Смерть — это непроверенный слух
Смерть — это непроверенный слух
В 1963 году я сделал свои первые шаги в мире кино, разгрузив полтонны угля в подвал одной из югославских фильмотек.
Для обогрева храма кинематографического искусства было приготовлено две с половиной тонны угля. Паша, Ньего, Труман и я вместе выполнили эту работу. Несмотря на то что Паша был самым сильным, он работал меньше всех, что не помешало ему забрать самую большую долю нашего общего заработка. Удивившись, я спросил своего отца, как такое возможно.
— Закон природы, сынок, — объяснил он. — Крупная рыба поедает мелкую рыбешку. Это называют дарвинизмом.
Получив деньги, Паша, Труман и Ньего отправились играть в покер, а я остался в фильмотеке, чтобы посмотреть фильм Жана Виго «Аталанта». Поскольку я сидел на самом краю первого ряда, домой я вернулся с сильнейшей болью в шее.
— Что с тобой? — забеспокоилась мать.
А я думал о Мишеле Симоне, который на корабле показывал главной героине фото обнаженной женщины со словами:
— Это я в детстве!
В том же году мой отец купил в кредит телевизор «Philips». Это приобретение стало настоящим прорывом в общественной жизни обитателей дома номер 16Д по улице Ябушицы Авдо. Тем же вечером в новостях мы увидели кадры убийства Джона Фицджералда Кеннеди.
— Ужас! Такой красивый мужчина! — воскликнула моя мать.
Реакция отца была более сдержанной:
— Все они друг друга стоят. Нет ни одного американского президента, который не развязал бы войну.
— Он-то как раз и не развязал! — возразила мать, встав на защиту Кеннеди.
— Потому что не успел. Говорю тебе, женщина, они все одинаковые.
Соседи, собравшиеся у нас, молча пялились в экран. Сложно было понять, что их больше впечатлило: новость о покушении или то, что они впервые смотрели телевизор.
— Господи, Мурат, есть в тебе хоть что-нибудь, не связанное с политикой? — взорвалась моя мать.
— Во мне — есть, а вот в них — нет!
Отец не любил телевидение.
— Конечно, хорошо вовремя узнавать новости, но каждый вечер впускать к себе непрошеных гостей — это уже слишком…
Разумеется, он имел в виду дикторов и прочих журналистов, которых называл башковитыми. Мне казалось странным, что мой отец злится на гостей, поскольку он всегда любил компанию. Впоследствии я понял, что телепередачи стали для него удобным предлогом, чтобы вспылить, вырваться из дому и закончить вечер где-нибудь в кафе.
* * *
Квартал Горица расположен на холме, возвышающемся над Сараевом. Здесь живут в основном цыгане, которых в городе называют индейцами или черными. С высоты горы Требевич кажется, что Горица лежит на земле. С улицы Тито ее не видно вообще. Если смотреть с Центрального вокзала, создается ощущение, что она парит в воздухе. На этот вокзал мы с Ньего и Пашей ходили курить. Мы дожидались момента, когда поезд трогался с места, и стопкой газет шлепали по голове печальных пассажиров, которые высовывались из окон для последнего прощания со своими родственниками и друзьями. Раздавался забавный звук, и их настроение тут же менялось. Родственники и друзья не могли нас поймать, потому что мы были быстрыми как молния. Пока поезд набирал ход, мы с ближайшего холма со смехом показывали им поднятый вверх средний палец руки. Еще смешнее было рассказывать все это остальным приятелям возле старой бакалеи.
* * *
Что касается меня, в Горице я не нуждался ни в чем. Лишь в первый год я сожалел, что там не было игровой площадки рядом с мостом Гаврило Принципа. Мне нравилось находиться на том самом месте, откуда Таврило выстрелил в австрийского эрцгерцога, — как раз за комнатушкой на улице Войводы Степы, где я родился. Позже я отдалился от Таврило Принципа, чтобы взобраться на вершину Горицы, которую называют Черной горой. Оттуда город виден как на ладони. От места, где стрелял Таврило — которое взрослые прозвали «могилой старика», — до ограды военного госпиталя я насчитал три тысячи тридцать шагов. С другой стороны, от вилл генералов до улицы Дюро Дьяковича, где ездили автобусы и роскошные автомобили, шагов было пять тысяч пятьсот шестьдесят.
