III. Революционная работа Дм… Богрова с 1907 по 1910 г

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III. Революционная работа Дм… Богрова

с 1907 по 1910 г

Никому из родных и даже друзей Дм. Богрова до самого последнего периода его жизни не было известно, насколько интенсивно он погрузился в революционное дело. Хотя ни для кого не были секретом крайние левые политические убеждения Дм. Богрова, однако, свое активное участие в пропаганде среди рабочих и в революционных выступлениях он умел скрывать с поразительной конспиративностью. Чтобы не возбуждать подозрений среди домашних, он сделал себе правило никогда не пропускать времени домашнего обеда, не уклоняться от исполнения определенных обязанностей по отношению к друзьям и знакомым семьи. Он избегал переодеваний, а когда, иной раз, сбрасывал студенческую тужурку и одевал черную фетровую шляпу вместо студенческой фуражки, то старался никем не замеченный выходить из дому.

Вообще, в отдельных разговорах со мною он возмущался полным отсутствием конспиративности в революционных организациях. Он жаловался на то, что члены партий страдают «недержанием речи», не стесняются показываться везде и всюду, на улице, в кинематографе, в публичных собраниях, даже когда готовят какое либо решительное выступление, и удивлялся, как при таких условиях удается вообще что либо скрыть от охранного отделения.

Для характеристики Дм. Богрова, как революционного деятеля, я позволю себе привести отзывы о нем двух его товарищей по работе.

«Восхищение его умом, стойкостью, тактичностью и находчивостью в опасных случаях было больше, чем недовольство его недостатками, свойственными всякому человеку.

Прежде всего Дмитрия характеризовали, как умелого и смелого боевика и хорошего, приковывающего внимание оратора.

Говорил он всегда мало и говорил всегда дело.

Он был из тех людей, у которых слова не расходятся с делом.

Деление труда в партийных выступлениях не было свойственно ему практически.

Глубоко и умело разбираясь в теоретических вопросах, он ловко владел и оружием.

Ни его образование, ни его социальное положение не выдавали его, как «барского сынка», занимающегося революцией «от скуки».

В обыденной жизни всегда прост и обходителен, он был душой рабочей среды и ловко с ними уживался, как с «равными».

Правда, замкнутость его натуры требовала от него частенько «быть в себе самом», но зато минуты «вдохновения» — были очаровательны. За свою недолгую жизнь ему неоднократно приходилось участвовать в террористических выступлениях, где он не выказывал страха, а проявлял такую же глубину ума и тактики, как в обычной организаторской работе…

Замечательно то, что в числе неудовольствий по адресу Дмитрия — против тех черт его характера, в каких я и многие другие находили одно из лучших достоинств человека вообще и революционера в особенности — указывалась замкнутость его натуры, свидетельствующая о богатстве внутреннего мира, и конспиративность, говорящая об опытности и серьезном отношении к делу» (Из письма товарища Дм. Богрова, привлеченного по делу Г. Сандомирского и др. цит. по А. Мушину, «Дмитрий Богров и убийство Столыпина», Париж, 1914 г., стр. 89.).

Другой близкий товарищ Дм. Богрова по революционной работе, Герман Сандомирский, пишет следующее:

«Наиболее ярким периодом моего знакомства и совместной работы с Дмитрием Богровым я считаю последние 2–3 месяца 1907 г. Познакомился я с ним летом того же года, как с членом Киевской группы анархистов-коммунистов. Но в первый период наши отношения были довольно формальные. У Дмитрия Богрова тогда было больше связей среди киевских рабочих, чем у меня. Он был чисто местным работником и его знали, как деятельного организатора и пропагандиста. Если мне не изменяет память, его пропагандистская работа имела место, главным образом, среди отдельных кружков арсенальных рабочих, в более широких размерах — среди булочников, каретников, сахарников (Демиевка). Я же до того времени работал в других центрах и в Киеве был сравнительно новичком. Как работник, Богров мне всегда чрезвычайно нравился. В нем, конечно, легко было наблюдать черты, присущие революционной интеллигенции того времени, но в нем поражала его неутомимая энергия, которая так отличалась от дилетантизма обычного российского интеллигента.

В противоположность другим студентам, работавшим в революционном движении, Богров вовсе не считал себя «спецом» по пропаганде или по составлению листовок. Он не уклонялся никогда и от других видов революционной деятельности: принимал участие в подготовке боевых предприятий, экспроприации и т. д., не уклонялся и от мелкой, повседневной организационной работы. Никто и никогда от Богрова не мог услышать весьма распространенных в тогдашней недисциплинированной интеллигентной среде ответов вроде: «Эта работа мне не подходит… Я к ней не подготовлен… Я предпочитал бы, товарищи, что-нибудь другое» и т. д.» (Г. Сандомирский. «К вопросу о Дмитрии Богрове. Каторга и ссылка» 1928 г., № 2 стр. 15, 16.)

«Еще в 1907 г. у меня зародилась мысль о совершении террористического акта в форме убийства кого либо из высших представителей правительства, каковая мысль являлась прямым последствием моих анархических убеждений», говорит Дм. Богров в своих показаниях следователю по особо важн. делам В. И. Фененко от 2-го сентября 1911 г. В показаниях от 1 — то сентября 1911 г. жандарм, полк. Иванову, Дм. Богров заявляет: «решив еще задолго до наступления августовских торжеств совершить покушение на жизнь министра внутренних дел Столыпина, я искал способ осуществить это намерение».

