крестьян. Они рассказали, что на аэродром прилетели новые самолеты. Мы подобрались ближе к аэродрому. Дальше Слабинский пошел один. Он усиленно настаивал на этом, повторяя, что отлично знает местность и одного его не обнаружат. «Одному лучше, враг не заметит», — убеждал он. Мне пришлось уступить. Филипп ушел, мы залегли. Через час у аэродрома раздалась стрельба. Мы бросились туда, но эсэсовцев было много, и мы отошли. Я решил не возвращаться в лагерь, надеясь, что Слабинскому удалось ускользнуть от обнаруживших его охранников и он вернется к нам.

На другой день от местных жителей мы узнали, что на опушке леса около ста гитлеровцев окружили одного партизана. Партизан не сдавался и, убив восемь фашистов, упал, сраженный пулями. Крестьяне похоронили его. Это был Слабинский.

Филипп Слабинский был молод и любил жизнь, но в минуту опасности его рука и сердце не дрогнули. В районе Марьиной Горки появилась еще одна партизанская могила.

С нетерпением мы ожидали возвращения вышедших на задание групп подрывников. Наконец они прибыли в лагерь. Потерь не было. Последним вернулся Иван Любимов.

— Товарищ командир, задание выполнено: подорвано два вражеских эшелона, — спокойно доложил он.

— Отомстили за нашего Вильяма, — сказал Ларионов Рудольфу.

— И за Филиппа Слабинского, — добавил новый начальник штаба Козлов.

Все карательные экспедиции оккупантов против партизан кончились для врага провалом.

С приближением линии фронта фашисты предпринимали все более настойчивые попытки разгромить партизан. Готовясь к летним боям с советскими войсками, они напрягали все силы, чтобы обеспечить себе прочный тыл. Важное значение для противника имело нормальное передвижение по таким дорогам, как шоссе Москва — Варшава, Минск — Слуцк и Осиповичи — Бобовня. Гитлеровцы решили если не уничтожить полностью, то хотя бы парализовать боевую деятельность партизан, действовавших в районе этих шоссейных дорог.

Партизанские районы были опоясаны железным кольцом дивизии, снятых с фронта и отправлявшихся на фронт. Над лесными массивами и населенными пунктами рыскали эскадрильи «юнкерсов». Со всех сторон гремела артиллерия противника.

В Колодинских лесах, находящихся в сорока километрах южнее Минска, вела бои партизанская бригада «Буревестник» под командованием Мармулева. В последних числах мая 1944 года эта бригада под напором врага оставила населенные пункты Теребель, Русаковичи, Сергеевичи, Кобыличи.

С другой группировкой противника вела бои бригада «Беларусь» под командованием Андрея Степановича Юрковцева. Здесь гитлеровцам, наступавшим с севера, удалось занять шоссе Марьина Горка — Шацк.

Крупные силы оккупантов с востока, со стороны Марьиной Горки — Пухович, нажимали на отряды 2-й Минской бригады, которой руководил Андреев. Враг штурмом занял совхоз «Сенча». Партизаны оставили села Велень и Клетище Пуховичского района.

С юга, от Слуцка и Старых Дорог, фашисты начали наступление на бригаду имени Фрунзе. С запада от Греска, Белой Лужи, Шищиц, Буды-Гресской против нашего отряда и бригады имени Суворова выступили три полка пехоты с танками и пушками.

Для удобства руководства обороной комбриг Каледа передал в мое распоряжение два отряда: имени Фрунзе и имени Суворова. Усиленные группы разведчиков вступили в перестрелку с передовыми подразделениями противника. Мы с командирами приданных отрядов решили выдвинуться вперед, к берегу реки Случь. К рассвету достигли шоссе Осиповичи — Бобовня. В районе сожженного моста мы остановились.

Здесь приняли решение занять линию обороны на флангах отрядами имени Фрунзе и имени Суворова, а наш отряд должен был расположиться по обеим сторонам шоссе. Западный берег реки Случь и подступы к сожженному мосту заминировали.

