Революционный пыл умер

Революционный пыл умер

История большевистского переворота 25 октября полностью искажена. Большевики имели достаточно время и средств, чтобы сделать это. Историю пишут победители. Все они описывают, что переворот был поддержан широкими массами, и что победа была окончательной. Это абсолютно не соответствует действительности. Никто практически не упоминает о Всероссийском Учредительном Собрании, созванном через два месяца после переворота, а ведь это было центральное событие того времени.

Интересным фактом является то, что Социал-революционная партия, многие члены которой прошли через каторгу, и которые выказывали мужество при борьбе с царским правительством, вдруг внезапно потеряли весь революционный пыл, как до, так и после переворота. А может быть, у них на самом деле были другие цели?

Ленин ещё в апреле 1917 года, сразу по приезде в Петербург, объявил, что Всероссийское Учредительное Собрание должно быть созвано немедленно. И на протяжении всех последующих месяцев большевики постоянно повторяли этот лозунг.

Троцкий ещё 7 октября провозглашает: «Буржуазия… поставила своей целью не допустить Всероссийского Учредительного собрания. Это есть главная цель капиталистических элементов».

Через день после переворота большевистская «Правда» пишет: «Товарищи! Своей собственной кровью вы обеспечили немедленный созыв Учредительного Собрания».

Но когда, были обнародованы результаты голосования, коммунисты и левые социалисты круто изменили своё отношение к Учредительному собранию, так как на выборах они провалились. Выборы в Учредительное собрание проводились ещё в сентябре и на демократической основе. Коммунисты получили всего 7,2 % голосов в больших городах и не выше 2 % в маленьких городах, которые составляли российское большинство. Восемнадцать миллионов голосов было отдано только за одну партию Социал-революционеров — 55 % избирателей отдали ей свои голоса. А вместе с другими не левыми партиями это были 22 690 202 избирателя. За коммунистов же проголосовало всего 9 562 358 избирателей. Из 701 места в Учредительном собрании коммунисты вместе с левыми социалистами получили только 175 мест, то есть всего четвёртую часть.

Таким образом, к концу ноября картина стала ясной: маленькая группа коммунистов удерживала власть против желания подавляющего большинства русского народа. А вот этот момент как раз историки и не акцентировали.

* * *

20 ноября я снова ехал в Петербург уже как новоизбранный член Всероссийского Учредительного собрания, причём самый молодой из всех его 701 членов. В этом же самом поезде, уже набитом солдатами, вместе со мной ехало тридцать два вооружённых человека с пулемётами. Задача этого маленького отряда была охрана Учредительного собрания, этой воплощённой мечты русского народа, которое было созвано на 5 января 1918 года.

Когда я приехал в Петербург, я тут же позвонил Васильеву и попросил его прийти на вокзал. Он пришёл сразу, и я был рад видеть его снова. Он был такой же, как и всегда: энергичный и полный планов. Он был командиром батальона Семёновского полка и обрадовался, когда обнаружил со мной целый отряд, который я ему тут же и передал.

— Мы разместим их в наших казармах, — сказал Васильев.

Он пришел вечером ко мне домой и долго рассказывал мне о ситуации в Петербурге.

Коммунисты разочарованы результатами выборов, и они начали кампанию по дискредитации Учредительного собрания. Васильев сообщил мне о разговоре Ленина с Натансоном, одним из лидеров левых социалистов. Натансон сам рассказал Васильеву о том, что его вызывал Ленин.

— Как насчёт того чтобы силой разогнать Учредительное собрание? — Ленин в упор спросил Натансона.

— Да, — ответил тот, — неплохо было бы его разогнать.

— Браво! — вскричал Ленин, — Что верно, то верно; но как насчёт ваших рабочих? Они согласятся с этим?

— Некоторые колеблются, но под конец, я думаю согласятся[13].

Коммунистическая газета «Правда» открыла огонь из всех орудий по Учредительному собранию. Затем большевики издали указ о запрещении лидеров конституционно-демократической партии. «…Как враги народа, они должны быть арестованы». — Гласил декрет.

