6. Год в Париже

6. Год в Париже

Ехали Плехановы в общем вагоне, по самым дешевым билетам. Ехали почти без всяких средств, без твердой надежды получить работу. Но молодость, энтузиазм, стремление побольше узнать помогали преодолевать тревогу за будущее. К тому же они везли рекомендательное письмо к брату Дикштейна, который имел в Париже какую-то контору.

И вот наконец поезд прибыл на Лионский вокзал.

Надо было переждать два-три часа, прежде чем идти в гостиницу, где для Плехановых снял комнату их знакомый. Они отправились на расположенный неподалеку Центральный рынок. Рынок вот-вот должен был открыться — со всех сторон съезжались телеги, фургоны, повозки, шум стоял оглушительный.

— Жорж, мне кажется, что я все это вижу не впервые. Так хорошо Золя описал этот рынок, что даже запахи я представляла себе ясно, а теперь убедилась, что все именно так.

— А сколько людей живет в Париже, если ежедневно он поглощает эту гору продуктов? Наверно, этим можно было бы прокормить Петербург и Москву, вместе взятые. Впрочем, многие наши помещики, живущие в городах, получают значительную часть провизии непосредственно из своих поместий; наши рынки снабжают не всех и не целиком, поэтому они куда скромнее.

Утолив голод в маленьком кафе на рынке, которое работало круглосуточно, наши путешественники отправились искать свою гостиницу. Она была расположена на бульваре Сен-Мишель, а из комнатки на шестом этаже открывался великолепный вид на Париж.

— Я так мечтала побывать в Париже, — говорила Розалия Марковна. — Недаром зовут его город-светоч. Он — центр мировой культуры.

Георгий Валентинович, который обыкновенно слегка подтрунивал над восторженностью жены, на этот раз был в таком же приподнятом настроении.

— Это город четырех революций, город Парижской коммуны. Каждый камень здесь — это летопись героической борьбы французского народа за права человека. Нам надо каждый час провести с пользой, ведь мы приехали сюда не развлекаться, а работать, работать…

В этот же день отправились к Петру Лавровичу Лаврову. Плеханов видел его полгода назад — в феврале он приезжал в Париж, чтобы хлопотать за русского эмигранта Льва Гартмана, участвовавшего в покушении на царя. русское правительство требовало выдачи Гартмана, что не только привело бы к гибели революционера, но и послужило бы прецедентом и фактически лишило бы русских и других революционеров права политического убежища, которое до сих пор предоставлялось им в буржуазно-демократических странах Европы. Тогда Плеханов вместе с Лавровым посетил Клемансо, Рошфора, Пиа, Гамбетту. Кампания, поднятая демократической печатью Франции и других стран, спасла Гартмана — ему разрешили переехать в Англию.

Петр Лаврович встретил Плеханова и его жену как близких людей. В этот вечер по просьбе Георгия Валентиновича он рассказывал о встречах с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, о семье Маркса, показывал их письма. С болью говорил Лавров о болезни Маркса и его жены Женни.

Не все понимал и принимал Лавров в теории марксизма, недаром Фридрих Энгельс называл его «эклектиком»[8] и критиковал за народническую теорию «героев и толпы», за непонимание экономических закономерностей развития человечества. И сейчас Петр Лаврович пытался убедить Плеханова, что необходимо поддержать «Народную волю», которая, несмотря на все свои ошибки, выбрала единственно возможную для России тактику борьбы с самодержавием.

Плеханов не соглашался с ним, но в отличие от всегдашней манеры спорить пытался говорить мягко, а потом совсем замолчал, убедившись, что гостеприимный хозяин не понимает его доводов и не занимает верной позиции в тактике российских революционеров. Но зато Лавров неплохо знал французское социалистическое движение.

— Вы приехали в самое интересное время. Как вы знаете, в прошлом году создана Рабочая партия Франции. Сейчас вырабатывается программа партии. В Лондон ездил Жюль Гед, там он вместе с Лафаргом работал над программой.

— А Карл Маркс и его друг? Они одобрили эту программу?

— Гед говорит, что они принимали самое непосредственное участие, более того — теоретическую часть писал сам Маркс. А теперь перед съездом партии проходят собрания, на которых Гед, Лабускьер и другие выступают с разъяснениями. К сожалению, Поль Лафарг еще не может вернуться во Францию. Что там делается на этих собраниях! Бруссисты и поссибилисты — с разных позиций, но весьма согласованно — нападают на марксистов. Я уж не говорю о радикалах. Дело доходит до драк.

