6

6

После тяжелого восьмисуточного перехода мы остановились на новом месте. Далеко позади остался Березинский район, река Свислочь.

Около деревни Омельно Пуховичского района мы встретили штаб 2-й Минской бригады. Командир бригады С. Н. Иванов и начальник штаба бригады И. И. Тищенко по кличке «Дядя Ваня» или «Бородач» обрисовали нам обстановку в этом районе. Перед двадцать пятой годовщиной Великого Октября оккупанты и здесь провели карательную экспедицию. Но партизаны ушли от преследования гитлеровцев почти без потерь. Обозленные неудачей, эсэсовцы сожгли деревни Липск и Горелец.

Партизаны нашего отряда очень устали, раненым необходимы были тепло и покой. Иванов посоветовал остановиться на ночлег в деревне Ямное, на западном берегу реки Птичь. Нам же хотелось быстрее попасть в назначенный район, и мы потянулись дальше на запад.

К вечеру подошли к небольшой деревне, прямо за которой темной стеной стоял лес. Это были Борцы. Все ускорили шаг.

Отряд вошел в деревню. Кусков и Луньков намечали избы, где можно было расположиться на отдых. Ко мне, разглаживая серебристую бороду, подошел коренастый старик.

— Отец, — обратился я к нему, — какая у вас власть?

Старик внимательно осмотрел меня с ног до головы и процедил:

— Никакой! — И настороженно осведомился: — А тебе что — власти захотелось?

— Вот так встреча! — улыбнулся начальник штаба.

— А тебе какой власти нужно? — повернулся к Лунькову старик.

— Мы — партизаны, отец, устали и хотим отдохнуть, — сказал я.

— Так и нужно говорить, — сердито ответил старик. — Подождите! — Он, повернувшись, пошел по улице.

Можно было и без старика войти в какую-нибудь избу, но я решил подождать.

Через несколько минут старик возвратился в сопровождении мужчины средних лет, круглолицего, чрезвычайно бледного.

— Коско, Иосиф Иосифович, — протянул он мне руку. — Бывший председатель сельсовета.

— Мы — партизаны, — представился я.

— Сокола по полету видно, — спокойно ответил Коско. — Вам нужно отдохнуть, пожалуйста, наши люди хорошие. Что имеют, тем и угостят. Александр Сергеевич! — обратился он к старику. — Пройди по хозяевам.

Старик торопливо заковылял, а Коско, глядя ему вслед, продолжал скороговоркой:

— Это моя правая рука. Я сам живу в тени, скрываюсь, а через него дела делаю… Чего же мы здесь стоим! — спохватился он. — Пошли. Да скажите своим, чтобы расходились по домам.

Меньшиков принялся расставлять посты.

Вслед за Коско мы вошли в большой дом. Нас приветливо встретила пожилая женщина. Я начал было расспрашивать Коско о деревне, но он замахал руками.

— Потом, потом, сначала вам нужно помыться да подзаправиться. Оставайтесь, а я пойду посмотрю, чтобы всех хорошо приняли. — Уже с порога он крикнул: — Настенька, ты позаботься о гостях.

Когда Коско ушел, Луньков проговорил:

— Две противоположности.

— Кто? — спросил я.

— Да старик и Коско.

— Он всегда такой — душу отдает человеку, — вмешалась хозяйка. — Когда вернутся свои, Иосиф Иосифович обратно свое место займет.

Хозяйка вынула из печи чугунок с горячей водой и поставила на стол, потом достала зеркало и посетовала:

— Мыла у меня нет, прокипятим белье и опять на тело.

— Не беспокойтесь, у нас все есть, — сказал начальник штаба и достал из вещмешка бритвенный прибор.

Пока мы брились, вернулся Коско. Хозяйка высыпала на стол печеную картошку, положила кусок сала и поставила миску кислой капусты. Подав еду, она ушла. «Сообразительная женщина», — подумал я.

Коско рассказал, что неподалеку от него скрывается от оккупантов бывший секретарь сельсовета Иван Захарович Гуринович, кандидат в члены партии. А в деревне Кошели проживает комсомолец Федор Васильевич Боровик.

— А вы сами, Иосиф Иосифович… — медленно начал было я. Коско понял меня с полуслова:

— Член партии, билет спрятал, чтобы не попал в чужие руки, — ответил он, лицо его заметно порозовело.

Затем Коско стал рассказывать о своих знакомых.

— В Буде-Гресской, там теперь стоит вражеский гарнизон, живет мой старый друг, еще с гражданской войны, Василий Каледа. До войны он служил лесником, теперь отсиживается дома. Каледа беспартийный, на глаза немцам не лезет, и никто его не трогает, а человек он свой, твердый, на него можно положиться.

Коско приумолк, видимо что-то припоминая, потом продолжал:

— Объездчиком работает Всеволод Николаевич Туркин. Оккупанты рассчитывают на его помощь, да не дождутся. В Минске живет уроженка деревни Адамово Радкевич Раиса Павловна, надежная женщина. — Коско назвал еще ряд товарищей.

— А вы могли бы познакомить нас с этими людьми? — спросил я.

— Могу… И здесь, и где-нибудь в другом месте.

— Лучше в другом, — сказал я, — действовать надо осторожно, так чтобы в глаза никому не бросалось.