Над нашими головами пронеслись две эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами. Сзади нас грохнули взрывы, и опять наступила тишина. Мокрые, только что переплывшие на лошадях реку, прискакали разведчики Васильева и Терновский. Валя быстро направилась к нам, в ее сапогах хлюпала вода.

— Из Шищиц вышли гитлеровцы, с ними танки и артиллерия, — быстро доложила она.

— Много? — спросил начальник штаба Козлов.

— Очень много, но установить точно трудно. Разведчики следят, я сейчас поскачу обратно, может, есть уже что-либо новое.

— Переоденься в сухое! — крикнул ей Козлов.

— Жарко становится, быстро высохнет, — крикнула она и, вскочив в седло, помчалась обратно.

Передав через связных последние приказания командирам, я сел на своего Орлика и поехал осматривать линию обороны. Все лежали, укрывшись под деревьями, в ямах, замаскировавшись. В канаве находились минометные и противотанковые расчеты. Рядом, возле станкового пулемета, словаки Штефан Качалка и Рудольф Заяц что-то разъясняли своим бойцам. Подойдя к Рудольфу, я спросил:

— Не отступите?

— Ни за что!

— Этот сектор очень важен. Подпускайте противника до самого моста…

На другом берегу послышался гул моторов. Рудольф с Качалкой залегли у пулемета, а я поскакал на командный пункт.

Далеко между болотами вилось белой лентой шоссе. Вскоре на нем одна за другой показались несколько точек. В бинокль я увидел, что к нам приближались вражеские мотоциклисты. Они ехали медленно, оглядывая близлежащие кусты. Но вот они въехали на минное поле. Там поднялся столб земли и пыли. Один из мотоциклистов быстро развернулся, выпустил несколько очередей и помчался назад. В то же время на шоссе показались три танка и самоходная пушка. Первый танк остановился около разбитого мотоцикла, потом дал газ и устремился вперед. Под его гусеницами разорвалась мина. Танк вздрогнул всем корпусом, завертелся на месте, затем заглох. Остальные танки и две пушки открыли огонь по нашему расположению; за танками развернулась пехота.

Снаряды разрывались позади нас. Мы не отвечали. Гитлеровцы продвинулись к реке. Самоходная пушка, объехав поврежденный танк, приблизилась к мосту. Я подал команду: «Огонь!»

Ударили минометы, противотанковые ружья. Огонь партизан прижал гитлеровцев к земле. От танков отскакивали ярко светящиеся искры. Враг огрызнулся огнем, попятился назад и начал окапываться. Я опять посмотрел в бинокль.

Далеко на шоссе показалась автоколонна. Она остановилась. Солдаты выпрыгнули из машины. Заметив противника, Козлов, посмотрев в бинокль, выбрался из укрытия и побежал к пулеметчикам, которые находились возле шоссе. Пулеметчики открыли меткий огонь по автоколонне. Солдаты противника бросились было врассыпную, и гитлеровским офицерам пришлось немало потрудиться, чтобы восстановить порядок. Через поле, прикрываясь кустами, подходили к реке новые силы гитлеровцев. Перед нами стояла более чем в три раза превосходящая численным составом и боевой техникой группировка. Кругом свистели пули, рвались снаряды.

Согнувшись, к нам бежал связной отряда имени Фрунзе. Прислонившись к сосне, он, задыхаясь, передал мне записку. Я прочитал:

«Противник обстреливает нас полевой артиллерией, накапливается на берегу и готовится переправиться через реку. Есть убитые».

Я коротко ответил: «Держитесь». В район Рудицы мы послали командиру бригады Каледе нашего связного Анатолия Чернова. Только он ушел, как послышался нарастающий гул моторов: над нами появились три вражеских бомбардировщика, вокруг с пронзительным свистом посыпались бомбы. Одна упала в реку и подняла огромный столб боды. Вернувшись, Чернов доложил, что Каледа крепко держит свой рубеж обороны.