«Вернувшись в Киев (из Мюнхена — курсив мой), я в декабре 1906 г. примкнул через студенческий кружок к группе анархистов-коммунистов… Примкнул я к группе анархистов вследствие того, что считал правильной их теорию и желал подробнее познакомиться с их деятельностью». (Показание Дм. Богрова след. В. И. Фененко от 2-го сентября 1911 г.)

Эти показания Дм. Богрова следственным властям совершенно совпадают со сведениями, сообщаемыми нам его товарищами по анархической группе. Г. Сандомирский сообщает о разногласиях, возникших на Киевской городской конференции группы анархистов-коммунистов, состоявшейся в конце 1907 г., в которой Дм. Богров принимал деятельное участие.

На этой конференции Дм. Богров «возбудил недовольство той части конференции, состоявшей из боевиков, которой было поручено в конспиративном порядке обсудить ряд замышлявшихся террористических актов, именно тем, что предлагал организовать ряд покушений против высших военных и полицейских чинов Киева.

Среди нас было много горячих апологетов антибуржуазного террора, которые возмущались речами Богрова и заявляли, что с такой программой террористической деятельности ему следовало бы обратиться не к анархистам, а к боевой организации социалистов-революционеров. Эти товарищи подчеркивали, что Богров не предложил ни одного акта против местной буржуазии. Именно им Богров горячо возражал, доказывая, что анархизм хотя и не имеет ничего общего с парламентаризмом, ни с демократией, но должен возглавлять собою и политическую борьбу с самодержавием» (Г. Сандомирский. «К вопросу о Дм. Богрове, Каторга и Ссылка», 1826 г. № 2, стр. 19.). Насколько я лично припоминаю, речь шла тогда о покушении на командующего войсками Киевского Военного Округа, на начальника Охранного Отделения, о взрыве Киевского Охранного Отделения и Киевского Жандармского Управления, об освобождении заключенных, об организации побегов и проч.

В ноябре 1907 г., как было указано выше, у Дм. Богрова был произведен первый обыск. Обыск оказался безрезультатным, хотя был произведен с необычайной тщательностью и продолжался около 4-х часов в одной комнате. Арестован Дм. Богров не был, однако, за ним устанавливается столь настойчивое наблюдение, что он решает по совету товарищей на время уехать из Киева.

Возвратившись в Киев в конце февраля или начале марта 1908 г., он вновь принимается за революционную работу и помещает в газете «Анархист» № 3 корреспонденцию о развитии анархической работы в Киеве. В этой корреспонденции Дм. Богров между прочим пишет следующее:

«В настоящей заметке я намерен выяснить те принципы и основные положения, которым стремились следовать работавшие товарищи в Киеве, осветить внутренний процесс организации киевских анархистов-коммунистов, не останавливаясь на положении местной хроники движения, не перечисляя временные неуспехи и систематические неудачи, которые выпали на нашу долю.

«Практика революционной работы выдвинула целый ряд вопросов, требовавших немедленного разрешения. Среди них первое место занял вопрос об отношении к экспроприациям. Киев не представлял исключения из других южных городов. В нем также оперировали группы экспроприаторов, употреблявших деньги на личные нужды своих членов и прикрывавшиеся именем анархизма. Даже в среде более или менее идейной, из которой впоследствии вышли энергичные работники, развился чрезвычайно дух «компромисса».

«Совершавшие экспроприацию выговаривали на свои личные нужды известный процент с экспроприированных денег и т. д. Анархисты-коммунисты Киева категорически отвергли всякое содействие к улучшению материального положения товарищей путем денежных экспроприации на том основании, что такая экспроприация есть ничто иное, как переход денег от одного собственника к другому и что она не имеет никакого революционного значения.

«Все члены Киевской группы заранее отказываются от пользования экспроприированными деньгами на личные нужды, предназначая их исключительно в распоряжение группы для продолжения и расширения деятельности».

Далее в той же корреспонденции Дм. Богров останавливается на вопросе об отношении а. — к. к профессиональному движению, к отдельным террористическим актам и проч.

Настоящая корреспонденция приведена мною с той целью, чтобы доказать, что и в 1908 г. Дм. Богров стоит в центре революционной работы анархистов-коммунистов.

Киев к тому времени становится центром, штаб-квартирой, куда стекались анархисты отовсюду для получения явок, справок, денежных выдач и проч. Дм. Богров распоряжается деньгами, полученными Киевской группой в июле 1908 г. от борисоглебских максималистов за некоторые услуги, которые киевские анархисты-коммунисты оказали сидящим в Киевской тюрьме максималистам. Деньги эти, в сумме 1080 р. 50 к., расходовались на революционные нужды группы в течение времени до середины сентября 1908 г. и подробный отчет в этих деньгах был напечатан в «Бунтаре» № 4 за 1909 г. (А. Мушин, Дмитрий Богров и убийство Столыпина, стр. 112.)

10 сентября 1908 г. Дм. Богров был арестован, а на квартире его был произведен самый тщательный обыск. Обыск и в этот раз оказался безрезультатным. После освобождения, 25 сентября 1908 г. Дм. Богров показывал мне записки, на его счастье, не найденные при обыске. По его словам это были рецепты различных химических составов и взрывчатых веществ и обнаружение этих записок его несомненно погубило бы. Ныне я более склонен предполагать, что дело касалось не «рецептов взрывчатых веществ», а резолюций конференции анархистов, заключавших фамилии ряда лиц, и хранившихся по свидетельству Г. Сандомирского у Дм. Богрова.