Трое только что выбранных членов Учредительного собрания от этой партии были арестованы и посажены в тюрьму. Это были: Павел Долгоруков, Шингарёв и профессор Кокошкин. Все он были политические деятели умеренного толка и пользовались огромным уважением. Никаких обвинений им не предъявили, но в результате этого ареста, они практически лишились возможности принимать участие в Учредительном собрании. Этим актом большевики только начали войну против Учредительного собрания. Вскоре четыре лидера Социал-революционной партии были отправлены в тюрьму. Это были: Авксеньтьев, Аргунов, Гуковский и Питирим Сорокин, а Шингарёва и Кокошкина вскоре убила пьяная матросня прямо на кроватях в больнице, куда их переправили из крепости. Это случилось вечером того же дня, когда открылось Учредительное собрание.

Ленин лихорадочно готовил идеологическое обоснование разгона Учредительного собрания и постоянно обсуждал этот вопрос на своих летучках. Ленин постоянно давил на лидеров правого крыла своей же партии, которые сначала не хотели идти против воли своего народа. Однако Ленину удалось их уломать, и вопрос с разгоном Учредительного собрания стал решённым делом.

На следующий день я пошёл искать других делегатов моей партии по Учредительному собранию. Мне сказали, что они располагаются в здании на Болотной улице, где до этого был госпиталь Красного Креста. Я подходил к штабу Социал-демократической партии по проведению Учредительного собрания с чувством замирания сердца. Только старые революционеры, прошедшие царскую каторгу, были выдвинуты и были избраны членами Учредительного собрания. Я чувствовал себя юнцом в такой солидной компании. Однако, общаясь с ними на протяжении пяти недель, я с ужасом обнаружил, что от их революционного пыла не осталось и следа. Их как будто подменили.

Наше здание было довольно мрачным, грязное и некрашеное оно производило угнетающее впечатление.

— «Конечно», — сказал мне потом Васильев, — «большевистские делегаты заняли лучшие гостиницы».

Я зашёл в маленький вестибюль, который раньше, очевидно, был приёмным покоем госпиталя. Там толпилось человек двадцать.

— Чего вы ожидаете? — спросил я бородатого старика.

— Еды, естественно. — И он объяснил, что столовая, располагается в подвале и не может принять зараз более двадцати человек, поэтому люди стоят часами, ожидая скудный паёк.

— Советское правительство не очень щедрое, — отпустил я своё замечание.

— Да, я бы не обвинил их в щедрости, — ответил он.

Это был Лазарев, образец совершенного человека, депутат от Поволжья, человек с исключительным чувством юмора и знаменитый революционер. Он провёл меня в свою комнату, которую он занимал с тремя другими депутатами. Комната была маленькая с одним окном. В комнате стояли четыре железные кровати, две тумбочки и одно кресло. Туалета не было.

— Где вы держите вещи? На чём вы сидите? — спросил я в замешательстве.

Лазарев засмеялся:

— Сидим на кроватях, а вещи держим в корзинках под кроватями. Настоящая демократия.

Я рассказал ему о ситуации в Петербурге и зловещих планах большевиков.

— Я уже чувствовал, что тут не так всё просто, — сказал он мрачно.

— Как мы собираемся защитить Учредительное собрание от разгона?

Мне хотелось слышать его мнение.

— Защищать Учредительное собрание? Самих себя? Что за смешная идея, любезнейший!

В его голосе был сарказм.

— Вы вообще соображаете, что вы говорите? Вы вообще понимаете, что мы являемся представителями избранными народом, и что мы облечены честью писать законы новой демократической республики? Мы здесь творцы новых законов, строители великой, новой демократии. А защищать Учредительное собрание, защищать нас, его членов — это обязанность народа. А что, не так? Народ обязан нас защищать. Вот как считает большинство из нас. Я, конечно, более реалистичен, но моё мнение тонет среди большинства.