* * *
Я всегда останавливался на последней ступеньке улицы Клюцка, поскольку осознавал, что нахожусь на границе, где заканчиваются пригороды и начинается город. Я был похож на каменную статую, нависавшую над вкладчиками с фасада Народного банка. Я с опаской смотрел на город, не осмеливаясь перейти на другую сторону. И вовсе не потому, что боялся нарушить наказ моей матери: «Ты не должен туда ходить, это опасно для жизни. Ты попадешь под машину».
Я не испытывал страха перед смертью, поскольку не знал, что происходит, когда люди умирают. Но какая-то сила удерживала меня по эту сторону границы. Если кто-то из города приходил к нам в гости и называл меня цыганом, я не считал это оскорблением. Все в центре города боялись цыган. Большинство живущих в центре не понимали, почему жители Горицы болеют за футбольный клуб «Сараево». Так называемые индейцы, по логике вещей, должны были поддерживать футбольный клуб «Железникар», расположенный в их квартале.
* * *
Квартал Торица плавно спускался к городу со своими домами, которые выглядели так, словно их разбросали сверху с самолета. С Черной горы взгляд скользил по крышам, тянущимся в сторону города. Там жили бедные люди и горожане, по-прежнему считающие себя крестьянами. Лишь в одной части квартала — где как раз располагался наш дом — жили офицеры JNA[19] и служащие.
* * *
С наступлением темноты, когда я торопился домой, из-за изгороди доносилась громкая музыка и совершенно непонятные фразы:
— Мама, достань мне сигареты из холодильника!
Или:
— Брось мне зажигалку из водонагревателя!
Так жители Горицы пытались через забор донести до сведения своих соседей, что уровень их жизни улучшился, несмотря на нищенскую зарплату. Они работали сверхурочно или возделывали клочок земли за пределами города, который все называли «ранчо». На эти деньги они питались, а на зарплату, когда им удавалось накопить нужную сумму, покупали холодильники и водонагреватели.
* * *
С точностью швейцарских часов каждый вечер мимо старой бакалеи Горицы нетвердой походкой проходил тот, кого Паша называл «рабом любви», — Алия-тряпка. Он был известен в квартале тем, что стирал нижнее белье своей жены Самки и любил пятидесятиградусную ракию[20].
— Алия-тряпка у своей жены под пяткой! — бросал Паша, в последнюю секунду уворачиваясь от кулаков захмелевшего великана.
* * *
Алия-тряпка жил за оградой, на которой висел голубой ржавый номер «54», на улице Краиска. Для мужчины из Горицы стирать белье своей жены означало настоящее унижение. Никто в этом не сомневался, особенно мы, пацаны квартала. На вокзале Алия носил фуражку с номером «14» и таскал в руках чемоданы и прочий багаж. В это время Самка принимала у себя любовников. Алия пил и ничего об этом не знал или прикидывался идиотом.
— Когда хлещешь пятидесятиградусную водку, получаешь то, что заслужил! — говорили соседи.
А мы, мальчишки, бегали за ним и кричали:
— Алия-тряпка у своей жены под пяткой!
Шел ли дождь, падал ли снег, светило ли солнце или свистел ветер, ответ всегда был неизменным:
— Алия имеет вашу мать!
Гигант возвращался с вокзала, держа в руках воображаемый багаж, и, пошатываясь, поднимался по улице Краиска, уверенный, что пятидесятиградусная водка и погодные неприятности ему нипочем.
— Дождь на Алию поливает, солнце его обжигает, ветер стегает, но он ничего не замечает, — бормотал он.
* * *
Прислонившись спиной к ограде дома номер 54 по улице Краиска, мы встречали осень. Алия отправился на вокзал, и мы со всех ног бросились к дырке в заборе, через которую обычно подглядывали за Самкой. До нас доносилась песня: «Этим вечером сердце рыдает, этим вечером грусть на душе».
Мы толкали друг друга, пока Харо, брат Паши, наблюдал за Самкой.
— Хорошо, милашка. Бог наградил тебя здоровьем! — комментировал он.
Харо держал руку в кармане, и мы слышали его прерывистое дыхание.
— Что она там возится, словно с собственным братом! — Затем он добавил: — Еще, малышка, еще!
Он вращал рукой в своем кармане. Я спросил у Паши, что такое делает его брат.
— Это карманный бильярд, придурок! — ответил он мне.
