Июль 2005 года

Июль 2005 года

5 июля

Некоторые люди говорили мне, что я сумасшедший, поскольку так поступил, — и сейчас я не уверен, что стал бы возражать. Я стою на льду магнитогорской арены, в сердце матушки-России, в моем новом на ближайшие десять месяцев доме, далеко от родного очага. Я чувствую себя не в своей тарелке из-за длительных перелетов через многие часовые пояса и дефицита сна, переполненный противоречивыми чувствами. Тридцать шесть часов назад я был на другой стороне земли, в Саскатуне (город в Канаде — прим. пер.), и готовился к главному приключению в своей жизни. В середине весны прошлого года на меня вышел Сергей Левин, российский хоккейный агент, чтобы узнать, интересно ли мне стать первым канадцем, тренирующим команду российской Суперлиги. Тогда он не сказал, что это за команда. Он только лишь хотел выяснить степень моей заинтересованности в приезде в Россию. В течение последней четверти века поток хоккейных талантов между Россией и Северной Америкой шел, преимущественно, в одном направлении. Все возрастающий аппетит НХЛ на лучших игроков привел к их массовому набору в России, и с течением времени появились россияне, возглавившие списки бомбардиров лиги, завоевавшие призы лучших новичков года, и десятки россиян, увидевших свои имена выгравированными на Кубке Стэнли. С недавних пор, после того, как экономические и политические потрясения в России после падения коммунизма поутихли, появилось нечто вроде обратной миграции. Зарплаты в России стали более конкурентоспособны, и ряд клубов, которым доллары «жгут карманы», переманили часть своих доморощенных талантов обратно.

Помимо того, в год локаута в НХЛ даже некоторые из самых известных канадских хоккеистов (Vincent Lecavalier, Dany Heatley, Brad Richards, например) приехали играть в Суперлиге. А тренеры? Здесь — другое дело. Такого не было никогда. Несколько россиян поработали в НХЛ неглавными тренерами, несколько тренеров из Европы поработали в России, но ни один клуб еще не передавал ключи канадцу. до сего момента.

За два дня до того, как я вылетел из Канады, я съездил в Эстон, провинция Саскачеван, чтобы повидаться с семьей. И, поскольку тренировочные сборы здесь, в России, начинаются в начале июля, я вылетел из Саскатуна в Торонто-Лондон-Москву, и прибыл в российскую столицу в 15:45. К сожалению, время вылета последнего рейса моего путешествия — из московского аэропорта Домодедово в Магнитогорск — было перенесено на пять с половиной часов, с 18.00 на 23.30, вследствие перехода на новое, летнее расписание. Пока Россия сбивчиво идет по пути к капитализму, у авиакомпаний постоянно не хватает самолетов, и в результате последние вынуждены быть на обслуживании фактически 24 часа в сутки. На менее популярных маршрутах рейсы часто отменяются и объединяются с другими, в зависимости от наличия самолетов. Таким образом, последнее из того, что мне хотелось бы, приключилось сразу же — длительная задержка в столице России. С учетом двухчасовой разницы между Москвой и Магнитогорском, к моменту, когда рейс № 12 авиакомпании «Сибирь» приземлился, было уже 3.30 утра.

Через час, в кромешной тьме, я, насколько мог, разглядывал свое новой жилище, где я вместе с женой Линдой буду жить до конца хоккейного сезона. Мой новый клуб захотел, чтобы я был на льду в тот же день, поэтому у меня был выбор — поспать часа полтора или не ложиться и поднапрячься без сна. Я решил слегка вздремнуть, а затем пошел из своей квартиры в сторону арены, впервые (но, вероятно, не в последний раз) задавшись вопросом: «Что я тут делаю?»

Мне 57 лет. Я тренировал сборную Канады на трех зимних Олимпиадах. Я дважды был главным тренером в клубах НХЛ (в Calgary Flames и Columbus Blue Jackets). Последние два года я провел в сравнительно стабильном мире немецкой Элитной Лиги, тренируя команду Гамбурга. А когда меня приглашали русские, мне уже была подыскана работа в Хельсинки на один год.

И хотя переговоры о моем контракте с Магнитогорском были завершены несколько месяцев назад, я действительно очень мало знаю о том, во что я ввязался. Я не знаю тренеров — своих помощников, я не знаю языка, я не знаю — за исключением одного-двух — своих игроков.

Я приступаю к этому делу с ощущением холода в груди, и, хотя на дворе июль, сегодня пасмурный прохладный день. С другой стороны, идеальная погода для хоккея. Снаружи арена выглядит соответственно погоде — да и моему настроению тоже. Для России характерно, что здание, которому всего 15–20 лет (и оно должно бы находиться в относительно приличном состоянии), теряет свой вид гораздо быстрее, чем следовало. При прежнем политическом режиме деньги часто выделялись на строительство, но ничего не откладывалось на содержание зданий, поэтому никакого ухода за ними не было. Время — 08:15 моего первого рабочего дня, и первая группа хоккеистов должна по графику появиться на льду в 10. Если бы здесь применялась практика НХЛ, тут были бы уже все — тренеры, специалисты по экипировке и, естественно, хоккеисты. Вместо этого, здесь — только я и пара вахтерш, одна из которых узнала меня и впустила.

Много лет назад у меня в Calgary Flames был русский хоккеист Сергей Макаров, участник знаменитой тройки КЛМ. Советские хоккеисты в то время ежегодно выигрывали чемпионаты мира, и Макаров всегда был одним из игроком, вносившим ключевой вклад в эти победы. В конце концов, он приехал в НХЛ, в возрасте 31 года, вместе с другими хоккеистами своего звена — Игорем Ларионовым, Владимиром Крутовым, Алексеем Касатоновым и Славой Фетисовым. Когда он играл за мою команду, я так и не смог привыкнуть к тому факту, что Макаров делал именно то, что моя команда делала в этот момент. Он появлялся непосредственно перед началом тренировки, а потом уходил через считанные минуты после ее завершения. Я думал, что то была просто его, Сергея, манера. Теперь я начинаю подозревать, что такой образ действий характерен для русских в целом. Посмотрим, изменится ли это в течение сезона.