Я был потрясён. Я, конечно, ожидал всего, но не такого. Я надеялся, что Лазарев в меньшинстве, но после нескольких дней бесед с другими делегатами; я убедился, что они думают так же, как и он. Они видели в себе законосоставителей, парламентариев, составителей конституции. Они были готовы сражаться посредством законов и ради законов. Уже были избраны множественные комиссии и подкомиссии. Уже существовали комиссия по сельскому хозяйству, по иностранным делам, по образованию, по бюджету и множество других. Среди прочих особенно важной была регламентационная комиссия, которая составляла программу первого дня. Депутаты в этой комиссии работали, не покладая рук. Депутаты отшлифовывали каждую деталь предлагаемых законов, как будто само будущее России зависело от этого. Они были искренни. Они верили, что от того, как они исполнят свои депутатские функции, действительно зависит будущее России.

Могло создаться впечатление, что эта лихорадочная пре парламентская активность происходит где-нибудь в Англии или Америке, где парламенту не угрожает никакая опасность. Депутаты разве что не молились на Учредительное собрание. Многие отказывались вообще от всего, что могло быть мало-мальски не демократичным. Многие хотели избегнуть любых актов, которые большевистское правительство могло посчитать враждебными. Они отказывались видеть, что коммунисты играют по совсем другим правилам. Они оценивали коммунистов с точки зрения своих стандартов поведения. Политика ублажения большевиков особенно была в ходу у всех левых. Чернов и его многочисленные сторонники верили, что кооперация между демократией и коммунизмом не только возможна, но и необходима. Как результат, основная масса депутатов заняли нейтральную или, лучше сказать, пассивную позицию в отношении разворачивающихся драматических событий.

Наша маленькая группа армейских депутатов была единственной, настаивающей на действии. Напрасно мы кричали до хрипоты, что большевики готовят заговор против Учредительного собрания, что вся пресса в их руках, и оппозиционные газеты закрыты, и что у большевиков на руках все средства, чтобы повернуть события в их пользу. Напрасно мы указывали, что рано ещё спорить о законах, когда до законов дело ещё может не дойти. Напрасно делегации от различных гражданских и профессиональных организаций настаивали на координации между ними и депутатами для того, чтобы помешать коммунистам заблокировать Учредительное собрание. Их призыв получил холодный приём от бюро партии, составляющей большинство Учредительного собрания. Напрасно делегация русских кооперативов, мощная организация с сорока тысячами членов, призывала к активным действиям. Эта организация возглавлялась Чайковским и Биркенгеймом, оба они имели отличную репутацию и предлагали объявить всеобщую забастовку. «Мы можем парализовать всю страну практически за одну ночь, — Биркенгейм объявил на бюро. — Эта всеобщая стачка может произвести впечатление на большевиков и отбить у них желание препятствовать Учредительному собранию. Однако для проведения стачки нам нужно иметь положительную резолюцию».

Положительную резолюцию им так никто и не дал. Наша маленькая армейская группировка была очень настойчивой. Мы снова и снова требовали действий или, по крайней мере, разрешения действовать на свой страх и риск. Наконец, нам удалось выбить от Бюро Учредительного собрания разрешение на создание военной комиссии и получить право «обеспечить и подготовить все средства для защиты Учредительного собрания».

Делом комиссии было организовать военные и гражданские элементы для того, чтобы предупредить и противодействовать любой попытке помешать нормальному проведению Учредительного собрания. Я был избран председателем этой комиссии, и перед нами стояла трудная задача. Только четыре недели оставалось до начала собрания, а наша группа была очень маленькой. Нас было всего десять человек военных, и против нас была вся организация большевистской партии.

Ситуация в Петербурге была неблагоприятной, но не безнадёжной. Оставались ещё армейские подразделения, состоящие из ветеранов, и преданные старому правительству. Эти ветераны имели больше опыта и благоразумия, чем новобранцы. С этими ветеранами мы смогли найти общий язык и создать ядро нашей оборонной организации.