Гитлеровцы начали общее наступление. Первые вражеские подразделения переправились через реку, но, не успев закрепиться на нашем берегу, были уничтожены. Бой затих. Мы немного перекусили. С наступлением сумерек выслали разведчиков.

Ночью они услышали тихий плеск воды. Противник, воспользовавшись темнотой, попробовал форсировать реку. В воздух взвились наши ракеты. Пулеметчики открыли огонь. Гитлеровцы начали отступать, но их всюду настигала смерть. Оставшиеся в живых спешили к своему берегу. На нашем берегу оказалось шесть солдат, они, укрываясь от огня, залегли в яму. Я указал на них Меньшикову. Через полчаса Меньшиков доложил, что пятеро немцев взяты живыми. Мы отвели их в глубь леса и поставили к ним охрану.

Карл Антонович осветил карманным электрическим фонариком их испуганные лица и бегающие глаза и начал допрашивать.

Пленные рассказали, что офицеры успокаивали их тем, что партизаны имеют лишь по пять патронов, поэтому вначале они шли напролом. Однако теперь убедились в убийственности партизанского огня. Пленные рассказали также, что их дивизия переброшена с фронта из-под Бобруйска. Из их показаний стало ясно, что против партизан брошены не только танки, авиация, артиллерия, броневики, но и инженерные части для восстановления мостов, расчистки завалов на дорогах. После допроса пленных мы снова возвратились на командный пункт.

На рассвете противник открыл артиллерийский огонь. Один снаряд упал в расположении роты Малева и убил двух партизан. Неожиданно артиллерия замолкла. Гитлеровцы на всех участках вновь начали атаки. Они бросились к реке. Ко мне прибежал связной отряда имени Щорса и доложил, что на их участке враг переправился через реку. Мы с Козловым рассчитывали наши возможности: если не удалось удержать противника на том берегу и он смог переправиться, то выбить его отсюда еще труднее. Нужно отступать.

Сейчас же к командирам отрядов выслал связных с приказом отходить. Отражая яростные атаки гитлеровцев, мы отошли к деревне Селище. На опушке леса заняли оборону. Отсюда я послал помощника начальника штаба Андросика с группой автоматчиков в семейный лагерь, чтобы они увели людей в непроходимые для всех «чужих людей» болота. Андросик возвратился и доложил, что задание выполнил.

Под вечер разведчики сообщили, что противник крупными силами закрыл нам отход через шоссе Бобруйск — Слуцк и Минск — Слуцк. Других путей к отступлению у нас не было. Необходимо пробиться силой.

Наступило утро 3 июня 1944 года. Стояла теплая, солнечная погода. Партизаны уже третий день вели тяжелые, упорные бои, все время на ногах, без сна.

Из разведки возвратились Юлиан Жардецкий и Павел Рулинский. Они доложили, что гитлеровцы заняли деревню Нисподянку. Мы с Сермяжко посмотрели на двухкилометровку: из этой деревни прямой путь к нам в тыл. Над картой наклонился Козлов.

— Надо выбить врага из деревни, — он взглянул мне в глаза.

— Надо, но мы не можем для этого выделить более роты, — вздохнул я.

— Дайте роту, я попробую, — вызвался Козлов.

Сняли роту Сидорова, пополнили ее автоматчиками. Козлов обратился к партизанам роты со словами:

— Товарищи, противник занял Нисподянку, собирается ударить нам в тыл. Чтобы предупредить этот смертельно опасный для нас удар, надо во что бы то ни стало взять деревню. Это серьезное задание должны выполнить мы. Противник, не скрываю, превосходит нас количеством, но мы должны биться, как положено партизанам. Не ждите подкрепления, его ниоткуда не получим. Мы обязаны уничтожить противника своими силами. В бою падет товарищ — бейся за двоих, но победы добейся!

Сначала партизаны перешептывались между собой, потом последовал громкий ответ:

— Добьемся!

— Вперед! — скомандовал Козлов и вместе с Сидоровым повел роту.