Освобождение Дм. Богрова последовало после усиленных хлопот отца пред местной администрацией. Будучи на свободе Дм. Богров устанавливает, что слежка за ним продолжается. Он должен избегать встреч со своими товарищами, чтобы их не провалить, он старается не выходить из дому.

Одновременно с этим в Киевской Лукьяновской тюрьме возникают слухи о связи Дм. Богрова с охранным отделением, дошедшие и до него самого. По требованию Дм. Богрова в тюрьме состоялось совещание всех товарищей, работавших с Дм. Богровым, и это совещание вынесло резолюцию, совершенно оправдавшую его. Резолюция эта была переслана Дм. Богрову и резолюцию эту он впоследствии имел намерение напечатать в одном из анархистских органов в Париже. Товарищи убедили его этого не делать, так как считали это лишь раздуванием ничтожного дела.

В середине 1909 г. можно считать законченным период революционной работы Дм. Богрова, как члена Киевской группы анархистов-коммунистов. Как было указано выше, к этому времени. Дм. Богров принимается усиленно за занятия университетскими науками, держит экзамены в мае и сентябре того же года, а в феврале 1910 г. сдаст окончательные экзамены по юридическому факультету.

По окончании университета он уезжает в марте 1910 г. в. Петербург. К этому периоду относится и неоднократно повторявшееся им заявление о том, что он считает возможным совершение террористического акта исключительно индивидуально, без помощи с чьей либо стороны. «В таком деле никогда и никому нельзя довериться», говорил он в 1909 г. двоюродному брату, приезжавшему к нам погостить из Москвы. Одновременно они вели разговоры на тему о том, кто самый опасный и вредный человек в России, устранение которого было бы наиболее целесообразно. И в этих разговорах они неизменно возвращались к имени Столыпина…

Одновременно с этой революционной работой по группе анархистов-коммунистов, Дм. Богров, как это обнаружилось лишь после события 1-го сент. 1911 г., вел борьбу и на совершенно ином фронте. Из сопоставления показаний самого Дм. Богрова на предварительном следствии с показаниями начальника Киевского охранного отделения Кулябко можно с известной достоверностью предположить, что Дм. Богров впервые явился к Кулябко с предложением своих услуг в середине 1907 г.

По официальной справке Киевского Охранного Отделения о сотруднике «Аленском» (Дело Деп. Пол. 124 № 124в/1911 г.) значится следующее: «По отчетам Киевского Охранного Отделения в числе сотрудников сего отделения с февраля 1907 г. по март 1910 г. состоял по анархистам-коммунистам «Аленский» (условная кличка, данная Дм. Богрову). Получал 100 рублей в месяц». В своих показаниях следователю по особо важным делам Фененко от 2-го сентября 1911 г., Дм. Богров говорит следующее: «Когда я впервые явился в середине 1907 г. в охранное отделение, то начальник его, Кулябко, расспросил меня об имеющихся у меня сведениях и, убедившись, по-видимому, что таковые совпадают с его сведениями, Кулябко принял меня в число своих сотрудников и стал уплачивать мне 100–150 руб. в месяц… Всего работал я в охранном отделении около 2 1/2 лет».

Все исследователи дела Дм. Богрова, считают совершенно невыясненным, по каким причинам Дм. Богров решился завязать отношения с охранным отделением. Между тем вопрос этот разрешается чрезвычайно просто, если подойти к нему с точки зрения психологии самого Дм. Богрова. Вся короткая революционная жизнь и деятельность Дм. Богрова являет нам картину совершенно стройного, последовательного развития, закончившегося именно тем, что являлось целью его жизни.

Появление Дм. Богрова у начальника Киевского охранного отделения Кулябко в середине 1907-го года, совпадает, как мы видели, с самым разгаром его революционной работы, в качестве члена группы анархистов-коммунистов. Воодушевленный идеологией этого учения, недавно вернувшись из заграницы, где больше не в силах был усидеть «без дела», бросившись с головой в самую гущу революционной работы и принимая в ней самое активное участие во всех направлениях, Дм. Богров одновременно со всем этим направляется… на службу в охранное отделение! Разве уже априори не ясно, что поступок этот является ничем иным, как шахматным ходом и одним из путей, избранным им, наряду с целым рядом других, для достижения все тех же революционных целей!

Вспомним приведенные выше принципы «анархического манифеста», в котором объявляется, что «всякие средства», допустимы для достижения поставленной себе революционной цели, и мы поймем, что Дм. Богрова, тогда 20-ти летнего юношу и фанатика анархической идеи, не могли остановить никакие «революционно-этические» соображения от того шага, который он признал полезным для осуществления своих анархических целей.

Не могли его также остановить и соображения «партийной дисциплины», так как революционная организация, к которой принадлежал Дм. Богров, не являлась «партией» в смысле объединения, подчиняющего своих членов определенным правилам революционного поведения и предъявляющего к ним установленные требования дисциплины или тактики.

Дм. Богров был членом свободного революционного объединения, группы анархистов-коммунистов, принципиально чуждого всякой «принудительной» регламентации поведения. Учение анархистов предоставляет каждому члену организации по свободному усмотрению определить линию своего поведения и только руководствуясь своей собственной совестью избирать пути для осуществления своих революционных целей.

Дм. Богров избрал в качестве одного из таких путей — использование охранного отделения для совершения террористического акта, и, как мы знаем, именно этот путь, а не какой либо иной, дал ему возможность достигнуть того, что являлось целью его жизни и революционной работы.

Я утверждаю, что для того, чтобы понять поступок Дм. Богрова, а также для того, чтобы понять и оценить его личность, исследователи дела должны отречься как от точки зрения «буржуазной морали», так и от «партийной революционной этики», а должны стать единственно на почву психологии анархизма. Тогда эта часть «загадки Богрова» получит простое и убедительные объяснение.