Наконец, все пришли, начиная с моих новых коллег-тренеров. Один из них — Фёдор Канарейкин, мой основной помощник, который немного говорит по-английски. Еще есть три Виктора — Виктор Королев, Виктор Сухов и Виктор Гудзик (прим. пер.: victor — англ. победитель), ни один из которых не говорит по-английски ни слова. Это может вызвать проблемы.

Вскоре после того, как я принял это назначение, я купил учебные кассеты фирмы Berlitz и выучил несколько основных русских слов и выражений — привет, до свидания, спасибо и т. д. Я планирую тренировать, все же, преимущественно на английском языке, и для этого мне потребуется проводить предварительный инструктаж по всем нашим тренировкам. Я имею в виду, что буду проводить занятия сначала с тренерами, и затем они смогут перевести за меня команде. Когда я выходил на лёд, в голове у меня была лишь одна мысль — не брякнись на задницу, Кингер! — ибо такое начало стало бы вдохновляющим, не так ли?))

Итак, я дунул в свисток и подозвал хоккеистов к бортику, как я делал тысячи раз за время своей тренерской карьеры. Я подумал, что начну с чего-нибудь легкого — с простого упражнения для разогрева вратарей, которое я считал гарантированно безрисковым. Ошибка. Очевидно, самые простые упражнения могут быть скомканы, когда натыкаются на языковой барьер. Через 30 секунд после начала моего первого упражнения мне пришлось свистком остановить игру, внести коррективы и начать все сначала. Через полтора часа, ближе к окончанию тренировки, некоторые игроки сидели, в интервалах между упражнениями, на коленях, тяжело дыша.

В нашем представлении, вероятно, под воздействием слишком большого количества фильмов про Рокки, русские спортсмены подготовлены лучше, чем их североамериканские визави. Позднее я узнАю, что российские хоккеисты относятся к тренировочным сборам так, как относились игроки НХЛ во времена Гордии Хоу — как к средству постепенного набора формы, но первое мое впечатление было далеко не таким.

Никогда я не ожидал, что российские игроки будут настолько уставшими и обвисшими, как мешки, после лишь одного занятия на льду. Всего в тот день я провел четыре ледовых тренировки, после чего побрел к себе в квартиру. Я пролетел через 12 часовых поясов и спал всего полтора часа из 36, но, подпитываемый адреналином, сменой времени и возбуждением от полной перемены обстановки, совершенно не хотел спать, хотя должен бы, по всем правилам, уснуть крепким сном. Лежа в кровати и делая записи в своем дневнике, я испытывал широкий диапазон чувств — от грусти в связи с разлукой с дорогими мне людьми до волнения в связи с перспективой вхождения в плотно охраняемый мир российского хоккея. Это был один из самых тяжелых дней в моей тренерской карьере, и в то же время — великий день. Я был очень взволнован тем, что нахожусь на льду вместе с русскими хоккеистами, гоняю этих парней через упражнения и вижу, на что они способны. До сих пор сама мысль о тренерстве в России была абстрактной. Теперь она стала моей новой реальностью.

7 июля

Магнитогорск — город с населением около 400,000 (так у автора — прим. пер.) человек, расположенный у подножия Уральских гор, недалеко от границы с Казахстаном, в 2,5 часах лета к юго-востоку от Москвы. Фактически, мы находимся в западной части Сибирской равнины.

Каким образом я тут оказался? Добровольно, и это требует краткого пояснения. 1 мая я согласился взяться за тренерскую работу в одном из топ-клубов в Финляндии — IFK Helsinki. IFK уволил своего тренера посреди плэй-офф, и сам Pentti Matakainen, генеральный менеджер и бывший тренер национальной сборной, принял пост до конца года. Через три дня после того, как я согласился тренировать IFK Helsinki, мне позвонил хорошо известный хоккейный агент Сергей Левин и сказал, что один российский клуб хотел бы взять к себе главным тренером специалиста из Северной Америки. Они, вроде, договорились о чем-то с Барри Смитом (Barry Smith), тренером Detroit Red Wings, но сделка сорвалась, и они вновь занялись поисками. Интересна ли мне такая возможность?

В январе я вкратце разговаривал с Сергеем о таком варианте, и сказал: «Да, было бы здорово, мне это тоже интересно,» — но продолжения от него не последовало, и я больше об этом не думал. Вдруг, по прошествии такого времени, он позвонил и сообщил эти подробности. Этим клубом, по его словам, был Магнитогорск, и, поскольку я следил за Суперлигой, я знал, что это — конкурентоспособный клуб. Он обрисовал положение команды, назвал некоторых игроков. Я тут же сел за компьютер и прошелся по хоккейным базам данных. Через два-три часа поисков я понял — о-го, это очень, очень интересно.

Тогда я сказал Линде: «Интересно, как IFK прореагировал бы на такой поворот?» Мы подумали, посовещались и пришли к выводу, что, похоже, это был шанс, который выпадает раз в жизни. Когда потихоньку стареешь, в профессии тренера живешь от года к году. Мне уже не 45, когда можно позволить себе подождать сезон-другой, а урегулирование контрактных обязательств в Финляндии не должно было стать большом вопросом. Мне предложили хорошую российскую команду, да и в финансовом плане была заметная разница. Поэтому я взял трубку, позвонил генменеджеру Pentti Matakainen и президенту Harri Tuomo и рассказал о появившейся возможности. Я сказал им, что всерьез хотел бы рассмотреть предложение из России, даже с учетом того, что уже подписался за Хельсинки. Естественно, они не хотели ничего менять, потому что уже объявили новость о принятии меня на работу, но, все же, согласились поговорить со мной в Вене, где проводился ЧМ-2005 по хоккею.