Наша линия обороны протянулась на два километра. Противник имел танки, артиллерию, авиацию, непрерывно подтягивал все новые резервы, а нам приходилось рассчитывать только на свои силы. Но каждый партизан твердо знал свои обязанности, боеприпасов зря не расходовал, стрелял только наверняка, когда видел своими глазами противника. За две атаки противник потерял только убитыми более сорока человек.

Вскоре вернулся Козлов, потный, пропахший пороховым дымом, с испачканным лицом, и доложил:

— Деревня Нисподянка в наших руках. Сидоров со своей ротой остался там.

Лишь только он произнес это, как возобновилась ожесточенная канонада. Вскоре артиллерия замолкла, и вновь пошла в атаку пехота. Партизаны отбили и эту атаку.

В семнадцать часов 3 июня я получил донесение комбрига Каледы:

«Товарищ Градов, в 16.00 немцы прорвали оборону на участке моей бригады, заняли деревни Рудицу и Сыровадное и направились с востока в лес, к вам в тыл. Каледа».

Сердце сжалось от боли. Я показал донесение Константину Сермяжко. Прочитав, он изменился в лице и сгоряча отпустил несколько нелестных выражений по адресу соседей. Но можно ли обвинять товарищей? Я знал, они мужественно сражались с врагом, в несколько раз превосходящим их в живой силе и технике.

Раздумывать было некогда, и мы с комиссаром и Козловым приняли решение оставить Воробьевский лес. Отдали приказ отрядам сниматься. Выслали людей в деревни предупредить жителей, чтобы они прятали имущество и уходили в лес.

Партизаны горели желанием драться с гитлеровцами не на жизнь, а на смерть, и приказ об отступлении вызвал у них недоумение. Раздались голоса:

— Умрем, но фашистов не пропустим!

Нам с комиссаром пришлось пояснить, что в связи с прорывом противника для нас усилилась опасность; только тогда разгоряченные боем партизаны поняли смысл приказа. В шесть часов вечера мы оставили Воробьевский лес.

Как только наши отряды стали отходить, фашисты бросились в атаку, стали нажимать на группу прикрытия, но наскочили на мины и, потеряв три подводы с боеприпасами, с десяток своих солдат и проводника, отстали. Нам удалось оторваться.

В районе деревни Кошели остановились на отдых. Через час прибыла бригада имени Суворова. Несмотря на тяжелые бои, настроение было бодрое, боевое. Ни бомбежка, ни разрывы снарядов, ни воющие мины, которыми осыпал нас противник, не могли подорвать наш боевой дух. Партизаны шутили и говорили об ожесточенно атакующих гитлеровцах:

— Пусть попсихуют. Нас этим не возьмешь!

В эти же дни вели тяжелые бои с противником и вынуждены были отступить за реку Птичь бригады «Буревестник», «Беларусь», 2-я и 3-я Минские.

Утром после небольшого перехода я встретился с командирами бригад и секретарями подпольных райкомов и Минского горкома партии. Не было только командира бригады имени Фрунзе Арестовича. Он вел бои с противником между шоссе Бобруйск — Слуцк и Осиповичи — Бобовня.

Посовещавшись, мы приняли решение прорываться из окружения и бить противника с тыла. А чтобы спутать карты гитлеровскому командованию, договорились действовать в трех направлениях: бригады «Буревестник» и 3-я Минская должны были прорваться через Воронические болота и выйти в тыл противнику в Узденском районе; бригада имени Суворова — через шоссе Минск — Слуцк выйти в тыл противнику в Копыльском районе и соединиться с бригадой Шестопалова; бригаде имени Фрунзе через Каледу передали указание сманеврировать, выйти в тыл противнику и наносить удары методами засад.