Труднее было бы доказать вышеприведенные утверждения, если бы наряду с идейными мотивами можно было бы, хотя бы с некоторой вероятностью, предположить существование каких либо иных, своекорыстных, побуждений, заставивших Дм. Богрова направиться в Киевское охранное отделение. Однако, наличность подобных побуждений довольно единодушно отвергнется всеми исследователями.

Действительно, звание «агента охранного отделения» далеко не почетное, а служба его отнюдь не спокойная и безопасная. Нельзя не признать, что даже для самого беспринципного человека буржуазного класса требовалась бы большая доля решимости, если не сказать отчаяния, для того, чтобы избрать такую «карьеру». Несомненно, что молодой человек из богатой семьи, вращающийся в лучших интеллигентских кругах общества, и, притом, проникнутый резко революционным настроением, мог бы завести сношения с охранным отделением, лишь под давлением каких либо особенно тяжелых, роковых обстоятельств. И при этих условиях поступок его не мог бы быть оправдан, но, во всяком случае, он был бы объясним.

Таких обстоятельств в жизни Дм. Богрова никогда не было, и даже сам Кулябко, заинтересованный в том, чтобы дать правдоподобное объяснение для поступления Дм. Богрова к нему на службу, не приводит никаких данных этого рода.

Как мы видим, материальные соображения не могли играть решительно никакой роли в данном случае, так как Дм. Богров не только не испытывал никогда никакой нужды, но, наоборот, всегда имел излишек денег в своем распоряжении. Как я уже указывал выше, отец не жалел для него никаких средств, что видно из значительных расходов, которые производились на его образование и путешествия заграницу, и, конечно, Дм. Богров не услышал бы отказа, если бы ему, по каким либо соображениям, нужно было получить от отца лишнюю сумму денег. В показании от 2-го сентября 1911 г. следователю Фененко Дм. Богров, между прочим, говорит следующее: «я лично всегда жил безбедно, и отец давал мне достаточные средства для существования, никогда не стесняя меня в денежных выдачах».

Каким же образом при таких условиях Кулябко мог соблазнить Дм. Богрова жалованием в 100 рублей в месяц (ср. приведенную выше справку из дела Департамента полиции)? Здесь же приходится указать и на то, что отец в виду частых поездок заграницу поручал Дм. Богрову управление своим домом, на время своего отсутствия. Таким образом в распоряжении Дм. Богрова часто бывали крупные суммы, поступавшей квартирной платы (около 3.000 руб. в месяц).

Если, таким образом, материальный мотив совершенно отпадает, то напрашивается вопрос, не было ли в жизни Дм. Богрова такого момента, когда Кулябко мог оказать на него давление и заставить путем принуждения стать секретным сотрудником?

Таким моментом мог быть только арест Дм. Богрова и угроза тяжкого наказания за принадлежность к группе анархистов-коммунистов. Однако, и это предположение отпадает.

Дм. Богров был арестован лишь один раз, а именно 10-го сентября 1908 г., т. е. тогда, когда по сведениям Департамента полиции он уже давно числился сотрудником. Обыск, произведенный у Дм. Богрова в 1907 г. арестом его не сопровождался.

Следовательно и этого своекорыстного мотива — стремления к смягчению своей участи или освобождению из под ареста у Дм. Богрова быть не могло.

Наконец, необходимо остановится на том объяснении, которое официально дает сам Дм. Богров этому своему поступку. В том же показании от 2-го сентября 1911 г. Дм. Богров говорит следующее:

«Примкнул я к группе анархистов вследствие того, что считал правильной их теорию и желал подробнее познакомиться с их деятельностью. Однако, вскоре, в середине 1907 г. я разочаровался в деятельности этих лиц, ибо пришел к заключению, что все они преследуют главным образом чисто разбойничьи цели. Поэтому я, оставаясь для видимости в партии, решил сообщить Киевскому охранному отделению о деятельности членов ее. Решимость эта была вызвана еще тем обстоятельством, что я хотел получить некоторый излишек денег. Для чего мне был нужен этот излишек — я объяснять не желаю».

Явная несообразность этого объяснения и противоречие с остальными частями того же показания, а также с установленными фактами, бросаются в глаза. О невозможности материального мотива я уже говорил, да и притом, как мы видели, сам Дм. Богров показал раньше, что отец его никогда не стеснял в денежных выдачах. Это, очевидно и заставило судебного следователя Фененко задать ему вопрос, для чего ему нужен был «излишек денег», на каковой вопрос Дм. Богров не нашелся, что ответить, а потому не пожелал дать объяснения.

Что касается указываемого им главного мотива для своего поступления в число сотрудников охранного отделения, а именно разочарования в деятельности анархистов, то неужели это объяснение может кому-нибудь показаться правдоподобным?

Такое «разочарование» могло быть основанием для того, чтобы немедленно выступить из группы и прекратить сношения с прежними товарищами; быть может оно могло его заставить задуматься о сущности анархического учения и привести к отказу от него; или, наконец, «разочарование» это могло заставить его начать борьбу за создание новой группы «чистого» анархизма. Но каким образом такое «разочарование» могло побудить Дм. Богрова поступить в охранное отделение — это совершенно не понятно: ведь, никогда он не стал бы интересоваться борьбой с разбойничьими или преступными элементами, как таковыми, если даже и допустить, что, ему пришлось с ними столкнуться в группе товарищей анархистов!

