3

3

В начале сентября по ночам были уже легкие заморозки. Стали желтеть и осыпаться листья. С каждым днем все труднее укрываться в лесу.

По данным разведки, противник не собирался проводить против нас крупных операций. Партизаны, как обычно, выходили на железнодорожные коммуникации, взрывали пути, пускали под откос воинские эшелоны, нападали на мелкие гарнизоны и реквизиционные отряды.

Сейчас уже не было необходимости оставаться в болотах, и мы перебрались в более сухое место. Это был лесной массив около Красного Берега Червенского района. В стороне протекала река Волма, впадавшая в двух километрах от нашего нового лагеря в Свислочь. На прилегающих дорогах еще с весны были взорваны все мосты, и оккупанты не могли напасть на нас внезапно. Ближайший крупный гарнизон противника находился в районном центре Пуховичи. Мы всегда были в курсе деятельности гарнизона.

Другой карательный отряд противника численностью в 150 человек стоял за рекой Свислочь в Пудицкой Слободе. Мост через реку был сожжен, и, чтобы приблизиться к нам, немцам пришлось бы проехать восемьдесят километров через Червенский район. Правда, у карателей имелась хорошо замаскированная переправа, но разведчики вовремя обнаружили ее, и теперь она круглосуточно находилась под нашим наблюдением.

В середине сентября мы получили радиограмму с Большой земли:

«Сообщите обстановку и ваши возможности приема с воздуха группы литовских товарищей во главе с известным вам Береза».

Долго думал, кто может быть «Береза», но вспомнить так и не мог, хотя знал многих своих земляков, вынужденных эвакуироваться в глубь страны.

Подозвав к себе начальника штаба Лунькова и Кускова, показал им радиограмму.

— Примем?

— Еще бы! — весело отозвался Кусков. — Только нужно подобрать подходящую приемочную площадку, чтобы твои земляки не поломали себе ноги.

Мы пошли искать площадку. Излазив большой участок леса, мы оказались близ деревни Клинок. Раньше в этой деревне было более ста хозяйств, сейчас она была стерта оккупантами с лица земли и оставалась только на топографической карте. Большинство жителей погибло; те же, которые спаслись, ушли к родным или знакомым, а молодежь — в партизаны к своему земляку Иваненко («Лихому»).

Угрюмо глядели обожженные деревья, торчащие между развалинами домов с высоко поднимающимися голыми трубами. Возле деревни раскинулись богатые луга. Их никто не косил, среди пожелтевшей травы мелькали поздние полевые цветы. Везде было ровно и сухо, только на одном краю, который упирался в запущенную теперь рыбную плотину, виднелись кусты.

Место подходящее. Однако в трех километрах находится Пудицкая Слобода. Правда, нас разделяет топкая Свислочь, мосты через нее сожжены, и это гарантирует от внезапного налета карателей. Руководство не разрешало принимать самолеты, если противник или его зенитные точки находятся ближе семи километров от приемочной площадки. Но откладывать прием тоже было нельзя.

— Все будет хорошо, — видя мое беспокойство, проговорил Тимофей Иванович Кусков.

Искать новую приемочную площадку — значит потерять много времени, а заставлять ждать командование мы не хотели. «Поставим всех на охрану, а товарищей примем», — подумал я и написал телеграмму, что, хотя противник близко, условия местности и принятые нами меры позволяют принять груз и людей.

— Правильно! — взглянув через мое плечо, воскликнул Кусков. — Где в другом месте найдешь такую площадку?

Через некоторое время наша радиограмма уже летела в Москву, а через два дня был получен ответ:

«Завтра с 22.00 до 3.00 жгите костры. Сообщите о приеме».

Рано утром выступил Кусков. Партизаны нашего отряда перекрыли дороги, идущие к площадке с Пухович и Червеня. Во второй половине дня мы с Луньковым отправились на приемочную площадку. Там уже были разложены кучи хвороста, возле них, покуривая, лежали партизаны. Темнело. На западе догорала вечерняя заря, вскоре показались звезды.

В 23.00 с востока послышался гул самолета. Мгновенно запылали пять костров. Весело потрескивали облитые бензином сухие ветки. Над головами пророкотал самолет. Мы привыкли принимать грузы с транспортных самолетов, а тут был слышен мотор военного самолета. Кое-кто из партизан шарахнулся в сторону от костров. Начали сомневаться: не фашистский ли?

