ЛУЧ СЛАВЫ

ЛУЧ СЛАВЫ

Кто может быть не актером,

Тот не может быть актером.

И. Певцов

Свинцовые облака почти ложатся на улицы. Хлопья мокрого снега тяжело валятся на землю и тут же тают, образуя грязную жижу. Дома кажутся одинаково серыми, силуэты прохожих походят на скользящие тени. Даже лошади на извозчичьих биржах в этот унылый петербургский день так понурили головы, будто отчаялись когда-либо увидеть солнце и получить овес.

Сумеречный час. Невский проспект пустынен: чиновники, конторщики и прочий служивый люд уже разошелся и разъехался из своих департаментов, контор и бюро, а вечерние гуляки еще не начали фланировать по излюбленной стороне, насупротив Гостиного двора.

Не потому ли так бросается в глаза одинокая фигура студента, спешащего перейти Невский проспект к углу Николаевской улицы? Вот он свернул за угол и зашагал по выложенному кирпичом тротуару. Очевидно, ему приходится идти тут впервые, иначе он так не разглядывал бы таблички с номерами домов, он близоруко прищуривается, когда пытается обойтись без своего щегольского пенсне с черным шнурком.

Наконец находит он дом № 77. Вход во двор длинный, арочный. Хотя совсем не похожий на величественную аркаду гимназии, но также могущий навеять фатальные слова гороскопа. Очень уж обреченный вид у таких старых петербургских домов, ворот и подворотен.

А вот и дверь с медной дощечкой:

Артист Императорского Александрийского театра

МОДЕСТ ИВАНОВИЧ ПИСАРЕВ

С решимостью человека, у которого нет иного исхода, студент дернул ручку звонка-колокольчика. Дверь открыл рослый мужчина в нарядном бухарском халате.

— Модест Иванович?

— Я!

— Разрешите представиться: Шверубович. С просьбой…

— Догадываюсь какой… Не тратьте слов зря. Пожалуйте!

Хозяин квартиры, видно, привык к званым и незваным гостям. Широким жестом он приглашает войти в кабинет, который, судя по тахте, служит и спальней. Рядом комнатка, заставленная полками с книгами. Большой стол в кабинете тоже завален книгами и рукописями, даже кресла заняты исписанными листками бумаги.

Первое впечатление: тут обиталище холостяка, вероятно — литератора. Нет, Писарев женат, однако с женой, известной актрисой Стрепетовой, разошелся. Литературные занятия ему впрямь не чужды: он отлично подготовил издание пьес А. Н. Островского.

Студент молча глядит на хозяина дома. Так вот каков он, друг и покровитель любителей сцены, особливо из учащейся молодежи. Писаный красавец с открытым, добрым лицом. Недаром слава о нем: человек широкого сердца. Богато и разносторонне одаренный природой и сам щедрый к людям. Любит радости жизни, однако умеет радоваться и чужим успехам, а это в театральной среде редкость.

Хозяин дома бросает на гостя заинтересованный взгляд. Немало прошло перед ним молодых людей, жаждавших стать жрецами «святого искусства». Обычно горение их остывало быстро, или они оказывались неспособными для служения искусству. Талантливые люди встречались не часто, и распознать их сразу не удавалось. Поначалу все различались лишь степенью наивных надежд.

Студент, сидевший напротив, смущался и, конечно, говорил о неугасимой приверженности к сцене. Сколько раз приходилось выслушивать эти слова! Тем не менее что-то выделяло его из обычных искателей театрального счастья.

Внешность у него привлекательная, хотя слово «красивый» не приложимо. Простая тужурка на статной фигуре сидит ловко, почти щегольски. Движения естественны и пластичны. Близорукость не мешает выразительности глаз. Светлые волосы оттенка трудно определимого, как лунный свет.

Удивительней всего голос. Мягкий. Глубокий. Певучий. Сколько в нем интонаций!

— Непременно хотите стать актером? — улыбнулся Писарев.

— Хоть только любителем, лишь бы играть. Очень прошу: проверьте — как я читаю?

— Чтобы судить о таланте, этого недостаточно. Надо посмотреть на сцене, в спектакле.