В целом Петербургский военный гарнизон находился в состоянии полной деморализации. Тем не менее, несколько полков сохраняли воинскую дисциплину. Мы сосредоточили свои усилия на этих полках. Среди них Преображенский и Семёновский полки находились в самом лучшем состоянии. В течение нескольких дней мы установили тесные контакты с этими полками, а также с дивизионом бронемашин, в котором также преобладали демократические тенденции. Мы получили заверения, что эти подразделения окажут активную поддержку планам защиты Учредительного собрания. Красной армии в то время ещё не существовало. Единственное, на что могли рассчитывать большевики, это на банды реэмигрантов, дезертиров и выпущенных из тюрем, которые получили название «Красной гвардии», и которые, собственно, и произвели Октябрьский переворот. В это время у коммунистов просто не было наличных сил, чтобы подавить любое выступление. Троцкий пишет об этих днях: «Ленин был обеспокоен Учредительным собранием. Он настоял, чтобы в Петроград вызвали отряд из Латвии. Ленин не доверял русским». Троцкий говорит заведомую ложь. На самом деле все эти «латыши» были реэмигрантами и импортированными боевиками, но в то время всех, кто плохо говорил по-русски звали «прибалтами» или «латышами». На самом деле эти «латыши» были теми самыми боевиками, которых сам же Троцкий и привёз с собой из Нью-Йорка. В самом Нью-Йорке ни для кого не было секретом, что это Троцкий с их отрядом делает революцию. Ленин заявил, что: «Русские могут заколебаться, а тут нужна полная решимость».

Латвия на тот момент уже была иностранным государством. Легенда о латышских стрелках, полностью высосана из пальца. Стрелки то были, но Латвия здесь была не причём. Латыши спокойный, рассудительный и медленный на подъём народ, и за пределы своей республики никогда не выезжает. Большевиками просто надо было срочно объяснять явный факт обилия плохо говорящих по-русски людей среди красных комиссаров. Поскольку пресса вся уже была запрещена, то им было легко запустить легенду, что, весь этот иностранный сброд, якобы, из Латвии, хотя на самом деле они все были реэмигранты из Нью-Йорка, которые приехали с Троцким, плюс может быть какое-то количество из Европы. Им даже некоторым действительно сменили фамилии на прибалтийские, типа «Петерс», власть уже была их, что хочу — то и делаю.

Максима Горького поставили руководить новой и одной из немногих незапрещенных газет «Новая жизнь». Эта «Новая жизнь» постоянно нахваливала большевиков, особенно в последние десять дней перед Учредительным собранием. Максим Горький говорит тогда в своей газете: «Совнарком пребывал эти дни в сильном беспокойстве. Пришли новости, что Преображенский и Семёновский полки решили поддержать большинство Учредительного собрания и будут участвовать в демонстрации под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию!». Те же тенденции — и во Втором Балтийском полку».

Тревога охватила всю большевистскую власть. Комиссар Кузьмин, начальник всего военного гарнизона Петрограда подтвердил всю шаткость военной силы, находящейся в его распоряжении.

А что же насчет жителей Петербурга? Жители Петербурга полностью поддерживали Учредительное собрание. В дни, предшествовавшие октябрьскому перевороту, а также во время и сразу после его, петербуржцы были сконфужены и апатичны вследствие раздражения, вызванного пассивностью Керенского и отсутствием всякой надежды на восстановление порядка. Теперь же они были твёрдо на стороне Учредительного собрания. Рабочий класс, ремесленники, торговые люди, студенты, женщины — все были готовы защитить первую русскую конституционную ассамблею. Большевики прекрасно это знали, и не смотря на то, что они установили военное положение и закрыли все газеты, они понимали, что власть их еле держится. Не было никакого сомнения, что люди уже были очень недовольны большевистскими методами.

* * *

Четыре недели лихорадочной активности нашей военной комиссии принесли свои результаты. Наши планы на 5 января были практически готовы. По мере приближения собрания у нас появлялось всё больше энтузиазма. 3 января мы ещё раз прикинули ситуацию. Власть была в руках большевиков, но ещё не окончательно. Они получили некоторое количество мест от Петербурга, но это не означало, что люди проголосовавшие за большевиков, были против Учредительного собрания. Многие люди и отдали свои голоса большевикам потому, что у них были лозунги «Немедленного мира» и «Немедленного созыва Учредительного собрания». Парадокс ситуации и состоял, как раз в том, что многие избиратели, проголосовавшие за большевиков, полностью поддерживали Учредительное собрание. Франко-Русский сталелитейный завод, а также Измайловский и Литовский полки, поддерживающие большевиков, в тоже время были против вмешательства в дела Учредительного собрания. Всякий раз, когда большевистский оратор пытался коснуться Учредительного собрания, раздавались возгласы: «Руки прочь от Учредительного собрания!».

