4

4

Эсэсовцы в Пудицкой Слободе становились все активнее: с противоположного берега Свислочи они обстреливали наш берег, но переправляться не решались.

К этому времени Меньшиков установил связь с командирами партизанских отрядов Иваненко и Тихомировым. Иваненко, родившийся и выросший в деревне Клинок, собрал в свой отряд около пятидесяти партизан, в большинстве жителей окружающих деревень.

Тихомиров — младший командир Красной Армии, попал в окружение, долго метался вдоль прифронтовой полосы, но нигде ему не удавалось прорваться к своим. Тогда он с группой конников остался в белорусских лесах и начал партизанскую борьбу. Подчас тяжело было кавалеристам воевать в топких лесах, но еще тяжелее было отказаться от коня.

Когда в отряд приходили новые люди, Тихомиров подводил новичков к лошади, приказывал ее оседлать и сесть, а сам внимательно наблюдал со стороны. Если новичок все выполнял хорошо, Тихомиров похлопывал его по плечу и с улыбкой говорил:

— Парень будет хорошим партизаном.

— А коня дадите? — радовался тот.

— А коня придется самому достать, — сразу охлаждал пыл новичка Тихомиров и тут же успокаивал:

— Не унывай, возьмем у оккупантов. Хотя их лошади не так быстры, но ничего.

Тихомиров вихрем налетал со своими партизанами на небольшие гарнизоны противника. Так, летом 1942 года он напал на гарнизон местечка Пуховичи. Партизаны выполнили приказ командира: беречь в бою не только свою лошадь, но и лошадь противника. После боя они увели немало коней. Толстых бесхвостых немецких лошадей Тихомиров обменивал в деревнях на местных, более легких. Его отряд быстро рос, вскоре он уже насчитывал около ста пятидесяти всадников.

Отряд уничтожил сотни оккупантов. Конные разведчики сообщали о продвижении реквизиционных отрядов врага, и Тихомиров внезапно нападал на них.

Всякий раз, узнав про подготовку оккупантов к проведению карательной экспедиции, его отряд за ночь проделывал по нескольку десятков километров, и противник терял следы; а в это время партизаны Тихомирова оставляли лошадей под прикрытием, залегали возле шоссе в засаде, ожидая подхода немцев.

Вместе с боевой славой Тихомирова распространились и неприятные слухи о его неправильном отношении ко всем, без исключения, старостам, к учителям.

Я решил проверить эти слухи и, взяв с собой Меньшикова, направился к Тихомирову. Мы шли по просеке, как вдруг услышали треск ломаемых веток. Повернувшись, увидели трех всадников. Расспросив нас, они посоветовались между собой и согласились отвести нас в свой лагерь.

В лагере застали обычную картину партизанской жизни: одни мыли лошадей и чистили оружие, другие отдыхали.

— К вам, товарищ командир, — сказал один из сопровождавших нас всадников.

Навстречу нам поднялся молодой, высокий, стройный и плечистый блондин с открытым, мужественным лицом. Заметив Меньшикова, он, улыбаясь, подошел к нему и дружески обнял.

— Сорока на хвосте принесла соседей! — смеясь, громко проговорил он.

Потом Тихомиров протянул мне мускулистую руку и назвал свою фамилию. Очень светлые глаза его приветливо блестели.

— Как хорошо, что пришли, побеседуем.

Он отвел нас в сторону. Под небольшими елями, очищенными снизу от веток, мы увидели две полевые 76-миллиметровые пушки.

Я тронул Тихомирова за руку:

— Ого! Батарея!

— На шоссе нашли, — с гордостью ответил он.

— Как нашли? — не понял я.

— Очень просто. По шоссе шли гитлеровцы и везли эти орудия. Фашистов мы списали, а пушки взяли с собой. Снаряды тоже прихватили… Если хотите, пойдемте, посмотрим технику противника, — обратился он к нам.

Мне показалось, что Тихомиров любит похвалиться, но потом я убедился, что это была его обычная манера разговаривать.