На следующий день партизаны с удовольствием помылись в хорошо вытопленных банях.

Жители Борцов ничего не жалели для народных бойцов — так они называли партизан. То в одной части деревни, то в другой слышались веселые песни. Конечно, было приятно видеть бодрость наших товарищей, и в то же время это веселье заставляло призадуматься. Я собрал Морозкина, Кускова, Лунькова, Меньшикова и актив отряда — Усольцева, Мацкевича, Любимова, Сермяжко.

— Хорошо отдохнули? — спросил я их.

— Живем как у бога за пазухой, — улыбаясь, ответил Кусков.

— Ну и на здоровье, — весело сказал Коско.

— Мне кажется, что за отдыхом мы забыли о главном: о борьбе с оккупантами и бдительности, — начал я. — В отряде падает дисциплина. Партизаны начинают чувствовать себя как дома и как будто не прочь засидеться в деревне. Нет, братцы! Отдохнули несколько дней, привели себя в порядок, пора браться за работу.

— Пора! — подтвердил Морозкин. — Живя в деревне, мы ничего не сделаем, потому что в сторожевые наряды и для прикрытия деревни ежедневно выходит почти весь личный состав отряда.

Я заметил, что Коско поднялся и хочет что-то сказать, и жестом показал, чтобы он сел, а сам продолжал:

— Жители приняли нас хорошо, за это им большое спасибо, однако, находясь в деревне, мы ставим их под удар: придут каратели — будем драться, а что останется от деревни? Пепел… Надо, чтобы партизаны сами поняли необходимость выхода из деревни.

— Сейчас же зима, холод, — вставил Коско.

— Мы так устроимся, что и в лесу нам будет тепло. Придешь в гости — убедишься, — пообещал ему Луньков.

— В гости не хочу, хочу в хозяева, — полушутливо ответил Коско и с оттенком тревоги добавил: — Конечно, если примете…

— Обязательно примем, — успокоил я и тут же спросил: — Окружающие леса хорошо знаете?

Коско утвердительно кивнул.

На рассвете Коско, Меньшиков, Луньков и Усольцев со своей группой вышли в лес искать место для лагеря.

Коммунисты отряда разъяснили партизанам необходимость оставить деревню. Все дружно согласились с этим. Вечером только и говорили о выходе.

Из леса вернулись Коско и остальные.

— Нашли, — весело доложил Коско. — Нашли в Воробьевском лесу, около родника Княжий Ключ. Вы и не представляете, какой это лес! Прямо тайга. Раньше там был питомник князя Радзивилла; кругом густые ели и большие сосны. Будем жить и пить ключевую воду.

— Место прекрасное, — подтвердил начальник штаба. — Можешь посмотреть сам.

— Зачем? Верю и так… Готовьтесь к походу.

Наутро мы выступили. Жители деревни махали нам шапками и платками, а старик Александр Сергеевич далеко проводил отряд, шагая рядом с Коско и о чем-то горячо разговаривая.

Место стоянки лагеря действительно было выбрано удачно. С двух сторон лагерь прикрывали труднопроходимые Вороничские болота, а со стороны шоссе Минск — Слуцк протекала река Случь.

Для постройки землянок выбрали высокое место в лесной роще возле родника. Размещение землянок распланировали так, чтобы в случае нападения фашистов партизаны могли быстро занять круговую оборону.

Хотя в отряде было не более ста семидесяти человек, решили строить землянки на триста человек. Выставив посты, приступили к работе. Земля еще не промерзла, и копать было нетрудно. В течение нескольких дней с утра до вечера раздавался звон пил и стук топоров. Срубы землянок опускались в ямы на метр, а остальная часть возвышалась над поверхностью земли. Вот уже одна землянка готова. Она просторна, настлан дощатый пол, для окон сделаны выемы, землянка имеет два выхода с разных сторон; в ней могли поместиться пятнадцать — двадцать человек.

— Чудесно! — не мог скрыть своего удивления Коско. — Только строится слишком долго. Вот если бы разделиться партизанам по группам и… кто скорее и лучше.

— Хорошая мысль, — одобрил Юлиан Жардецкий.

Тотчас были созданы группы строителей.

Работа пошла быстрее. Ночью строители подвозили материал, а днем строили.

Руководили стройкой Луньков и Кусков, мы с комиссаром и Меньшиковым занялись другими делами. Нужно было разведать силы окрестных гарнизонов.

Любимов, Валя Васильева, Малев, Назаров, Ларченко и другие разведчики скоро излазили всю местность и выяснили, что в деревне Шищицы, в четырнадцати километрах от нашего лагеря, стоит гарнизон немцев в двести пятьдесят человек с двумя 76-миллиметровыми пушками; на северо-западе, в деревнях Буда-Гресская и Белая Лужа — гарнизоны по девяносто солдат и с броневиками; в местечке Шацк, находящемся от лагеря в пятнадцати километрах, стоит карательный отряд в триста человек.

— Соседи не слишком приятные, однако бывало и похуже, — сказал Меньшиков, рассматривая карту.

— Из того, что бывало, надо урок извлечь, — возразил я. — Раньше мы далеко не всегда своевременно узнавали о передвижении противника. Да и связь с разведчиками была чересчур медленной.

— Я об этом думал, Станислав Алексеевич, — горячо подхватил Меньшиков. — Конная разведка нам нужна!