Наш отряд, а также бригады «Беларусь» и 2-я Минская, подпольные райкомы и Минский горком партии должны были прорваться в Осиповичский район, потом повернуть обратно и выйти в тыл немцам. Тут же был создан штаб руководства этой объединенной группой, в который вошли секретари Минского подпольного горкома партии Лещеня, Машков, комбриги Андреев, Юрковцев и я. Командовать соединением штаб поручил мне. В соединении насчитывалось свыше пяти тысяч партизан. Кроме того, в пути продвижения к нам присоединялись женщины с детьми из семейных лагерей. Продовольствия не было. В первые дни блокировки отряды и бригады израсходовали много боеприпасов. Это вызвало немалую тревогу. У нас еще осталось некоторое количество боеприпасов. Я распределил их между отрядами. Дали строгий приказ о бережном расходовании боеприпасов; было также приказано без команды огня не открывать, бить противника только наверняка. Лошадей и повозки оставили лишь для перевозки раненых, боеприпасов и радиоимущества. Остальное имущество приказали взять на плечи, а лошадей распрячь и отпустить.

Соединение двинулось на прорыв. Впереди шла разведывательная рота. По дороге к нам присоединился отряд имени Щорса 3-й Минской бригады. Командир отряда Даниленко, узнав, что его бригада выступила на север, согласился остаться с нами. Наша колонна повернула к деревне Битень. Далеко впереди был виден полуостров, среди болот, где до блокады дислоцировался отряд Пивоварова 2-й Минской бригады. Там паром — переправа через реку Птичь. Если немцы его не уничтожили, мы должны им воспользоваться.

Теплая июньская ночь. В воздухе гудят вражеские самолеты. Они бомбят села и лесные массивы. Откуда-то сзади доносятся артиллерийские разрывы, слышны пулеметные и автоматные очереди, небо освещается ракетами.

Идем без остановки. Ночью 5 июня наше соединение достигло полуострова. Полуостров площадью около трех квадратных километров разрезан канавой шириной в десять метров со стоячей водой. Он покрыт смешанным лесом, окружен болотами с высокой, по пояс, травой и кустарником. К полуострову имелось два подхода: один по дороге из деревни Битень, другой с юга.

Конная разведка быстро разыскала переправу. По ней мы в первую очередь переправили роту Усольцева для прикрытия, затем до рассвета успели переправить на восточный берег Птичи весь обоз и укрыть его в кустах. Партизаны выставили охранение и легли отдыхать.

Около четырех часов утра неожиданно с южной стороны немцы открыли огонь из пулеметов и минометов. Мины рвались в нашем расположении. Конные связные сообщили, что во 2-й Минской бригаде есть убитые и раненые. Туда спешно направился комбриг Андреев. Над рекой около парома появился воздушный разведчик.

Партизаны Андреева сильным огнем встретили наступающих немцев. Противник сначала остановился, затем стал отступать. Для преследования гитлеровцев я выделил роту Малева. Вернувшись, он доложил, что это была лишь разведрота фашистов, которая отступила к городу Старые Дороги. Было ясно: противник знал наше расположение. На полуострове мы с Юрковцевым, Андреевым и секретарями горкома партии собрали всех командиров и комиссаров отряда. От них строго потребовали, чтобы они добились образцового порядка и организованности, чтобы каждый партизан точно и беспрекословно выполнял приказы командиров и комиссаров. Я предупредил, что, если мы не обеспечим железной дисциплины в отрядах, противник сумеет нас разгромить. После совещания командирами и комиссарами были проведены короткие партийные собрания по подразделениям.

Приняли решение — не дожидаясь вечера, начать переправу через Птичь. Первыми должны были форсировать реку бригады Юрковцева и Андреева и личный состав подпольных райкомов. После переправы на восточный берег они должны были занять там оборону и прислать ко мне связных, а я со своим отрядом должен был прикрывать переправу, пока не форсирует реку все соединение. Командиры и комиссары отправились разъяснять задачу партизанам.

В этот момент налетели бомбардировщики. Все залегли в высокую траву, в кусты. Вокруг разлетались брызги грязи от взрывов бомб, но жертв не было. После того как самолеты отбомбились и улетели, разведчики доложили, что обе переправы целы.

Партизаны начали переправляться. Они быстро переходили по кладкам плота. Партизаны Юрковцева переправились на восточный берег и сменили находившуюся там группу Усольцева. Она возвратилась назад. Свои заслоны мы выставили в главных направлениях: перекрыли дорогу из деревни Битень и подходы через болото.