Сделав разворот, самолет снизился до четырехсот — четырехсот пятидесяти метров и, плавно покачивая крыльями, стал подавать световые сигналы, означавшие, что экипаж самолета передает партизанам привет с Большой земли.

— Свой, свой! — закричали партизаны.

Вдруг позади самолета раскрылись три парашюта. Самолет снова пролетел над кострами, покачал крыльями и, набрав высоту, повернул на восток; еще мгновение — и его не стало видно.

Видимо, управляемый опытной рукой, один парашют опустился прямо у костра. Я подошел к парашютисту, только что успевшему освободиться от лямок, не в это время партизаны потушили костры, и в темноте я не мог разглядеть его лица.

— Где найти командира отряда подполковника Градова? — спросил он у меня.

— Он перед вами, — ответил я и осветил карманным фонарем выпуклый лоб и тонкий нос с горбинкой. — Так это ты и есть Береза?..

Мы радостно обнялись.

С Ионасом Вильджюнасом мы впервые встретились под Москвой, защищая столицу от фашистских захватчиков, и подружились.

— Не знал, что тебя встречу здесь, — радовался Вильджюнас, — думал, кто такой Градов, и вот тебе…

— Да я, признаться, тоже не думал, что «Береза» — это ты.

— Вас только трое? — спросил я.

— Нет двое. Больше не могли поместить в военный самолет. Со мной радист и груз.

Вскоре партизаны привели радиста, принесли груз и сложенные парашюты. Пошли в лагерь.

Сзади нас, обступив плотным кольцом радиста, шли партизаны. Взяв у него все вещи, они расспрашивали о Москве, о Красной Армии. В лагере возле костра послушать рассказы прибывших собрались все партизаны. Мы впервые принимали людей с Большой земли. Кругом царило оживление. Ведь прилетевшие еще сегодня были в Москве, говорили с москвичами. Пригласили «Березу» поужинать. Угощали его картошкой и тушеной капустой с бараниной, он же выложил на плащ-палатку консервы, налил всем по стопке спирта.

— За дружбу народов! — поднял тост Морозкин.

— За свободу Советской Литвы! — сказал Луньков.

— За Коммунистическую партию! За быстрейший разгром гитлеровских захватчиков! — поднял алюминиевую кружку Вильджюнас.

Незаметно летело время. Мы с гостем вспоминали свою родину. Он рассказал про долгие годы, проведенные им в тюрьме при буржуазном правительстве, про короткую, но счастливую жизнь в Советской Литве. Я в свою очередь рассказал, как в восемнадцатом — двадцатом годах боролся с буржуазными националистами, задушившими тогда молодую Советскую власть в Прибалтике, как потом по указанию ЦК Компартии Литвы работал в подполье в Жемайтии. Там мне пришлось столкнуться с палачом литовского народа Плехавичюсом, который свирепствовал в Жемайтии, расстреливая без всякой вины мирных граждан. И хоть прошло много лет, я снова с досадой вспоминал о своей неудаче.

…В воскресенье стало известно, что Плехавичюс отправится из своего имения в местечко Палангу, чтобы до самого вечера проводить тактические занятия с охранно-полицейскими группами. Мы с товарищем решили перехватить его в пути и уничтожить. Пробрались к шоссе, притаились в кустарниках. В час дня к нам подошел наш разведчик, местный кузнец, и сказал, что, поскольку кирмаш (ярмарка) в другом местечке, то и он пойдет туда. Мы нехотя поднялись, потому что без него мы не могли действовать, так как не знали в лицо Плехавичюса.

Сидя в кузнице, мы уже собирались обедать Я взглянул в окошко и неожиданно увидел идущего вдоль речки по тропинке к шоссе мужчину с хлыстом в руке, в английском защитного цвета френче, с черными усиками. У меня не было сомнений, что это Плехавичюс, но для достоверности я попросил посмотреть кузнеца. Тот подтвердил, что я не ошибся.

Мы выскочили на улицу и, чтобы опередить Плехавичюса, бросились через кладки, по болотам и кустарникам, срезали угол и на шоссе вышли ему навстречу. На ходу договорились с товарищем, что я брошу гранаты, а он будет стрелять из парабеллума.

День был ясный, солнечный. По шоссе никакого движения, если не считать по-праздничному одетой женщины, шедшей навстречу Плехавичюсу. Мы оказались в середине между ним и женщиной. По обочине шоссе мы подходили все ближе и ближе. Вот уже до Плехавичюса не более двадцати метров. Я швырнул одну за другой гранаты и бросился в кювет. Они завертелись у самых ног Плехавичюса, но… не взорвались.