— Видел, — отказался я. Мы пошли дальше и сели под деревом.

— Слышал я про ваших партизан — мастеров подрыва немецких эшелонов, — начал Тихомиров.

— Да, мы гордимся ими, — подтвердил я. — Мы также много слышали о вас хорошего, но кое-что рассказывают и плохое.

— Как так? — встрепенулся Тихомиров.

— Говорят, вы решили со всеми старостами разделаться? — взглянул я на него в упор.

— Вот в чем дело! — Лицо Тихомирова вспыхнуло. — Они с оккупантами обнимаются, а я, выходит, должен ихние плеши целовать!..

Он было выругался, но на полуслове оборвал себя.

— Не горячитесь, — взял я его за плечо. — Разве все старосты продались оккупантам? Среди них есть много наших людей, которые помогают народу.

— Я так понимаю: или с нами или с немцами, середины быть не может, — махнул рукой Тихомиров.

— Во-первых, некоторым патриотам приходится маскироваться… А во-вторых, есть люди, которые боятся, колеблются. Таких нужно убеждать и перетягивать на свою сторону.

— Сегодня я склоню его на свою сторону, а завтра его склонят оккупанты, и он опять переметнется в другую. Так он и будет метаться, — доказывал Тихомиров.

— С теми, кто действительно продался, мы поступаем сурово. Но мы не должны в каждом старосте видеть врага. Ведь партия учит нас поправлять человека, который совершил ошибку. Да одному и трудно выявить предателя, надо прислушаться к голосу народа, и он укажет предателя.

Владимир Тихомиров задумался.

— Может быть, ошибся, — тяжело вздохнул он, — но с первых дней войны в тылу врага я насмотрелся, как оккупанты мучают народ. Поэтому и не терплю их пособников.

— Надо же различать людей, а не стричь всех под одну гребенку, — возразил я. — Я слышал, товарищ Тихомиров, что вы не только к старостам, но и к учителям так относитесь… — сказал я.

— Нет! — вскочил он. — Это уж… — он запнулся. — Это уж наврали. Учителей я не трогал. А просто… Когда мы разбили один гарнизон, то я приказал учителям школы поскорее сматываться. Куда-нибудь подальше…

— В чем же эти учителя провинились?

Тихомиров пожал плечами.

— Ну, если они учат ребят в той школе, где немецкий гарнизон стоит, то, стало быть… — Он снова запнулся. — Стало быть, они фашистам подчинились и гитлеровскую пропаганду разводят…

Мы с Меньшиковым невольно переглянулись.

— И вы, товарищ Тихомиров, полагаете, что учителя, которые двадцать лет учили нашу молодежь любить свою Родину, которые воспитали многих советских патриотов, способны служить убийцам и палачам?

— Я думал, раз они работают в эсэсовском гарнизоне… — начал было он и тотчас замолк.

Я оглянулся — вблизи никого не было.

— Да, они работали среди эсэсовцев, но выполняли задания партизан, — тихо сказал я. — А теперь их гораздо труднее устроить… Понимаете? Ведь враг и силен, и коварен, и воевать против него только пулями да гранатами мало. Надо бороться также и умным словом, и осторожной разведкой.

— Я понял, — сказал Тихомиров. — Указания партии для меня закон. Теперь буду действовать осмотрительно.

— И к людям надо относиться бережно, — добавил я.

— Постараюсь.

После беседы мы с Меньшиковым собрались уходить. Уже прощаясь, Тихомиров спохватился:

— Что вы, обождите! Для вас готова повозка. Я провожу вас… Спасибо, что навестили меня, — говорил Тихомиров доро?гой. Когда мы выехали на широкий накатанный большак, он простился. Пообещал приехать к нам и, повернув обратно, привычной кавалерийской походкой пошел к своему лагерю.

Вороные, ступив на твердую почву, с места рванули крупной рысью.

— Лихой казак, — заговорил Меньшиков, думая о Тихомирове.

— Огонь парень, — вставил я и подумал, что отряду Тихомирова нужен хороший, волевой комиссар, который имел бы авторитет у командира.