Когда подошла моя очередь, я приник к дыре в заборе и засунул руку в карман. Я смотрел на Самку, которая, на мой взгляд, не делала ничего особенного, и шарил рукой в кармане, чтобы не выглядеть идиотом. Она сидела в большой ванне, наполненной водой, которая стояла посередине сада, и методичными движениями сплющивала свою грудь ладонями, опуская ее вниз. Она смеялась, довольная своей грудью, которая после этого сама подскакивала вверх.
Мне вспомнился урок истории о Копернике: сколько у него было проблем с Церковью, когда он доказывал существование закона гравитации. И как ему досталось от этой самой Церкви, утверждавшей, что такого явления не существует!
Мои мысли от Коперника вернулись к тому, что происходило в саду. Самка взяла со столика горшок с ветвью, усеянной мелкими помидорами. Она сорвала один, затем второй и так далее. Она клала их между грудями и раздавливала один за другим, брызгая струей томатного сока. Она была похожа одновременно на актрису цирка, репетирующую свой номер, и на обычную домохозяйку. Этот номер сводил ее клиентуру с ума. И сейчас клиент не мог больше терпеть. Его крик раздался над Горицей, как вопль Тарзана в джунглях:
— Ааааааа!!!
Затем он прыгнул в облупившуюся ванну, наполненную водой. Теперь настала очередь Самки кричать от наслаждения.
— Это и есть оргазм? — осведомился я.
— Нет, придурок, это приступ астмы, разве не видишь? О-о-о! — ответил Харо.
* * *
Мы наблюдали за садом Алии, словно это был лучший из фильмов. Мы собственными глазами видели, как великан стирает нижнее белье Самки. Никто из нас не сомневался, что однажды Алия застанет свою жену на месте преступления и убьет ее. И мы сможем непосредственно наблюдать за этим убийством. Мы терпеливо ждали этого момента.
* * *
Обычно Алия ничего не говорил. Он также никогда не улыбался. Одни считали его умственно отсталым, другие, наоборот, мудрым. Мы были уверены, что помимо водки и своей кошки Аиды он любил Самку, которая его не любила. Алия гладил кошку, глядя ей прямо в глаза. Кошка млела от восторга. Это могло продолжаться бесконечно, если бы Алия не сумел справиться с избытком своих эмоций.
Однажды, когда кошка лежала на спине и он гладил ее обеими руками, он внезапно схватил ее за шею и задушил двумя пальцами. Мы с Пашей прижались к забору, испуганно глядя друг на друга. Мы слышали, как кошка пищит и задыхается. За изгородью послышался плач Алии, затем над нашими головами пролетел труп задушенной кошки. Пока покойная Аида летела над садами Горицы, над забором показалось лицо Алии. Он плюнул через наши головы вслед животному.
— Алия имеет твою мать! — крикнул он.
Я почувствовал на себе плевок Алии. И почему-то вспомнил, как когда-то меня укусила немецкая овчарка, сбежавшая из военного госпиталя.
* * *
Шокирующая сцена убийства кошки не помешала нам на следующий день снова бежать по улице Краиска и кричать вслед Алие:
— Алия-тряпка у своей жены под пяткой!
Опасность угодить в лапы Алии заставляла нас дрожать от страха, но нас неудержимо тянуло к нему невидимым магнитом, заставляя ходить по лезвию ножа. Словно мы сами были готовы попасть к нему в руки и кончить так же, как кошка Аида.
* * *
В 1963 году зима обрушила на Сараево полтора метра снега. Стояли каникулы, и Паша хвастался перед всеми своей отличной оценкой по математике. В это сложно было поверить, но в его школьном дневнике действительно красовалась запись: «Хаджиосманович Фахрудин, математика — отлично». Ходили слухи, будто он застал учителя математики с Самкой. Последний оказался ее клиентом, и в тот день Паша стоял, приникнув к дыре в заборе. Когда он увидел, как в сад входит учитель Кураица, то не поверил своим глазам. Ведь учитель был женат и имел троих детей. Паша посмотрел, как Самка исполняет свой обычный номер. А когда дело было кончено, подстерег Кураицу у выхода:
— Сечешь, почему ты должен мне поставить «отлично» по математике?
Кураица кивнул.
— Если вздумаешь обмануть, — предупредил Паша, — у меня есть еще два совершеннолетних свидетеля. Все понял?
— Да.
Это вмешательство Паши не понравилось Самке.