Мы решили взять лошадей у семей полицейских. Все такие семьи были на точном учете у Коско. За неделю мы посадили на коней пятнадцать разведчиков.

Валя Васильева тоже приобрела себе коня, красивого, гнедого, с белой звездочкой на лбу. Вычистив его, она подошла к Меньшикову и принялась упрашивать зачислить ее в конную разведку.

— Да ты подрасти немножко, — засмеялся Меньшиков.

— В разведке и подрасту, — серьезно ответила Валя. — А вы учтите, что иной раз женщина пройдет незамеченной там, где мужчине не удастся пройти.

Меньшиков понимал, что она права. Он направил Валю в распоряжение командира конного взвода разведчиков Ларченко. Тот, выслушав ее, недовольно сморщился, но другие разведчики стали просить за смелую девушку.

— Уж очень ты неспокойна, все хочешь испробовать. Ведь ты собиралась подрывником стать? — спросил я ее, когда узнал про новое назначение.

— Одно другому не помешает, — бойко ответила она. — Зато теперь уж без дела не останусь. Посылайте куда угодно…

Строительство закончено. Партизаны разместились в теплых и просторных землянках. Отапливались жестяными печками, которые сконструировал Коско. Ночью горели керосиновые лампы, в штабной землянке был электрический свет — это радисты приспособили трофейные аккумуляторы от автомашин.

Я предложил назначить Коско заведовать партизанским хозяйством.

— Да он же недавно в партизанах, — усомнился начальник штаба.

— Зато много лет был председателем сельсовета, — возразил я.

— В помощники ему назначим Вербицкого, — добавил комиссар отряда. — Вместе они горы свернут.

Местного уроженца Николая Вербицкого мы приняли незадолго до Коско. Уже немолодой, но по-юношески стройный и худощавый, он был неутомим в походах и никогда не сидел без дела, даже на коротких привалах. То приготовлял брезентовые чехлы для ручных пулеметов, то налаживал упаковку радиопитания.

Утром Луньков зачитал мой приказ.

— Значит, вместе поработаем, — повернулся Вербицкий к Коско и пожал ему руку.

После обеда я увидел, что они вкапывают в землю столбы.

— Что здесь будет? — спросил я.

— Навес для лошадей… Смотрите, дрожат, — показал Коско на привязанных к деревьям лошадей.

— Крышу накроем ветками, стены сделаем из лозы, — пояснил Вербицкий.

К лошадям подошли Валя и Долик. Девушка накрыла гнедого кожухом и стала кормить его с руки хлебом.

— Назначьте Долика заведующим конным парком, — обратился ко мне Вербицкий. — Он сам просится, да и разведчикам, которые возвращаются усталыми, нужна подмога.

— Правда, — поддержала Валя. — Долику я охотно доверю своего коня.

Я согласился. Долик получил первую постоянную служебную должность.

Мы с Луньковым вышли за линию лагеря. Здесь партизаны под руководством Кускова рыли щели. Эти окопы, в рост человека, должны были опоясать весь лагерь, чтобы партизаны имели возможность вести огонь и укрываться от бомбежки.

Удивительно ловко работал Добрицгофер. Он далеко выбрасывал из окопа вырытую землю.

— Словно под Москвой, — увидев нас, весело проговорил он. — Там фашисты не прошли — не пройдут и здесь.

— Что ж, товарищи! — громко сказал я. — Здешний лес мы, как видно, уже обжили. Пора осваивать местные участки железной дороги.

Работа остановилась, все вызвались идти подрывать вражеские эшелоны. Пришлось отобрать более опытных. Руководителем группы назначили Любимова.

Вечером Долик запряг лошадей, и двое саней покатили к участку железной дороги Марьина Горка — Руденск.

Снова, как во время прежних наших стоянок, все более властно вставала перед нами задача расширения связей с местным населением.

Я разыскал Коско: он наблюдал, как партизаны укладывали сено под навес.

— Откуда? — спросил я, показывая на сено.

— Не беспокойтесь, никого не обидели. Это сено было заготовлено в лесу, — поняв мое опасение, ответил Коско. — Вот только с продуктами плохо: большинство населения охотно помогает, но ведь у самих мало… Я думаю, пора нам отнимать у немцев. У меня уже есть кое-какой план.

— Как говорится, экспроприировать самих экспроприаторов, — отозвался я.

— Правильно!

— Для этого надо, чтобы кругом были наши надежные и умелые помощники. Вот об этом я и пришел потолковать. Помню, вы очень хорошо отзывались о местном леснике…

— О Василии Каледе? — напомнил Коско. — Замечательный человек.

— Расскажите о нем поподробнее, — попросил я.

Коско снял шапку и, выбирая из нее стебли клевера, начал:

— Подробностей всей его жизни я, правда, не знаю. Но верю ему, крепко верю. Ведь еще в гражданскую Василий Аксентьевич за Советскую власть бился, Как раз в здешних краях. Старожилы рассказывали мне, что однажды белые окружили их маленький отряд, а часовой уснул… Стали спящих резать. Тут вдруг проснулся Каледа и в один миг все понял. Как схватился за гранаты!.. Правда, его самого осколками поранило — но что ж!.. Иначе бы никому не спастись…

— Надо повидаться с ним, — сказал я.

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше.

