Глава 16. ИМЕННОЙ ТАНК «АНДРЕЙ ЖДАНОВ»
Глава 16.
ИМЕННОЙ ТАНК «АНДРЕЙ ЖДАНОВ»
Вторая половина 1930-х годов поставила перед нашим героем ещё одну, новую для него задачу. Ленинград был не просто вторым мегаполисом СССР. Здесь, во-первых, работал один из важнейших центров военной промышленности. Во-вторых, в Кронштадте была крупнейшая в стране военно-морская база самого сильного в СССР флота — Краснознамённого Балтийского. В-третьих, по результатам распада Российской империи город на Неве оказался непозволительно близко к границам Финляндии и Эстонии. Всё это неизбежно ставило первого руководителя Ленинграда в центр всех военно-политических проблем СССР.
Ленинградская военная промышленность в 1930-е годы выросла более чем в три раза и давала почти треть всего военного производства СССР Город играл ключевую роль в производстве брони, военных кораблей, тяжёлых танков, артиллерии, боевых самолётов, средств связи. Обеспечение роста и бесперебойной деятельности этих предприятий являлось одной из главных забот первого секретаря Ленинградского горкома и обкома.
Ленинградский военный округ (ЛВО) был одним из крупнейших и стратегически важных в стране, охватывал территорию всего Северо-Запада России — от Пскова до Мурманска, от Финского залива до вологодских лесов. Вскоре после нового назначения, ещё в 1935 году, Жданов становится и членом военного совета ЛВО. В сентябре того же года он наблюдает за большими военными манёврами округа. В отличие от проходивших в то же время «парадных» манёвров Киевского военного округа с участием иностранных военных наблюдателей манёвры ЛВО проводились без чужих глаз и предварительных репетиций. В итоге была вскрыта масса недостатков в организации и хозяйстве растущей армии — танки «выходят из боя» по техническим причинам, грузовики вязнут в неразведанных дорогах, нарушается управление и т. п.
Однако пока главное внимание Жданову приходилось уделять не армейским частям, а ленинградской военной промышленности. Её форсированное развитие, стремительный рост сложности техники неизбежно порождали организационные, ведомственные и личностные конфликты — в суровых условиях 1930-х годов порой весьма острые и драматичные.
Уже летом 1935 года Жданову пришлось разбираться с докладной запиской начальника управления НКВД по Ленинградской области «О состоянии производства танков на Кировском заводе». В течение года Кировский завод должен был выпустить 30 новейших танков Т-28, но к лету сумел произвести лишь две машины. Танк разрабатывался ленинградскими конструкторами. Серийное производство этих трёхбашенных гигантов было начато на Кировском заводе только в предыдущем году. Поэтому производство сталкивалось со значительными организационными и техническими трудностями. Например, Ижорский завод не справлялся с поставками бронированных корпусов для Т-28, в течение 1935 года брак по броневому листу достигал 48 процентов.
По итогам ждановского разбирательства провели капитальную модернизацию ряда цехов и закупили за границей необходимые станки. Сборочные цеха были освобождены от параллельных заказов на многотонные прессы и краны, полностью переведены исключительно на работу с танками. Серийное производство Т-28 было отлажено к началу 1936 года.
С производством брони на Ижорском заводе пришлось разбираться отдельно. В 1933 году, когда началось массовое производство танков в СССР, на старейшем в городе, основанном ещё Петром I предприятии создали Центральную научно-исследовательскую броневую лабораторию. Её возглавил молодой инженер, в начале 1920-х годов беспризорник, а потом выпускник рабфака и Ленинградского горного института, 28-летний Андрей Завьялов. Лаборатория проделала внушительную исследовательскую работу по улучшению качества брони, разработке новых сортов и способов её производства. Однако новые технологии Завьялова не встретили понимания у руководства завода, которое на фоне роста заданий боялось ломать уже отлаженное производство. Возник конфликт.
Показательно, что в развернувшейся дискуссии партийный комитет завода поддержал молодого специалиста. Тем не менее руководство завода не желало рисковать и отвергло все перспективные начинания. Более того — начальник лаборатории Завьялов и его заместитель были уволены с завода. Тогда Завьялов обратился в Ленинградский обком партии к Жданову.
Жданов начал детальное разбирательство. В мае 1936 года Завьялов в сопровождении работников НКВД был отправлен в Москву на заседание СТО — Совета труда и обороны — центрального органа СССР, ведавшего военным производством и экономическими вопросами обороны. По итогам заседания политбюро поручило Жданову выехать на Ижорский завод и лично разобраться в сущности «броневой» проблемы. Для изучения обстоятельств дела Ждановым была образована комиссия специалистов, которая, исследовав все детали и технические вопросы конфликта, сочла необходимым снять с работы всё руководство завода и восстановить в должности уволенного инженера Завьялова.
16 июня 1936 года Жданов провёл закрытое совещание с начальниками политотделов сорока четырёх соединений Л.В.О. Помимо всего прочего, обсуждалась и ситуация с производством и качеством военной продукции Ленинграда. Начальник политотдела 6-й танковой бригады заявил: «Танки Т-28 1934 года выпуска, сделанные на Кировском заводе, полностью боеспособными признать нельзя, но машины 1936 года выпуска показали на испытаниях прекрасные качества»{276}.