— Ах ты, поганец! Не смей трогать моих клиентов, мать твою так-то! — кричала она, пытаясь ударить его ржавой ручкой сковороды, попавшейся ей под руку.
В конце семестра Кураица больше не преподавал математику в школе «Хасан Кикич». Его перевели на соседний холм, где он продолжил свою деятельность в школе «Миленко Цвиткович».
* * *
Однажды я пересек невидимую границу между периферией и городом и отправился на фильм «Птицы» Альфреда Хичкока в кинотеатр «Рабочий». Фильм не казался таким уж страшным, но время от времени в зале раздавались комментарии:
— Ну что, наложил в штаны, братишка?
— Да, но только не в штаны, а под окном твоей матери!
Бимбо по прозвищу Спрей положил конец перебранке, включив свет. Показ остановился, затем охранники кинотеатра отработанными движениями схватили нарушителей, чтобы передать их полиции. Бимбо сначала опрыскал Силью своим дезинсекционным спреем, после чего выпроводил из зала вместе с тремя остальными «индейцами». Когда появились полицейские, публика перестала свистеть, и можно было услышать, как летит муха. Затем свет погас, и все зааплодировали. Как только показ продолжился, кто-то в глубине зала смачно выпустил воздух. С первого ряда Ибро Зулич бросил:
— Молись, чтобы такую музыку сыграли на твоей могиле!
Первые кадры произвели такой эффект, которого не смогли добиться ни Бимбо Спрей, ни полиция. Тишина воцарилась в зале в тот самый момент, когда на экране женщина остановилась возле школы, расположенной где-то в американском пригороде. Ее взгляд устремился к электрическим проводам. Она увидела сначала одну птицу, потом нескольких. Их становилось все больше и больше. И когда они начали резко снижаться над школой, в зале установилась мертвая тишина. На экране испуганные школьники бежали к школе, преследуемые птицами. Именно этот момент выбрал Харо, младший брат Паши, чтобы вытащить из-за пазухи своего пальто двух голубей, которых он бросил в зал, издав безумный вопль Тарзана. Пока люди с криками бежали к выходу, Паша орал изо всех сил, стараясь перекричать стук деревянных кресел:
— Ну что, уроды, сдрейфили?
* * *
В этом году зима была такой суровой, что мать не уставала повторять:
— Вот это, сынок, принято называть собачьим холодом!
Для фильмотеки была заказана дополнительная тонна угля.
Паша больше не хотел заниматься грязной работой. Ньего подстраховывал уличных торговцев возле рынка в Марьином дворе. Эту тонну угля перебросал в подвал фильмотеки за рекордно короткое время Алия-тряпка, и благодаря ей он пережил настоящее любовное потрясение, став жертвой мирового кинематографа. Алия посмотрел фильм с Клодетт Кольбер и Кларком Гейблом в главных ролях под названием «Это случилось однажды ночью». Любовь между Клодетт и Кларком наполнила его сердце теплом. Некоторые утверждают, что в тот момент на его лице впервые появилась улыбка. Счастливая любовь, восторжествовавшая, несмотря на все перипетии, наконец согрела его душу. Больше всего ему нравился момент, когда Кларк Гейбл улыбался и целовал Клодетт. Она не возражала, и Алия подумал, что целовал свою жену всего два раза в жизни. Первый раз — на свадьбе, второй — когда умерла Седья, мать Самки. Когда он вышел из кинотеатра, все смешалось в его голове. Теперь он знал, что ему нужно отрастить усы. Тонкие и изящные, от носа до уголков губ. Но больше всего он думал об улыбке Кларка Гейбла.
* * *
Отныне мы смотрели, как он взбирается по заледеневшей улице с неизменной улыбкой на губах.
— Он похож на бабуина, которому дали орехов в Долине пионеров, — усмехался Паша.
Алия-тряпка ходил в фильмотеку еще два раза, поскольку у него оставались билеты за разгрузку тонны угля. В другом фильме Кларк Гейбл целовал вовсе не Клодетт Кольбер, а совершенно незнакомую актрису. Не в силах вынести измену Кларка Клодетт, Алия решил больше не ходить в кино.