Мой товарищ открыл стрельбу из пистолета. Плехавичюс тяжело рухнул в кювет, и я подумал, что он упал, сраженный моим товарищем, но, когда он начал отстреливаться и звать на помощь, я понял, что он уцелел.

Женщина также подняла крик. Гранат у нас больше не было… Парабеллум — один на двоих. Пришлось отступить ни с чем…

…Советская власть в Литве была задушена, но литовский народ не прекращал борьбы. Во всех деревнях действовали партийные организации. При их содействии нам удалось добраться до Тельшаи, где нам сказали, что мы должны срочно выехать в Каунас. Там я встретился с представителем ЦК Компартии Литвы, который передал мне указание податься дальше на восток. Мне опять пришлось оставить родной край, на этот раз надолго.

— Теперь гитлеровцы опять выдвинули Плехавичюса. Придем на родину, может, еще придется столкнуться с ним, — спокойно проговорил Ионас Вильджюнас и, помолчав немного, добавил: — Если не нам, то другим. Сейчас в Литве борются десятки партизанских отрядов.

И Вильджюнас рассказал, что уже осенью 1941 года в Литве вели борьбу с оккупантами и их пособниками партизанские отряды Вито-Вилуно, Петрико, Симено, Розанауска, Вилимо, Лешмантоса и других верных сынов Родины. Много литовцев пало геройской смертью в борьбе, но партизанское движение все расширяется.

Следующей ночью с прилетевшего к нам транспортного самолета выбросились остальные партизаны группы Вильджюнаса. Они привезли с собой боеприпасы и две рации, которые должны были передать литовским партизанским отрядам.

Мы сообщили в Москву, что группу «Березы» приняли благополучно; в ответ получили приказание помочь ему достигнуть районов Вильно.

Вместе с Вильджюнасом составили маршрут передвижения.

К тому времени отряд Василия Трофимовича Воронянского вырос в бригаду. Она дислоцировалась в лесах в северо-восточной части Минской области, главным образом в Плещеницком районе, а сам Воронянский со своим штабом находился недалеко от озера Палик. Я послал к нему Гавриила Мацкевича с несколькими партизанами договориться, чтобы он принял группу «Березы» и через своих партизан отправил дальше.

Мацкевич долго не возвращался. Вильджюнас и его партизаны нервничали: они стремились скорей попасть в свои края и начать бить оккупантов. Вильджюнас просил посылать на боевые операции партизан из его группы.

— Успеешь повоевать, — успокаивал я его.

— Мы хотим бить врага. Вы имеете уже боевой опыт, и мы поучимся у вас, — настаивал Ионас.

Я, разумеется, согласился. Стокас, Борейша, Грицкунас, Вагонис, Гаведас и другие из группы Вильджюнаса совместно с нашими партизанами ходили в разведку и на железные дороги. Партизаны полюбили новых товарищей за смелость и находчивость. Мы с Кусковым постоянно привлекали Вильджюнаса к решению практических вопросов по руководству работой отрядов. Он помогал нам и вместе с тем приобретал опыт партизанской борьбы.

Возвратился Мацкевич и принес письмо. Воронянский писал, что он в настоящее время поддерживает связь с Минским подпольным обкомом партии, Белорусским штабом партизанского движения и с его руководителем — Петром Захаровичем Калининым. Василий Трофимович обещал принять «Березу», при помощи районных подпольных организаций безопасно провести его через зону своих отрядов до озера Нарочь, где действуют отряды партизан Советской Литвы.

— Спасибо, дружище! — схватил меня в объятия Вильджюнас.

И вновь знакомое чувство: грустно, что товарищи оставляют нас, и вместе с тем радостно видеть, как они рвутся в бой.

Еще до возвращения Мацкевича мы подготовили группу, которая должна была сопровождать Вильджюнаса. Он, Кусков и я обсуждали последние детали, когда к нам подошли подрывники Сермяжко и Усольцев. Всегда энергичные, находчивые и веселые, на этот раз они казались погруженными в глубокое раздумье.

— Что скажете, Константины? — спросил Кусков.

— Мы задумали одно дело, — переминаясь с ноги на ногу, проговорил Усольцев. — Вернее, Сермяжко задумал. Не знаем, одобрите ли?

— Говори, говори, — заинтересовался Кусков. — Если пришли — так, видно, что-то серьезное.