Из предыдущего фактического материала мы видим совершенно обратное. Дм. Богров продолжает в 1907 г. принимать самое активное участие в работе киевской группы анархистов-коммунистов и при его участии на конференциях 1907–1908 г. выносятся серьезные резолюции, приведенные выше, свидетельствующие об успехах внутренней организации группы и о проведении ряда принципиальных положений по вопросу о тактике группы.

Далее, в том же показании от 2-го сентября Дм. Богров заявляет совершенно определенно: «еще в 1907 г. у меня зародилась мысль о совершении террористического акта в форме убийства кого либо из высших представителей правительства, какова мысль являлась прямым последствием моих анархических убеждений».

Таким образом ни о каком «разочаровании» Дм. Богрова в учении анархизма не могло быть и речи.

Поэтому, когда в дальнейшем своем показании Дм. Богров говорит; «вскоре по приезде в Петербург, в июле 1910 г., я решил сообщить Петербургскому охранному отделению или Департаменту полиции вымышленные сведения для того, чтобы в революционных целях вступить в тесные сношения с этими учреждениями и детально ознакомиться с их деятельностью», судебный следователь Фененко задает ему вполне логичный вопрос: почему же после службы в Киевском охранном отделении у него явилось вновь стремление служить революционным целям.

На этот вопрос Дм. Богров, видимо растерявшись, не пожелал ответить, а вместо этого вновь повторяет; «по прибытии в Петербург, я снова сделался революционером, но ни к какой организации не примкнул. На вопрос о том, почему я через такой промежуток времени из сотрудников охранного отделения снова сделался революционером, я отвечать отказываюсь».

На справедливое замечание суд. след. Фененко, что это ведь не логично. Дм. Богров заявляет: «может быть по вашему это нелогично, но у меня своя логика».

Вот каковы «нелогичные», а вернее, противоречивые и заведомо ложные показания самого Богрова о мотивах, побудивших его вступить в связь с охранным отделением.

Мне придется дальше еще вернуться к оценке показаний Дм. Богрова во всей их совокупности. Лицам, причастным к юриспруденции, хорошо известно, что к показаниям подсудимого, в каком бы смысле таковые ни давались, должно относиться гораздо более критически и осторожно, чем к показаниям любого свидетеля. И если это верно для обстановки обычного уголовного дела, то еще во много раз вернее в обстановке того сложного политического процесса, который имел место в данном случае.

Для вступления Дм. Богрова в число сотрудников Киевского охранного отделения в 1907 г. есть и может быть лишь одно объяснение, а именно то же самое, какое им самим дано для объяснения своего появления в Петербургском охранном отделении в 1910 г., а впоследствии вновь в Киевском охранном отделении в 1911 г.: решение использовать охранное отделение для достижения своих революционных целей и, в частности, для совершения террористического акта, задуманного еще в 1907 г. И поэтому то Дм. Богров, совершенно прекратив свою подпольную революционную работу по группе анархистов в 1909 г., тем не менее продолжает поддерживать связь с Киевским охранным отделением, твердо решив еще раз прибегнуть к его помощи в революционном деле.

Б. Струмилло приводит выдержку из дела Департамента полиции от 1911 г. № 124-а т. 1, перепечатанную также и в статье Е. Лазарева, в которой приводятся сведения, сообщенные Дм. Богровым за 1909 г. и 1910 г. об анархистах, социалистах-революционерах и социал-демократах Киевскому охранному отделению. (Б. Струмилло. Красная Летопись 1923 г. № 9 стр. 182.)

Именно, по поводу цитированных Струмилло «сведений» об анархистах, социалистах-революционерах и социал-демократах, будто бы сообщенных Дм. Богровым Киевскому охранному отделению и служащих главным основанием отрицательных выводов Струмилло о личности Дм. Богрова — в том же деле Департамента полиции за 1911 г. № 124-в, имеются два других весьма важных документа: «справка о сотруднике Киевского охранного отделения Аленском и «справка по сведениям сотрудника Аленского (Богрова)». Эти документы, странным образом, Струмилло совершенно обходит молчанием, хотя именно они имеют решающее значение в оценке деятельности Дм. Богрова в киевском охранном отделении. В них доподлинно значится следующее:

Справка о сотруднике Киевского охранного отделения Аленском:

«Из обозрения сводок агентурных сведений, поступавших из Киевского охранного отделения усматривается, что сколько-нибудь серьезных сведений «Аленский» по анархистам-коммунистам не давал (курсив мой)… По докладу начальника С. — Петербургского охранного отделения полковника фон-Коттена, в июле прошлого года (1910 — прим. мое) «Аленский» был рекомендован ему подполковником Кулябко. «Аленский» сразу не внушил доверия полковнику фон-Коттену и, так как он никаких сведений не давал, то в декабре 1910 г. названный штаб-офицер прекратил сношения с «Аленским», выдав ему содержание за январь. После сего «Аленский» уехал за границу, на юг Франции, откуда в январе сего года обратился к полковнику фон-Коттену с просьбой о материальной поддержке в виду переживаемого тяжелого положения. Полковник фон-Коттен деньги по указанному адресу «Аленскому» отправил, но таковые были возвращены за невостребованием (курсив мой).

Что касается второй «справки» — по сведениям сотрудника «Аленского», то, в виду значительного интереса, который представляет эта справка, освещающая значение тех сведений, которые были сообщены Дм. Богровым Киевскому охранному отделению и которые цитируются Струмилло, как неопровержимое доказательство его провокации. — я привожу эту справку целиком.

Д. Д. П. 124-в/1911 г. З.