К тому времени я уже вернулся на лето из Европы домой, поэтому пришлось лететь в Вену. Россияне встретили меня в аэропорту большой группой, и первой моей мыслью было: «они такие эмоциональные, так взволнованы перспективой нанять этого североамериканского тренера и не просто жмут руки — они целуют». Я ожидал объятия, но никак не поцелуи. Сцена в аэропорту развернулась совершенно хаотичная. Меня встречал целый отряд, одним из встречающих был Mark Gandler, агент многих российских хоккеистов, включая Алексея Яшина. Марк не занимался этой сделкой, но, поскольку он говорил по-английски, а русским был нужен кто-нибудь для перевода, он вызвался помочь в течение дня-другого. Из аэропорта мы поехали прямиком в Renaissance Hotel. После проведенных в дороге ночи и большей части дня я планировал подняться к себе в комнату и немного отдохнуть, прежде чем мы встретимся для обсуждения контракта. Но у них были другие намерения. Мне помогли занести багаж в комнату, и мы тут же отправились обратно в фойе отеля, чтобы начать переговоры.

Теперь представьте себе такую картину: мы находимся в центре крупного венского отеля в разгар чемпионата мира по хоккею, мимо нас снуют люди, мои знакомые машут мне рукой, и одновременно я пытаюсь говорить с этими русскими на иностранном языке о сложном контракте. Геннадий Величкин, генеральный директор, практически постоянно разговаривал по своему мобильному телефону. Иногда у кого-нибудь звонил другой телефон, и он передавал его Величкину, и теперь тот одновременно вел два разговора по телефонам. Олег Куприянов, помощник генерального директора, высокий, энергичный парень, чуть-чуть говоривший по-английски, пытался попрактиковаться в своем английском на мне — по важнейшим вопросам переговоров — и я не мог понять ни слова. Из-за этого я повторял: «Через переводчика, пользуйтесь переводчиком». Все курили. Полный хаос.

У Олега была такая черная сумочка, набитая американскими долларами. Первым делом он спросил меня: «Где ваши билеты и квитанции?», потому что он хотел оплатить мои проездные расходы тут же. Я сказал: «Олег, мы можем сделать это завтра, я только что с самолета!» Но он на самом деле хотел сделать это здесь и сейчас — оплатить мои расходы, наличными долларами, посреди фойе отеля.

Они достали и положили на кофейный столик контракт, готовый для подписания. Я пытался объяснить им, через Марка, что я никак не мог подписывать что-либо, пока надлежащим образом не будет аннулирован мой контракт с IFK. Когда Марк объяснил ситуацию, вдруг стало совершенно тихо. Я почувствовал, что Величкин начинал нервничать. Они упустили Барри Смита, когда думали, что уже получили его, а теперь я просто видел, как он думал: «Неужели опять?»

Но они отступили и ждали достаточно долго, пока я не встретился в Харри Туомо два раза. IFK не хотел менять что-либо; фактически, я не был уверен, пойдут ли они на такое изменение вообще. Когда я рассказал Величкину о позиции IFK, он позвонил моему агенту, они переговорили, затем Величкин передал мне трубку. Очевидно, русские были готовы сделать то, что они делают всегда — бросить на решение проблемы деньги. Величкин предложил заплатить IFK щедрые отступные за аннулирование моего контракта и попросил меня сообщить это предложение Туомо. Видимо, это было — «другое дело». Харри не был очень уж доволен, но он понимал, что на том этапе моей карьеры это был шанс, который никогда не повторится. Он сказал, что не хочет иметь у себя тренера, работающего неохотно, но добавил, что хотел бы большей денежной компенсации, если возможно. Нынче, похоже, все считают, что у россиян — глубокие карманы.

Вечером того же дня, перед ужином, вновь возник контракт, и в этот раз я мог подписать его, прямо на столе, за которым мы ужинали. Как только это случилось, появились бокалы. Сейчас я пью совсем мало, но здесь было необходимо выпить за контракт. Поэтому они достали бутылку водки, которую я не пью, и вовсе не стопки. Это были огромные бокалы, размером со стакан для воды.

В тот вечер, помню, я шел к себе в комнату и думал обо всей ситуации. Да, теперь я реально связан обязательствами с Россией. До сих пор это было что-то вроде хорошо-бы- если-б, некоей возможностью. Теперь это была действительность.

Затем я стал размышлять. Бог ты мой, мне уже доводилось немного тренировать русских — не могу сказать, что было легко. В большинстве своем они показались мне упрямыми. Они всегда и обо всем спорили, а теперь мне предстоит тренировать их аж тридцать человек. Будет очень интересно.

Помимо одного-двух новшеств, которые мы можем привнести, я буду единственным чужеродным элементом команды, поэтому потребуется некое уравновешивающее действие. Наряду с тем, что я должен предложить что-то для них новое, мне необходимо помнить, что я не собираюсь кардинально менять этих людей или манеру их игры. Мне придется быть осторожным в отношении того, что я попытаюсь изменить, и делать это постепенно, с самого начала завоевав их доверие. Реальные изменения могут прийти не ранее второй половины сезона. Не в моем характере смиряться с таким положением, но, в конечном итоге, возможно, так и придется поступить.

Помню, когда первые россияне приехали в НХЛ, для некоторых из них переход давался не просто. Теперь, вдруг, все развернулось. Хоккеисты будут говорить тебе, что ты довольно упрямый человек, поэтому в течение лета я много думал, не столько о хоккее, сколько о том, как можно было бы облегчить изменения. Какие для этого надо предпринять шаги?