— Как ваш командир? — спросил Меньшиков у партизана-возницы.

— В бою незаменим, везде успевает и себя ничуть не щадит. Еще никогда не приходилось показывать спину фашистам, — с гордостью ответил возчик.

— И никогда не отступали? — хитро прищурился Меньшиков.

— Один раз отступили, но здесь дело другого рода: захват крупных трофеев, — бодро ответил молодой партизан. — Нас было тогда шестьдесят человек; мы лежали возле шоссе, а их подходило полтораста, да сзади еще двигались две пушки. Командир посмотрел в бинокль и опять залег. Когда колонна прошла, мы ударили из пулеметов и автоматов по пушкам, и, пока противник опомнился, пушки уже были у нас в кустах… Известно, потом нельзя было не отступить.

Это была правда. По шоссейным дорогам оккупанты меньше чем по сотне не ходили. Мелкие подразделения иногда по нескольку дней ожидали подхода более крупных частей, чтобы вместе продвигаться в нужном направлении.

Подъехали к секретам нашего отряда. Из-за небольших густых елок выросла фигура Карла Антоновича.

Попрощавшись с возчиком, пошли тропинкой в свой лагерь. Скоро потянуло дымом, и между деревьями показались шалаши.

Морозкина, Кускова и Лунькова мы нашли в штабной палатке. Я рассказал им об отряде Тихомирова.

— Эх, объединиться бы нам в бригаду! — разошелся Луньков. — Мы — подрывники, тихомировцы — кавалеристы. Так бы развернулись под Минском!

— Только под Минском? — насмешливо взглянул на него Морозкин. — А я предпочитаю меньше шуму, да чтобы и в самом Минске крепкие корни пустить.

— Я за крупное соединение стою, — рубанул рукой Луньков.

На другой день Меньшиков явился ко мне с донесениями сельских партизанских комендантов.

— А как связь с другими отрядами?

— Сегодня вернулись разведчики от Сацункевича.

— Какие новости?

— Хорошие: Сацункевич сообщил, что он поддерживает связь с новым отрядом, которым руководит Веер.

— Большой отряд? — заинтересовался я.

— Около сотни… — ответил Меньшиков и, помолчав, хмуро добавил: — В деревне Зенанполье Тихомиров вчера вечером кого-то расстрелял.

Наутро вернувшийся из Зенанполья Меньшиков доложил, что там по просьбе жителей расстрелян предатель. У нас словно камень с сердца свалился.

Сацункевич сообщил, что 14 октября из-за фронта в его районе появилась конная группа. Командир отряда передает мне привет и просит прибыть к нему на встречу около деревни Стриево.

Я задумался. Не провокация ли немцев? Нужно проверить. Взяв группу партизан, отправился к Сацункевичу.

— Иван Леонович, вы уверены, что эта группа наша, а не противника?

Сацункевич пожал плечами:

— А откуда же ихнему командиру тебя знать? Да и потом у него ордена Ленина и Красного Знамени.

— Это еще не доказательство, — ответил я Сацункевичу.

Фамилии командира Иван Леонович назвать не мог.

Мы заблаговременно отправили в район встречи разведчиков и группу прикрытия. 15 октября 1942 года под вечер мы встретились. Мои опасения отпали.

Я издалека узнал Алексея Канидьевича Флегонтова, участника гражданской войны и партизанского движения на Дальнем Востоке; мы с ним познакомились в Москве осенью 1941 года. В 1941 году Флегонтов с отрядом партизан действовал в тылу противника в Подмосковье.

Алексей Канидьевич рассказал. Во второй половине августа 1942 года ЦК Компартии Белоруссии сформировал рейдовую группу — свыше ста всадников. Партия дала Флегонтову задание: поднять население на активную борьбу с фашистскими захватчиками. В конце августа на одном из участков Калининского фронта конная группа без потерь перешла линию фронта и углубилась в оккупированную врагом Витебщину. Продвигаясь по намеченному маршруту, партизаны-конники с боями перешли железную дорогу Полоцк — Витебск.