Плеханов слушал с горящими глазами. Ушли поздно, наметив программу посещений собраний и чтения книг. Лавров обещал дать поручительство за Плеханова, чтобы тот мог записаться в Библиотеку св. Женевьевы, где хорошо была представлена философская и экономическая литература новейших направлений.

В бакунистские круги Плеханова ввел бывший полковник Соколов, который был известен как автор романа «Отщепенцы». Соколов был добрейший человек, он много помогал Плехановым на первых порах. Но дружбы не получилось — он был запойным пьяницей, да и взгляды его уже казались Плеханову пройденным этапом. Нападки бакунистов на Маркса и его сторонников в Интернационале Плеханов поддержать не мог. А ведь каких-нибудь два года тому назад он считал себя бакунистом. Как далеко он ушел за это время от своих прежних единомышленников!

Год, проведенный Плехановым в Париже, был заполнен интенсивной работой. С утра он шел в библиотеку или на лекции в Сорбонну. Как и в Женеве, Плеханов слушал в Париже лекции знаменитых профессоров не только по гуманитарным наукам, но и по физике, химии, геологии. Вечером он один или со своими спутницами — Розалией Марковной и приехавшей в Париж Теофилией Васильевной Полляк — шел на рабочие собрания. Он с большим вниманием слушал выступления Геда. Гед был хорошим оратором, хотя и не во французском стиле: он мало жестикулировал, говорил ровным голосок, без пафоса. Но содержание его докладов, в которых он защищал программу Рабочей партии, принятую в ноябре на Гаврском съезде, вызывало неизменный интерес у слушателей. Плеханову очень хотелось познакомиться с Жюлем Гедом, но это было не так просто. Помог случай.

Однажды знакомая француженка сказала Розалии Марковне, что жена Геда — Мария — серьезно больна и что она, эмигрантка из России, хотела бы лечиться у русского врача-женщины. Ей сообщили, что в Париже живет доктор Плеханова, и обещали к ней обратиться. Розалия Марковна училась три года на медицинских курсах, имела врачебный опыт. Она с радостью согласилась посетить мадам Гед, надеясь познакомиться и с ее мужем.

На следующий день рано утром она отправилась по указанному адресу, поднялась по темной лестнице на пятый этаж. Открыл ей сам Гед, узнав о причине ее прихода, проводил до комнаты жены и сразу же ушел. Так повторялось каждый раз, когда Розалия Марковна навещала свою пациентку. Мадам Гед поправилась, а знакомство с ее мужем не состоялось. Мадам Гед извинилась за нелюбезность мужа, объяснив, что он днем занят в редакции социалистической газеты «Egalit?», выступает на рабочих собраниях, а ночью для заработка правит корректуру для одной буржуазной газеты. Поэтому он очень устает и может позволить себе отдохнуть только утром, как раз тогда, когда ему приходится вставать и открывать дверь доктору Плехановой. Розалия Марковна была очень огорчена, что своими слишком ранними визитами мешала отдыхать этому политическому деятелю.

Новый, 1881 год Плехановы должны были встречать у Лаврова. Нарядов не было, но отгладили и почистили свои старые платья и костюмы и в десять часов собрались уже выходить. Вдруг раздается стук в дверь, и на пороге появляется Жюль Гед. Он пришел поблагодарить Розалию Марковну за лечение своей жены. Плеханов сказал, что он был на многих его докладах. Постепенно разговорились. Гость, который пришел с визитом вежливости на полчаса, просидел у Плехановых всю новогоднюю ночь. Праздничного стола не было, пили один чай, но зато разговоры для всех присутствующих представляли огромный интерес. Обсуждали перспективы развития революционного движения во Франции и России, теоретические проблемы, встающие перед социалистами в связи с ростом рабочего движения. Плеханов жадно расспрашивал Геда о встречах с Марксом и Энгельсом. Он не пропускал ни одного человека, который их знал. Ему дорога была каждая деталь, касающаяся их взглядов, привычек, семьи. А Гед совсем недавно запросто бывал в Лондоне в доме Маркса на Мейтленд-парк-роуд.

С тех пор и до конца жизни Плеханова и Геда связывали тесные дружеские связи и взаимное уважение, даже тогда, когда они не во всем соглашались, что случалось иногда на конгрессах II Интернационала.

