ЦЕНА СЛАВЫ
ЦЕНА СЛАВЫ
Примерно с середины восьмидесятых годов на религиозной карте России появляется новое место православного паломничества, вполне сопоставимое по своей притягательности и многочисленности людских потоков с такими святыми местами, как Киевско-Печерский монастырь, Троице-Сергиева лавра и Оптина пустынь.
С началом популярности отца Иоанна начинается и «охота» за ним, в которой паломникам и жителям тех городов, куда он приезжал, приходилось прибегать к немалому искусству и всевозможным ухищрениям. Сам священник был повинен в этом не больше, чем Лев Толстой в том, что не мог часами беседовать с людьми, которые приезжали в Ясную Поляну не столько за смыслом жизни, сколько из праздного любопытства. Но количество обиженных и обойденных «исключительным» вниманием святого священника постоянно росло, создавая ему теневую репутацию человека, сверх всякой меры о себе возомнившего, взявшего на себя миссию, которая ему не по силам. Как следствие стали расти слухи о том, что дело здесь нечисто, что за образом народного «идола» скрываются вполне меркантильные интересы и тщеславие – жажда славы земной.
Мало кто задумывался над тем, что этот отважный человек ежедневно подвергался смертельной опасности, оказываясь в плотной толпе людей, среди которых находились не только жаждущие духовного спасения, но и обычные сумасшедшие, и больные заразными болезнями, не исключая проказу. Известно, что однажды отец Иоанн посетил петербургский лепрозорий, где провел долгое время, беседуя с больными и молясь вместе с ними.
Весной 1887 года в петербургских газетах появилось первое известие о покушении на отца Иоанна.
Матвей Иванович Теканов, артельщик кронштадтского пивоваренного завода, пригласил священника для беседы в квартиру, которую он снимал в доходном доме купца Быкова. Сразу по приходу отца Иоанна он начал на него кричать, потом молился по-раскольничьи на его глазах. Священник стал увещевать артельщика. «Тогда он вскочил на ноги и обхватил обеими руками кольцом вокруг туловища отца Иоанна, стал давить его с такой силою, что последний едва мог вскрикнуть», – писала газета «Новое время». Когда отца Иоанна освободили от покушавшегося, Теканов вышел на улицу, где его «узнали и указали на него собравшейся у дома Быкова толпе, которая бросилась на него и сбила с ног. У него вырвали бороду и ему нанесли тяжкие удары», – сообщала газета «Новости». Дело получило такую широкую огласку, что о нем написал Н.С.Лесков, не любивший Иоанна Кронштадтского, но следивший за его деятельностью с предвзятым интересом. Тем не менее даже Лесков не мог не отозваться одобрительно о том, что отец Иоанн отказался возбуждать уголовное дело против Теканова. Но при этом писатель заметил: «Случай же с Текановым должен послужить мало знающим о простом народе городским священникам напоминанием о том, о чем хорошо знают самые обыкновенные священники сельские, т. е. об осторожности, необходимой в присутствии экстатиков, на которых всегда ужасно действует теснота, спертый воздух, дым курений и необыкновенное чтение…»
Вместе с переменой образа жизни отца Иоанна меняется и жизнь всего города Кронштадта. Из военной и портовой крепости он превращается как бы в центр духовного туризма, с соответствующей инфраструктурой и характерными особенностями туристического города. На отце Иоанне стали зарабатывать. И не все эти деньги затем шли на благотворительность.