По нашей оценке, за исключением боевиков Троцкого, и разного сброда, насчитывающих от десяти до пятнадцати тысяч человек, ни у кого не было никакого намерения атаковать Учредительное собрание. А каковы были настроения в лагере большевиков? Многие из них готовились бежать из города в преддверии победы Учредительного собрания. Все документы большевиков, опубликованные впоследствии, подтверждали их критическое положение.

Оценка нашей комиссии показывала, что шансы приблизительно равны. С нашей точки зрения, победа Учредительного собрания зависела от готовности участников бороться за само его существование. Для всех людей, кроме социал-революционных парламентариев с Болотной улицы было ясно, что судьба Учредительного собрания решиться на улицах Петербурга, а не в Таврическом дворце. Мы тщательно рассмотрели свои планы на 5 января, и как всегда Васильев снабдил нас информацией о планах большевиков. Он доложил:

— Большевики осознают трудность своего положения. Они реалисты и ожидают демонстрацию не менее двухсот тысяч человек в поддержку Учредительного собрания. Они решили разогнать её. Однако у них нет регулярных войск. Поэтому они решили мобилизовать все имеющиеся в их наличии силы, примерно двенадцать-пятнадцать тысяч человек, и сделать вооружённый кордон вокруг Таврического дворца. Очень продуманная тактика. Все прилегающие улицы будут заполнены красными дружинниками, пропускаться будут только члены Учредительного собрания. Вы понимаете вообще насколько это умный план?

Мы все ясно это видели. Большевики намеревались изолировать Учредительное собрание от всего остального города и не только, таким образом, лишить его городской поддержки, но и фактически сделать депутатов узниками в своём Таврическом дворце.

— И это ещё не всё, — продолжал Васильев. — Большевики понимают, что их успех зависит от того, насколько в демонстрации будут принимать участие невооружённые люди. Поэтому Ленин оказывает сильное давление на Чернова, чтобы в демонстрации принимали участие только невооружённые демонстранты.

— Я отказываюсь этому верить, — сказал член нашей комиссии Сургучёв.

— Во всяком случае, наш план ясен, — резюмировал Васильев. — Мы должны прорвать кордон и позволить людям подойти к Таврическому дворцу.

Мы все согласились. Наш план был прост: самая широкая улица, ведущая к Таврическому дворцу, это Литейный проспект. Наши два полка, расположенные у Фонтанки, образуют клин демонстрации. Бронированный дивизион, поможет полкам пробиться через большевистские кордоны к Таврическому дворцу. За ними пойдут люди. Многие профсоюзы, гражданские и ремесленные организации изъявили желание принять участие в демонстрации. Когда Таврический дворец будет освобождён, то Учредительное собрание получит возможность работать в нормальной обстановке. К сожалению, мы не видели просчётов в нашем плане.

В то время как наша военная комиссия пыталась мобилизовать силы на защиту конституционного собрания, жизнь на Болотной улице текла своим чередом. Один за другим вырабатывались проекты будущих законов, и если бы Учредительное собрание выжило, то как знать, быть может, наша страна получила бы прогрессивное законодательство. Например, был выработан обширный закон по всеобщему образованию, затем новый закон о землевладении, который совсем по другому распределял землю в стране, и который был выработан с мельчайшими подробностями. Существенная автономия предоставлялась различным национальным областям России. Общее предположение было такое, что страна как бы приобретала форму новых Соединённых Штатов России. И люди, которые всё это составляли, уже мнили себя входящими в историю «отцами-основателями нации» по образу и подобию «отцов-основателей» Америки. Право на частную собственность было сохранено и были выражены надежды, что частная инициатива быстро разовьёт промышленность и коммерцию. Делегаты выказали мало интереса к тому, что пыталась сделать наша оборонная комиссия. Казалось, они полностью отрешились от всего того, что происходило в городе.

Мы были в приподнятом настроении, когда собрались на квартире Васильева вечером 3-го января и делегировали Сургучёва доложить наши планы президиуму и получить окончательное добро. Он возвратился поздно ночью. Мы сразу поняли, что что-то случилось. Он был мрачен и молчал.