СПРАВКА

по сведениям сотрудника «Аленского».

Стр. 2-я.

Верцинский, Сигизмунд. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 25 Июля 1909 года в Департамент полиции не поступало.

Стр. 2-я.

Берлин, Александр Абрамов, студент Цюрихского Университета. Тоже.

Стр. 2-11-я.

О лицах, проходивших по делу Мержеевской, составлена справка 7-м Делопроизводством.

Стр. 12-я.

Божок, Григорий, сапожник, Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 31 Декабря 1908 года в Департамент Полиции не поступало,

Стр. 13-я.

Грузенберг, Иосиф Яковлев, мещанин гор. Нежина. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 4 Января 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 13-я.

M и л я е в, Александр Петров. Тоже.

Стр. 13-я.

Х о р о л ь, Энта-Малка Лейбова, ученица музыкального училища. По донесению Начальника Киевского Охранного отделения от 23 Мая 1909 года за № 1760 Энта Хороль по агентурным соображениям арестована быть не могла.

Стр. 14-я.

П р о с о в, Афанасий, студент-медик Университета. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 5 Марта 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 14-я.

Книжник, Израиль Самуилов, анархист «Ветров» 22 Марта 1909 года Израиль Книжник был задержан в гор. С.-Петербурге, где он проживал по документу на имя дантиста Бориса Яковлева Розенблюма, но арест его произведен был тогда по телеграмме из Парижа о выезде анархиста «Ветрова» в С. — Петербург. Начальнику Киевского Охранного Отделения в виду вышеупомянутой телеграммы было в Марте того же года телеграфировано о выезде анархиста «Ветрова» с просьбой в случае прибытия арестовать. В ответ на это надворный советник Кулябко телеграфировал, что «Ветров» живет по паспорту на имя Розенблюма, выданному в Красноярске пятнадцатого Ноября 1906 года, так как эти сведения известны лишь двум лицам, прошу распоряжения об очень осторожном использовании их.

Стр. 15-я.

Горницкий, Владимир Иосифов. Сведений об аресте, обыске, вообще о привлечении к переписке или дознанию с 3 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 15-я.

Сальный, Емельян Емельянов, крестьянин. Был привлечен 17 Апреля 1909 года (т. е. еще до поступления о нем сведений от «Аленского» от 3 мая 1909 г. — Прим. мое) при Киевском Губернском Жандармском Управлении к переписке по охране по партии социалистов-революционеров, содержался под стражей в Киевской тюрьме. Затем 21 Августа того же года и при том же Управлении был привлечен к дознанию по обвинению по ст. 102 Угол. Улож. По обыску обнаружено: 1) металлическая печать с оттиском «Киевская группа анархистов-индивидуалистов, боевой отряд» и 2) 3 револьвера и два чистых паспортных бланка.

Стр. 15-я.

Макаренко, Лука Гаврилов, крестьянин, 39 лет, сапожник. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 3 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 16-я.

Тихомиров, Федор. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 20 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 17-я.

Вязов, Анатолий Николаев. 16 Мая 1909 года Вязов был привлечен при Киевском Губернском Жандармском Управлении к переписке по охране: «О вредной в политическом отношении деятельности именующегося Анатолием Вязовым и друг.». Основанием к возбуждению переписки послужило то обстоятельство, что 8 Мая того же года по обыску у него обнаружена переписка со штемпелями «Киевская группа анархистов-коммунистов» (т. е. еще до поступления о нем сведений от «Аленского» от 20 Мая 1909 г. Прим. мое).

Стр. 17-я.

И п а т о в, Евстафий Михайлов, мещанин, мастеровой. Начальник Киевского Охранного Отделения 7 Июля 1910 года за № 3495 уведомил, что Евстафий Ипатов 22-го июля 1909 года был арестован австро-венгерскими властями и при нем было обнаружено 37 связок анархистских брошюр и 15 револьверов. Из отношений Начальника Киевского Губернского Жандармского Управления от 4 Января 1911 года за № 1309 усматривается, что Ипатов, задержанный 24 Декабря 1910 года в гор. Каменце, препровожден был в распоряжение Начальника Московского Охранного отделения для передачи его судебным властям Московского Окружного Суда (донесение Начальника Подольского Губернского Жандармского Управления 4-го Января 1911 года за № 110). В Москве Ипатов был привлечен к дознанию по партии анархистов-коммунистов, но по сведениям Московским, а не Киевским.

Стр. 17-я.

Черняк, Фрида Аронова. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 26 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 18-я.

Терновец, Ксения Антонова, крестьянка. Из сообщения Киевского Губернатора от 18 Июля 1908 года за № 1962 усматривается, что при ликвидации в гор. Киеве 15 и 16 Декабря 1907 года (т. е. еще до поступления о ней сведений от «Аленского» от 30 июня 1909 г. — Прим. мое) членов Киевской группы анархистов-коммунистов была арестована в числе других лиц и Терновец, но по суду (18 и 19 Декабря 1909 года) Терновец, оправдана.

Стр. 19-я.

Коган, Рися Орликова, мещанка. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 26 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 19-я.

И п а т о в, Григорий Михайлов, мещанин. В 1910 году привлекался в Москве к дознанию по партии анархистов-коммунистов, но по сведениям Московским, а не Киевским.

Стр. 20-я.

Базаркин, Степан Алексеев, бывший бухгалтер Лодзинского Казначейства, мещанин. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 8 Июля 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 20-я.

Черный, Рафаил Гомшеев, мещанин. 25 Ноября 1908 года привлекался к дознанию при Киевском Губернском Управлении по делу об исследовании его политической неблагонадежности. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию после 8 Июля 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 21-я.