6-я танковая бригада была одной из четырёх тяжёлых танковых бригад, созданных в декабре 1935 года в разных регионах СССР. Бригады оснащались ленинградскими танками Т-28 и считались стратегическим средством, входили в состав резерва Главного командования. 6-я танковая базировалась в Слуцке (бывшем Павловске), на окраине Ленинграда. Через три года бригада станет одним из ключевых участников прорыва линии Маннергейма. В следующем, 1937 году в состав бригады войдёт один именной танк Т-28 «Андрей Жданов» — на его левом борту и лобовой броне приварят металлические буквы с именем нашего героя[7]. Танк «Андрей Жданов» будет регулярно участвовать в парадах на Красной площади в Москве, в 1940 году — успешно сражаться на Карельском перешейке и погибнет уже в ходе Великой Отечественной войны…
16 июня 1936 года, отвечая на вопросы военных о качестве боевых машин, Жданов счёл необходимым специально остановиться на недавних событиях вокруг Ижорского завода: «Не так давно Комиссия Обороны разгромила руководство Ижорского завода за качество брони. Руководство было снято. Они не работали над качеством брони и отстали. Ижорский завод является ведущим по броне на протяжении 6—8 лет. Это вопрос самой большой политики для нас. Мы ни перед чем не остановимся и будем поступать как на Ижорском заводе»{277}.
23 декабря 1936 года в Смольном под руководством Жданова прошло закрытое совещание всех руководителей военных заводов и директоров гражданских предприятий Ленинграда, выполняющих крупные военные заказы. Особой критике Жданова подверглось теперь руководство Кировского завода — за медленный темп работ над проектами новых танков с противоснарядным бронированием.
Через несколько месяцев, в 1937 году, восстановленный Ждановым в правах начальник броневой лаборатории 32-летний Завьялов назначается одновременно главным металлургом и заместителем главного инженера Ижорского завода. Жданов поставит его в известность, что руководство СССР возлагает на главного металлурга персональную ответственность за производство и качество брони. Со своими задачами Завьялов справится. Накануне Второй мировой войны именно он разработает лучшие сорта брони и новые технологии изготовления сварных корпусов и башен танков, которые позволят значительно повысить объёмы танкового производства.
История с уволенным и восстановленным металлургом не была единичной. Жданов умел находить и подбирать толковых специалистов самого разного профиля. Так, в Вятке, которая в 1920-е годы входила в Нижегородский край, заведующим агитационно-пропагандистским отделом работал бывший политкомиссар Гражданской войны тридцатилетний Михаил Кошкин. По предложению Жданова его направили на учёбу в Ленинградский политехнический институт на кафедру «автомобили и тракторы» — Нижегородской промышленности требовались свои специалисты, проверенные большевики с высшим техническим образованием{278}. Окончание Кошкиным вуза совпало с началом ленинградского этапа биографии Жданова, и бывший партчиновник из Вятки остался на работе в танковом конструкторском бюро Кировского завода.
Через несколько лет Михаил Ильич Кошкин станет создателем самого известного в мире танка, лучшего танка Великой Отечественной войны — знаменитого Т-34.
В апреле 1937 года политбюро упраздняет Совет труда и обороны, взамен при Совнаркоме СССР образован Комитет обороны. В его состав включён и секретарь ЦК Андрей Жданов. Так наш герой официально входит в высший военно-экономический орган страны.
Ещё одним ярким примером уникальности многих выдвиженцев Жданова станет судьба Дмитрия Устинова, будущего Маршала Советского Союза, министра обороны СССР, бессменного главы всего военно-промышленного комплекса нашей страны на протяжении сорока лет. В 1937 году Устинов работал инженером в конструкторском бюро завода «Большевик». Завод «Большевик», бывший Обуховский завод, один из крупнейших и старейших в городе на Неве, наряду с Путиловским — важнейший центр металлургии и машиностроения.
В конце 1920-х Дмитрий Устинов работал слесарем на Балахнинском бумажном комбинате, который строился в Горьковском крае под руководством Жданова. В начале 1930-х годов молодой комсомолец по распоряжению партии направлен в Ленинград на учёбу в Военно-механический институт — ныне знаменитый Технический университет «Военмех», носящий имя Устинова.
«Всё произошло быстро и для меня неожиданно, — вспоминал один из мартовских дней 1938 года Дмитрий Устинов. — Однажды вечером мне сообщили, что, поскольку главный конструктор завода болен, мне, как его заместителю, придётся докладывать завтра А.А. Жданову о работе конструкторского бюро. Времени на подготовку было очень мало. О составлении письменного доклада не могло быть и речи. Только продумал его содержание и набросал план.
В назначенное время прибыл в Смольный. Андрей Александрович вначале расспросил, давно ли я в партии, получаю ли моральное удовлетворение от новой работы, как идут дела на заводе, как живу и не тесно ли в одной комнате с семьёй в четыре человека. Беседа приняла непринуждённый характер. Я доложил о работе конструкторского бюро, об узких местах, трудностях, высказал свои соображения о том, что желательно сделать в ближайшее время и в перспективе. По-видимому, мой доклад и ответы на заданные им вопросы удовлетворили А.А. Жданова. Заканчивая разговор, он спросил, как мне удалось за короткое время изучить производство. Я ответил, что тесные связи с заводом у меня установились задолго до перехода туда, а работа в конструкторском бюро, ежедневное посещение основных цехов и активное участие в жизни заводской парторганизации позволили быстро вникнуть и в общее состояние дел, и в проблемы дальнейшего развития предприятия»{279}.
Вскоре последовала ещё одна встреча со Ждановым, после чего тридцатилетнего инженера отправили в Москву на «смотрины» в ЦК партии. Там ему и предложили возглавить завод «Большевик».
«Возвратившись из Москвы, — вспоминал Устинов, — я прямо с вокзала поехал на завод. Поднялся на второй этаж заводоуправления. Зашёл в кабинет директора, сел за стол и задумался о том, как и с чего начать работу в новой должности.
Мои раздумья прервал телефонный звонок.
— Товарищ Устинов? — спросила телефонистка. — С вами будет говорить товарищ Жданов.