Время шло. Противник не показывался. Посмотрел на часы. Переправа давно должна была закончиться, но связных от них пока нет. Подождал еще час и послал на переправу разведку.

Вернувшись, разведчики доложили, что ни на нашем берегу, ни на противоположном партизан нет. В деревню Битень прибыло шесть немецких танков.

Злость и досада охватили меня: выходит, Юрковцев и Андреев не сдержали своего слова, оставили нас? В это время из деревни по парому открыли стрельбу фашистские танки. Я дал команду под огнем противника переправляться через реку.

Разведчики с лошадьми переправились на другой берег на пароме. Козлов и Сермяжко остались руководить прикрытием на западном берегу, а я на восточном занял оборону.

Танки продолжали обстрел парома. Я послал Ларионова и Афиногентова взорвать его. Теперь остался только плот. Заминировали все подходы к нему. Последним переправился Усольцев.

После захода солнца мы выслали вперед разведчиков во главе с Ларченко. За ночь нужно было пройти около двадцати километров. Приказали снять с повозок оставшиеся боеприпасы, лошадей распрячь и пустить.

С наступлением сумерек, тяжело нагрузившись, мы двинулись на восток. Болото было топкое, заросшее высокой травой.

Вскоре мы напали на след наших бригад. В пути подобрали четырех раненых партизан из бригады Юрковцева, от них узнали, куда ушли бригады. Раненых взяли с собой, нести пришлось на носилках, это затрудняло и без того тяжелое продвижение по болотам.

В час ночи догнали ушедших вперед партизан. Пришлось выругать и строго предупредить их.

Договорились вместе двигаться на восток. С рассветом все наше соединение прибыло в Осиповичский район, расположенный южнее станции Талька, и остановилось в молодом сосновом лесу. Здесь решили обождать до вечера. Уставшие партизаны, пристроившись под соснами, быстро уснули.

На лесных опушках были выставлены секреты. Решив, что оккупанты теперь уже прочесали полуостров, я предложил возвратиться обратно. Все со мной согласились. Создали ударную группу прорыва в количестве восьмисот пятидесяти автоматчиков и пулеметчиков. В состав этой группы включили роту Сидорова. Командиром группы назначили Козлова.

С заходом солнца над болотами лег туман. Ночь была теплая. Воспользовавшись этим, мы пошли в обратном направлении. Вперед выдвинули сильную группу, за ней пошло все соединение. Подошли к нашей переправе, она оказалась целой. Скользя и спотыкаясь, переходили по трясущимся бревнам.

С рассветом туман рассеялся, мы вышли на полуостров и замаскировались. Распределили участки обороны. На окраины леса выслали разведчиков. Наш отряд занял оборону на северной опушке полуострова. В деревню я послал разведчиков во главе с Меньшиковым. Перед деревней они столкнулись с колонной гитлеровцев и, отстреливаясь, отошли на полуостров.

Скоро зашуршали кусты, и перед глазами замелькали продвигавшиеся перебежками фашисты.

— Подпустите ближе, — передал я по цепи.

Как только фашисты приблизились, партизаны дружно открыли огонь. Фашисты с разбегу бросались на землю. На месте убитых появлялись новые.

— Гранатами! — послышался громкий голос Малева.

И в тот же миг один за другим начали раздаваться взрывы. Враги не выдержали, повернули обратно. Я поднял свой отряд в контратаку. Партизаны, воодушевленные победой, преследовали бегущих гитлеровцев.

На опушке леса мы увидели Рахматула Мухамендярова и Андрея Ларионова. Оба тяжело дышали и руками вытирали пот с лица.

— У фашистского офицера длинные ноги, не мог его никак догнать, пришлось стрельнуть, — сказал Рахматул и, торопясь, подал мне планшетку офицера.

Вскоре мы дали команду отойти назад. На поле боя оказалось много убитых солдат противника. Партизаны быстро собрали оружие, боеприпасы и документы. Вернувшись на свои рубежи обороны, они опять залегли в кустах и замаскировались.