Сермяжко начал докладывать:

— Когда мы взрываем эшелоны, то повреждаем паровоз, десять — пятнадцать вагонов, а остальные остаются целы. Если в эшелонах техника, то она через несколько дней движется опять к фронту, а если в них гитлеровцы, то они открывают по нам огонь. Так вот мы и задумали уничтожать эшелоны полностью, а для этого нужно подрывать их в трех местах и потом брать штурмом.

— Дельно, — проговорил я.

Сермяжко продолжал свой рассказ, и мы убедились, насколько тщательно продумал он план уничтожения эшелонов.

— Обожди, Ионас Ионович, распахнем тебе через железную дорогу «широкие ворота», — предложил я Вильджюнасу.

— Хорошо задумано. Когда-нибудь и мы используем ваш опыт. Охотно подожду, — согласился он.

— Идите, готовьтесь к походу, — сказал Кусков Усольцеву и Сермяжко. — На задание берите только добровольцев.

Мы вышли из палатки.

Усольцев и Сермяжко повели отобранных людей на подготовительные занятия. Сермяжко обучал подрывному делу по изобретенному им способу. Афиногентов, Ларионов, Тихонов, Красовский и другие спрятались в траве, каждый из них держал в руке по веревке. Концы этих веревок были у Сермяжко. После выстрела из пистолета лежавшие в траве должны были одновременно дернуть свои концы веревок.

Неподалеку от подрывников занимался с двадцатью восемью партизанами из штурмовой группы Усольцев. Кеглевые шашки заменяли им воспламеняющуюся жидкость.

По сигналу Усольцева партизаны бросались в атаку на воображаемый эшелон. Одновременно с этим две пары подрывников впереди и сзади воображаемого эшелона «подрывали» рельсы, чтобы не могло подъехать подкрепление.

Весь день тренировались партизаны. Вечером к нам пришли инициаторы похода.

— Ну как, усвоили? — спросил я их.

— На отлично, — ответили оба в один голос.

— Да, но сейчас вы орудовали днем, а как выйдет ночью?

Сермяжко и Усольцев согласились, что нужно провести еще и ночные занятия. Эти занятия прошли не совсем удачно.

— Придется еще разок попробовать, — признался Усольцев.

— Не забудь, на железной дороге будет легче, там взрывы осветят местность, — напомнил ему Сермяжко.

К этому новому для нас методу готовились серьезно. Даже в день выступления, когда партизанам полагался отдых, они усердно занимались. После обеда их все же заставили разойтись по шалашам. Только Усольцев и Сермяжко не захотели отдыхать, они о чем-то озабоченно переговаривались, осматривали заряды, термитные кегли.

Желая убедиться, все ли готово, я зашел в шалаш подразделения Ивана Любимова. Он должен был сопровождать группу Вильджюнаса. Большинство партизан перед походом отдыхали. Сам командир чистил пистолет.

— В поход? — показывая на разложенные части пистолета, спросил я.

— Так точно, — ответил он.

— Задание вам ясно?

— Ясно! Выполним, товарищ командир.

— Где Жардецкий? — спросил я.

— Если срочно нужно, я здесь, — раздался из-под шинели его голос.

— Присядь, побеседуем, — предложил я и вынул из сумки карту.

Юлиан и Любимов присели. Я показал им, где Усольцев со своими партизанами подорвет эшелон. Любимов внимательно следил за моим пальцем, а Юлиан смотрел куда-то в сторону.

— Ты гляди сюда, соображай, как нужно будет вести людей, — предупредил я его.

— Ничего эта бумага мне не говорит. Хорошо здесь показан лес, но не показано, где растет дерево, где яма, где пень. Лучше уж без нее проведу.

— Какой же ты, Жардецкий, неисправимый, — злился Иван Любимов.

— Меня нечего исправлять, я вполне исправный. А провести — проведу так, что комар носа не подточит.

Ночью, в темноте, Жардецкий видел, как филин. Его уши ловили самый незначительный звук. Юлиан имел и еще одно преимущество: в походе никогда не уставал. Высокий, стройный, он, несмотря на свои пятьдесят лет, оставлял позади самых лучших ходоков.

Уходя от них, я пожелал им удачи.

Вильджюнас и его товарищи готовились к походу. У них было немало груза: две рации, батареи к ним, патроны, взрывчатка, много литовских газет и книг советских писателей. Все это они непременно хотели взять с собой. То же самое пережили и мы, выходя из Торопца. Каждый партизан группы Вильджюнаса сделал себе ношу по двадцать килограммов, и все же много вещей осталось. Вильджюнас смотрел на них с сожалением.