Тотчас в трубке раздался знакомый голос:
— Здравствуйте, товарищ Устинов.
— Здравствуйте, Андрей Александрович.
— Давно ли возвратились? Всё в порядке? Хорошо. Входите в курс дела. А завтра прямо с утра прошу ко мне. И секретаря парткома с собой пригласите. Договорились? Ну, до встречи.
В трубке раздались короткие гудки, а я всё продолжал держать её возле уха…»{280}
Следующим утром новый директор вместе с секретарём заводского парткома Василием Рябиковым прибыл в Смольный на приём к Жданову.
«Андрей Александрович, — рассказывает Устинов, — поднялся нам навстречу, крепко пожал руки, поздравил меня с назначением.
— Ну вот, — сказал он с удовлетворением, — теперь у вас упряжка получится сильная. Должна получиться! Ведь вы с Рябиковым, если не ошибаюсь, знакомы давненько и далеко не шапочно. Знаний вам не занимать. Порох тоже, мне кажется, есть в достатке. Верно? Ну а опыт — дело наживное.
Всё это Жданов говорил, пока мы шли от середины просторного кабинета, где он нас встретил, к столу, пока усаживались на стулья, говорил приветливо и просто. И я почувствовал, как схлынуло напряжение, в мыслях появилась спокойная, созвучная ждановскому тону ясность.
— А завод ваш пока работает плохо, — продолжал он. — Вы знаете не хуже меня, что уже несколько лет не выполняется государственный план. И это при тех богатых технических возможностях, которыми завод располагает. Вы задумывались, почему так происходит? Ведь и люди у вас прекрасные, и работать по-настоящему умеют. Но на заводе нет должного порядка, дисциплины, ответственности за порученное дело. Люди устали от штурмовщины и безалаберности. Вы замечали, как утомляет людей отсутствие дисциплины? Неорганизованность ставит в положение отстающих даже хороших работников. Значит, что для вас сейчас самое важное, самое главное? Дисциплина. Наша, большевистская, сознательная дисциплина, дисциплина действия, инициативы, активности… Надо помнить, что и технология, и ремонт оборудования, и чертёжное хозяйство — всё это вопросы и политические, вопросы работы с людьми»{281}.
При всей приглаженности воспоминаний Устинова, в этих отрывках хорошо чувствуется стиль работы и общения Жданова. «Вопросы работы с людьми», подбора и расстановки кадров, которые решают всё, были главными для нашего героя. Правда, далеко не для всех такая работа с ними в те годы кончалась благополучно… Но Устинов и Рябиков, тоже молодой инженер и новичок на посту секретаря парткома, испытание ответственным назначением выдержали — оба на долгие десятилетия обрели блестящую карьеру в советском военно-промышленном комплексе. В годы Великой Отечественной войны Дмитрий Устинов станет наркомом вооружений СССР — и это тоже можно рассматривать как блестящий успех нашего героя в работе с людьми.
Как руководитель Ленинграда с его крупнейшей в стране военно-морской базой и судостроительной промышленностью, Жданов вынужден был вникать и в новые для него вопросы морского флота. Напомним, что в середине 1930-х годов Ленинградская область включает и Кольский полуостров с Мурманском, так что в сферу интересов нашего героя попадает не только Балтийский флот, но и недавно созданная Северная флотилия.
Впервые с вопросами военного судостроения Жданов познакомился ещё в Нижегородском крае — в 1930 году завод «Красное Сормово» начал строительство первых советских подводных лодок. Тогда это был один из начальных шагов на пути возрождения отечественных морских сил, пребывавших после Гражданской войны в весьма плачевном состоянии. К середине 1930-х годов результаты индустриализации уже позволяли строить планы возрождения большого флота. Именно в это время наш герой, в силу стечения указанных выше обстоятельств, становится в ЦК партии главным куратором вопросов судостроения и всей военно-морской политики.
30 декабря 1937 года из Наркомата обороны выделяется и создаётся самостоятельный Народный комиссариат Военно-морского флота СССР. В марте 1938 года образован Главный военный совет ВМФ, куда вошли командующие флотами Лев Галлер, Иван Исаков, Николай Кузнецов, Гордей Левченко и другие флотоводцы. Единственным «гражданским» среди этих будущих адмиралов был секретарь ЦК Андрей Жданов.
В Наркомате ВМФ, как и в иных сферах государственного строительства, для выполнения насущных задач Ждановым будет применяться всё тот же приём — решительное выдвижение наверх молодых, перспективных специалистов. Их, уже получивших необходимые технические знания, но ещё не имеющих нужного политического и жизненного опыта, бросали на решение сложнейших проблем. Те, кто справлялся, обретали стремительную и блестящую карьеру, неудачников ждал столь же быстрый крах… Именно так молодой советский флот получил и самого молодого наркома.
В декабре 1938 года в Москве прошло заседание Главного военного совета ВМФ с участием командующих всех флотов. На заседании совета Жданов впервые озвучил перед флотоводцами решение партии и правительства о создании большого морского и океанского флота. 19 декабря 1938 года заключительное заседание совета прошло в Андреевском зале Большого Кремлёвского дворца. Помимо флотского начальства и Жданова на нём присутствовали Сталин, Молотов и Ворошилов. На следующий день, 20 декабря в Грановитой палате Кремля состоялся торжественный правительственный приём в честь военных моряков.
У флота к тому времени фактически не было руководителя — новый нарком, бывший чекист Фриновский оказался явно не на своём месте, текущие дела наркомата вёл его первый заместитель Пётр Смирнов, недоучившийся студент Петербургского политеха, в октябре 1917-го ставший комиссаром сводного отряда балтийских моряков. Он подписывал свои распоряжения псевдонимом революционных лет — Смирнов-Светловский — и почти открыто претендовал на первый пост в ВМФ.