На следующий день группа форсировала Западную Двину южнее Полоцка. Значительной части партизан пришлось добираться до противоположного берега вплавь; те же из них, которые не могли плавать, переправлялись на бревнах или держась за лошадей. Местные жители помогли переправить на плотах обоз.

В первой половине сентября группа Флегонтова достигла района Камень — Лепель, где провела боевую операцию: взорвала двенадцать нагруженных автомашин противника и уничтожила восемьдесят четыре фашиста.

— В этом крепко помогли нам партизаны бригады Дубровского, — закончил Алексей Канидьевич.

Мы, в свою очередь, описали Алексею Канидьевичу обстановку в районах Минской области. Я подробно рассказал о Тихомирове. После беседы решили, что Флегонтов со своими конниками направится к Тихомирову.

Мы выделили ему проводников. В ноябре он вместе с Тихомировым создал бригаду.

В бригаду вошли кавалерийский отряд «Боевой» А. К. Флегонтова, 752-й отряд В. И. Ливенцева, отряды «Пламя» Е. Ф. Филипских, имени Сталина В. А. Тихомирова, «Красное знамя» Кузнецова. Партизанскую бригаду «За Родину» возглавил А. К. Флегонтов, заместителем у него стал В. А. Тихомиров.

11 марта 1943 года во время боя с карателями Флегонтов погиб. Позже отряды Филипских, Ливенцева и Тихомирова выделились из бригады и стали действовать самостоятельно. Вскоре на их базе возникли новые бригады.

Через несколько дней возвратился Любимов со своими партизанами. Он доложил, что благополучно провел группу Вильджюнаса в бригаду Воронянского, а оттуда в бригаду «Дяди Коли» — Лопатина Петра Григорьевича, где Ионас помог выявить проникших в бригаду предателей — литовских националистов.

Пришло время подумать о зиме. Оставаться здесь дальше было нельзя: рядом сильный гарнизон противника. Как только Свислочь покроется льдом, гитлеровцы не замедлят напасть на нас. Мы решили отойти на другую сторону шоссе.

И вот мы на новом месте. Под ветвистыми елями партизаны сооружают шалаши, повара устанавливают кухню.

В двух километрах от нашей стоянки — деревня Кленовка. В шести километрах протекает река Березина. Слева нашим соседом — отряд Сацункевича, на юго-западе — отряд Веера.

Мы с Луньковым, осмотрев местность вокруг лагеря, наметили «контрольные тайники» и выслали связных в соседние отряды. Они пригласили командиров к нам на совещание.

В назначенный день первым прибыл комиссар отряда «Разгром» Сацункевич. Под вечер приехал Веер с товарищами.

Высокий рост Веера скрадывался необычайно широкими плечами. Небольшие, слегка вьющиеся усы оттеняли мужественную красоту загорелого лица. Было ему лет тридцать пять.

Он представился, крепко пожал нам руки и скромно отошел в сторону.

Разговаривая, зашли в штабную палатку. Сацункевич по-хозяйски осмотрел стены, сделанные из лозы, стол, сбитый из досок, скамейки.

— Гм… неплохо, но зимой замерзнете.

— До зимы сделаем город, выстроим баню, Иван Леонович, и тебя пригласим попариться.

— Раньше нужно осмотреться, не готовят ли нам немцы веники, — смеялся Сацункевич.

Веер сидел в стороне, молчаливый и сосредоточенный.

— В соседи к вам мы пришли, — сказал я.

— Хорошим соседям рады, а друзьям — тем более, — ответил он.

— Как в отряде с оружием?

— Этого хватает, есть даже четыре миномета…

— А мины?

— Есть немного. Отняли у противника, — ответил он.

— Если нуждаетесь, можем кое-чем помочь, — сказал я и спросил: — Связь с Москвой держите?

Веер заметно оживился:

— Если можете, патронов дайте. Связи с Москвой у нас нет. А вы о нас можете сообщить?