* * *
Той же зимой на большое сердце и маленький мозг Алии-тряпки обрушились великие события. Сначала Самка сбежала в Загреб вместе с коммивояжером Михальо Джорджевичем. Несчастье и суровая зима заставили Алию пить больше обычного. Единственной вещью, согревавшей ему сердце, помимо пятидесятиградусной водки, был образ Кларка Гейбла с его усиками, который напоминал ему счастливый конец фильма «Это случилось однажды ночью». Размышляя о невзгодах, преследующих его всю жизнь, Алия задавался вопросом, почему Господь не дал ему умного и богатого тестя, как в этом знаменитом фильме. Там, в хеппи-энде, богатый отец призывает свою дочь убежать с собственной свадьбы, чтобы воссоединиться со своим любимым. В реальной жизни Алии жена оставила его, даже не попрощавшись.
На вокзале, где мы с Ньего и Пашей подстраховывали незаконных перекупщиков — Томислава из квартала Ковацица и Деду с торговой площади, — пассажиры обходили Алию стороной. На его лице сияла привычная улыбка, и от него за версту несло водкой.
* * *
Вечерами мы продолжали его преследовать на улице Краиска, крича:
— Кларк Гейбл стирает трусы своей Клодетт!
— Дождь на Алию поливает, солнце его обжигает, ветер стегает, но он ничего не замечает, — неизменно отвечал он.
Мы шли за ним по пятам и орали:
— Алия-тряпка у своей жены под пяткой!
Он оборачивался и бросал:
— Кларк Гейбл имеет вашу мать!
Той ночью выпал снег.
Затем пошел дождь, и наконец выглянуло солнце. Обманчивое мартовское солнце, быстро скрывшееся за огромной тучей, вернувшей зиму назад.
* * *
Пока жизненные невзгоды преследовали Алию-тряпку, в кинотеатре «Радник» шли новые фильмы, с более легким содержанием. В пятницу, в одиннадцать часов вечера, молодежь из кварталов Коваца, Марьин двор и Хрид хлынула в кинотеатр. После показа фильма «Убей всех и беги» между Пашей и Кенаном с Косевского холма возникла потасовка. Несмотря на сомнительный исход драки, мы считали, что Паша как следует поквитался с Кенаном.
* * *
Алия-тряпка провел лето в центральной тюрьме за нанесение побоев знаменосцу первого класса в отставке. Это случилось в вокзальном буфете, где обвиняемый и пострадавший пили ракию. Все шло хорошо до того момента, пока знаменосец не заподозрил Алию в том, что тот над ним насмехается, чего военный человек его положения стерпеть не мог. Сначала знаменосец сказал, что не любит, когда всякие уроды строят ему гримасы. И еще больше оскорбил Алию, заявив, что тот похож на бабуина, который улыбается, когда ему дают орехи. Алия отсидел свой срок без инцидентов, затем его брат, как сказал Кроха, забрал его к себе в Високо. Этот Кроха прославился тем, что остался в живых после падения с вертолета. Брат увез к себе Алию, чтобы тот скорее восстановился. Там Алия довольно быстро пришел в себя, но вскоре снова принялся за старое. Позже он вернулся в Сараево, где его состояние настолько ухудшилось, что даже мы молча смотрели ему вслед, когда он зигзагами поднимался по улице Краиска. В то время кинотеатры Сараева перестали демонстрировать фильмы с участием Кларка Гейбла. С Ритой Хейворт — тем более. А с Клодетт и Кларком — больше никогда. От Самки не было никаких вестей…
* * *
Мы возвращались из кинотеатра «Радник», где показывали фильм «Самый длинный день». Фильм шел три с половиной часа. Мы решили, что это также самый длинный фильм за всю историю кинематографа. Когда мы проходили мимо кинотеатра «Сутьеска» на улице Горуса, я остановился, чтобы затем измерить эту улицу, поднимающуюся к Черной горе. От начала улицы до адвентистской церкви я насчитал триста тридцать шесть шагов. Слабый свет падал на каменные ступеньки, на которых я различил чье-то лицо. В темноте лежал мужчина.
Он не шевелился. Охваченный паникой, я помчался за Пашей. Он прибежал, приник ухом к сердцу мужчины и сообщил:
— Замерз наш Кларк Гейбл!