— Тогда можем ехать сейчас, только бы дома застать, — сказал Коско. — Сам Василий Аксентьевич удачно перед немцами маскируется, — объездчиком служит.

Полозья саней легко скользили по снегу, лошади бежали бодро. На опушке леса мы остановились, прислушались. По шоссе, подавая глухие сигналы, пронеслась немецкая автомашина. Оставив подводы с прикрытием, мы с Коско подошли к шоссе. Впереди была видна деревня Буда-Гресская, там стоял вражеский гарнизон.

— Как же ты, Иосиф Иосифович, пройдешь туда? — с сомнением спросил я.

— Ничего, — спокойно ответил Коско, — дом Каледы с краю, мне не в первый раз сюда ходить… — И он, кивнув мне, направился в деревню.

Спустя некоторое время недалеко от меня треснула ветка, послышался легкий свист, и из густых кустов показался Коско, а за ним высокий, по-видимому, сильный мужчина. Виски его были седыми.

Мы поздоровались.

— Про здешних немцев могу подробно рассказать, но пока больше ничего не знаю, — заговорил Каледа.

Я выслушал его информацию о численности и составе местного гарнизона.

— А к Всеволоду Николаевичу ты не сможешь нас доставить? — спросил Коско.

Я вспомнил, что Коско другого своего надежного знакомого, объездчика Туркина, называл именно Всеволодом Николаевичем.

— Могу. Он и в Минске бывает. Он побольше знает, — ответил Каледа.

— Сейчас можешь?

— Можно и сейчас, всего двенадцать километров отсюда.

Мы поехали быстрой рысью. Лошади весело бежали, из-под копыт вырывались комья снега, смешанные с землей, и с легким шумом ударялись о передок саней. Впереди мелькали фигуры Ларченко, Вали и других конных разведчиков.

Доро?гой Каледа подробно рассказал о жителях своей деревни. Потом мы вспомнили бои гражданской войны и незаметно почувствовали себя старыми знакомыми.

В небе угасали последние звезды, когда Коско остановил разгоряченных лошадей.

— Придется обождать, пусть рассветает, — посоветовал Каледа. Мы вылезли из саней, чтобы немного размяться.

Через час Каледа пошел в деревню Шищицы и возвратился с Туркиным. Полный, краснолицый, он говорил свободно и спокойно, прямо глядя в лицо собеседнику.

— Как вы попадаете в Минск? — спросил я.

— На машине, она в моем распоряжении, и пропуск имею. В Минске у меня немало знакомых, — говорил Туркин.

— А кто из ваших знакомых согласился бы помогать партизанам? — спросил я.

— Помогать могу я, а в отношении знакомых надо подумать.

— Не могли бы вы на своей машине отвезти в Минск наш пакет? — спросил я. — Но так, чтобы немцы не пронюхали.

— А то голову снимут, — закончил мою мысль Туркин.

— Было бы хорошо, если бы у вас был доверенный человек, которому вы могли бы оставить пакет, — сказал я.

Туркин задумался.

— Есть один. Это инженер лесозавода Борис Велимович, он не выдаст.

— Не одни лишь прямые предатели выдают, — сказал я. — Не споткнется ли на чем-нибудь? Не проболтается ли?

— Если верите мне, верьте и ему, — все так же спокойно ответил Туркин.

— Что ж, — сказал я, помолчав. — Я верю Иосифу Иосифовичу, — значит, полагаюсь и на вас.

— Кому должен Велимович передать пакет? — спросил Туркин.

— Об этом сейчас договоримся. К Велимовичу придет человек и спросит: «У вас, кажется, есть баян для продажи?» Велимович должен сказать: «Дорого уплатите?» После того как пришедший ответит: «Три червонца», Велимович должен отдать пакет, и на этом его миссия кончается… В пакете будут тол и капсюли. Предупредите Велимовича: пусть он держится в стороне, не имеет больше никаких связей. Этого требует конспирация. А на язык Велимович не слаб? — опять спросил я.

— Будет молчать как рыба, — заверил Туркин.

Условившись о времени и месте, когда и где Туркин получит пакет, мы уехали.

— Будьте спокойны за обоих, — говорил Коско дорогой, — и за Каледу, и за Туркина.

Через два дня Коско устроил мне встречу еще с одним своим знакомым.

На опушке леса к нам подошел молодой человек в очень бедной крестьянской одежде.

Он тепло поздоровался с Коско, затем подал руку мне, отступил на шаг и быстро отрапортовал:

— Боровик Федор Васильевич, комсомолец с тысяча девятьсот тридцать восьмого года, рождения двадцать третьего, колхозник деревни Кошели…

Уловив озорную усмешку в его карих глазах, я, подобно ему, вытянулся и скороговоркой отрекомендовался:

— Подполковник Градов, рождения девяноста девятого года, десантник.

Тут мы все трое рассмеялись, и я еще раз крепко пожал руку комсомольцу.

Вскоре я узнал о Боровике то, чего не знал и Коско, чутьем распознавший в комсомольце настоящего, сильного борца.

…В сентябре сорок первого года, как раз в то время, когда Боровик, не будь оккупации, должен был быть призванным в армию, он встретился с работником Гресского райкома партии Владимиром Зайцем, который сколачивал партизанскую группу.

Заяц, вооруженный автоматом ППД, проходил по деревне. Федя Боровик так и кинулся к нему.