В тренерском деле очень большое значение имеет, знаешь ли ты, что именно сработает в отношении каждого отдельного человека. Неважно где ты тренируешь — в НХЛ, в Германии, в Японии, где бы я не работал ранее — нужно достучаться до 20–25 хоккеистов. Некоторые реагируют на пряники. Другие — на кнут. Не все схватывают на лету, но, по крайней мере, когда ты общаешься с кем-либо на одном языке, ты в конечном итоге знаешь, на какие кнопки нажимать.

Это — важнейшая часть тренерского дела, но я должен признать, что с некоторыми русскими хоккеистами, с которыми я работал в прошлом, мне так и не удалось даже найти эту кнопку, не говоря уже — нажимать на нее.

В России отношения между тренером и игроком всегда казались иными. Я наблюдал российских тренеров с хоккеистами на льду, и часто видел споры, очень активные споры. С размахиванием руками, с указанием на других хоккеистов: «Это не я, это вот он», при этом другой хоккеист отвечает: «Ничего подобного». Я видел это много раз, наблюдая тренировки российских команд.

В Северной Америке решение, обычно, простое: ты садишься с парнем за чашку кофе, или идешь с ним просто прогуляться, или катаешься с ним вокруг катка и беседуешь, или приглашаешь к себе в кабинет и решаешь проблему таким образом. Сейчас мне будет трудно обсуждать важные вопросы с любым хоккеистом, потому что придется делать это через переводчика.

Переводимые им слова могут быть теми же самыми, но сможет ли он передать мои эмоции или интонации? Скорее всего, нет. Некоторым образом, мне придется активнее использовать жесты, чтобы по рукам и выражению лица игрок мог визуально дополнять воспринимаемую информацию. Я сказал себе: «Когда я буду выделять что-либо в своих словах, передаваемых через переводчика, хоккеист должен видеть мое лицо, смотреть мне в глаза и воспринимать язык жестов.

Когда я работал тренером в Германии, я постоянно ловил себя на словах: «Вот делают в НХЛ» — что, конечно, будет неправильно здесь. Здесь мне потребуется отделить те вещи, которые я, как я полагаю, смогу изменить, от того, что не смогу — и потом просто относиться к остальному с юмором и не беспокоиться по этому поводу. Я уже знал, что буду в некотором шоке, в плане хоккейной культуры. Например, я увижу врачей, делающих хоккеистам уколы или дающих им те или иные таблетки. Венсан Рьяндо, бывший вратарь St. Louis Blues, играл за «Ладу» (Тольятти) и однажды рассказал мне, что, когда бы врач команды ни заходил в раздевалку, он старался уйти в другую сторону — потому что они всегда пытались что-либо дать ему, таблетку или инъекцию, при этом не говорили, что это всё было. Мне будет очень заманчиво посмотреть, какие вопросы я таки буду задавать, а какие моменты я готов проигнорировать.

9 июля

Через несколько дней мы отправляемся в Гармиш-Партенкирхен, Германия, потренироваться пару недель в условиях высокогорья. Это даст мнe возможность лучше понять состояние команды. Откровенно говоря, после трех дней занятий на льду впечатления у меня не очень. В мою бытность тренером канадской сборной я бывал здесь минимум два раза в год и знаю, как было дело в прежние годы — во времена Советского Союза, не России, когда тренеры держали все в ежовых рукавицах — отнюдь не в бархатных перчатках. Тогда графики их тренировок были настолько жестко выстроены, что уже к августу их команды были в такой же форме, как в середине сезона, и нашей сборной приходилось играть на максимуме своих возможностей, чтобы быть в состоянии хотя бы минимально противостоять. Я прекратил свои регулярные приезды сюда в 1992, когда начал тренировать Calgary Flames, и с тех пор был здесь только один раз — на чемпионате мира 2000 г. в Санкт- Петербурге. Даже тогда произошедшие на всех уровнях изменения — политические, экономические, социальные — просто ошеломляли.

В политическом плане изменения начались еще в конце 80-х: glasnost и perestroika — вот самые ходовые слова, которыми характеризовалась постепенная эволюция от коммунизма к капитализму. За период времени с прихода Михаила Горбачева к власти в марте 1985 до того момента, когда он, под Рождество 1991 г., власть потерял, поменялось все. Некоторые сравнивали Москву середины 90-х с Чикаго времен Аль-Капоне или с Диким Западом — из-за насилия, преступности и беззакония, пронизавшего все общество, постоянно изменяющееся и эволюционирующее.

В плане хоккея тоже произошли большие изменения, и во многих случаях — почти по полному кругу. Вплоть до падения коммунизма единственным способом, которым советский хоккеист в расцвете сил мог перебраться в НХЛ, было бегство. Горстка людей пошли таким путем, самый известный пример — Александр Могильный в 1989 г., но большинство русских приехало только с начала 90-х, когда ручеек российских хоккеистов превратился в настоящее русское вторжение. Сергею Федорову был только 21 год, когда он в 1990 г. сбежал с Игр Доброй Воли прямо в расположение Detroit Red Wings (и через семь лет, вместе со своими соотечественниками Игорем Ларионовым, Славой Козловым и Владимиром Константиновым привез Кубок Стэнли на Красную площадь). Год спустя, в 1991, приехал Павел Буре и в 21-летнем возрасте сразу стал обладателем приза лучшему новичку года в НХЛ.

Российское представительство в НХЛ стремительно увеличивалось, но очень немногие задумывались об оборотной стороне медали — о том, насколько исход русских опустошил их собственные лиги. В течение нескольких лет российская топ-лига состояла только из старых и совсем юных игроков — и никого между ними. Дмитрий Юшкевич, бывший защитник Торонто и Филадельфии, рассказывал мне как-то, что его товарищи в Череповце, с которыми он вырос и которые остались дома, когда он в 1992 г. уехал в НХЛ, зарабатывали в те дни настолько мало, что им приходилось буквально рыбачить, чтобы их семьям было чего поесть на ужин.