Священник Иоанн Попов вспоминал, как в январе 1892 года он впервые приехал в город Кронштадт:
«Переночевавши в Петербурге, спешу в Кронштадт. За тридцать три копейки доехал по железной дороге до Ораниенбаума; здесь за сорок копеек нанял извозчика. Что за торжественный поезд был до Кронштадта по морю! Дорога по льду ровная и прямая, со столбами, с будками, и по этой линии гуськом, от самого Ораниенбаума и до Кронштадта, на протяжении восьми верст, почти беспрерывно вытянулись подводы извозчиков с пассажирами: едут в одну лошадь, едут парою, тройкою, сани всевозможных сортов, равно как и сами извозчики – русские, чухонцы, как и сами лошади – русской и чухонской породы. Сотни подвод едут в Кронштадт, обгоняют друг друга, и все «к батюшке». Едут изредка и обратно: вот летит резвая пара лошадок с санками, а в них сидят какой-то военный и рядом с ним женщина, и платочком последняя закрыла лицо: “Верно, плачет”, – подумалось мне…
При самом въезде в город встречают гостей услужливые хозяйки квартир, “к нам, к нам пожалуйте: у нас батюшка бывает каждый день”, даже извозчик предлагает подобного же рода услугу, но я, запасшись раньше адресом покойной квартиры, строго приказываю извозчику везти меня на Андреевскую улицу[25], в квартиру против ворот отца Иоанна… Вхожу в квартиру: хозяйка радушно встречает и предлагает за недорогую цену комнатку. Осматриваю новое временное жилище. Всё говорит о дорогом батюшке: во всех комнатах, кроме икон с горящими лампадами, висят на стенах в хороших рамах портреты отца Иоанна с собственноручными его надписями; на столах, под иконами, – фарфоровые вазы с водой – для водосвятного молебствия. Приезжие прибывают и размещаются кто в общей комнате, кто – в особых».
Но и особые комнаты не гарантировали встречи со знаменитым священником. Повидать его лично, лицом к лицу – это большая удача или «знак Божий», как это расценивали многие. Маршрут отца Иоанна по городу был непредсказуем и никогда не подчинялся точному расписанию. Тот же отец Иоанн Попов, при всей бесконечной любви к батюшке, тем не менее рисует нам и сцены обманутых надежд:
«И вот мы ждем его посещения. Проходит одиннадцатый час, проходит двенадцатый и первый часы в томительном ожидании отца Иоанна для молебствия. Всё приготовлено для этого: лампадки все зажжены, на столе, в “общей” комнате, сложены поминальные записочки, а на тарелочке – жертвы (серебряные монеты), даже ваза с водой открыта… Вдруг мимо наших окон промчалась пара лошадей с извозчиком в санках… “Отца Иоанна увозят! Отец Иоанн уезжает в Петербург!” – пронеслась между нами печальная весть… Меня просит хозяйка сопутствовать ей в соседний дом с просьбой к отцу Иоанну посетить и нас. Идем. Меня пропускают в дом и дверь входную – на запор, так как на улице уже собралась толпа, которая окружила санки и напирает в двери дома. Стою я в выходном коридоре, прислушиваюсь и наблюдаю: кратко и поспешно совершается молебен в комнате одной, потом в другой; замечаю большую суету в доме, особенно самой хозяйки: то быстро подойдет она к выходным дверям и прикажет, чтобы заперли и никого не пускали в дом; в самом доме те двери отворит, другие затворит; сами же квартиранты чуть не буквально бегают из одной комнаты в другую, очевидно, за батюшкой…
Быстро растворяется дверь, и отец Иоанн быстро идет к выходу; какая-то старушка накидывает на него его теплую рясу, и не заметил я, как моментально он надел ее, на ноги калоши, взял шапку и уже очутился совсем у выходной двери, а тут и сани; его преследует толпа, в коей замешался и я; со всех сторон слышатся просьбы: “Батюшка! Зайдите к нам! Благословите! Болящая! Батюшка! Батюшка!..” У выходных дверей, несмотря на все старания молодого псаломщика, так стиснули отца Иоанна, что он немного поморщился, но не сказал ни слова; прорвался он через толпу, сел в сани; но толпа устремляется к саням, хватает за рясу; отец Иоанн возлагает руку, на все стороны, раз даже назад подал руку, и всё так быстро, что едва успеваешь уследить; просьбы своей я, оттесненный толпой, не успел высказать… Сани скоро скрыли отца Иоанна из вида толпы».
Сам Иоанн Попов мог не беспокоиться на свой счет. Любой приезжий священник, городской или сельский, белый или монах, имел право не только бесплатно разместиться в гостинице Дома трудолюбия, но и сослужить отцу Иоанну на литургии. Однако светские лица, чтобы попасть в алтарь, где собиралось до ста человек, должны были получить у церковного старосты «билет». Эти билеты в том числе и – продавались.