— В Петербурге я всего второй год и пока…

— Столицу завоевать не успели. Ну что ж, попытаюсь помочь. Попрошу Сидорова принять вас в его кружок за Невской заставой. Потом заеду туда, погляжу, на что вы годны. Вдруг окажетесь новоявленным Каратыгиным…

Добрая улыбка Писарева, его записка с краткими словами рекомендации, обещание посмотреть на сцене окрыляли надеждой. Высоко, далеко уносят могучие крылья надежды! Но будущий Каратыгин, ощущая их за спиной, летел пока лишь за Невскую заставу к некоему Сидорову.

Руководитель кружка пробежал глазами рекомендацию артиста императорского театра, внимательно оглядел его протеже и решил без проволочек:

— Господин Шверубович, в мольеровском «Скупом» будете исполнять роль Валера.

Стоит ли описывать восторг провинциального любителя, получившего право играть на столичной сцене. Настоящая роль! В классической пьесе! Разве это не счастье для человека, мечтающего стать актером?

Отныне студент Шверубович все вечера проводит на репетициях в сидоровском кружке. А днем по-прежнему слушает лекции в университете.

Наука и искусство вступили в решительный спор.

…Проходит немного времени. Валер — Шверубович неизменно вызывает восторг публики. Что это — настоящее признание таланта? Или только выражение простых чувств невзыскательных зрителей?

Всякий раз через «глазок» в занавесе он разглядывает зал. Студенты, курсистки, рабочие ближайших заводов, приказчики, какие-то старички и непременные посетители всех зрелищ — подростки. Кого только нет в крошечном помещении! Отсутствует лишь тот, кто должен объявить свое решающее «да — нет».

Неужели известный артист позабыл свое обещание посмотреть, как играет на сцене студент Шверубович?

Тот, кого столько ждали и уже отчаялись увидеть, наконец, появился. Нетрудно догадаться, что заставило Писарева отправиться на городскую окраину и смотреть скучный для него спектакль. Прежде всего правило, присущее, к сожалению, не всем: исполнять свое обещание, даже если дано оно невзначай. А в данном случае обещание было отнюдь не случайным. И дано было не с целью отвязаться от назойливого посетителя из числа тех, что испокон веков тянутся к людям искусства.

Артист-педагог чутко распознал, что творилось на сердце студента-любителя, с какой силой тянулся он и в то же время сопротивлялся неодолимой стихии театра. В молодости ему самому пришлось испытать нечто подобное: и в его сердце вот так же стучался театр.

А голос? Такой пленительный, богатый тончайшими интонациями голос может быть только у человека талантливого. Никак нельзя пройти мимо, остаться равнодушным к его творческому пробуждению.

Тучный, грузный, крупный, Писарев негаданно появился на спектакле «Скупой». В зале радостное удивление — обычное отношение людей, непричастных к искусству, при виде любимого артиста без грима. За кулисами тревожная радость — тоже обычное состояние актеров, когда старший товарищ наблюдает и судит их игру.

Вряд ли кто-либо, кроме дрожавшего от страха Валера — Шверубовича, догадался, почему в тот вечер маститый артист оказал столь великую честь кружку Сидорова. А уж когда по окончании представления его характерную фигуру увидели в тесной уборной, где разгримировывались и переодевались актеры, там началась почти паника. И подобно разорвавшейся бомбе прозвучали его слова, обращенные к Шверубовичу:

— У вас несомненное дарование. Учитесь, играйте! Если понадоблюсь, всегда к вашим услугам. Хотите, буду с вами заниматься. А пока играйте!

Это походило на благословение. Долгожданное. Необходимое. Давшее право на жизнь в искусстве.

Самые льстивые астрологи не предрекли бы участникам этой вечеринки, что имена их на театральном небосклоне когда-нибудь засияют яркими звездами. Впрочем, говорят, счастье не ведать своей судьбы, даже если в будущем засверкают алмазы удачи.

Пока они только любители, в большинстве студенты, но среди них несколько учениц театральной школы и начинающие молодые актрисы. Все они участники любительского кружка, которым руководит артист Александрийского театра Владимир Николаевич Давыдов.

Давыдов… Продолжатель великих традиций М. С. Щепкина и А. Е. Мартынова, создатель классических образов Фамусова, Подколесина и городничего, сыгравший многие роли в пьесах Островского — он гордость и украшение Александринки.

Для любителя пройти школу такого мастера — большая удача. Однако и Давыдов не случайно взялся за это нелегкое общественное дело.

