Лондон

Лондон

17–18 лет тому назад встретилась я в Париже с моим кузеном графом Орловым-Давыдовым. Он сообщил мне, что его сын Алексей женится в Лондоне на Фекле фон Стааль, дочери русского посла, и пригласил меня на свадьбу. Очень настаивал на своем приглашении, говоря, что мое присутствие будет ему особенно приятно, так как я единственная его родственница, находящаяся поблизости. Я знала Стаалей давно, очень любила их и с удовольствием приняла приглашение. В определенный день я уехала в Лондон. В день приезда я уже была у Стаалей, в их семейном кругу, в здании русского посольства, а на следующий день произошел обряд венчания, во время которого по неосторожности одного из присутствующих, державшего свечу, загорелась фата на невесте, и мгновение спустя, к нашему ужасу, поднялся перед нами огненный столб. Наступило общее смятение. Фату сорвали и затоптали ногами, невеста была невредима, и прерванный обряд снова продолжался, но этот случай суеверно считали плохим предзнаменованием.

Во время приема после венчания меня узнал принц Уэльский (впоследствии Эдуард VII) и любезно ко мне подошел. Когда мы оба были очень молоды, мы часто с ним встречались, бегали вместе на коньках на пруду в Таврическом дворце, где впоследствии до ее разгона большевиками находилась Государственная Дума[58]. Это место, на котором разыгралось столько революционных событий, было в течение долгого времени местом встречи двора с избранным петербургским обществом. В царствование Александра II и Александра III там происходили прекрасные торжества.

Впоследствии я встречала Эдуарда VII в Каннах, в особенности в доме графини Торби, супруги великого князя Михаила Михайловича, с которой он был очень дружен. Он пригласил меня на один из ближайших дней к себе в Ньюмаркет на завтрак и поручил меня к нему проводить графу Альберту фон Менсдорфу, тогдашнему австро-венгерскому послу. Я имела честь во время завтрака сидеть между Эдуардом VII и герцогом Йоркским (ныне Георгом V) и быть затем свидетельницей победы его лошади. Впоследствии Эдуард в память этой победы прислал мне брошь с бриллиантовым изображением его лошади, The Diamond Jubilee; брошь эту мне доставил герцог Аберкорн, присланный в Петербург с сообщением о восшествии на престол Эдуарда VII. Этот подарок сопровождало очень любезное письмо.

Благодаря любезности сэра Франка Ласцелла, принадлежавшего к моим друзьям, я была принята его сестрами — леди Эдвард Кавендиш, матерью теперешнего герцога Девонширского, и госпожой Темпль в одном из красивейших в Лондоне Ламбертском дворце. За этим обедом присутствовало много духовенства, и несколько лет спустя я имела удовольствие принимать у себя симпатичного Реверенда Андревса, с которым я тогда обедала, и быть его чичероне[59] во время его пребывания в Петербурге. Между прочим, я его повела в Народный дом[60], и я, так много видевшая в Лондоне, была тронута тем впечатлением, которое вызвал в нем Народный дом, состоявший из нескольких строений, в которых рабочие, крестьяне и солдаты могли найти за несколько копеек пищу и приют. Дом был окружен прекрасным садом. Огромный театр, в котором ставились феерии, драмы и оперы, был прекрасно обставлен. Ежедневно в Народном доме готовилось минимум 15 000 обедов. Кухни были огромные, отделенные от остальных комнат стеклянной стеной, так что каждый мог убедиться в чистоте приготовления блюд. Повара были все в чистых, белых одеждах. Женщины в кокошниках были прислужницами. Реверенд Андревс хотел описать в английских газетах это удивительно гуманное демократическое учреждение. Ах, и это все сметено революцией! И туда, где далее Шаляпин считал для себя за честь выступать в благотворительных концертах, где на подмостках появлялись наши великие артисты, большевики сумели внести нищету и голод.

Вспомнив одно маленькое происшествие, я должна снова коснуться Народного дома. Однажды, когда я привела туда французского посла Георга Луи, он был восхищен и выразил желание познакомиться с управляющим художественной частью. Это был Фигнер, один из величайших русских оперных певцов, бывший морской офицер. Убежденный монархист — он был братом революционерки Веры Фигнер, участвовавшей во многих покушениях на жизнь Александра II как член террористической партии. Она была сослана на пожизненное поселение. Я представила Фигнера послу. Посол его спросил, где он берет своих певцов. Фигнер говорил бегло по-французски, но выговор был у него плохой. Он хотел сказать: «Ils viennent tous de province» (они все из провинции).

— Как, Вы нашли их всех в Провансе? — спросил удивленно Георг Луи. «Да, Ваше сиятельство, я сам туда за ними ездил». Посланник выразил желание познакомиться с артистами, думая, что он встретится с соотечественниками. Но оказалось, что они никогда не были французами из Прованса и даже не умели говорить по-французски. Посла очень развеселило это недоразумение.

Основателем Народного дома был принц Ольденбургский, основавший также Институт экспериментальной медицины[61]. Благотворительность была традицией в семье Ольденбургских. Отец его, Петр, раздал большую часть своего огромного состояния на разные благотворительные учреждения и, между прочим, основал училище правоведения.

Старая герцогиня Девоншир часто приглашала меня к себе и посещала со мной политические собрания. Благодаря ей я принимала участие в одном большом колониальном банкете у герцога Девонширского и имела счастье слушать многих знаменитых английских ораторов, также и принца Уэльского, бывшего прирожденным оратором. Он мне сказал, что он свою первую речь произнес, будучи 12 лет от роду, во время распределения наград в военном училище. «Императрица запретила кому бы то ни было мне помогать, — сказал принц. — Я должен был самостоятельно составить мою речь. Целую ночь я провел без сна и чувствовал себя очень несчастливым. Когда первые приступы страха были побеждены, мое смущение исчезло навсегда, и с тех пор я всегда легко говорю. Главное — знать ясно то, что хочешь сказать, а это не со всеми бывает», — прибавил он, улыбаясь.

Филипп Станхоп, ныне лорд Вердал, и супруга его, урожденная графиня Канкрина, принимали меня тоже очень любезно, то в Лондоне в их прекрасном доме на Карлтон Гарденс, то в имении в их еще недостроенном дворце.

В одно из последних моих пребываний в Лондоне, когда граф Бенкендорф был там послом, провела я десять дней у великой княгини, супруги великого князя Константина, и у графини Торби в красивом поместье вблизи Ньюкастля. Я с благодарностью вспоминаю о ее радушном приеме. Я не намерена описывать Лондон и лондонское общество, так как я слишком мало с ним знакома. Я расскажу лишь об одном военном параде, который наблюдала из окна дома сэра Артура Никольсона, статс-секретаря Министерства иностранных дел. Этот смотр войск был великолепным зрелищем и, несмотря на то, что я была избалована картиной наших петербургских, а также и берлинских парадов, я была в восторге.

Несмотря на то что я мало пробыла в Англии, я успела заметить, какое впечатление на приезжих должны производить мощь и богатство этой страны. Мне стала понятной англомания, которую так часто порицают и которая у иностранцев походит на снобизм. Но все-таки трудно не податься влиянию англичан, их мощи, их старой своеобразной культуре. Когда я слышала, как они поют: «Боже Царицу храни»[62], мне хотелось запеть с ними «Боже, благослови Принца Уэльского!» за то, что он оказал мне столько внимания.