Но среди командующих флотами высшему руководству СССР приглянулся самый молодой — 34-летний флагман 1-го ранга Николай Герасимович Кузнецов. Сын архангельского крестьянина, он пятнадцатилетним подростком в конце Гражданской войны попал на флот. В 1920-е годы с отличием окончил Военно-морское училище в Петрограде. В начале 1930-х Кузнецов успешно командовал крейсером на Чёрном море, а в 1936—1937 годах участвовал в боевых действиях испанской гражданской войны в качестве главного военно-морского советника республиканского правительства. С января 1938 года Кузнецов командовал Тихоокеанским флотом, отличившись стремлением противодействовать развернувшимся на флоте репрессиям — по этому поводу он обращался даже в ЦК партии.
Уже в конце февраля 1939 года командующий Тихоокеанским флотом снова прибыл в Москву, на этот раз как участник XVIII съезда ВКП(б). Здесь Кузнецов, весьма неожиданно для себя, был избран в состав ЦК.
Кузнецов вспоминал: «Меня вызвали на экстренное заседание Главного военного совета ВМФ. Повестку дня не сообщили.
Заседание открыл П.И. Смирнов-Светловский и сразу же предоставил слово А.А. Жданову.
— Предлагаю обсудить, соответствует ли своей должности первый заместитель наркома Смирнов-Светловский, — объявил неожиданно Жданов.
Смирнов, сидевший на председательском месте, помрачнел и опустил голову. Прений не получилось. Опять слово взял А.А. Жданов:
— В Центральном Комитете есть мнение, что руководство наркоматом следует обновить. Предлагается вместо Смирнова-Светловского первым заместителем наркома назначить товарища Кузнецова.
Жданов посмотрел в мою сторону. Повернулись ко мне и другие члены Совета. Несколько голосов не очень уверенно поддержали предложение.
В тот же день мне был вручён красный пакет с постановлением о назначении на новую должность»{282}.
Через два дня, 26 марта 1939 года, так и не успевший сдать дела Кузнецову, бывший первый замнаркома ВМФ Смирнов-Светловский был арестован. Его обвинят в провалах подготовки флота и через год расстреляют.
Новый замнаркома пребывал в понятной растерянности. «Итак, я стал первым заместителем народного комиссара Военно-морского флота, — вспоминал он позднее, — а самого наркома всё ещё не было. Говорили, будто Фриновский отдыхает на даче. Между тем в кабинете на огромном столе лежала гора бумаг, требовавших решения. Я поехал к А.А. Жданову посоветоваться, как быть.
— Решайте сами, а по наиболее крупным или сомнительным вопросам звоните мне, — сказал он. — Поможем».
Темпы работ были стремительны, и долго сидеть в кабинете молодому начальнику не дали. Ещё через два дня, как вспоминает Кузнецов, «Жданов сообщил, что ему и мне предложено срочно выехать во Владивосток и Хабаровск для подготовки некоторых вопросов. Я принялся было объяснять, что в Москве скопилась куча нерешённых дел, но он прервал меня:
— Бумаги могут подождать. Советую вам и не заикаться о них у товарища Сталина».
В последний день марта 1939 года на Дальний Восток отправилась представительная делегация — этот регион, граничащий с Японией, первоклассной военной державой тех лет, вызывал у руководства СССР обоснованную тревогу. Локальные военные конфликты в районах Хасана и Халхин-Гола 1938—1939 годов кажутся незначительными лишь на фоне размаха сражений Второй мировой — в действительности же они были вполне серьёзной, хотя и необъявленной, советско-японской войной. Не случайно в 1938 году все армейские части в Забайкалье и на Дальнем Востоке были объединены в Дальневосточный фронт.
Поезд из Москвы во Владивосток шёл тогда ровно девять суток. Вместе со Ждановым и Кузнецовым ехали командующий Дальневосточным фронтом комбриг Григорий Штерн и секретарь Приморского крайкома ВКП(б) Николай Пегов. Во всей этой высокопоставленной компании больших руководителей только Жданов недавно перевалил сорокалетний рубеж. Он же был самым старшим не только по возрасту. Кузнецов вспоминал: «В пути мы часто собирались вместе, говорили о делах, а то и шутили, вспоминали дни, проведённые в Москве. Особенно много мне приходилось беседовать со Ждановым. Андрей Александрович живо интересовался людьми нашего флота, руководителями наркомата. Это было естественно: ведь в ЦК флотскими делами занимался он.
Столь же охотно он отвечал на все мои вопросы, подробно рассказывал о внешней политике нашего государства, причём многое я услышал от него впервые. В ту пору начинался новый этап международных отношений. Гитлер спешил со своими агрессивными планами.
Словом, тучи на европейском политическом горизонте быстро сгущались.
— Неужели это может перерасти в большую войну? — спрашивали мы Жданова.
— Совместными усилиями миролюбивых стран мы должны предупредить такой роковой оборот событий, — отвечал Андрей Александрович.
К этой теме возвращались не раз… Большая судостроительная программа требовала длительного времени. Успеем? Этот вопрос сильно беспокоил меня, и я спросил Жданова:
— Как будет с нашей программой, если события начнут быстро принимать опасный оборот?
— Программа будет выполняться, — ответил он.
Не знаю, был ли он действительно убеждён в этом или сказал так, чтобы не вселять сомнений в нового работника наркомата».
Во Владивосток прибыли 8 апреля 1939 года. Жданов выступил с речью на собрании местного партийного актива — государственные руководители столь высокого ранга не часто попадали на противоположный край России. Он посетил предприятия города, строящиеся корабли, армейские и флотские части.