Когда студенческая молодежь обратилась к прославленному артисту с просьбой руководить ими, согласие его получить удалось не сразу. Сперва он побеседовал с каждым участником кружка; лишь убедившись в том, что есть «подающие надежды», согласился возглавить молодежную труппу.

Владимир Николаевич нисколько не ошибся в оценке способностей своих подопечных. Забегая вперед, можно сказать, что из числа их вышло немало выдающихся театральных деятелей.

Пока познакомимся с ними на вечеринке в зале Кононова на Мойке, который любители снимают для репетиций и спектаклей. Однако зал служит не только для высоких целей искусства. Когда находится повод и заводятся небольшие деньжата, участники спектакля устраивают здесь скромные пиршества.

Только что окончилась веселая кадриль. За роялем студент-юрист Павел Гайдебуров — будущий народный артист. Неутомимые танцоры, тоже будущие знаменитости — курсистка Бестужевских курсов Елена Грановская и ученик казенной театральной школы Николай Ходотов, умоляют сыграть еще что-нибудь.

— Нет! Пускай теперь играет Самарин-Эльский… — отнекивается Гайдебуров.

Студент в тужурке с вензелями технологического института на петлицах покорно усаживается за рояль. Трудно представить, что этот плохой тапер Самарин-Эльский сторицей искупит свои музыкальные прегрешения, став крупным деятелем театра. Под его аккомпанемент лихо отплясывают импровизированный танец Микулин, Листов, Медведев со своей женой-красавицей, Петропавловский и другие юные наследники славы.

После танца, прихлебывая пиво из глиняной кружки, Шверубович читает любимый отрывок из Гамлета:

Быть иль не быть, — таков вопрос;

Что благородней духом — покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством?..

— Браво! Браво! — аплодируют юные лицедеи Саша Навроцкий и Леша Оболенский. Саша даже прервал свою обычную после третьей кружки речь о том, что его отец генерал Навроцкий написал слова известной песни «Есть на Волге утес».

Да что юный Саша! Непреклонная, суровая, никому не верящая в долг буфетчица тетя Глаша так растрогана, что сама подливает пиво в кружку Шверубовичу. И просит:

— Василий Иванович, прочтите еще! Уж больно трогательно вы декламируете…

Кого только не заворожит его пленительное «бельканто»!

Желание играть или хотя бы читать роли вслух переполняет начинающего актера. Немногочисленная аудитория вновь замирает, слушая слова принца датского: «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио…» Никому не смешно, что кружка в руках актера изображает череп бедного Йорика. Да и как не поверить тому, что это действительно череп с пустыми глазницами, когда слышишь проникающие в душу слова: «Здесь были губы, которые я целовал, сам не знаю сколько раз. Где теперь твои шутки? твои дурачества? твои песни? твои вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не осталось…»

Гамлет кончает монолог. В небольшом зале Кононова теснота. Все участники вечеринки собрались послушать Шверубовича. У него уже добрая слава чтеца.

— Наш Василий Иванович должен сыграть Гамлета! — воскликнул кто-то.

— Рано! Не дорос еще… Пущай допрежь того сыграет Несчастливцева. Задача тоже весьма великая.

Чистую русскую речь и густой бас Давыдова нельзя спутать ни с кем. После спектакля в Александринке ему не терпелось проведать своих питомцев.

— Покажем публике шедевр нашей драматургии «Лес». Сам займусь с вами, господа любители.

— Спасибо, Владимир Николаевич! Спасибо!

— Играть в пьесе Островского величайшая честь. Имейте в виду: ежели замечу лень, разгильдяйство, спуску не дам. Пошлю к черту!

Молодежь побаивается Давыдова как взыскательного педагога и одновременно обожает за бескорыстную заботу об их артистической судьбе. Даже те, кто испытал на себе его резкость, знают, что вспышки гнева случаются у Владимира Николаевича не от тяжелого, скверного характера, а от его высокой требовательности художника.

Актерам-любителям на всю жизнь запомнилось, как Давыдов начал свое первое с ними занятие.

— Ну, здравствуйте! — сказал он просто, без всякой торжественности. — Надеюсь, знаете, зачем вы сюда явились?

Неожиданный вопрос вызвал недоумение.

— Мы пришли сюда, чтобы учиться… Хотим стать артистами… — послышались робкие голоса.