Однако тот сурово отстранил юношу, успев при этом ласково шепнуть ему, что они должны разговаривать не здесь, а в лесу, и назначил место.

Когда они встретились вторично, Федя Боровик попросил у старшего товарища несколько гранат, обещая в ту же ночь забросать ими казарму ближайшего гарнизона. Однако приказ работника райкома поначалу разочаровал его: Феде до особого указания были запрещены активные действия; он получил задание выявлять надежных людей из молодежи, а также бывать в окрестных гарнизонах и узнавать о них все подробности…

Эту ответственную задачу хорошо законспирированного партизанского разведчика Федор Боровик с честью выполнял уже полтора года.

Теперь он будет помогать и нашему отряду.

Лагерь жужжал, как развороченный улей: на полянке лежала цистерна, а вокруг нее суетились Вербицкий и другие партизаны.

— Что здесь делается? — удивленно спросил я Вербицкого.

— Баня, — весело засмеялся он. — Выкопаем, нальем ключевой водицы… плеснешь ковш на красные камни, так пар к земле прижмет, — скороговоркой выпалил он.

— Замечательно, — обрадовался Коско. — А откуда цистерну приволок?

— Со смолярного завода.

— Ага! Вспомнил. — И Коско тоже присоединился к работающим.

Я зашел в штабную землянку. Перед Морозкиным и Меньшиковым сидели двое мужчин, одетых в крестьянские полушубки, из-под которых были видны полинявшие воротнички гимнастерок. При моем появлении незнакомцы встали. Полный, несколько рыхловатый блондин лет тридцати и быстрый в движениях, тоненький смуглый молодой человек с маленькими черными усиками.

— Пополнение прибыло, товарищ командир, — доложил Меньшиков. — Это военные врачи, их в деревне Кошели наши нашли, приписниками были. Все проверено.

— Александр Чиркин, — представился блондин.

— Михаил Островский, — назвался второй.

Я посоветовался с комиссаром и направил новых врачей в распоряжение Лаврика.

— Теперь наша санчасть укомплектована, — радовался комиссар. — Островский — хирург, Чиркин — терапевт, а Лаврик — начальник.

— Зубного врача не хватает, — пошутил Меньшиков.

— Найдем и этого, а пока побереги свои зубы, лучше фашистам выбивай, — засмеялся Морозкин.

Мы вышли из палатки и направились к окопам. Рытье их уже заканчивалось.

— А что, если перед окопами заминировать? — предложил я.

Всем понравилось мое предложение. Я вернулся в лагерь, зашел в землянку к Сермяжко.

Константин читал вслух книжку, его жена, Валентина, чинила одеяло, несколько партизан отдыхали на нарах.

Сермяжко вскочил и закрыл книгу. Это была «Война и мир» Л. Н. Толстого.

— Как думаешь, Константин, можно вокруг лагеря сделать минное поле из противопехотных мин? — я вопросительно смотрел на Сермяжко.

— Сделаем, — коротко ответил он.

— А сколько времени потребуется на это дело?

— Завтра будет закончено.

Через полчаса все подрывники были заняты делом. Одни из досок делали маленькие ящички, другие укладывали в них тол.

На другой день возле лагеря появились дощечки с надписью:

«Осторожно! Заминировано».

В то же время наши разведчики установили связь с тремя партизанскими отрядами, действующими в этом районе: имени Фрунзе, которым командовал Иван Васильевич Арестович; имени Калинина под командованием Леонида Иосифовича Сороки и имени Чапаева под командованием Хачика Агаджановича Мотевосяна. Отряд имени Фрунзе находился в десяти километрах от нашего лагеря, в лесу Жилин Брод, а отряды имени Калинина и Чапаева, дислоцировались в деревнях Пуховичского района, на восточном берегу реки Птичь.

Сорока и Мотевосян прибыли к нам. Это были уже проявившие себя в боях с немцами, опытные руководители отрядов.

Мы показали им лагерь, уютные землянки, баню, в которой могли мыться одновременно двадцать человек, не достроенную еще пекарню и другое наше хозяйство.

Потом решили испытать баню в действии и, обождав, пока закончит мыться очередная партия партизан, вошли в нее. Помывшись, пошли в парикмахерскую, где ловко работала недавно прибывшая из Марьиной Горки молоденькая парикмахерша Надя Петруть.

— Замечательно! — воскликнул Мотевосян.

— Стройся и ты, кто тебе мешает, — сказал Сорока. — А что, если и вправду нам перебраться в лес? — обратился он к Мотевосяну.

— Примете в соседи? — спросил Мотевосян.

— Всегда рады: чем больше, тем веселее, — ответил Морозкин.

В тот же день в двух километрах от нашего лагеря мы нашли удобное место для отрядов Сороки и Мотевосяна.

— А вы нам своих инженеров пришлете? — прощаясь, спросил Сорока.

— Принуждать мы никого не можем, а вот вы придите и побеседуйте с ними, — ответил комиссар.

Помогать соседям вызвались Белохвостик и Жардецкий. Вскоре у нас появились два надежных соседа.

Подошел день встречи с Туркиным. Сегодня нужно было отдать Туркину посылку для отправки в Минск. В простой деревенский мешок мы аккуратно упаковали двадцать килограммов тола, отдельно положили капсюли и бикфордов шнур.