10 апреля Жданов на эскадренном миноносце «Войков» участвовал в учебном походе. В 1936 году этот эсминец Краснознамённого Балтийского флота убыл из Ленинграда во Владивосток — за три месяца он по Беломорско-Балтийскому каналу и сложнейшему Северному морскому пути прибыл на Дальний Восток для усиления Тихоокеанского флота. Это сейчас Беломорканал, одно из крупнейших и самых сложных гидросооружений с важным экономическим и стратегическим значением, ассоциируется исключительно со строившими его заключёнными. При этом никто не помнит, что по количеству жертв Беломор вполне равен каналу Панамскому. Забыты подвиг и значение Северного морского пути. Между тем в конце 1930-х годов наш герой был прямо причастен к созданию самого настоящего культа «полярников» — многомесячную ледовую одиссею экспедиции Ивана Папанина в 1937—1938 годах благодаря Жданову с замиранием сердца переживала вся наша страна. С 1939 года Папанин и участники его экспедиции работали в Ленинграде руководителями Главсевморпути и Арктического института. Радист папанинской экспедиции Эрнст Кренкель вспоминал, как на правительственном приёме в Кремле в честь возвращения папанинцев с Ледовитого океана, Жданов, выпив с ним и Будённым немало рюмок, рассказывал о своём юношеском увлечении метеорологией…
Но вернёмся к дальневосточной командировке секретаря ЦК. На эсминце «Войков» Жданов вместе с командующим Тихоокеанским флотом Иваном Юмашевым из Владивостока прошли сотню морских миль к югу, войдя в залив Находка. С развитием океанского флота Владивосток предполагалось сделать закрытой военно-морской базой, а торговый порт перенести к югу — в ходе дальневосточной инспекции наш герой должен был решить и этот вопрос.
Жданов лично на миноносце осмотрел залив Находка и, по свидетельству очевидцев, высказался: «На этом месте будет прекрасный город-порт». Действие вполне в духе Петра I. Строительство начнут на месте деревеньки Американка, безнаказанно расстрелянной в 1919 году орудиями британского крейсера «Кент». Базу и город будут строить зэки ГУЛАГа.
Прощаясь с моряками эсминца «Войков», Жданов оставил собственноручную запись в книге почётных посетителей корабля: «Желаю личному составу эсминца здоровья и отличных успехов в боевой и политической подготовке, с тем чтобы в первых рядах РК ВМФ нести боевую вахту в дальневосточных водах и быть готовыми в любой момент нанести смертельный удар противнику, осмелившемуся поднять грязную лапу на священные границы Советского Союза. Крепко жму ваши руки. Андрей Жданов»{283}.
Как мы помним, в общении с «народом» Жданов был подчёркнуто прост и доступен, без начальственной строгости. На эсминце он запросто общался с краснофлотцами и, по воспоминаниям Николая Кузнецова, особенно отметил корабельного военкома, 26-летнего Михаила Захарова: «Хороший комиссар на этом корабле». Через 30 лет Захаров станет адмиралом флота.
Кузнецов в мемуарах опишет ещё одну, более чем красноречивую мизансцену с участием Жданова, разыгравшуюся в те же дни:
«Мы сидели в бывшем моём кабинете. Его хозяином стал уже И.С. Юмашев, принявший командование Тихоокеанским флотом после моего назначения в наркомат. Адъютант доложил:
— К вам просится на приём капитан первого ранга Кузнецов.
— Какой Кузнецов? Подводник? — с изумлением спросил я.
— Он самый.
Меня это так заинтересовало, что я прервал разговор и, даже не спросив разрешения А.А. Жданова, сказал:
— Немедленно пустите!
Константин Матвеевич тут же вошёл в кабинет. За год он сильно изменился, выглядел бледным, осунувшимся. Но я ведь знал, откуда он.
— Разрешите доложить, освобождённый и реабилитированный капитан первого ранга Кузнецов явился, — отрапортовал он.
Андрей Александрович с недоумением посмотрел на него, потом на меня. "К чему такая спешка?" — прочитал я в его глазах.
— Вы подписывали показание, что являетесь врагом народа? — спросил я Кузнецова.
— Да, там подпишешь. — Кузнецов показал свой рот, в котором почти не осталось зубов.
— Вот что творится, — обратился я к Жданову. В моей памяти разом ожило всё, связанное с этим делом.
— Да, действительно, обнаружилось много безобразий, — сухо отозвался Жданов и не стал продолжать этот разговор».
После Находки наш герой планировал посетить и Комсомольск-на-Амуре, где в начале 1930-х годов на месте нанайского стойбища начали строить авиационный и судостроительный заводы. Но Сталин неожиданно срочно вызвал секретаря ЦК в Москву. Как вспоминал Кузнецов, «пришлось вызвать людей из Комсомольска в Хабаровск, чтобы там буквально на ходу, в поезде, встретиться с ними.
Возвращались мы с Андреем Александровичем вдвоём. Времени для бесед было больше, чем по дороге во Владивосток. Говорили об Испании и наших товарищах, побывавших там в качестве волонтёров. Жданов расспрашивал о К.А. Мерецкове, Я.В. Смушкевиче, Н.Н. Воронове, Д.Г. Павлове, П.В. Рычагове, И.И. Проскурове и других. Многие из них уже вернулись и занимали ответственные посты. Он интересовался, кого из руководящих работников наркомата я знаю хорошо. Положение там было всё ещё неясно: Фриновского освободили, но на его место пока никого не назначили.