— Жалко оставлять? — спросил я.

— Да, — уныло ответил он. — Пока Москва пришлет, все это пригодилось бы.

— Оставь здесь, а что нужно, Воронянский тебе даст, мы ему позже возвратим.

— Спасибо, — крепко пожал мне руку Ионас.

Вечером повара приготовили превосходный ужин. Мы решили устроить проводы уходящим товарищам. Были разложены свежий хлеб, присланный из совхоза «Рованичи», свинина, соленые огурцы. В середине круга, весело потрескивая, горел небольшой костер.

— Прошу гостей к столу, — обходя партизан, приглашал Луньков.

— За удачный поход, — поднялся Кусков.

— Ура! — ответили партизаны.

Поздно ночью партизаны разошлись по шалашам, и оттуда еще долго были слышны приглушенные разговоры. Постепенно все затихло. Хорошо замаскированные, всегда бодрствующие часовые охраняли сон своих товарищей.

Рано утром выстроились партизаны, уходящие в поход. У всех подогнано обмундирование, вычищено оружие, чисто выбриты лица. У нас существовал обычай: если собираешься в поход, то не только подготовь оружие, но и почини да вычисти одежду.

— Смирно! — скомандовал начальник штаба Луньков, и строй замер.

— Товарищи, — начал я, — мы в тылу противника ведем священную борьбу с фашистскими захватчиками. Тяжел наш путь, но мы не одни, с нами весь народ. Сегодня одним из нас надлежит провести литовских десантников, другим — выполнить новую в нашей партизанской борьбе задачу. Командование верит, что как одни, так и другие с честью выполнят задания.

— Смерть фашистам! — прогремело в ответ.

— Родина не забудет ваших боевых дел, — продолжал я. — Будьте бдительны, нужно в любой обстановке быть хитрее врага. С этого дня пусть оккупанты сильнее почувствуют карающую руку партизан.

Подошли Усольцев и Сермяжко.

— Штурмовая группа… — начал докладывать Сермяжко, но я перебил его:

— Не надо, вижу, что подготовились.

Я осмотрел группу.

— Можете идти!

От отряда отделились Мацкевич, Жардецкий и другие разведчики. Они пошли вперед. За ними двинулась группа Любимова, затем мы с Вильджюнасом, сзади нас шла его группа и замыкающие колонну бойцы Сермяжко. В трех километрах от лагеря остановились, чтобы проститься.

— Спасибо, друг, за все, — обнял меня Ионас, — встретимся после победы.

— Привет родной земле! — только и успел сказать я. Вильджюнас, торопясь, обнял Морозкина, Кускова, Лунькова… Чтобы не выдать своего волнения, отвернулся в сторону и широкими шагами направился к своей группе. Перед поворотом он обернулся, помахал нам фуражкой и исчез за кустарником.

Через несколько дней возвратились группы Усольцева и Сермяжко. Они доложили о выполнении задания.

— Был гитлеровский эшелон, а теперь его нет, — пояснил Усольцев и добавил: — Ни одного целого вагона. Все там было: и танки, и пушки, и гитлеровцы.

Я знал, что Усольцев не преувеличивает. У нас установился строгий закон — сообщать только действительные результаты, и партизаны точно придерживались его.

Мы с Кусковым пожали руки всем партизанам. Затем повели с собой Сермяжко и Усольцева.

— Сообщим в Москву о вашей операции, пишите рапорты, — приказал я им.

По их отчету мы составили радиограмму:

«Тридцать восемь партизан подорвали около станции Жодино воинский эшелон с техникой в пятьдесят два вагона.

При этом было убито 22 фашистских солдата, ранено 19, уничтожены паровоз, 14 вагонов и тяжело поврежден весь состав. Ни один вагон не пошел на фронт. Движение по линии было остановлено на одни сутки».

В тот же день получили ответ:

«Советское правительство благодарит славных партизан и желает им новых успехов и подвигов во славу нашей социалистической Родины. Представьте отличившихся участников к наградам орденами и медалями».

Радиограмму я зачитал перед строем. В лагере был праздник. Позже выяснили подробности этой операции.

Когда партизаны вышли из лагеря, они несли с собой восемь литров бензина, несколько термитных кеглей, три заряда толовых шашек по шестнадцать килограммов каждый.