В те первые, пробные, годы по дороге к капитализму в их обществе всё было так тревожно и нестабильно, что это, честно говоря, внушало мне опасения. В те дни правил хаос, и даже теперь Линда и я серьезно рассматривали вопрос безопасности, взвесив все за и против, прежде чем браться за эту работу.

В то лето Норм Маракл, поигравший в системе Detroit Red Wings и играющий сейчас за омский Авангард, рассказал мне дикую историю, случившуюся как раз перед его приездом в магнитогорский клуб. В сезоне 2001 г. 25-летний вратарь команды, Сергей Земченок, был застрелен при выходе из лифта своего дома. Мотивом преступления было ограбление. У Сергея была хорошая машина, он всегда был хорошо одет и носил с собой барсетку, которая, по мнению милиции, и сделал его целью преступников. Двое убийц были, в конце концов, пойманы и осуждены, причем поймали их по следам такого же убийства и грабежа в Челябинске. Все-таки, такого рода истории заставляют задуматься.

Я знал также, что Валентин Сыч, бывший президент федерации хоккея, был найден в заброшенном гравийном карьере, использовавшемся как свалка, убитый, как считалось, в связи с деятельностью русской мафии. Произошло следующее: в первые годы перехода от коммунизма Федерация хоккея России не имела средств на свои программы. Она была просто банкротом. Члены федерации были в отчаянном положении. Поэтому, когда они выезжали за границу, обратно везли с собой в большом количестве беспошлинные сигареты и перепродавали их посредникам, которые, в свою очередь, перепродавали их на рынке. Сыч делал это не для собственного обогащения. Он делал это для финансирования детских программ. Но это был опасный путь, потому что табачный рынок контролировался российской организованной преступностью. Мне рассказывали, что его даже не предупреждали. Просто расстреляли и отправили в федерацию письмо, наложенным платежом, с требованием к федерации убраться из сигаретного бизнеса.

Поэтому, были вопросы самого разного характера, о которых приходилось задумываться — опасения по поводу физического насилия, здоровья, санитарного обеспечения. Летом 2005 Россия была совсем другой страной, по сравнению с тем, что была мне знакома ранее, и здесь могли быть как хорошие отличия, так и плохие.

В том числе и по этой причине я, когда Геннадий Величкин спросил, хочу ли я встретиться с владельцем команды Виктором Рашниковым, ухватился за эту возможность. Магнитогорск — это город металлургической промышленности, а Рашников управляет ММК, одной из крупнейших металлургических компаний России. Комбинат спонсирует команду. Говорят, что Рашников стоит около 3 миллиардов долларов — да, 3 млрд. долларов США — что делает его четырнадцатым-пятнадцатым по размеру богатства человеком в стране. Он — один из олигархов, о которых так много говорят. Некоторые, как Роман Абрамович, знамениты тем, что владеют футбольными клубами вроде Chelsea United, а ближе к дому он владеет клубом российской Суперлиги «Авангард» Омск. Другие, вроде Михаила Ходорковского из теперь государственной нефтяной компании «Юкос», сидят в тюрьме за уклонение от налогов. Рашников был просто инженером, который сумел собрать при переходе от коммунизма к капитализму необходимые ресурсы, позволившие ему и его инвесторам купить государственный металлургический завод по цене много ниже рыночной. За короткое время олигархи разбогатели непостижимым образом. Они — полы гетти и эндрю карнеги, уильямы хёрсты и эндрю меллоны своей эпохи, и мысль о встрече с таким человеком заворожила меня.

Подъезжая с Величкиным к комбинату, я все более поражался его огромным размерам. Он раскинулся на десяток бесконечных километров вдоль по берегу реки Урал. По Уралу проходит граница между Азией и Европой. Когда мы подъехали ближе, я увидел дым, клубящийся над заводом и близлежащей территорией, причем двух-трех оттенков, один из которых был ярко оранжевым. Величкин уверял меня, что завод сделал очень много для соответствия новым, более жестким экологическим стандартам, но вид этого оранжевого облака меня озадачил. Один факт бесспорен: качество воздуха в Магнитогорске типично для крупных металлургических городов годов эдак 50х. Постоянная и устойчивая дымка висела над городом все время с моего прибытия.

Офисное здание Рашникова находится глубоко внутри территории комбината и спроектировано так, чтобы производить впечатление. Марта Стюарт (www.marthastewart.com — доб. переводчиком) почувствовала бы себя в нем как дома — ультрасовременный офис, с элегантной и, в то же время, впечатляющей отделкой. Рашникову 58 лет, и он находится в великолепной физической форме. Он выглядит как высеченный из гранита. В нем безошибочно виден лидер. Он внушает уважение. Даже при первой встрече с ним легко понять, как он смог стать руководителем ММК во времена, когда за контроль над активами комбината, несомненно, шла борьба. Сегодня он ездит по всему миру, защищая бизнес-интересы MMK, но, по словам Величкина, он посещает практически все домашние матчи команды, если находится в городе.

За время нашей полуторачасовой встречи он рассказал мне о своих ожиданиях на предстоящий год: ничего особенно затруднительного. Чтобы сезон считался успешным, команда должна занять место в тройке, т. е. завоевать медали. Что-либо меньшее будет рассматриваться как провал. По его мнению, он финансирует команду очень хорошо, и с нашим бюджетом в размере около 22 миллионов долларов мы должны достичь полуфинала Суперлиги. Мне он показался очень напряженным и невероятно сосредоточенным. Никаких пустых разговоров. Никаких «рад Вас видеть, как дела, как семья, есть ли у вас жена?» Чисто бизнес. Никакой болтовни. «Вот столько мы тратим на команду. Вот это я ожидаю. Вот это я хочу». И всё.