Баглеева, Мария Павлова. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 25 Июля 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 23-я.

Гринберг, Аврум-Ицко Осипов, мещанин 19 лет. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 26 Мая 1909 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 26-я.

Михайловская, Мария Юлиановна, жена присяжного поверенного. Сведений об аресте, обыске и вообще о привлечении к переписке или дознанию с 20 Января 1910 года в Департамент Полиции не поступало.

Стр. 27-я.

Фалькнер, Ева-Натанова-Нусимова, акушерка. О Фалькнер возбуждено дознание при Киевском Губернском Жандармском Управлении 15 Мая 1910 года. Мера пресечения — арест. По обыску у нее обнаружено 285 свежеотпечатанных воззваний Киевской инициативной группы социалистов-революционеров, гектографская масса и записка «программа максимум с. д. и с. р.». (Подробные сведения о ней сообщались другими сотрудниками).

Стр. 28-я.

Кулишер, Яков Моисеев, студент Коммерческого Института. 3 Апреля 1910 года привлечен при Киевском Губернском Жандармском Управлении к переписке по охране, по делу о вредной в политическом отношении деятельности Евы Нусимовой Фалькнер. Первоначальная мера пресечения — арест. (Подробные сведения о нем. сообщались другими сотрудниками).

Стр. 31-я.

Х а р и т о, Николай Иванов, студент Университета Св. Владимира, юридического факультета. Харито был привлечен 24 Декабря 1910 года, (по сведениям других сотрудников), к переписке по охране по делу о «Коалиционном Совете» при Киевском Жандармском Управлении.

В настоящей справке обращает на себя внимание то обстоятельство, что о некоторых лицах (Сальный, Вязов, Терновец) «Аленским» сообщались сведения уже после их ареста, что дает основание предполагать, что результатам обысков присваивалось значение агентурных сведений.

Это обстоятельство уже обратило на себя внимание лиц, ревизовавших Киевское Охранное Отделение в 1908 году, по каковому поводу надворному советнику (ныне полковнику) Кулябко были даны соответствующие указания в предложении Департамента Полиции от 8 Марта 1908 года за № 126630, в котором дословно сказано следующее:

«Кроме приведенных недочетов в деятельности Киевского Охранного Отделения замечается явное стремление, вопреки § 42 Инструкции, присваивать результатам обысков значение агентурных сведений. Так например в Июле 1907 года по обыску у Чемериса были обнаружены гектографы и паспорт Золотова; основываясь на этих данных, Охранное Отделение в отношении Чемериса высказало, что у него на квартире по агентурным указаниям проживал Золотов, печатавший на гектографе прокламации; между тем свидетельскими показаниями было установлено, что Золотев никогда в этой квартире не жил, а впоследствии документально выяснилось, что он умер уже в Ноябре 1906 года».

Вот какова официальная оценка Департамента Полиции тех «сведений», которые были даны Дм. Богровым Киевскому Охранному отделению.

Оказывается, что ни одно из лиц, названных им охранному отделению не пострадало по его вине, так как лица эти либо вообще не подвергались аресту, обыску или привлечению к дознанию, следствию и суду, либо уже были привлечены к ответственности перед тем, как о них упоминал Дм. Богров, или были уже известны охранному отделению по сведениям, поступившим от других сотрудников, а также в результате ранее произведенных у них обысков.

И такой важный документ, совершенно опровергающий значение справки Киевского охранного отделения о деятельности Дм. Богрова, остается Струмилло неизвестным, и ни он, ни позднейшие исследователи о нем ни слова не упоминают!

Если мы далее обратимся к делу ревизии сенатора Трусевича и его же производству «о преследовании должностных лиц при охране его Высоч. Пребыв, в Киеве в 1911 г.», то найдем здесь eщe более подробный материал для характеристики тех «сведений», которые были сообщены Дм. Богровым Киевскому охранному отделению. К сожалению, в этом отношении я лишен возможности цитировать те материалы, на которые ссылаюсь, так как имевшиеся в моем распоряжении копии должен был передать при выезде заграницу Начальнику Проскуровского Особого Отдела.

Поэтому я восстановляю по памяти то заключение, к которому пришел сенатор Трусевич в результате тщательного обследования дела Дм. Богрова, в связи с расследованием дел Киевского охранного отделения.

Заключение это по смыслу своему таково:

«Рассмотрение характера сотрудничества Дм. Богрова в Киевском охранном отделении и сообщенных им «сведений» приводит к тому заключению, что сведения эти в большинстве случаев носили совершенно безразличный характер и никак не могли оправдать того доверия, которое Кулябко и остальные чины, которым была поручена охрана пребывания государя в Киеве, проявили в отношении Дм. Богрова.