— Всё потеряно, — сказал он наконец. — Васильев был прав. Чернов, потакатель, под давлением Ленина согласился продать нас на корню.

И он объяснил, что в связи с тем, что основных лидеров партии правых социалистов большевики пересажали, этот Виктор Чернов оказался вдруг в лидерах партии. Он сразу завозражал против принятия участия в демонстрации вооружённых людей. «Мы должны избегать всех враждебных актов, которые могут вызвать неудовольствие большевиков. Мы должны демонстрировать наше стремление кооперировать с ними. Мы ведь также являемся и их представителями, и это наша задача начертать будущее России» — разглагольствовал Чернов.

Большинство скрытых агентов в президиуме и в национальном комитете согласились с Черновым. Некоторые отказались даже допустить саму возможность, что большевики конспирируют за спиной Учредительного собрания. «Это авантюра, эта вооружённая демонстрация, — настаивал Марк Вишняк, который был генеральным секретарём бюро. — Это может испортить всё открытие конвенции. Нас избрали, чтобы представлять законы, а мы чем тут будем заниматься?» — продолжал он.

Чернов уверил всех, что дескать, Ленин довёл до его, Чернова, сведения, что никаких посягательств на Учредительное собрание не будет.

— Кто конкретно сказал вам об этом? — сердито спросил Сургучёв Чернова.

— Мартов и Натансон информировали меня о данной позиции Ленина.

— Это что было официально объявлено? — настаивал наш делегат.

— Да, более или менее, и если вы хотите знать, я сам попросил их выяснить это у Ленина, — признался Чернов. — Ленин не имеет никаких задних планов в отношении Учредительного собрания. Всякая вооружённая демонстрация спровоцирует конфликт с властями большевиков. Мы должны избежать этого любой ценой.

Напрасно старался Сургучёв защитить наши планы. Он обрисовал мрачную ситуацию в Петербурге. Он указал на развёрнутую большевиками кампанию против Учредительного собрания, на аресты депутатов, концентрацию вооружённых банд вокруг Смольного и полное запрещение оппозиционной прессы. Но все эти доводы не произвели никакого впечатления на президиум ассамблеи. Было принято решение, что участникам демонстрации не разрешается приносить с собой оружие на демонстрацию.

— Невооружённые солдаты и гражданские лица, конечно, приветствуются, — заключил Чернов.

— Вам мало было уже одного урока, — закричал Сургучёв. — Вы получите горький урок послезавтра. Вы слепы как кроты. Разве вы не понимаете, что вопрос между большевиками и демократическими партиями будет разрешён не в Таврическом дворце, а на улицах Петербурга?

И он ушёл, не попрощавшись. Мы были раздавлены решением. Невероятно! Было ясно, что все надежды на демократию перечёркнуты одним наивным решением Вишняка, Чернова и им подобным. Однако, нам, вроде, как надо было подчиниться, и мы подчинились.

* * *

После того, как с этих событий прошли дни, недели и месяцы, когда мы подчинились решению Центрального Комитета партии, меня постоянно мучило растущее чувство вины. Это чувство вины и ощущения собственной слабости, отсутствия лидерства и мужества. Как председатель оборонной комиссии Учредительного собрания, моей обязанностью было игнорировать запрещение президиума ассамблеи и осуществить тот план, который мы задумали. Это была моя обязанность, мой долг 5 января привести войска, верные демократии, и рассеять кордон красных наёмников, окружавших Таврический дворец. Конечно, был риск, но и, конечно. Были хорошие шансы. Ведь события, происходившие 5 января, явно показывали волю народа, но я не оправдал надежд. Я упустил возможность предотвратить захват власти большевиками и установление режима уничтожения русского народа. Нет оправдания моей пассивности. Довод, что, дескать, у меня не было высокой должности в партии, отвергается моей совестью. Как человек, глубоко верящий в демократию, я был обязан руководствоваться моими убеждениями. И даже теперь, спустя столько десятилетий с момента разгона Первого Учредительного Собрания 5 января 1918 года, моё чувство личной вины я ощущаю также остро, как и тогда, пятьдесят лет назад.