Прежде всего я рассказал о Льве Михайловиче Галлере, которого хорошо знал как человека с огромным опытом, пользующегося среди моряков большим авторитетом, честного и неутомимого работника. Мне было приятно, что Жданов согласился с этой характеристикой…
Несколько раз Андрей Александрович принимался расспрашивать меня об И.С. Исакове, которого он должен был знать лучше меня: они ведь были знакомы ещё по Балтике…
— Почему вы предложили именно Юмашева? — поинтересовался Жданов…
— На Тихом океане командующему предоставлена большая самостоятельность. Там нужен человек с опытом. У Юмашева такой опыт есть, а все остальные командующие — ещё новички, — пояснил я свою мысль…
Говорили мы и о Г.И. Левченко, и о В.Ф. Трибуце. Последнего хорошо знали оба. Жданов — как начальника штаба Балтийского флота, я же с Трибуцем сидел на одной скамье в училище и академии. Когда Левченко перевели на работу в Москву, Трибуцу предстояло занять его место, то есть стать командующим Балтийским флотом. О многих руководителях флота говорили мы тогда.
— Вот уж никогда не думал, что врагом народа окажется Викторов, — сказал Андрей Александрович.
В его голосе я не слышал сомнения, только удивление. Викторова — бывшего комфлота на Балтике и Тихом океане, а затем начальника Морских сил — я знал мало. Всплывали в разговоре и другие фамилии — В.М. Орлова, И.К. Кожанова, Э.С. Панцержанского, Р.А. Муклевича… О них говорили как о людях, безвозвратно ушедших. Причины не обсуждались».
Как видим, Жданов с Кузнецовым обсуждает как живых, так и уже мёртвых. Некоторым, кто на момент разговора был ещё жив, предстоит очень скоро умереть — они, будучи выдвинуты наверх, не справились с непосильными задачами. В отрывке из мемуаров Кузнецова, который мы процитировали, упомянуты 17 человек, из них пять расстреляны на момент разговора, пять будут расстреляны в ближайшие несколько лет, один умрёт в заключении, двое будут под следствием и удачно избегут самого страшного. Лишь четверых не затронут репрессии…
Более чем неделю, проведённую в поезде, они говорили о многом. Через три десятилетия Кузнецов вспоминал:
«— А вы, Андрей Александрович, не думаете принять участие в учениях и походах кораблей? — спросил я.
Флотские дела во многом зависели от Жданова, и мне хотелось, чтобы он знал их по возможности лучше.
— С большим удовольствием, — живо отозвался он. — Охотно поеду. Вот только вырваться бывает не всегда легко…
О себе Жданов говорил мало, хотя был интересным рассказчиком. Во время выступлений на собраниях и митингах он обычно зажигался, речи его отличались страстностью, горячностью, большим темпераментом.
Когда мы проехали Каму и Пермь, Жданов заметил, что воевал в тех краях, потом несколько лет работал секретарём крайкома в Горьком.
— Вообще я больше речник, чем моряк, но корабли люблю, — признался как-то Андрей Александрович».
Назвав себя «речником», Жданов не шутил и не лукавил — как показывают сохранившиеся рабочие документы, за долгие годы руководства огромным Нижегородским краем он на профессиональном уровне изучил судоходство Волги и Камы.
В столицу СССР секретарь ЦК и первый заместитель наркома ВМФ вернулись в 20-х числах апреля. 27 апреля 1939 года в Кремле состоялось совещание, о котором Кузнецов позднее вспоминал: «Разговор шёл о результатах поездки на Дальний Восток. Присутствовали все члены Политбюро. Жданов рассказывал о своих впечатлениях от Находки:
— Это действительно находка для нас.
Тут же было принято решение о создании там нового торгового порта.
Жданов рассказал о делах Приморского края, о Тихоокеанском флоте. Когда я уже собирался уходить, Сталин обратился к присутствующим:
— Так что, может быть, решим морской вопрос? Все согласились с ним.
Хотелось спросить, что это за морской вопрос, но показалось неудобным.
Из Кремля заехал домой. Когда вернулся на службу, на столе обнаружил красный пакет с Указом Президиума Верховного Совета СССР о моём назначении Народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР».
Вот так Сталин и Жданов «решили морской вопрос», назначив высшим руководителем флота 34-летнего моряка. Оглядываясь на историю, признаем, что в этом выборе они не ошиблись. Нельзя сказать, что Кузнецов воспринял своё назначение спокойно: «Быстрый подъём опасен не только для водолазов». Четыре его предшественника были расстреляны на этом посту. И новый нарком начал работать с нечеловеческим усердием.
Трудился он под непосредственным кураторством Жданова, оставил немало воспоминаний о специфике труда в верхних эшелонах: «В московских учреждениях тогда было принято работать допоздна. Приём у наркома в два часа ночи считался обычным делом… Сидишь, бывало, в приёмной и с трудом пересиливаешь дремоту… Но нет худа без добра! В такое время особенно удобно говорить по телефону: в Москве спят, линия не занята, а во Владивостоке люди на местах». Отметил Кузнецов и такую особенность (опытный капитан царских времён Лев Галлер назвал её «медовым месяцем») — первое время молодому назначенцу на ответственный пост в сталинской системе власти давался фактически «карт-бланш» на принятие решений и доступ к высшему руководству, дальнейшее зависело от результатов его труда.
Помимо практических мер по повышению боеспособности флота, не забыли и моральную составляющую — 22 июня 1939 года Совнарком и ЦК ВКП(б) приняли постановление о ежегодном праздновании Дня Военно-морского флота в каждое последнее воскресенье июля — дата устанавливалась от первой победы русского флота Петра I в сражении у мыса Гангут. Полуостров Гангут (Ханко) расположен совсем недалеко от Ленинграда, и нашему флоту буквально через несколько месяцев вновь придётся сражаться именно здесь…
На конец июля были запланированы и первые большие манёвры КБФ — Краснознамённого Балтийского флота. «В конце июля, — вспоминает Кузнецов, — вместе с А.А. Ждановым выбрались на Балтику, где проходило большое учение.