Фактически, наш бюджет выше нижнего потолка зарплат в 21,5 миллион долларов, закрепленный НХЛ в последнем коллективном соглашении. В год локаута в НХЛ больше всех в России потратил казанский Ак Барс, его бюджет составлял 60–70 миллионов. Это был Нью Йорк Рейнджерс Суперлиги, и он ничего не выиграл. С постепенным ростом экономики в российской Суперлиге стали платить больше, чем где-либо за пределами НХЛ. Ввиду меньшего налогового пресса некоторые игроки — из числа лучших — могут зарабатывать здесь больше, чем в НХЛ. Витязь, один из новых клубов, попавших в лигу после ее расширения, предложил, по некоторым сообщениям, Алексею Жамнову и Владимиру Малахову 3 миллиона долларов чистого заработка, что эквивалентно примерно 5- миллионному контракту в НХЛ. Оба отказали. Сейчас на сборах в России тренируется ряд выдающихся игроков НХЛ — Павел Дацюк, Илья Ковальчук, а у нас — Евгений Малкин, которым еще предстоит решить, где они хотят играть в этом году, здесь или в НХЛ. Для высокооплачиваемых хоккеистов деньги будут примерно такие же, с учетом налоговых преимуществ в России, поэтому вопрос упирается в выбор образа жизни. Захотят ли они остаться дома и выступать перед своими друзьями и родственниками? Или захотят играть в НХЛ, по-прежнему лучшей лиге мира? Будет очень интересно узнать, как будут разворачиваться события.

После встречи с Рашниковым, Величкин пригласил меня, вместе с Федором Канарейкиным, моим помощником номер один, к себе домой на ужин. Я уже не был уверен, что ожидать увидеть, так как мое первое впечатление от Магнитогорска было такое — скромный, город производства и рабочих. Поэтому я был шокирован, когда мы подошли к его дому в огороженном пригороде, который мог бы с таким же успехом быть в фешенебельном пригороде Финикса, Майами или иного американского города. Это был не дом. Это был, практически, дворец, как будто сошедший со страниц журнала Architectural Digest. В саду при доме устроен водопад, деревья освещаются отраженным светом, есть пруд с рыбами. Трое из руководителей клуба — Величкин, Олег Куприянов (человек с черной сумочкой, полной американской валюты) и Владимир Алеко, тоже финансист — живут здесь по соседству. Горячие ванны. Сауна, огромный телевизор со спутниковыми каналами и бильярдный стол. Я бывал в домах многих генеральных менеджеров клубов НХЛ, и этот впечатлял никак не меньше.

Величкины пригласили на ужин еще три пары, так что для меня это был важный момент для установления контактов, возможность посмотреть своих новых коллег вне ледового дворца, в светской обстановке. Команды Величкина были очень успешны на протяжении многих лет — они были чемпионами в 1999 и 2000 г.г. Они рассчитывали выигрывать, и награды за победу были, очевидно, большими. Но встреча с Рашниковым и этот ужин у Величкина привели меня к еще одной мысли — у поражения тоже может быть своя цена. И мой опыт подсказывает, что обычно эту цену платит тренер, не генеральный менеджер. Если ни в чем другом, так хотя бы в этом НХЛ и Суперлига, похоже, имеют что- то общее.

10 июля

Одним из моментов, который заинтересовал меня больше всего во всей предстоящей кампании, было то, что мы должны были почти сразу же выехать в Гармиш-Партенкирхен, красивый городок в Альпах. Сегодня мы прибыли к месту назначения и заселились в Renaissance Riesersee Hotel, великолепный пятизвездочный пансионат. Замысел состоял в том, чтобы провести самую изнурительную часть летней подготовки в одном из прекраснейших мест на Земле, с расчетом, что это облегчит процесс набора формы. Мы, 34 хоккеиста и 10 клубных работников, проведем здесь 12 дней. По прибытии каждый хоккеист получил арендованный горный велосипед, однако большинство предпочло пользоваться маршрутным автобусом для проезда к находящемуся внизу Олимпийскому ледовому стадиону Гармиша, где ежедневно проводились двухразовые занятия на льду и однократное занятие по общефизической подготовке. Расходы казались чрезвычайно высокими, и вновь я с удивлением отмечал бесконечный, похоже, поток денег, тратившихся на команду. У нас есть всё, а если потребуется что-то еще, решение состоит в том, что открывается черная сумочка Олега Куприянова и достаются наличные.

Сбор проходит в жестком режиме, и это хорошо, потому что видно, как в таких условиях закаляется характер хоккеиста. Поскольку вся предсезонная подготовка длится 9 недель, первые дней десять я бы потратил на проведение большого количества упражнений, что дало бы мне возможность почувствовать свою команду, понять, на что она способна, и, самое главное, выяснить, кто может быть лидером команды. Еще я хотел оценить дух состязательности этих ребят. Честно говоря, мое первое впечатление было такое: многие из них вполне квалифицированные игроки, но слишком многие из них были не в форме. Я обнаружил настоящее противоречие — мы проводили сборы как команда НХЛ, но укомплектованы были, преимущественно, хоккеистами уровня АХЛ, хотя и высокого класса.

Единственное и самое очевидное исключение — Евгений Малкин, который постоянно выделяется на фоне других, просто потому, что хоккеистов подобных ему немного. Питтсбург Пингвинз выбрали Малкина вторым на драфте новичков НХЛ 2004 г., сразу после другого российского хоккеиста Александра Овечкина, которого под общим первым номером задрафтовали Вашингтон Кэпиталс. И Магнитогорск — родной город Малкина, что делает его еще более ценным для клуба. У него есть все шансы стать лучшим игроком лиги в этом сезоне, и очень скоро борьба за него может начаться всерьез. Дело шло к тому, что локаут в НХЛ заканчивался, и можно было не сомневаться, что игрок масштаба Малкина был бы привлекателен для Питтсбурга, который финишировал в прошедшем сезоне НХЛ безнадежным аутсайдером и хотел бы заполучить хорошего игрока для привлечения публики.