Пройдя тридцать пять километров, уже в сумерках зашли в небольшую деревушку. Из-за туч, нависших над деревней, выглядывала бледная полоска луны. До железной дороги осталось около десяти километров. Усольцев с Вильджюнасом и Любимовым решили заночевать в деревне.

Выставив посты, усталые партизаны легли в сараях на соломе. Под утро Сермяжко разбудил Усольцева.

— Костя, я с маленькой группой пойду в разведку, вы меня обождите.

— А стоит ли? — усомнился Усольцев. — Еще вспугнешь фашистов.

— Не вспугну, — усмехнулся Сермяжко. — До Судабовки — рукой подать, а я оттуда родом, там вырос, местность знаю, как свои пять пальцев. Разведаю расположение железнодорожной охраны.

— Иди, — согласился Усольцев.

Они условились, что встретятся в пяти километрах от железной дороги.

На рассвете с остальными партизанами вышел из деревни Усольцев. С целью запутать следы он выступил в обратном направлении, потом, сделав большой круг, по кустам пришел в условленное место и стал ждать. Начал накрапывать мелкий дождик.

В это время Сермяжко с товарищами подошел к железной дороге и в течение двух часов вел наблюдение, приглядывался к охране. Затем партизаны отправились к месту встречи.

Сермяжко забежал в деревню к своему старому знакомому и вернулся с большим куском бараньей туши.

Вскоре разведчики были с основной группой.

Нашли сухие, еще до войны заготовленные штабеля дров. Развели костер. Константин Константинович Тихонов молча разрезал мясо, а Андрей Иванович Ларионов заворачивал куски в тряпки, обмазывал глиной и клал в горячие угли. Скоро потрескавшиеся куски глины вытащили из костра, разбили и вынули запеченное мясо. В лесу запахло жареным.

— Учитесь, ребята, — говорил своим десантникам Вильджюнас.

— Жизнь всему научит, — ответил польщенный Ларионов.

С наступлением темноты Сермяжко ее своими разведчиками вышел к дороге на Судабовку. Спустя некоторое время к железной дороге начали подходить местные жидели. Немцы заставляли их жечь костры вдоль полотна железной дороги для предупреждения диверсий. Вдали показались два подростка. Сермяжко подполз к дороге, пригляделся, тихо позвал:

— Коля! Гриша!

Он узнал младших братьев. Выполняя приказ оккупантов, они тоже ходили жечь костры на железной дороге. Сермяжко использовал это и с помощью братьев уже пустил под откос два эшелона. В Судабовке стоял большой гарнизон полиции, и Сермяжко не мог заходить к себе домой, он встречался с братьями в условленном месте, недалеко от деревни.

Пареньки, предварительно оглянувшись назад, шмыгнули в сторону, откуда был слышен голос брата.

— Ты здесь, Константин? — не различая ничего в темноте, спросил Гриша.

— Я, хлопчики, я, — прошептал Сермяжко и обнял братьев. — На полотно?

— Куда же больше? — ответил Николай. — А вы в то же самое место? Выходит, придется опять посветить.

— Придется, — подтвердил Сермяжко, — но нам нужно пройти железную дорогу, пропустит ли охрана? — с улыбкой спросил он.

— А много? — поинтересовался Гриша.

— Около сорока.

— Гм, — Гриша в нерешительности покачал головой. — Многовато. — Но, подумав, решительно махнул рукой. — Сделаем.

Константин договорился с братьями, в каком месте и в какое время будут переходить партизаны железную дорогу, какой сигнал должны будут подать Коля и Гриша. После этого мальчики вышли из кустов на дорогу и продолжали свой путь.

Пошел дождь, поднялся ветер, сгибавший верхушки деревьев. В просветах кустарника показались огни костров.

Сермяжко подвел группу к месту, где должны были жечь костры его братья. Залегли. Издали трудно было отличить местных жителей от охраны. Константин смотрел на часы и ждал сигнала. Вот у одного из костров две фигуры начали гоняться друг за другом. Сермяжко понял: это его братья. Костер медленно гас.

— Пора, — сказал он Вильджюнасу и Любимову.

Они пожали Константину руку и вместе со своими партизанами поползли через поляну. В этот момент начал гаснуть и второй костер. Оставшиеся на опушке леса партизаны видели, как один за другим проскакивали через полотно черные фигуры. Облегченно вздохнув, Сермяжко тоже пополз к железной дороге. Недалеко от полотна, спрятавшись за пень, он заухал по-совиному. К нему, будто за хворостом, подошел Гриша и прошептал:

— Фашисты ушли далеко вперед. Возле костра справа свои люди.