Мы с Сермяжко прошли по рядам. Партизаны рассматривали немецкие документы; рядом на земле лежало трофейное оружие и боеприпасы.

Вместе с Карлом Антоновичем открыли планшетку немецкого офицера. Из отметок на топографической карте можно было понять замысел гитлеровского командования. Потом вывернули бумажник. Карл Антонович прочитал письмо жены офицера:

«…Ганс, я очень недовольна, что ты выполняешь неблагодарную работу по борьбе с бандитами. Твои два лучших друга погибли от бандитов, и я боюсь за твою судьбу. Пришли ящик бобов, ибо мы последнее время в Берлине получаем больше камня от бомбардировок, чем продуктов».

— Нечего сказать, дожили, если жена просит хотя бы бобов, — пробормотал Карл Антонович.

В этот момент фашисты возобновили атаку на нашем участке. Мы следили за ожесточенным боем. Ни один из вражеских солдат не проскочил через нашу линию обороны. Стрельба начала ослабевать и вскоре совсем стихла.

После часа передышки немцы начали третью атаку на участке одного из отрядов 2-й Минской бригады. Противник, сосредоточив там сильнейший огонь, прорвал оборону.

Мы с Андросиком побежали в отряд и вместе с Кузнецовым повели его группу из сорока автоматчиков в контратаку. Партизаны сошлись с противником лицом к лицу. Стреляли почти в упор. После короткого, но ожесточенного боя немцы дрогнули и побежали. Прорыв был ликвидирован.

Вытирая пот, я вылез из душного камыша и увидел на бугорке лежащего Андросика. Кузнецов, наклонившись над ним, снимал с него гимнастерку, мокрую от крови.

— Погиб, прямо в грудь, — тихо сказал Кузнецов.

Партизаны, найдя сухое место, молча похоронили своего товарища.

Противник то в одном, то в другом месте атаковал нашу оборону. С пяти часов утра до полудня отбили двенадцать атак. В штабе собрались посоветоваться. Юрковцев предложил отходить обратно на восток.

— Без нужды вернулись обратно, — со злостью упрекал он.

Я молчал: вернулись мы по моему предложению… Но из того, что здесь нам снова приходится туго, вовсе не следовало, что в другом месте нам было бы лучше. Все дело в том, что сейчас почти везде в этих районах сосредоточены большие силы противника.

— Теперь поздно об этом говорить, лучше подумаем, что будем делать дальше, — перебил Юрковцева Лещеня.

Я предложил во что бы то ни стало продержаться до вечера, а потом прорваться на запад. С этим предложением все согласились.

Мы послали партизан разрушить переправу через реку, чтобы противник не мог ею воспользоваться. Теперь остался только один выход — прорываться на запад.

На командный пункт принесли первых раненых. Со связным я пошел к Козлову. Ему было явно не по себе из-за того, что он не участвует в бою.

Авиация не показывалась. Нам было видно и слышно, как она весь этот день бомбила Воронические болота, где ночью прошли бригады «Буревестник» и 3-я Минская. Мы направились в роту Усольцева.

В это время опять началась атака противника. Партизаны во время атак скосили кусты своим огнем, и теперь большое пространство впереди превратилось в чистое поле, что затрудняло наступление гитлеровцев.

Проползая вдоль линии обороны со связным, я прижался к станковому пулемету и взглянул в лицо пулеметчику. Это был Аркадий Оганесян. Он зорко наблюдал за своим сектором обстрела, ловко поворачивая ствол пулемета.

Вот в кустах слева показалась группа немцев. Вмиг повернулся пулемет Аркадия и заработал. Мы перебежками добрались до Усольцева, приказали ему перебросить на участок Оганесяна несколько автоматчиков.

Отбили и эту атаку. С Усольцевым прошли через цепь партизан. За своим пулеметом лежал с завязанной головой Аркадий Оганесян.

— Ты ранен? Иди к врачу, — ласково сказал ему Усольцев.

— Тяжело? — нагнувшись, спросил я.