Несомненно, сам того не желая, отец Иоанн превратился в объект не только религиозного поклонения, но и спекуляции. Это была неизбежная обратная сторона положения, в которое он поставил себя, отказавшись от всякого контроля над стихией народного поклонения, перераставшей в идолопоклонство.
Вот чего сумел избежать Лев Толстой. Он в корне пресек все попытки использовать себя в качестве «бренда».
Все-таки Ясная Поляна не обрастала мелкими частными гостиницами, и на вход в имение Толстого не нужно было покупать билетов. Однако справедливости ради скажем, что и масштабы паломничества в Ясную Поляну и Кронштадт были разными.
Чтобы представить себе, что произошло бы с Ясной Поляной, если бы размеры народного паломничества к Льву Толстому приближались к кронштадтским, достаточно прочитать воспоминания С.И.Цветкова о посещении отцом Иоанном имения Рыжовка под Харьковом, куда он приехал летом 1890 года по приглашению хозяина имения, богатого купца Рыжова, с намерением отдохнуть.
«На ближайшей от Харькова станции Рыжово вагон был отцеплен, и отец Иоанн, сопровождаемый несметной толпой народа, отправился в имение Рыжовка, где для него был приготовлен в саду домик-особняк на все время его пребывания в Харькове.
В первые дни отцу Иоанну жилось в Рыжовке относительно тихо и спокойно, но что началось через два-три дня – описать невозможно… Первым результатом его пребывания было то, что цветы и клумбы в саду имения были потоптаны и стерты с лица земли, красноречиво указывая на громадное стечение публики.
И вот, вместо отдыха, для отца Иоанна начались трудовые дни, какие он проводит в Кронштадте и Петербурге…
За время пребывания отца Иоанна в имении Рыжовка перебывало народу примерно до 100 тысяч человек. Бывали дни, когда под благословение его подходило по 7–8 тысяч человек в день. После первых двух дней Рыжовка очутилась буквально в осадном положении. Тысячи народа располагались лагерем около имения. Тут и чай пили, и закусывали, и спали; некоторые ожидали очереди по нескольку суток. Рыжовка находится в 10 верстах от Харькова. Каждый почти поезд привозил туда не менее 500 человек, так что, как мы слышали от администрации дороги, на каждый поезд выдавалось билетов столько, сколько в другое время не продается и за два месяца. Благодаря необыкновенному скоплению пассажиров к поезду прицеплялось по 10–12 добавочных вагонов. Для поддержания порядка был откомандирован усиленный наряд полиции».
Когда в 1910 году Толстой возвращался в Ясную Поляну из Москвы, на Курском вокзале были погнуты фонарные столбы, на которых висели зеваки. Во время проводов отца Иоанна в Харьков на том же Курском вокзале на груди священника погнули его наперсный крест. Известно, что Толстой страдал от своей славы, и одной из причин его ухода из Ясной Поляны была невозможность одиночества, которого он в последние годы жизни страстно желал. Но мы ничего не знаем об отношении к своей славе Иоанна Кронштадтского. Несомненно, он страдал, но никогда ни словом об этом не обмолвился. У отца Иоанна было принципиально иное отношение к «толпе», чем у Льва Толстого.
Во-первых, у него не было прививки аристократизма, который всегда отличал Толстого, даже во время «опрощения», о чем писал его сын Илья Львович. Отец Иоанн крепко помнил о своем происхождении и о своей бедной родне. Во-вторых, та миссия, которую взял на себя отец Иоанн, исключала какие бы то ни было ограничения в непосредственных, именно физических контактах с толпой. Отказавшись от ухода в монастырь, но став олицетворением святости еще при жизни, он попадал в двусмысленное положение, ибо на святыню имеют равные права все жаждущие спасения. Наконец, объявляя себя посредником между Богом и людьми, от чего в самой категорической форме отказывался Толстой, он брал на себя обязанность никому не отказывать в общении с Богом; больше того, он должен был стремиться к максимальному расширению этого общения, без всяких скидок на свои проблемы. В отличие от Толстого, у него не могло быть на этот счет оправданий – личных или семейных.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.