Единственное дело, по которому сведения Дм. Богрова быть может имеют известное значение, это дело Мержеевской. (По сведениям Струмилло «выданная Богровым и арестованная 11-го октября 1909 г. в Киеве Мержеевская пробыла в заключении, подверглась исследованию психических способностей и, хотя дело о «покушении на жизнь государя в 1909 г.» было прекращено за недостатком улик, Мержеевская 28-го ноября 1911 г. по постановлению особого совещания была выслана в Якутскую область на 5 лет». (Красная Летопись 1923 г. № 9 стр. 183). — Таким образом оказывается, что от «выдачи» Дм. Богровым и Мержеевская не пострадала в 1909 г.! И в этом случае «сведения», сообщенные Дм. Богровым, не вызвали решительно никаких серьезных последствий. Нет сомнения, что это великолепно предвидел в данном случае, как и в остальных, Дм. Богров, так как Мержеевская, бывшая общей знакомой семьи Трахтенберг в Киеве, была всем известна, как человек умственно ненормальный и невменяемый, в виду чего ей никакого наказания не могло угрожать. Кроме того, Мержеевская отличалась таким легкомыслием н болтливостью, что сообщенные Дм. Богровым сведения о покушении на жизнь государя разглашались ею самой между всеми знакомыми и несомненно уже давно являлись достоянием Киевского охранного отделения. Между прочим, очень характерно, что согласно этим «сведениям» Мержеевская, отправлявшаяся в Крым для того, чтобы в условленный день и час бросить в государя бомбу, не совершила этого террористического акта, так как… «опоздала в Варшаве на поезд». Неужели такой случай возможен с серьезным террористом?

Что же касается того, что Мержеевская 28-го ноября 1911 года была выслана в Якутскую область, то это, ведь, случилось уже после смерти Дм. Богрова. Неужели же и после смерти продолжали поступать от Дм. Богрова «сведения» в охранные отделения?!)

Имеется полное основание утверждать, что Дм. Богров, известный Киевскому охранному отделению, как революционер-анархист, водил Кулябко за нос и использовал охранное отделение для достижения своих революционных целей».

На основании изложенного сен. Трусевич и пришел к заключению о том, что лица, руководившие охраной государя, а именно ген. Курлов, полк. Спиридович, статск. сов. Веригин и подполк. Кулябко виновны в преступной небрежности по службе, превышении и бездействии власти, и подлежат привлечению к законной ответственности за эти преступления.

Ввиду всех этих соображений, которые по моему глубочайшему убеждению найдут со временем ряд новых подтверждений при тщательном изучении всех материалов по делу Дм. Богрова, я и прихожу к тому выводу, что связь, установленная Дм. Богровым с охранными отделениями, сперва с Киевским (с 1907 по 1910 г.), затем с Петербургским (в 1910) и, наконец, снова с Киевским (в 1911 г.) являлась лишь продолжением его анархической революционной работы. Дм. Богров сообщал охранному отделению безразличные или заведомо ложные сведения, имея в виду в надлежащий момент использовать свою связь с ним в революционных целях. До настоящего времени остается недоказанным, чтобы Дм. Богров кого либо из революционеров, будь то его товарищи по группе анархистов, или члены других партий, выдал и причинил кому либо из них какой либо вред.

В противовес умозаключениям Струмилло, сделанным, как мы видели, на основании тенденциозно подобранного материала, интересно привести суждения по этому поводу ближайших товарищей Дм. Богрова, основанные на наблюдении действительных фактов из общей их анархической работы.

Г. Сандомирский приводит целый ряд доказательств того, что наиболее серьезные документы и сведения по группе анархистов, вверенные Дм. Богрову, оставались всегда неизвестными для охранного отделения. Так, Сандомирский сообщает следующее:

«Надо отметить, что у Богрова после нашего ареста (да и не у него одного а и у его родственников) был произведен немедленный обыск (это было в 1907 г. — прим. мое). Если бы написанные мною резолюции провалились на этом обыске, данное обстоятельство никаких особых подозрений против Богрова возбудить не могло. А между тем, эти резолюции в руках жандармов явились бы богатейшим обвинительным материалом против нас всех. Жандармам не пришлось бы 14 месяцев напрягать свои умственные способности для того, чтобы доказать нашу принадлежность к группе. Однако, и до суда, и на суде эти резолюции не фигурировали». (Г. Сандомирский. К вопросу о Дм. Богрове, Каторга и Ссылка, Москва 1926 г. № 2, стр. 18.).

Далее, Г. Сандомирский указывает, что «в течение года жандармерия не могла установить личности Дубинского, хотя биография его доподлинно была известна Богрову (пришлось для опознания привезти из Одессы отца Дубинского), как, кажется, и длинная революционная биография Будянской, которая получила по нашему процессу всего 8 месяцев крепости… У Богрова было вполне достаточно материала для того, чтобы всем без исключения дали каторгу… Между тем по моему процессу получили каторгу четверо: бежавший каторжанин, ссыльный и двое нелегальных… Чем объяснить это?» (Г. Сандомирский. К вопросу о Дм. Богрове: Каторга и Ссылка, Москва, 1920 г. № 2, стр. 24.).

«Попросту говоря — кого именно выдал Богров для того, чтобы заслужить доверие Киевской и Питерской охранки? Все, что приводилось до сих пор обвинителями Богрова не может считаться удовлетворительным ответом. Никаких веских фактов, свидетельствующих о результатах его предательской деятельности, до сих пор не приведено… С другой стороны, нельзя отрицать, что Богров находился в связи с охранным отделением и, может быть, даже длительно, без чего не мог стать там «своим человеком», получающим билеты на торжественные спектакли. Получается, таким образом, какая то непонятная и невстречавшаяся до сих пор в истории революционного движения фигура провокатора… без провокации (Там же, стр. 26.).

Я преднамеренно привел подробную выдержку из статьи Г. Сандомирского появившейся в 1926 г., следовательно, когда «материалы» Струмилло и статьи других обвинителей Дм. Богрова были хорошо известны. Столь же категорическими защитниками Дм. Богрова являются и другие его товарищи по революционной работе — А. Мушин, Ив. Книжник, И. Гросман. Последний в своих воспоминаниях о Богрове, помещенных в советском журнале «Былое» за 1924 г. № 26, сообщает следующее: