«Комедия славы»

«Комедия славы»

Артур и все его добро благополучно пережили революцию. Снова его жизнь вступила в прежнюю колею: утром рукописи, перед обедом флейта, обед в «Английском дворе», затем — чтение газет, прогулки с пуделем и т.д. и т.п. Но «Каспар Хаузер» философии вышел из темницы на свет, а все еще оставался неузнанным, хотя час его славы был уже близок. Еще в марте 1844 года появилось второе издание «Мира как воли и представления», исправленное и расширенное главным образом за счет впервые изданного второго тома. Издатель сначала сопротивлялся переизданию, а затем уступил; Шопенгауэр же отказался от гонорара. В предисловии он писал, что передает свой труд теперь уже в завершенном виде не современникам или соотечественникам, а всему человечеству. Но «тупость» мира еще не была преодолена.

В 1845 году в «Иенской литературной газете» появилась снисходительная по тону рецензия, в которой этот труд рассматривался как некий переход от Канта к Фихте. Никто по-прежнему не замечал, что с учения Шопенгауэра начинается новая эра в философии. Когда в 1845 году Шопенгауэр поинтересовался остатком тиража, Брокгауз сообщил ему, что издание этой книги — самая плохая его сделка.

Новейший биограф Шопенгауэра Рудигер Сафрански утверждает, что слава Шопенгауэра как гениального философа родилась в Англии в апреле 1853 года, когда ему было уже 64 года. Тогда в «Вестминстер форин квортерли» появилась статья о никому не известном немецком «Каспаре Хаузере», который своей судьбой подтвердил акустический закон: звук орудийного выстрела достигает слуха отнюдь не сразу; потребовалось сорок лет, чтобы его услышали. Шопенгауэр об этой статье выразился насмешливо: «Комедия славы». И заключил: «Нил достиг Каира». Статья была перепечатана усилиями его поклонника Дж. Оксенфорда в немецкой газете «Фоссишер цайт», и «только после этого имя Шопенгауэра получило известность на родине» (124. С. 17). Однако это не совсем так.

Известность Шопенгауэра в Германии росла независимо от этого случая, постепенно и стихийно, хотя статья в «Фоссишер цайт» действительно в одночасье сделала имя Шопенгауэра знаменитым во Франкфурте. Уже с начала 40-х годов Артур стал получать знаки поддержки. Появились поклонники и ученики — «апостолы» и «евангелисты», которые именовались так не только в шутку. Самый старый из них, Фридрих Доргут — юрист из Варшавы, открыл для себя Шопенгауэра уже в конце 30-х годов и стал истовым приверженцем его учения. Юлий Фрауэнштедт учился философии в Берлине, в годы учения вообще о Шопенгауэре не слышал и узнал о «Мире как воле и представлении» случайно. В 1841 году в «Галлише ярбюхер» он опубликовал свой панегирик: Ю. Фрауэнштедт утверждал, что Шопенгауэр — единственный среди современных философов, кто разработал чистую, глубокую и остроумную философию; на него никто не обращает внимания, это свидетельствует лишь о том, что ей принадлежит будущее.

Второе издание труда обогатило Шопенгауэра еще двумя учениками, которых он особенно полюбил. Это были Иоганн Август Беккер и Адам фон Досс. Оба были не философами, а юристами. Первый из них, майнцский адвокат, обратился к Шопенгауэру в 1844 году с письмом и обнаружил столь близкое знакомство с его трудами, что Шопенгауэр был потрясен. Беккер делился с ним не только своими сомнениями, связанными с учением, но выражал недовольство состоянием посткантовской философии, что весьма импонировало Учителю. Беккер был единственным человеком, ради кого Шопенгауэр покинул Франкфурт: однажды прекрасным летним днем он отправился железной дорогой в Майнц, к нему в гости.

Еще более трогательным был Адам Досс. Прочитав «Мир как воля и представление», он совершил в 1849 году паломничество во Франкфурт. Шопенгауэр принял его и был очарован его энтузиазмом. Он прозвал его своим «апостолом Иоанном» и, желая «подогреть» активность своей пока еще маленькой общины, сообщил Фрауэнштедту о приятном визите: «По точному знанию моих работ и убеждений он по меньшей мере равен, если не превосходит Вас; его усердие неописуемо и доставляет мне много радости» (132. S. 240). И хотя Досс не был «евангелистом», то есть активным проповедником учения Учителя, он все же писал знакомым и незнакомым, а также важным или известным людям, с которыми он даже не был знаком лично, советуя им прочесть произведения философа.

Наибольшей активностью среди почитателей Шопенгауэра отличался Юлий Фрауэнштедт. Он был верным «рабом», публиковал тексты Мастера и комментировал их, разыскивал в газетах, журналах и книгах упоминания о его учении; он заказывал для Шопенгауэра литературу и сообщал ему курс акций на биржах. Однако Шопенгауэр обращался с ним весьма сурово: Фрауэнштедт не слишком хорошо понимал учение Шопенгауэра и в одном из писем назвал волю трансцендентным опыту абсолютом, за что получил гневную отповедь. Когда Фрауэнштедт попытался защититься от нападок Учителя, который обвинял его в том, что тот кокетничает с моралью «бесовского» материализма, Шопенгауэр прекратил с ним переписку. Несмотря на это, Фрауэнштедт остался его верным «евангелистом», и в 1859 году, незадолго до смерти, Шопенгауэр завещал ему свое литературное наследие. В конце концов вокруг Шопенгауэра возникла небольшая община «евангелистов» и «апостолов», своего рода церковь, где Шопенгауэр играл роль верховного пастыря.

Но в 1850 году Шопенгауэр получил болезненный щелчок. Два тома, составленные им из заметок и дополнений к своим сочинениям, — «Парерга и Паралипомена» (в первом русском полном собрании сочинений переведенные как «Систематические дополнения и ранее неизданные заметки»), которые, вопреки прежним заявлениям философа о том, что он не собирается быть наставником или учителем, а ищет всего лишь истину и только истину, содержали именно наставления к достойной жизни, и которые он охарактеризовал как самую популярную «философию для всех», надеясь на всеобщее признание, были отвергнуты Брокгаузом и некоторыми другими издательствами. Тогда за дело взялся Ю. Фрауэнштедт; он нашел в Берлине книжный торговый дом, и в 1851 году двухтомник появился на свет. Это был поворотный пункт в судьбе учения. «Философию для всех», особенно включенные в нее мгновенно ставшие знаменитыми «Афоризмы житейской мудрости», наконец заметил широкий читатель. Но дело было не в самих заметках. Пришло время востребовать философию Шопенгауэра.

Первоначально публикация «Парерга и Паралипомена» пробудила интерес не столько среди философов, сколько у читающей публики. «Афоризмы житейской мудрости» принесли Шопенгауэру известность в Германии. В 1853 году вышло третье издание «Мира как воли и представления», также получившее теперь некоторый резонанс. Тогда-то в Англии и была опубликована упомянутая Сафрански статья.

Между тем число поклонников, которые хотели бы с ним пообщаться, росло. Они являлись в «Английский двор», усаживались за соседний столик, чтобы хотя бы видеть его, а если повезет, то и слышать его речи. Рихард Вагнер приглашал его в Цюрих, где нашел убежище как политический эмигрант. Он посвятил Шопенгауэру клавир своего «Кольца нибелунга». Но тот проявил черную неблагодарность; он сказал посыльному: «Передайте своему другу Вагнеру спасибо за «Нибелунгов»; однако он должен покончить с музыкой, он гениальнее в поэзии! А я сохраню верность Россини и Моцарту...» (133. S. 199).

В конце концов и цех философов назначил ему свидание: за два года до смерти Шопенгауэра Г. Кербер в университете Бреславля прочел о нем первую лекцию. В том же Бреславле в 1865 году Стефан Павлицкий защитил первую в мире докторскую диссертацию «Учение Шопенгауэра о рациональном философствовании». В 1856-м на конкурсе, объявленном философским факультетом Лейпцигского университета, за изложение его учения впервые была вручена премия его ученику К. Бэру. Были и критики. Гегельянцы его не приняли. Так, К. Розенкранц весьма негативно отнесся к учению Шопенгауэра, едко назвав его «новоизбранным кайзером немецкой философии» (цит. по: 124. S. 513).

После многих лет безвестности и полного уединения Шопенгауэр радовался малейшим знакам внимания. Новый поклонник, некий А. Кильцер, стал инициатором текстологических штудий, занявшись поисками первого издания книги, чтобы сравнить его с последующими. Когда он опубликовал о Шопенгауэре небольшую заметку, тот поспешил свести его в Мюнхене со своим верным учеником А. фон Доссом, «ибо, — писал он, — где двое „собраны во имя Мое, там и Я посреди них“» (Мф 18, 20; письмо Доссу от 12 сентября 1852 года). Новый Христос!

Куно Фишер в книге о Шопенгауэре весьма неодобрительно относится к ревностному вниманию философа к своей растущей известности. Он называет его болезненно тщеславным, упрекает за измену прокламируемого им отказа от воли. Но философия — профессия публичная, и творец не может не желать, чтобы его услышали. Многолетнее неприятие учения и одинокая жизнь не погасили его воли к жизни и живого ума. Признание пришло поздно, и он не мог не внимать и не радоваться ему, хотя бы в частных письмах. Быть может, и печально, что мудрец и великий ум так радуется малейшим знакам внимания; но эта радость вызывает и сочувствие, так как перед нами предстает человек совершенно одинокий и от своего одиночества страдающий. Упреки Фишера несправедливы. К тому же Шопенгауэр понимал истинную цену своей славы.

Немецкий писатель Ф. Геббель свидетельствует, что в беседе с ним Шопенгауэр сравнивал «комедию славы» с театром: когда после представления в зале уже темно, но еще горят огни на пустой сцене... «тут выхожу вперед я — опоздавший, привычно отставший, и тогда начинается комедия моей славы» (133. S. 308). Порой его известность действительно вызывала комический эффект.

Какой-то поклонник сообщал, что приобрел три экземпляра последнего издания, чтобы осчастливить своих родственников. Другой — строил дом только ради того, чтобы повесить там портрет философа. Некий господин из Богемии ежедневно обновлял венок, увенчивавший его портрет. Курсанты военной школы всю ночь слушали чтение «Метафизики половой любви». Из соседнего Гамбурга прибыли члены какого-то ферейна, чтобы с немецкой основательностью заняться изучением пессимизма. Так или иначе, Шопенгауэр в конце жизни стал знаменитым, а в конце XIX века он был уже самым читаемым в мире философом.

Стал ли он счастливым? Ведь дело его жизни принесло наконец плоды. Вопрос остается открытым. Тем не менее вполне можно говорить, если не о радости (Шопенгауэр по-прежнему постоянно предавался беспокойству и дурным предчувствиям), то по крайней мере его удовлетворенности тем, что в конце концов жизнь состоялась. За год до кончины он как-то сказал Фрауэнштедту: «Знаете ли, абсолютно все, что сделано, поддается подсчету. Я иногда удивляюсь самому себе, что все это сумел совершить. Ведь в повседневной жизни нет ничего такого, что проявляется в высшие моменты созидания» (133. S. 124).

Вопрос о счастье остается открытым еще и потому, что в учении Шопенгауэра счастье — всего лишь миг, уступающий место новым стремлениям, желаниям и мотивам, реализация которых невозможна, иллюзорна либо мимолетна и всегда сопровождается беспокойством, неприятностями и страданием. И только страдание имеет позитивный смысл.