Стояла зима, и Алия сохранил свою улыбку. Пока мы несли его легкое холодное тело к дому номер 54 по улице Краиска, меня обдало жаркой волной. Я думал об Алии, которого поливал дождь, обжигало солнце, стегал ветер, но он ничего не замечал. От разорванного плаща несло водкой. В кармане я нашел фотографию Кларка Гейбла, улыбающегося Клодетт. Черно-белая фотография была смята. Лишь вернувшись домой, я принялся плакать и не мог объяснить матери причину своих слез. Она настояла на том, чтобы я закрыл глаза и начал считать овец, надеясь, что так я усну. Но мои глаза отказывались закрываться, они смотрели на акацию, гнущуюся под ветром, на ее шелестящую листву, в то время как крепления бельевой веревки скрипели с монотонным звуком, который усиливал мой страх смерти.
* * *
Перед рассветом из Белграда на скором поезде «Босна» приехал отец. Он разобрал чемодан и положил свои брюки возле меня на диван. Он поцеловал меня, и я притворился, что сплю, несмотря на то что мое сердце билось так сильно, словно я пробежал стометровку. Отец развязал галстук, снял пиджак и направился к холодильнику. Пока он доставал оттуда кастрюлю с остатками холодной еды, я произнес сквозь слезы:
— Я видел мертвого человека!
Поставив на плиту кастрюлю с фаршированными виноградными листьями, он подошел к дивану, сел рядом со мной и тихо сказал:
— Смерть — это непроверенный слух, сынок.
Я взволнованно смотрел на отца, а он улыбался.
— Никто еще не умирал для того, чтобы проверить, что там на самом деле происходит, и никто не вернулся сюда, чтобы все нам рассказать. Не думай больше об этом. Тетя Биба приехала из Варшавы. Она передает тебе привет и джинсы «Levis Strauss».
Я во все глаза смотрел на отца, держа в руках свои первые джинсы. И со скоростью Гагарина, несущегося через космическое пространство, принял мысль о том, что смерть — это непроверенный слух.
— Как поживает тетя Биба? — спросил я отца, в то время как он вытирал мне слезы тряпкой.
— Как она может поживать? Они вернулись из Варшавы и, представь себе, застали семейство Райнвайнов в своей квартире на площади Теразие! Была договоренность, что они присмотрят за квартирой в их отсутствие, но по возвращении хозяев из Варшавы тут же вернутся к себе. Но, судя по всему им очень понравилось жить на площади Теразие, и Биба опасается, что не сможет их выселить даже при помощи бульдозера!
— Как это — не сможет выселить? А дядя Любомир что говорит?
— Да ему на это плевать. Он целыми днями играет в теннис с генералами в престижном квартале Дединье, тогда как моя сестра вся извелась. Бедняжка поселилась в отеле «Балкан» и плачет днями напролет, ожидая пока шайка Райнвайнов освободит ее квартиру.
— А что они говорят, у них есть какое-то объяснение?
— Что говорят? Заводилой у них его мать: «Любомир все равно получил новое назначение в Прагу корреспондентом ТАНЮГ, и нам опять придется присматривать за квартирой. Поэтому им проще провести месяц в гостинице, чем нам бесконечно переезжать с места на место!» У меня возникает непреодолимое желание сломать нос этому Любомиру и вырвать ему усы! Он женился на моей сестре только из-за выгоды!
— А почему мужчины женятся на женщинах, когда нет никакой выгоды? — спросил я, сделав вид, что понимаю проблемы взрослых.
— Из-за любви, разумеется!
— Получается, что дядя Любомир не любит тетю Бибу?
— Любомир Райнвайн? Да он любит только свою собственную физиономию!
* * *
Мне было трудно поверить в то, что мой отец говорит о дяде Любомире. Поскольку в моем воспоминании по-прежнему присутствовал запах одеколона дяди, а также потому, что он умел выразительно молчать, создавая впечатление серьезного мужчины, постоянно размышляющего о чем-то важном. Я не держал на него зла за то, что от долгого ожидания уснул под его дверью, ни за то, что он так и не свозил меня в самый крупный магазин игрушек Варшавы. Я понимал, что информация, циркулирующая между Варшавой и Белградом, была намного важнее. И потом, мой дядя обладал искусством превращать самые простые действия в деяния чрезвычайной важности.
* * *
В то утро, когда моему отцу удалось изгнать мой страх смерти, я понял, что в жизни мальчика отец играет первостепенную роль. Что бы ни говорили ребята Горицы, любившие клясться «своим покойным отцом», чтобы придать себе значимости. В своей погоне за авторитетом многие произносили эту клятву, несмотря на то что их отцы были живы и здоровы.