— Ясно, — также шепотом ответил Константин и быстро отполз назад к товарищам.

— Начинаем, — шепнул он им.

Разделившись на три группы, партизаны поползли к железной дороге. Почти одновременно достигли полотна, вырыли ямы, положили в них мины и замаскировали гравием и щебнем; оставшуюся землю и щебень собрали в корзинки, отползли обратно и залегли, держа в руках концы веревок.

Недалеко от полотна лежали партизаны Усольцева.

— Порядок? — спросил Усольцев у Сермяжко.

— Сделано, — тяжело дыша от усталости, прошептал тот.

В это же время в километре от станции Жодино на полотно выползли еще два партизана из группы Сермяжко и быстро заложили мину.

Труднее пришлось Красовскому и Дмитрову. Они подкрались к костру, прислушались. Говорили по-немецки, значит, возле костра гитлеровцы. Красовский до боли кусал губы. Время шло медленно. Неужели не удастся поставить мину? Сразу из Минска примчится помощь, и товарищи окажутся в опасности. От этой мысли по телу пробежала дрожь. Ползти между костров нельзя — заметят.

Подрывники напряженно ждали. Наконец гитлеровцы, подняв воротники плащей-дождевиков, отошли от костра, поднялись на полотно и быстро зашагали к станции. Медлить было нельзя. Красовский и Дмитров моментально вылезли из укрытий и, сделав две перебежки, оказались около сторожки.

— Не шевелиться и не кричать, — задыхаясь от дыма, приказали они сторожам.

Старики, сидевшие у костра, подняли руки.

— Не бойтесь, — сказал Красовский, — мы свои люди.

Дмитров быстро поставил и замаскировал мину, протянул через полотно веревку, засыпал ее гравием. Вдали на полотне замелькали огоньки папирос. Это — патрули. Но теперь они уже не страшны.

— Сидите и ни слова, а то… — и Красовский красноречиво помахал автоматом.

— Что ты, сынок, мы православные, — перекрестился один из стариков.

Красовский нырнул в темноту. Патрули, не сходя с полотна, спросили у стариков пароль. Те ответили, и немцы пошли дальше.

Опасность миновала. Красовский вернулся к старикам.

— Как только услышите взрывы, убегайте в лес, — предупредил он их.

Дождь не унимался; у партизан от холода ныли суставы.

Наконец со стороны Минска послышалось пыхтение паровоза. Тяжело нагруженный эшелон торопился на восток. Подрывники сжали веревки, бойцы из штурмующей группы взяли в руки кеглевые шашки и гранаты. Паровоз уже проскочил мимо Афиногентова и Тихонова. Пройдя две мины, он приближался к последней. Вот он достиг ее.

Оба товарища с силой, как будто желая придать взрыву большую мощность, дернули веревки.

Под колесами блеснул огонь, и раздался оглушительный взрыв. Паровоз, подхваченный взрывной волной, подскочил вверх и, как раненое животное, повалился, в предсмертных судорогах вращая колесами.

Раздался второй взрыв. Это сработала мина Постушенко и Кулеша. Эшелон в белом вихре огня на миг показался из темноты и разорвался пополам. Визжали и скрежетали ломающиеся вагоны. Раздавшийся одновременно взрыв мины Афиногентова и Тихонова поднял на воздух хвост эшелона; ему ответили взрывы с флангов: справа — Дудкина и Давыдова, слева — Красовского и Дмитрова. От этих взрывов в куски разлетелись рельсы.

Но вот все стихло, все утонуло в ночной темноте. После грохота взрывов тишина неприятным щемящим перезвоном отдавалась в ушах. Вдруг неожиданно красный свет ракеты разорвал мрак и бледным светом осветил исковерканный эшелон. В тот же момент на изуродованное тело эшелона обрушился огненный ливень свинца. Это штурмующая группа Усольцева бросилась в атаку. Каждый из партизан до мелочей знал, что ему делать. Пулеметчики и автоматчики простреливали уцелевшие вагоны. Взрывы на флангах придали партизанам уверенность: они гарантировали, что противник внезапно не нападет.

— Ура! — сквозь треск огня послышался голос Сермяжко.

Из-под разрушенных вагонов вылезали гитлеровцы.