Я могу уверенно сказать, что Малкин — настоящий талант. Иногда бывает много шумихи вокруг какого-нибудь парня, который оказывается обычным, средним игроком. Малкин — не такой. Несомненно, он станет великим хоккеистом. У него рост — 191 см, атлетичное телосложение. Он чрезвычайно одарен в спортивном плане. Он не только отличный хоккеист, но и лучше всех среди нас играет в футбол и великолепно в теннис. Его владение собственным телом — это нечто. Он может быть грациозным, но в нужный момент может стать и взрывным. В упражнениях на обводку один-в-один для защитника он просто испаряется, проезжая мимо. И, как у всех великих игроков, голова у него всегда поднята, и он постоянно видит игру на один-два шага вперед.

Анатолий Тарасов, легендарный российский тренер, говорил, что в игре кто-то должен «владеть» пасом — подразумевается, что иногда игроку нужно избавляться от шайбы и создавать «окна» для того, чтобы у игрока, ведущего шайбу, была возможность отдать пас в нужный момент. Это трудно понять, и этому почти невозможно научить. Это — то самое шестое чувство, которое позволяло таким снайперам как Майк Босси и Бретт Халл снова и снова появляться в нужном месте в нужное время. Малкин очень хорошо умеет делать это, но он также обладает способностями выдать пас с большой точностью. Он так хорошо маскирует свои намерения, что его пасы похожи на пасы Уэйна Гретцки.

Наверное, больше всего в Малкине мне нравится то, что он любит свою работу. Иногда российские игроки могут быть мрачными и угрюмыми. Малкин все делает с улыбкой. Кажется, что тренировка доставляет ему удовольствие. Он любит соревноваться. Он играет в скоростной хоккей. Он неэгоистичен. И самое важное — он умеет то, что умеют все великие игроки: он видит происходящее перед ним, одновременно осознавая происходящее сзади него, что дает ему возможность рассчитывать свои время и действия. Самое главное для него будет, как он справится со всем вниманием, которое обязательно обрушится на него, и повлияет ли это на его самооценку.

12 июля

Трэвис Скотт, наш вратарь-легионер и на данный момент единственный, кроме меня, канадец в клубе, прилетел сегодня в Германию, и все взгляды устремлены на него. У Магнитогорск в прошлом былы проблемы с вратарями, за исключением локаутного года, когда клуб на 1 год подписал Евгения Набокова из Сан-Хосе Шаркс. Но Набоков вернулся в НХЛ, и нам нужен был кто-нибудь ему на смену. Мы пытались заручиться обещанием Жана- Себастьяна Обена и, фактически, прождали на 2–3 недели дольше, чем собирались. Но затем стало ясно, что он по-прежнему надеялся остаться в НХЛ, подписавшись за Торонто и их фарм-клуб, и мы решили закрыть эту страницу. У нас был список других киперов, и Трэвис Скотт, из-под Оттавы, был в нем под первым номером — он действительно хорошо играл на уровне АХЛ. В НХЛ он сыграл один раз, за Лос-Анджелес Кингс в сезоне 2000-01 г.г., а в основном всю свою карьеру выступал в низших лигах.

Правилами Суперлиги допускается наличие трех легионеров на одну команду в сезон, и мы с самого начала знали, что используем одну из вакансий на вратаря. В предыдущие два года Трэвис играл в системе Флорида Пантерс, за клуб АХЛ из г. Сан-Антонио. Из года в год он выдавал приличные процентные показатели пропущенных голов и отбитых бросков, хотя часто выступал за средненькие или даже слабые клубы АХЛ. И, конечно, я навел справки насчет Трэвиса. Я звонил Дэйву Прайору, тренеру вратарей Вашингтона. Я звонил Франсуа Аллеру, учителю-гуру Патрика Руа, Жан-Себастьяна Жигера и других вратарей. Еще я позвонил своему бывшему помощнику, Ги Шаррону, который в предыдущий год работал, из-за локаута, с фармом Флориды. И все говорили мне одно: он — очень неординарный кипер. Он не играет в стиле баттерфляй. Он не делает одинаковые сэйвы одним и тем же способом, но таки останавливает шайбу. А для тренера это имеет самое главное значение — он останавливает шайбу.

Трэвис вел вместе со своей семьей кочевой образ жизни, что случается с хоккеистами, когда они постоянно пребывают на пороге НХЛ, но города, в которых он жил (Батон-Руж, Вустер, Лоуэлл, Манчестер, Сан-Антонио) никак не могли подготовить его к культурному шоку прибытия в Магнитогорск. Поэтому, чтобы облегчить ему переход, мы не стали требовать от него прибыть в клуб в начале июля. Мы просто сказали ему присоединиться к команде здесь, в Гармиш-Партенкирхене, чтобы он мог познакомиться с ребятами и решить для себя, надо ли ему это все. Потому что, честно говоря, последнее, чего хотелось бы, так это взять человека на ключевую позицию, вроде вратарской, и затем обнаружить, что ему ненавистно играть здесь, или что он не готов выкладываться, и оказаться подставленным.

Наш запасной вратарь, Константин Симчук — это личность. Он родился в Киеве, очень хорошо говорит по-английски и, подобно Трэвису, был чем-то вроде кочевника от хоккея. Ему 31 год, и три года назад после многих попыток он тоже понял, что больше не будет пытаться заиграть в НХЛ. Он играл большей частью в низших лигах — за клубы Такома, Лас- Вегас, Бейкерсфилд, Порт-Хьюрон, Ноксвилл, Сан-Диего и Форт Уэйн. В 2002 он вернулся в Россию, два года поиграл за Салават Юлаев из Уфы, затем переехал в Новосибирск, а в прошлом году перебрался в Магнитогорск.