— Артистами? Ха-ха-ха!.. — Давыдов покатывался со смеху. — Артистами?.. Ну, если хотите знать, то это дело очень далекого будущего. Много, еще весьма много придется вам потрудиться, прежде чем получите на это право.

Давыдов молча, внимательно принялся разглядывать своих учеников. Затем снова заговорил:

— Артист — это человек, утверждающий и проповедующий красоту, красоту души, красоту сердца. Знаете ли вы, что такое красота?

Ученики растерянно поглядывали друг на друга, а взгляд Владимира Николаевича уставился на девицу, явившуюся на занятия с замысловатой прической и с пестрой лентой в волосах. После долгого молчания Давыдов громыхнул:

— Должно быть, у вас голова болит?

— Ничуть не болит! — бойко ответила девица.

— Для чего же вы так обвязались? — обрушился вдруг Давыдов и, к всеобщему изумлению, сорвал с головы франтихи ленту и растрепал ее нелепую прическу. — В подобном виде вы ко мне на занятия ходить не смейте. Нельзя заниматься искусством в столь дурацком виде!

— Да как вы смеете! Я скажу папе. Я дочь художника… — возмущенная девица назвала имя известного художника.

— Тем более недопустима ваша безвкусица. Не позорьте своего батюшку, которого мы все весьма почитаем.

Всплакнула франтиха, но на следующее занятие явилась уже не такой расфуфыренной.

Суров был Давыдов со своими, учениками, которых он не только учил, но и воспитывал, отечески наблюдая за их сценическими успехами.

Однако пора пояснить, как и почему студент Шверубович оказался в кружке, руководимом Давыдовым. Неужели он нарушил верность Писареву, который так чутко поддержал его на первых порах?

В кружке за Невской заставой после мольеровского Валера Шверубович сыграл роль Разоренова в «Бойком месте» Островского. Вскоре после того он покинул сидоровский кружок. Почему? Неудачливый драматург Сидоров, взявшись руководить кружком любителей, мало чем мог им помочь: энтузиаст театра, он, однако, не обладал даром педагога и режиссера.

А Писарев? Он был перегружен работой в театре и в императорской театральной школе, где состоял преподавателем. Пользоваться его ценными советами было возможно, но рассчитывать на постоянную помощь не приходилось.

Потому, когда студенты образовали любительский кружок под руководством прославленного Давыдова, в числе других вступил туда и Шверубович. Модест Иванович Писарев безоговорочно одобрил этот шаг своего подопечного. Давыдов, по существу, оказался первым, кто по-настоящему, профессионально стал обучать любителя актерскому мастерству. А для него, как истинного художника, понятие это было равносильно другому понятию — труду. Труду упорному, вдохновенному, беспощадному.

«Ремесло — подножие таланта», — повторял Давыдов выражение древних греков. И добавлял: «Наша профессия невозможна без постоянного труда. Драматический актер должен, как пчела, собирать мед отовсюду, со всех цветов и нести переработанным в свой улей».

Кружок Давыдова работал без устали. За короткий срок Шверубович показался в нескольких спектаклях. Особенно удался ему профессор Доронин в пьесе «Тайна» Николаева. Роль эту Давыдов сам исполнял на сцене Александрийского театра и занимался ею с любителем.

Теперь великий артист взялся помочь ему и в роли Несчастливцева.

Случайность, удача, везение? Нет, закономерность, рожденная встречей таланта с умением. Вспомним, как гениальный Суворов возражал тем, кто славные победы его объяснял фатальным «везением»: «Везет, везет, а когда же уменье?»

Репетиции у Давыдова скорее были занятиями сценическим мастерством, на которых начинающий актер шлифовал грани своего таланта. Так все более обогащался он опытом, дающим свободу скрытым творческим силам.

Любитель становился профессионалом. Вскоре настал и день его испытания.

По странной прихоти слов, роль старого актера Несчастливцева принесла первое настоящее счастье молодому актеру Шверубовичу. Случилось то 19 ноября 1895 года, когда в зале Благородного собрания в Петербурге прошел спектакль «Лес».

Волшебный луч славы тогда впервые коснулся Шверубовича — Несчастливцева. Вечер тот стал знаменательной вехой в его жизни: о нем заговорили в театральных кругах, о нем принялись писать в газетах, у него начало появляться «имя».