В условленный час прибыли к мостику, что в четырех километрах от Белой Лужи.

Через несколько минут на шоссе показалась полуторка. Из кабинки высунулся Туркин. Мы вышли на шоссе. Туркин быстро взял мешок и бросил его в кузов.

— А не опасно ли так? — забеспокоился я.

— Так будет лучше. Немцы заглядывают под сиденье и в другие укромные уголки, а на то, что лежит у них на глазах, зачастую не обращают внимания, — уверенно ответил Туркин.

— Счастливо, Всеволод Николаевич. Желаю успеха. Не забудьте пароль, — попрощался я.

— Будьте спокойны!

Машина покатила по шоссе, вздымая снежную пыль.

В тот же день возвратилась диверсионная группа Любимова.

…Доехав до деревни Горелец, подрывники слезли с саней и пошли пешком; не доходя пяти километров до железной дороги, они остановились в глухой деревушке Скрыль, расположенной в болотистой местности.

Крестьяне приняли их очень приветливо, рассказали о расположении охраны на железной дороге. Оккупанты в связи с сильными морозами засад не устраивали, а ограничивались лишь проверкой костров, которые жгло население, и патрулированием полотна.

Любимов решил, что это один из тех случаев, когда затрата времени и сил на предварительную разведку сопряжена с не меньшим риском, чем немедленные действия: ведь разведчики оставили бы следы, которые могли насторожить патрульных.

Подход к железнодорожному полотну изучили по карте. Погода благоприятствовала, началась снежная метель. Воспользовавшись этим, подрывники, одетые в белые маскхалаты, поздно вечером, ориентируясь по компасу, по-пластунски подползли к железной дороге. Справа и слева сквозь бушевавшую метель были видны тускло светившиеся костры.

Группа залегла, стала вести наблюдение. Снег засыпал партизан, коченели руки и ноги. Однако партизаны не двигались.

Прошел состав из Минска, но подрывникам нужно было перехватить воинский эшелон, идущий в сторону фронта на Минск.

Скоро, громко разговаривая, размахивая руками и притопывая от холода, прошли немцы. Через некоторое время они прошагали обратно.

После полуночи со стороны Марьиной Горки послышалось пыхтенье паровоза. Партизаны затаили дыхание. Шешко и Чернов бросились на полотно ставить приготовленный заранее десятикилограммовый заряд тола. Шишко и Прокопеня поползли на фланги для прикрытия. У шнура лежал Денисевич.

Вернулись Шешко и Чернов. Ежась от холода, они доложили Любимову, что мина поставлена.

Паровоз приближался. Денисевич дернул шнур — раздался взрыв: белое пламя осветило темное небо. Началось столпотворение: вагоны лезли друг на друга, слышались крики фашистов.

Партизаны были уже метрах в четырехстах от железнодорожного полотна, когда противник открыл беспорядочную стрельбу. Пройдя двадцать километров, подрывники на день остановились в деревне Липники, а вечером вышли к лагерю и скоро усталые, но довольные вернулись домой.

Всем участникам похода я объявил благодарность.

— Теперь в баню, в парикмахерскую, потом обедать, — сказал я, выходя вместе с ним из землянки.

…Необходимо было сообщить подпольщикам в Минске, что Велимовичу доставили взрывчатку. Мы стали советоваться, кого послать в Минск.

— Пошлем опять Воронкова и Гуриновича, — сказал Морозкин.

— Обождите, ведь у Сороки, кажется, в деревне Озеричино, а это рукой подать до Минска, есть связной, так, может, с ним поговорить? — спросил Меньшиков.

— Хадыка? — спросил Кусков.

— Совершенно верно. Он.

Я задумался.

— Я его не знаю. Надо познакомиться.

— Да ты знаешь ли, какая дорога: сорок километров через гарнизоны противника. Нет, командиру нельзя оставлять отряд, — запротестовал комиссар.

— А на что заместитель, комиссар и начальник штаба? — в свою очередь возразил я. — Справитесь здесь и без меня.

Я позвал Гуриновича и Воронкова. Они все время просились на боевые задания, я их не отпускал, готовя для похода в Минск.

— Работа есть? — весело спросил Гуринович, войдя в землянку.

— Садитесь, поговорим, — предложил я и, когда они сели, спросил: — С этой стороны дорогу в Минск найдете?

— Для нас сейчас все дороги в Минск ведут, — ответил Воронков. — С любой стороны найдем.

— Да этим путем еще лучше, — подтвердил Гуринович. — Недалеко от Минска с этой стороны живет моя двоюродная сестра Василиса.

— Далеко от Озеричино?

— Километров десять.

— Тогда готовьтесь к походу, поедете со мной.

Взяв с собой семь партизан, мы на двух подводах выехали из лагеря.

С рассветом приблизились к Озеричино, остановились и, когда высланная вперед разведка доложила, что немцев нет, въехали в деревню. Найдя нужный дом, я со двора постучал в окно. Двери скоро открылись. Показавшийся на пороге мужчина спросил:

— Вам кого?

— Мы от Алексея, — ответил я.

— Заходите, сейчас зажгу свет, — сонно пробормотал хозяин.

Это был мужчина лет сорока, темноволосый, с длинными руками. На первый взгляд он казался неуклюжим и вялым.