— Гранатами! — крикнул Усольцев.

Партизаны стреляли в упор, без промаха. Мацкевич с небольшой группой поджигал термитными кеглями платформы с танками и пушками.

Афиногентов, Ларионов и Тихонов бросились к уцелевшему пульману. От воздушной волны он покосился, но не перевернулся. Когда партизаны приблизились к вагону, оттуда выше их голов просвистела автоматная очередь. Все трое залегли.

— Обождите, — крикнул Ларионов. Он быстро добрался до полотна и швырнул в окно вагона две гранаты. Затем впрыгнул в вагон и изрешетил из автомата все купе. Прибежавшие товарищи помогли ему собрать оружие и документы, из которых позже выяснилось, что этот вагон был офицерским.

Железнодорожная охрана, полагая, что партизаны, как обычно, после подрыва и обстрела эшелона немедленно покинут полотно, решила смело «напасть» на места диверсии, зная заранее, что никакого сопротивления не встретит. Выждав некоторое время, гитлеровцы выскочили из расположенного недалеко дзота и, стреляя по сторонам, побежали к месту взрыва.

Их заметил Мацкевич.

— Пусть поближе подбегут, — прошептал он.

Прибежавшие гитлеровцы были сметены залпом партизан. В другом конце эшелона еще пятерых охранников уложила вторая группа прикрытия.

Оккупанты умели быстро восстанавливать поврежденный путь. Так и на этот раз: к месту взрыва сейчас же вышли два аварийных эшелона — один из Борисова, другой из Минска, но оба вскоре остановились перед разрушенным путем, не доезжая километра до разбитого воинского состава. Фашисты вылезли из вагонов и по обеим сторонам полотна поползли к разбитому эшелону, пуская в воздух осветительные ракеты и беспорядочно стреляя.

Увидев условный сигнал — зеленую ракету, Усольцев подал команду:

— Отходить!

Партизаны, на ходу вытирая пот, группами отходили в лес.

Перед Константином Сермяжко, словно из-под земли, выросли его братья.

— Что нам делать? Примите в отряд, все равно немцы расстреляют, — торопливо говорил Гриша.

— Не расстреляют, ребята, вы еще здесь пригодитесь, — глухо отозвался Сермяжко, хотя у него от этих слов кольнуло в груди.

В то время оккупанты, опасаясь, что жители не пойдут жечь костры на железную дорогу, после диверсий сторожей из местных жителей не расстреливали.

— Так что же делать? — с унынием спросил Коля.

— Идите домой и молчите. Вся железнодорожная охрана перебита. Сам черт теперь не догадается, в каком месте вы в эту ночь были. Идите, братишки! — Константин нежно обнял их и расцеловал.

Стрельба немного стихла, но опасность не миновала. Партизаны находились в одном километре от противника.

Нужно было торопиться. Усольцев и Сермяжко проверили партизан — собрались все.

— Пошли, — коротко бросил Сермяжко, и все быстро побежали к лесу. Сзади догорал эшелон. В дождливом небе широко раскинулось зарево пожара.

В условленном месте, в двух километрах от железной дороги, партизаны нашли Дмитрова, Красовского, Дудкина и Давыдова.

— Не ранены? — спросил их Сермяжко.

— Нет, — за всех ответил Дмитров. — Только фасон у меня, проклятые, испортили. — Ему осколком мины распороло плечо у ватной куртки.

Усольцев фонариком осветил его и увидел вырванный кусок материи.

— Счастье твое, парень, ведь тебе могло голову оторвать, — сочувственно проговорил Сермяжко.

— Они так и целили, да я вовремя отвернулся, — засмеялся Дмитров.

Унося захваченное у немцев оружие, партизаны торопились уйти подальше от места налета. Они подошли к деревне Трубенки. С пригорка еще видно было пламя пожара.

— Эх, вот бы так же стукнуть и по здешним фашистам, — показал рукой на Трубенки Андрей Ларионов.

— В другой раз, — умерил его пыл Усольцев.

На опушке леса партизаны решили отдохнуть. Они сели в кружок, достали из вещевых мешков жареную баранину, размокший от дождя хлеб и с аппетитом поели.

Ветер доносил звуки разрывов мин, пулеметные очереди.

— Пусть себе палят! — усмехнулся Дмитров.

Эхо этого взрыва пролетело далеко окрест. Это был сильный удар по врагу.

Мы остались довольны, что небольшая горстка партизан нанесла такой чувствительный удар по врагу.