Симчук — очень разговорчивый человек, и я спросил у него, почему бывает так трудно разговорить остальных игроков во время тренировок. Мы могли бы в значительной мере устранить несогласованность при игре в обороне, если бы игроки просто не молчали на льду. Константин пожелал мне удачи в попытке внести такие перемены. Он сказал, что такое поведение — часть русской культуры: люди стараются быть внешне спокойными, даже если переполнены эмоциями внутри; и что такое стремление прятать свои чувства шло от еще тех советских времен, когда люди привыкли беречься. Константин, наверное — самый голосистый вратарь их тех, кого мне приходилось тренировать, а его манера дала мне повод подумать вот о чем: может быть, у нас получится убедить небольшую группу ветеранов, которые поиграли в Северной Америке и понимают английский. Если они начнут говорить на льду, то молодые хоккеисты последуют их примеру.

24 июля

Сбор в Гармише вчера закончился, и ситуация для меня стала проясняться. Мы вылетели в Россию и приземлились в аэропорту Домодедово, где пробыли два часа в зале, рассчитанном на сотни две пассажиров, но никак не на 700–800, набившихся в него.

Кошмар. Было воскресенье и одновременно возвращались все чартерные рейсы. Но при этом большинство кабин паспортного контроля были пусты. Люди начали ругаться и жаловаться, что, конечно, не приносило облегчения — «паспортники» только лишь позвали дополнительных охранников, что еще больше увеличило размеры толпы и общего негодования. На следующий день в одной московской газете появилась большая статья о проблемах на паспортном контроле, где говорилось, что они работают как во времена Советского Союза — когда решение, а вернее отстранение, проблемы заключалось в увеличении количества силовиков. В новой России этот способ уже не работает. Второй раз я прилетаю в Магнитогорск, и опять в четыре утра. Пока мы добрались до своих домов, на горизонте уже начало всходить солнце.

27 июля

Обычно команда НХЛ играет свой первый тренировочно-товарищеский («выставочный», в терминологии НХЛ — прим. пер.) матч через неделю после начала тренировочного сбора («лагеря» — прим. пер.), но теперь, когда мы вернулись в Магнитогорск, мы только приступаем к своему предсезонному соревновательному графику, и ясно, что хоккеисты начинают переживать — когда же игры? Мы начинаем двумя матчами с командой «Молот» (Пермь), последней командой лиги предыдущего сезона. Судя по всему, они опять будут бороться за выживание. В первой встрече мы выиграли 9–0; это было похоже на матч Харлем Глобтроттерс-Вашингтон Дженералс (баскетбольно-цирковые шоу- команды — прим. пер.). мы практически все время контролировали шайбу и через некоторое время начали выпендриваться. В целом, это была бесполезная трата времени.

На второй матч я выставил только 15 игроков, включая шестерых новичков, и второй матч был больше похож на соперничество. Он закончился со счетом 2–2, наши игроки постоянно удалялись, и это дало нам возможность потренировать игру в меньшинстве. Малкин особенно ударялся в индивидуальную игру и пару раз нарвался на хорошие силовые приемы. Александр Бойков и Владислав Бульин, имеющие большой североамериканский опыт, выступили на защиту Малкина, и смысл их послания был «не надо вольностей с нашим лидером».

Сейчас я использую Бойкова преимущественно как помощника в переводе. Бойков сыграл 10 игр в НХЛ за Нэшвилл Прэдейторс в первые два сезона этой команды, а в целом провел в Северной Америке 11 лет, еще с тех времен, когда юниором играл за Виктория Коугарс в Западной хоккейной лиге. Три года назад он перешел в Магнитогорск. Он хорошо владеет английским, но перевод — это искусство, и я вижу — ему нелегко. Тренер с годами разрабатывает свой собственный хоккейный язык, который практически невозможно перевести. Многие описательные ключевые слова и фразы — типа «ride the passer»(буквально — оседлай пасующего, езжай на нем) или «get close and stay close» (будь ближе и оставайся ближе) — для англоязычного слушателя могут передать ньюансы значений; к сожалению, они не могут быть переведены в точном соответствии с английского на русский, и, поэтому, сейчас остаются практически бесполезными для меня. Я полагаю, есть что-то в выражении «картинка стоит тысячи слов» и поэтому собираюсь скоро ввести видеоанализ. Я сделал нарезку записи двух игр с Молотом и жду, как это будет воспринято.

Теперь наша команда почти ежедневно занимается на льду; на протяжении всего сезона кормить ее будут трижды в день, здесь во дворце, в нашей собственной столовой. Это — нечто совершенно новое для меня, не имеющее абсолютно никаких аналогов в НХЛ. Здесь обычно где-то две трети команды приходят рано утром, завтракают во дворце, затем идут в раздевалку, делают растяжку и — на лед. На завтрак предлагается полноценное меню — каша, яичница, рыба, холодное мясо, и все-что-угодно прочее. Затем, после утренней тренировки, предлагается обед, по типу шведский стол. Если у нас бывает тренировка во второй половине дня, предлагается и ужин. Игроки вправе приходить в столовую или нет — на свое усмотрение. Меню разнообразное, блюда хорошо приготовлены.

Себя я не считаю привередливым едоком, но есть вещи, которые для моего пищеварения даются с трудом. На обед всегда бывает один-два вида супов, хороших супов. Затем следуют два-три вторых блюда — обычно рыба, говядина или свинина с картофелем или рисом. Затем часто подают рыбные головы. Для меня это выглядит просто невероятным. С рыбными головами они поступают так: берут кастрюлю, вылавливают голову рыбы из горячего бульона, пальцами или, вгрызаясь, зубами, вскрывают то место, где должен быть мозг, достают его и едят. Отвратительно. Честно говоря, я сижу в конце стола и просто отворачиваюсь, смотрю в другую сторону.