Два дня мы пробыли в Ленинграде. А.А. Жданов показывал места нового жилищного строительства на Охте и Международном проспекте.
— Обсуждали возможность строительства города по берегам Финского залива. Места там хорошие, но слишком близко от границы, — сказал Жданов…»
Осматривая город вместе с наркомом флота, наш герой принял решение о создании в центре Ленинграда в здании Биржи на стрелке Васильевского острова объединённого Военно-морского музея.
«Из Ленинграда мы выехали в Кронштадт, — вспоминал Кузнецов. — Едва поднялись на борт линкора, как эскадра снялась с якоря. Корабли по узкому фарватеру вытянулись на морские просторы. Впрочем, о просторе можно было говорить тогда очень условно: залив у Кронштадта совсем не широк, и оба берега хорошо видны с борта корабля. Не успели мы пройти несколько десятков миль, как оказались среди чужих островов. Эскадра шла мимо Сескара, Лавенсари, Готланда под недружелюбными взглядами направленных на нас дальномеров…»
Жданов вместе с наркомом флота, командующим КБФ и другим флотским начальством находился на борту линкора «Октябрьская революция», до революции — «Гангут». В море вышла вся недавно сформированная боевая эскадра Балтфлота — старые линкоры «Марат» и «Октябрьская революция», первый крейсер советской постройки «Киров», эсминцы, включая новейшие, подводные лодки, вспомогательные суда.
У выхода из Финского залива, на траверзе Таллина и Хельсинки офицеры, служившие ещё во времена царского флота, показывали Жданову расположение минно-артиллерийской позиции, надёжно прикрывавшей Петроград в годы Первой мировой войны. Для создания подобной защиты Ленинграду необходим был контроль над побережьем Финляндии и Эстонии. Член политбюро товарищ Жданов хорошо знал о ближайших политических планах сталинского руководства по поводу этих земель…
Учения продолжались трое суток. Флот вышел в центральную Балтику, обогнул шведский остров Готланд. Корабли проводили артиллерийские стрельбы, отрабатывали иные задачи. «Учение такого масштаба в предвоенный период проводилось на Балтике впервые и было насыщено решением огневых и тактических задач»{284}, — сообщает официальная история Балтфлота. Как это ни покажется странным, но Жданов с тех пор остаётся единственным государственным руководителем столь высокого ранга, кто лично принимал участие в военно-морских манёврах такого масштаба и продолжительности.
На борту линкора «Октябрьская революция» вместе со Ждановым и командованием флота находился и корреспондент газеты «Правда» Николай Михайловский. Он оставил воспоминания о тех днях:
«Старые моряки и по сию пору вспоминают поход балтийской эскадры летом 1939 года с участием члена Главного военного совета Военно-морского флота СССР А.А. Жданова и наркома Военно-морского флота адмирала Н.Г. Кузнецова. Это был не только экзамен для моряков, но и своеобразная демонстрация боевой мощи нашего растущего флота…
Поход продолжался трое суток. Вернулись в Кронштадт утром. На Большом рейде состоялся митинг. Выступил Андрей Александрович Жданов. Я его речь записал почти слово в слово, а потом сфотографировал его в кругу краснофлотцев»{285}.
Чтобы завизировать подготовленный материал, молодого корреспондента направили тогда в Смольный к личному секретарю нашего героя — Александру Кузнецову[8]. «Взяв мои листки, — вспоминает Михайловский, — Александр Николаевич скрылся за дубовой дверью. Вернулся он не скоро. Показал на несколько мелких поправок и заключил:
— Остальное в порядке. Можете печатать.
Так, 20 июля 1939 года обширная корреспонденция о походе Балтийской эскадры появилась на первой полосе "Правды" вместе со сделанной мною фотографией на четыре колонки, изображающей А.А. Жданова среди моряков линкора "Октябрьская революция"»{286}.
Июльские учения Балтфлота закончились практическими выводами. Уже 5 августа 1939 года нарком ВМФ Кузнецов представил Жданову расчёты по выполнению «10-летнего плана строительства РК ВМФ». Кузнецов и Жданов разбили план на два этапа — текущий пятилетний план судостроения на 1938—1942 годы и перспективную пятилетнюю программу на 1943—1947 годы. К концу 1940-х годов СССР должен был получить серьёзный океанский флот с линкорами и тяжёлыми крейсерами собственной постройки.
«Большой флот» во все времена и у всех народов был тесно связан с большой политикой. После состоявшихся в 1937 году выборов, 17 января 1938 года, Жданов был избран председателем Комиссии по иностранным делам при Верховном Совете СССР. Примечательно, что предложение избрать его на этот пост официально внёс другой такой же депутат — Лаврентий Берия, ещё один сталинский фаворит 1930-х годов. На этой должности Жданов должен был дополнить официальную политику Наркомата иностранных дел. С одной стороны, «комитет Жданова» не был связан жёстким дипломатическим протоколом и мог позволить себе нечто большее, чем официальные дипломаты. При этом наш герой уже был слишком сильной и известной фигурой в высшем руководстве СССР, чтобы иностранные государства и их представители могли игнорировать его неофициальные шаги и заявления на этом сугубо «парламентском» посту.