Я видел, что Веер не из тех, кто любит говорить впустую и каждому встречному раскрывать свое сердце.

— Сообщим, — кивнул я.

— Спасибо, — он горячо пожал мне руку. — И если также мин подкинете…

— Мин пока нет. А каких нужно? Может, Москва пришлет.

— Батальонных.

— Запрошу, — пообещал я.

В палатку зашел Кусков.

— Начнем, пока совсем не стемнело, — предложил я и заговорил: — Насколько помогло нам объединение, мы убедились на опыте. Вспомним бои под деревней Валентиново в июле сорок второго… Фашисты попытались зажать нас железным кольцом и уничтожить. Не вышло! Потери противника были в несколько раз больше, чем наши. Примерно то же и в районе Потичево. Теперь нам необходимо определить районы действий каждого отряда и координировать нашу боевую деятельность. Кроме того, наладить обмен разведданными между отрядами.

— Ясно, — отозвался Сацункевич.

Луньков зажег лампу, и все склонились над картой.

Сацункевич и Веер попросили сократить им участки действий. Разумеется, у нас не было и не могло быть «сплошных», надолго установленных оборонительных линий. Основной задачей нашей обороны было держать под неослабным наблюдением районные центры, где сосредоточились крупные силы оккупантов.

Каждый партизанский отряд должен был на своем участке следить за действиями гарнизонов противника и с случае вылазки немцев в населенные пункты бить их из засад; через каждые пять дней мы должны обмениваться друг с другом информацией, а в случае непосредственной опасности немедленно ставить в известность об этом соседние отряды.

Закончив совещание, направились на «склад» боеприпасов.

Поздним вечером Сацункевич и Веер уехали.

Потекла обычная лагерная жизнь. Константин Сермяжко обучал подрывному делу новых партизан. Усольцев, Любимов, Луньков и другие обучали новичков стрелковому делу и тактике партизанской борьбы.

У нас набралось большое количество немецких автоматов, винтовок и пулеметов. Каждый партизан должен был изучить и знать оружие противника.

Однажды в штабную палатку вошли сибиряки Анатолий Чернов и Иван Леоненко. Они состояли в разведгруппе Меньшикова.

— Мы тоже хотим изучить подрывное дело, — сказал Анатолий. — Эшелоны под откос пускать.

— А разведчиками не нравится? — спросил я.

— Нет, что вы! — замотали они головами. — Разведку мы любим, но надо изучить и подрывное дело. Нам часто приходится проходить через железные дороги и шоссе; разведка не пострадает, если мы задержимся на полчаса, чтобы заложить мину, — одним духом выпалил Анатолий.

Леоненко добавил:

— Подрывное дело мы изучим в свободное время, только вы дайте разрешение на учебу.

— Прекрасно, друзья, — сказал я. — Поговорю с вашим командиром, чтобы отпустил вас на несколько дней для учебы.

Они ушли улыбающиеся, а я задумался. Почему бы не научить каждого партизана подрывному делу, так же как стрелять из автомата и пулемета?

Я пошел разыскивать Кускова, Морозкина и Лунькова, чтобы поделиться с ними своими мыслями.

Около самой палатки столкнулся с разведчицей Валентиной Васильевой. В ватных брюках, кирзовых сапогах и черном полушубке она больше походила на подростка-мальчугана, чем на девушку.

— Вы знаете, я к вам! — немного смутившись, сказала она.

— Ничего не знаю, — развел я руками.

— Мы с Дусей тоже хотим изучить подрывное дело, — пояснила она и подняла на меня глаза. В них было нетерпение.

— Больно много желающих. Этак на каждого и по одному эшелону не хватит, — пошутил я.

— Нет, я серьезно, — твердо сказала Валя.

— Конечно, учиться надо серьезно, иначе сама подорвешься.

— Выходит, я смогу учиться… — обрадовалась Валя.

— Идите и доложите Сермяжко, пусть зачислит вас в новую группу обучающихся.