— Вас только трое? — все так же сонно спросил он.

— Нет, с нами еще семеро, они во дворе с двумя санями, — сказал я.

— Тогда нужно скорей распрячь лошадей и завести в сарай, а товарищи пусть заходят в дом, — сразу сбросив с себя сонливость, сказал хозяин.

Лошади были быстро поставлены в сарай и накрыты попонами. Четверо партизан вошли в дом, трое остались караулить, укрывшись в сенях и сарае.

Степан Хадыка, не будя хозяйки, поставил на стол хлеб, сыр, вскипятил чай.

Я назвал себя, сообщил о цели прихода.

— Какая разница: Сорока или Градов — мне все равно. Пока я жив, под моей крышей всегда найдется место для партизан; чем могу, тем и помогу.

Затем он предупредил нас, что в четырех километрах, в районном центре Руденске, находится сильный немецкий гарнизон.

— Теперь река замерзла, и немцы могут нагрянуть неожиданно, — сказал Хадыка.

— Что же вы советуете нам делать? — спросил я.

Хадыка задумался.

— Что ни советуй, а днем ехать все равно нельзя. Надо ждать. Теперь вам не мешало бы поспать.

— Не могли бы вы съездить в Пережир к одной женщине? Она раньше учительницей была, может, и сейчас там живет… Я дам письмо, а вы отвезите на нашей лошади.

— На вашей не поеду, — затряс головой Хадыка, — еще беды наживешь, лучше на своей. — И, поднявшись из-за стола, сказал: — Я пойду лошадь запрягать, а ты пока пиши.

Хадыка, накинув кожух, вышел во двор.

Гуринович написал, чтобы сестра приехала вместе с нашим посланцем. Хадыка уехал. А мы, усилив посты, нетерпеливо ожидали его возвращения.

Вскоре Хадыка вернулся, рядом с ним сидела женщина. Легко спрыгнув с саней, она стряхнула снег с полушубка и вошла в дом. Женщина была высокая, стройная, с чуть поседевшими волосами. Остановившись у порога, она окинула нас внимательным взглядом и, заметив Гуриновича, бросилась к нему.

— Мишенька! — заплакала она.

— Ну что ты, Василиса, — успокаивал ее Михаил.

— Школу закрыли, — сквозь слезы говорила она. — Хожу по людям, стараюсь, чтобы духом не падали… Муж и сын в отряде «Беларусь»… Где они сейчас, не знаю… Какое счастье партизан повидать!

Василиса Васильевна рассказала, в каких населенных пунктах под Минском стоят немецкие гарнизоны, как оккупанты выдают паспорта и особые пропуска.

— Вы в Минске бываете? — внимательно выслушав ее, спросил я.

— Приходилось, мой паспорт в порядке.

— В Минске у нас имеются свои люди, не могли бы вы поддерживать связь между ними и нашим отрядом… В последнее время эту связь осуществляли ваш брат и его товарищ, — я кивнул в сторону Воронкова, — но им очень рискованно: часто ходить они не могут.

— О чем вы спрашиваете? — серьезно сказала Василиса Васильевна. — Смысл моей жизни сейчас — борьба с фашизмом. Жить сложа руки не буду.

Я поблагодарил ее. Затем сообщил Василисе Васильевне адреса Веры Зайцевой и Анны Воронковой, условился с ней о пароле, и она, попрощавшись с нами, ушла. Василиса Васильевна отвергла наше предложение подвезти ее, сказав, что ей по дороге нужно зайти в несколько деревень.

В беседе с Хадыкой выяснилось, что он хорошо знает члена подпольной группы агронома совхоза «Лошица» Ефрема Исаева. Я решил использовать это и встретиться с Исаевым.

— Не смогли бы вы привезти его сюда? — спросил я.

Хадыка тотчас согласился.

— У него живет инженер Мурашко; человек он свой, может, сказать Исаеву, чтобы и того захватил? — спросил Хадыка.

— Пусть действует по своему усмотрению, — ответил я.

Снова укатил хозяин, а когда возвратился, сообщил:

— Все в порядке, завтра утром они будут.

Задерживаться в деревне было небезопасно. Здесь могли оказаться предатели. Если они узнают о нашем пребывании, дело может кончиться печально. Но что поделаешь: без риска ничего не добьешься.

Мучительно медленно тянулось время. Всю ночь никто из нас не сомкнул глаз. Начало светать, хозяин вышел во двор, хозяйка суетилась около печи. Я неотрывно смотрел на дорогу. Вот показалась сытая, хорошая лошадь, запряженная в небольшие сани. Я насторожился. Поравнявшись с нашим домом, санки нырнули во двор. Хозяйка, подойдя к окну, сказала:

— Свои…

Хадыка проводил приезжих ко мне в комнату. Это были Исаев, которого я уже знал раньше, и Мурашко — статный, широкоплечий молодой мужчина; на худом его лице резко выделялись глубоко запавшие синие глаза. Мы познакомились.

Константин Мурашко, местный уроженец и житель. Перед войной работал в Минске старшим прорабом на строительстве завода имени Кирова.

— Как вы дальше думаете жить? — спросил я его.

— Дорога ясна — бороться с фашистами. Значит — в партизаны.

— Путей борьбы с фашистами много, — поправил я.

— Как так? — Лицо Мурашко помрачнело.