Работу Комиссии по иностранным делам Верховного Совета СССР Жданов начал весьма решительно. На первом её заседании, состоявшемся в августе 1938 года, он наметил в качестве приоритета изучение всех существующих договоров с соседними странами с целью обнаружения выгодных или, напротив, дискриминационных для СССР положений. Жданов настаивал на необходимости обращаться к местным источникам в поисках информации о пограничных инцидентах. В качестве объектов изучения были выбраны на востоке Иран и Афганистан, на западе — страны Прибалтики, Польша и Румыния. По итогам индустриализации СССР уже не был слабой страной и мог позволить себе надавить на ближайших соседей в собственных интересах. «Парламентская» комиссия Жданова стала трибуной, с которой озвучивались те новые послания СССР миру, которые не могла сразу выдвинуть официальная дипломатия.
15 июля 1938 года Жданов получил ещё одну представительскую должность — он был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Его заместителями на этом посту стали глава правительства советского Татарстана Амин Тынчеров и симпатичная блондинка из ждановского Ленинграда ткачиха Прасковья Макарова, возглавлявшая профессиональный союз рабочих хлопчатобумажной промышленности Московской и Ленинградской областей. Молодая женщина в «парламенте», конечно, играла и сугубо представительскую роль — в 1938 году женщин-парламентариев в мире можно было сосчитать по пальцам, а тут большевики показали миру первую на планете женщину, занявшую пост «вице-спикера»…
Специфика революционного происхождения и официальной идеологии привела к тому, что у нашей страны тогда был ещё один весьма нетрадиционный «внешнеполитический» орган — Коминтерн. Уже летом 1935 года на 7-м Конгрессе Коммунистического интернационала Жданов по предложению Сталина был официально избран представителем ВКП(б) в Исполкоме Коминтерна. Генеральным секретарём Исполкома Коминтерна выдвинули Георгия Димитрова. Дневники Георгия Димитрова сохранят упоминания о его многочисленных встречах со Ждановым в 1939—1941 годах, когда ими совместно со Сталиным вырабатывалась политика Коминтерна и решалась судьба этой организации накануне и в начале мировой войны.
В тот напряжённый период сталинское руководство рассматривало сложнейшую и судьбоносную дилемму — как из списка старых врагов выбрать союзников в будущей мировой войне. Что таковая более чем вероятна, тогда уже мало кто сомневался. Не станем углубляться в перипетии переговоров с англо-французской коалицией и за кулисы знаменитого пакта Молотова—Риббентропа, отметим лишь следы деятельности нашего героя на этой ниве. Накануне мировой войны Андрей Жданов принимает самое деятельное участие в обсуждении членами политбюро отношений с Англией, Францией и Германией. Ему же Сталин зачастую поручает соответствующие выступления в советской печати — как глава «парламентской» комиссии иностранных дел, Жданов мог дать неформальные, но вполне авторитетные сигналы для западных руководящих элит.
Особенно ярко это проявилось в июне 1939 года, когда в Кремле стало понятно, что трёхсторонние советско-франко-британские переговоры о заключении договора взаимопомощи фактически саботированы западной стороной. После срыва этой единственной возможности предотвратить начало большой войны советское руководство решительно меняет вектор усилий. И 29 июня 1939 года в «Правде» появляется статья Жданова под говорящим названием «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР».
Констатировав, что переговоры с французами и англичанами зашли в тупик, автор в самом начале пишет: «Я позволю себе высказать по этому поводу моё личное мнение, хотя мои друзья и не согласны с ним»{287}. Статья — сплошной и прозрачный намёк всем великим державам Европы — Англии, Франции и Германии. «Друзья» Жданова тут для каждого более чем прозрачны — Сталин и Молотов. «Они, — пишет об этих «друзьях» Жданов, — продолжают считать, что английское и французское правительства, начиная переговоры с СССР о пакте взаимопомощи, имели серьёзные намерения создать мощный барьер против агрессии в Европе. Я думаю и попытаюсь доказать фактами, что английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР, то есть такого договора, на который только и может пойти уважающее себя государство, и что именно это обстоятельство является причиной застойного состояния, в которое попали переговоры».
Далее в «личном мнении» Жданова следует весьма лаконичный и логичный для читателя перечень претензий к партнёрам по переговорам, прежде всего к Англии. «Мне кажется, — завершает свою статью Андрей Жданов, — что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре, для того чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами. Ближайшие дни должны показать, так это или не так».
Подписана статья тоже показательно: «Депутат Верховного Совета СССР А. Жданов».
В форме изложения «личного» мнения «парламентария» Жданова руководители СССР сумели веско и доходчиво высказать всё то, что невозможно было сделать официальными дипломатическими путями. Фактически это был ультиматум Англии и Франции: либо они идут на уступки интересам СССР, либо Союз будет искать средства обеспечения своей безопасности на других путях — а это уже был более чем понятный намёк для Германии.
Посол Германии в СССР Шуленбург тут же сигнализирует в Берлин о самом серьёзном значении данной публикации — поясняя Адольфу Гитлеру, что Жданов — «доверенное лицо Сталина», а «статья написана по приказу сверху»{288}. С этого момента и отсчитывается начало недолгого советско-германского сближения.
В записной книжке Жданова за 1939 год присутствуют отдельные обрывочные фразы, хорошо отражающие уже не газетный, а по-настоящему личный взгляд нашего героя на хищный мир внешней политики:
«Тигры и их хозяева.
Хозяева тигров нацелили на Восток.
Сифилизованная Европа.
Повернуть тигров в сторону Англии.
Англия — профессиональный враг мира и коллективной безопасности.
Не жалеет средств для дискредитации Советского Союза.
Отвести войну на Восток — спасти шкуры.
Возможно ли сговориться с Германией?»{289}
Вероятнее всего, это заметки, которые наш герой делал во время бесед со Сталиным. Для человека, знакомого с политическими раскладами накануне Второй мировой войны, даже такие отрывочные строки говорят об очень многом.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.