Как ветер сорвалась Васильева и бросилась искать Сермяжко. Мне припомнился рассказ Кускова о том, как Валя попала в отряд.

…Было серое, холодное апрельское утро. Отряд зашел в деревню. К Кускову робко подошла плохо одетая девушка и несмело спросила:

— Вы командир?

Узнав, что она не ошиблась, девушка заплакала.

— Не могу больше… примите меня в отряд… Я хочу бороться с оккупантами. — Она подняла голову: — Не подумайте, что притворяюсь, нет, я комсомолка.

Валя рассказала о себе. Она выросла в далекой Сибири, там окончила среднюю школу и работала пионервожатой. Ей полюбилась работа с детьми, и она поступила на курсы воспитателей в Новосибирске. Окончив курсы, получила назначение в Ново-Борисов заведующей детсадом.

Целыми днями она занималась с малышами. Началась война. Гитлеровские стервятники безжалостно бомбили жилые дома. Детсад опустел. Валентина с группой товарищей подалась на восток, но попала в руки фашистов. Пригнали их в Минск и поместили в душные грязные бараки. Затем немцы повезли ее и других молодых девушек на станцию. Участь ясна — ехать в Германию.

Пятьдесят девушек втолкнули в товарный вагон и забили досками. Но как только тронулся эшелон, девушки начали пробовать выбраться из вагона. В соседнем находились юноши, также угоняемые в фашистское рабство.

Ночью один из парней вылез до половины из окна, уцепился за край крыши вагона и сумел выкарабкаться. Затем прыгнул на крышу вагона, в котором ехала Валя.

Свесив голову к окну, он тихо проговорил.

— Девушки, приготовьтесь, сейчас я открою дверь. — И он привязал один конец веревки к крыше вагона, а другим обвязал себя вокруг пояса и спустился. К счастью, дверь была закреплена только проволокой. Несколько усилий — и проволока отлетела. Открылась дверь, и десятки рук втянули в вагон отважного юношу.

Никто не знал, в каком месте находится поезд, есть ли поблизости немцы, но лучше погибнуть на своей земле, чем в рабстве. И девушки начали одна за другой прыгать из вагона.

Валя пожала руку своей подруге Дусе и, сильно оттолкнувшись, прыгнула под откос.

Несколько минут она пролежала неподвижно, потом шевельнулась и почувствовала в голове боль; провела по лицу рукой — кровь. Валентина поднялась; все тело сильно болело. Она потихоньку пошла вдоль полотна железной дороги. Привыкшие к темноте глаза скоро различили лежащего на земле человека. Валя осторожно подошла. Это была Дуся. Валентина приложила ухо к ее груди — сердце билось. Она подтянула подругу к канаве и начала обмывать ей лицо водой. Дуся пришла в сознание и узнала ее.

— Это ты, Валя… На свободе мы…

Когда Дуся полностью пришла в себя, подруги медленно побрели назад. Днем они отсиделись в лесу, вечером зашли в деревню. Их приютили крестьяне.

Кусков принял девушек в отряд. Валя и Дуся нашли свое место в группе разведчиков; не раз они выполняли серьезные задания.

Занятия по подрывному делу шли успешно. Сермяжко терпеливо разъяснял партизанам действие мин, показывал, как надо их ставить, маскировать, производил расчеты, сколько нужно тола для подрыва кубического сантиметра железа или бетона, объяснял, как действуют различные системы взрывателей.

Ребята, служившие раньше в армии, легко все усваивали. Труднее приходилось Валентине и Дусе, но через пять дней и они уже могли закладывать мины.

Валентина прибежала ко мне и обрадованно доложила:

— Уже все знаю, пустите меня на железную дорогу.

— Пока не пущу, идите в разведку. Там сейчас важнее.

Девушка обиженно надула губы, но четко повернулась и ушла.

Я действительно не мог ее послать, так как в этот период железная дорога усиленно охранялась и неопытный подрывник мог легко попасть в руки гитлеровцев. На железную дорогу вышел Константин Сермяжко с семью самыми испытанными товарищами.