— Вступить в партизанский отряд — это проще всего. Мы вам предлагаем работать в подполье. — Я в упор посмотрел на него.

— Я не член партии, но ее указания для меня закон… Согласен, — твердо ответил Константин Мурашко.

Я заговорил о том, что ему прежде всего необходимо осмотрительно и неторопливо подобрать себе в помощники надежных людей. Гуринович и Воронков дополнили мои слова, сославшись на свой, хотя и небольшой еще, опыт.

— У меня есть много хороших знакомых, — сказал Мурашко. — Зоя Василевская работает на центральном аэродроме уборщицей в общежитии летчиков; Рая Волчек — официанткой в офицерском казино; технорук дрожжевого завода «Красная заря» Борис Чирко; его брат Игнат работает на железнодорожной станции Козырево; молодой паренек Олег Фолитар…

— Так много? — улыбнулся я. — Чудесно! Только бы надежные были…

— Я им верю, — горячо вступился Мурашко. — Есть и еще свои: Клава Валузенко, она имеет связь с лагерем военнопленных в Масюковщине, и Михаил Иванов, шофер городской управы.

— Они знают друг друга?

— Некоторые — да. А что такое? — удивился Мурашко.

— Надо, чтобы члены организации не знали друг друга.

— Понимаю, — сказал Мурашко, — во всяком случае новых знакомств внутри организации не допустим.

— Стало быть, еще одна подпольная организация будет в Минске, — тихо проговорил Гуринович.

— Народ сам поднимается на борьбу, только руководства не хватает, — ответил Мурашко.

Мы приняли решение создать подпольную боевую группу. Командиром группы был назначен Мурашко, его заместителем — Исаев.

Я снова напомнил о необходимости беречь членов подпольных групп:

— Обнаружите, что за кем-то наблюдают немцы или полиция, немедленно отправляйте со всей семьей к нам в лагерь.

Связь мы решили держать через Степана Хадыку.

Затем я попросил Исаева и Мурашко помочь двум товарищам (я показал на Гуриновича и Воронкова) пробраться в Минск.

— Днем на санях доставим, — улыбнулся Исаев.

— А не слишком ли смело? — спросил Гуринович.

— Чем смелей, тем лучше. На всякий случай заготовим документы.

Он пояснил, что, направляясь из немецкого имения в Минск, рабочие получают особые пропуска, которые заменяют собой остальные документы, и что он, Исаев, может достать такие пропуска.

Мурашко и Исаев вместе с хозяином вышли во двор готовить санки.

Я еще раз напомнил Гуриновичу и Воронкову адрес Велимовича и пароль, поручил собрать как можно больше сведений о белорусских националистах и выяснить, добились ли чего-нибудь оккупанты в организации широко разрекламированного ими «корпуса самообороны».

— Пора прощаться, — с нетерпением сказал Воронков.

Во дворе у распахнутых ворот мы простились с отъезжающими товарищами.

Стемнело. Пора было уезжать и мне. Я позвал хозяина в комнату, крепко пожал ему руку.

— Большое спасибо тебе, Степан!

— За что? — удивился он.

— За то, что помог общему делу. В чем нуждаешься? Можем помочь.

— У меня все есть, — спокойно ответил Хадыка.

Это была неправда. Я видел, как нелегко было ему добыть еды, чтобы нас накормить. У меня в планшетке было пятнадцать тысяч немецких марок. Я задумался: как их предложить Хадыке, чтобы он не обиделся?

— Вот, возьми этот пакетик, — так ничего и не придумав, сказал я и протянул ему пачку денег. — Может, пригодятся тебе или товарищам.

— Деньги?.. Нет! Не возьму, — с силой отвел мою руку хозяин.

— Степан, эти деньги могут спасти не только тебя, но и наших товарищей, только умей ими воспользоваться… Ты же знаешь продажность полицейских. Эти марки иной раз выручают не хуже, чем автомат.

— Хорошо, возьму, только дайте мне и оружие, — согласился Хадыка.

— Оружия не дам, — мягко сказал я. — А то ты почувствовал бы себя слишком смело.

— Ясно, с оружием смелее.

— Твое главное оружие — осторожность, — говорил я. — Иногда нужно притвориться, что даже стоишь на стороне немцев. Никуда не лезь, без пароля никого не принимай. Если возникнет срочный вопрос, приходи в деревню Кошели, третья хата с восточной улицы Федора Боровика. Там тебе скажут, что делать дальше. Если кто-нибудь нас заметил, скажи, что были родственники… Ну, а теперь запряги лошадей и подгони к крыльцу, — закончил я.

Распрощавшись с хозяевами, мы сели в сани и вскоре доехали до лагеря.

— Лошадей загнали, — ощупывая мокрые шеи, упрекал Долик.

— Что у вас нового? — поинтересовался я, здороваясь с комиссаром.

— Все в порядке. Меньшиков нашел двух новых хороших связных: Мозолевского и Слабинского… Познакомишься — будешь доволен. Мы с Коско в деревне Адамово встретились с Раисой Радкевич. Она согласилась помогать нам.

Я коротко рассказал о новых наших подпольщиках.

Утром передали радиограмму в Москву с сообщением о результатах поездки. Они были одобрены; вместе с тем мы получили указание усилить диверсии на железной дороге. В тот же день две группы подрывников были посланы на задание.