В декабре 1880 года весь рабочий и демократический Париж был охвачен радостным возбуждением: возвращались по амнистии коммунары, сосланные на острова Новой Каледонии девять лет назад. Их осталось немного, болезни и тяжелые условия свели многих в могилу. В тот день, когда прибыли освобожденные герои Коммуны, Плеханов вместе со всеми отправился на вокзал. Он вернулся оттуда радостно возбужденный.

— Если бы вы видели, — говорил он жене и Теофилин Васильевне, которая жила вместе с ними, — каким энтузиазмом были все охвачены! Каждого приехавшего нарасхват приглашали в гости и всех увели с собой. Не осталось ни одного коммунара, который ушел бы в одиночестве. А сколько цветов, объятий, слез радости я видел!

— Что же ты никого не привел к нам? — упрекала Розалия Марковна.

Это было невозможно. Да и что мы могли бы предложить своему гостю? Сырые яйца?

Хозяин небольшого молочного магазина открыл Плехановым кредит, и теперь они получали там в достаточном количестве молоко, творог, яйца. Но так как на спирт для спиртовки часто не было денег, то приходилось есть все это в холодном и сыром виде. Георгий Валентинович глотал сырые яйца, но женщины их терпеть не могли. Хорошо еще, что в магазинчике бывали и швейцарские сырки, которые они с удовольствием ели. Поэтому на вопрос мужа Розалия Марковна со вздохом ответила.

— Нет, ему мы предложили бы швейцарские сырки.

— Не огорчайтесь, — утешал их Плеханов. — Мне сказали, что через неделю будет выступать Луиза Мишель. Надо будет обязательно попасть на этот митинг.

В этот день все трое за два часа пришли в условленное место, заняли удобные кресла и приготовились терпеливо ждать. Зал, вмещающий пять тысяч человек, быстро наполнялся. На сцене стоял стол для президиума и ширма, назначение которой было непонятно. Скоро не только зал был полон, но и на улице толпилось несколько тысяч людей. Когда пришло время для открытия митинга, за стол президиума сели устроители. Председатель — профессор истории Франсуа Оляр — объявил:

— Сейчас перед нами выступит героическая гражданка, о подвигах которой нет надобности вам рассказывать, Луиза Мишель.

И из-за ширмы вышла худощавая женщина небольшого роста. Ей было в то время тридцать лет, но тяжелая жизнь в ссылке состарила ее, гибельный климат вычернил и иссушил ее кожу. Легкими шагами Луиза Мишель прошла к трибуне. Что тут произошло в зале! Все встали и аплодировали изо всех сил, раздавались возгласы приветствия. Она еще ничего не сказала, но в зале многие плакали. Розалия Марковна тоже плакала, она посмотрела на мужа и увидела, что и по щеке Георгия скатывается слеза. Никогда ни до, ни после она не видела, чтобы ее муж плакал. Но это были слезы восторга, радости, солидарности.

Когда через полчаса зал успокоился, Луиза Мишель произнесла короткую речь. Она поблагодарила за приветствие, которое, по ее мнению, относится ко всем ее товарищам, погибшим и живым, говорила, что рада видеть французский трудовой народ, готовый к новым социальным битвам. С большим сочувствием говорила Луиза Мишель о русском революционном движении; она была сторонницей Петра Кропоткина и думала, что все русские революционеры — анархисты. Со страстью она провозгласила: «Позор Гамбетте!» Гамбетта в это время был председателем палаты депутатов, и его отход от прежних социальных взглядов, провозглашенных им в демагогических целях, глубоко оскорбил бланкистку Луизу Мишель.

После подъема, пережитого на этом митинге, возвращались домой погрустневшими. Опять все мысли были о родине. Общее настроение выразила Теофилия:

— Неужели мы никогда так не будем встречать наших героев, которые гибнут сейчас в тюрьмах, на каторге, в ссылке? Если бы верить, что это будет хотя бы через десять лет…

В январе умер Огюст Бланки. Плеханов не разделял его взглядов, но героическая жизнь коммуниста-утописта, проведшего в тюрьмах в общей сложности тридцать семь лет, вызывала у него глубокое уважение. С Бланки прощались в той самой мансарде, где он провел последний год своей жизни. Нищенская обстановка комнаты резко контрастировала с огромным количеством людей, которые пришли проститься с революционером.

Хоронили Бланки на кладбище Пер-Лашез. Георгий, Роза и Теофилия тоже пришли на кладбище и встали недалеко от свежевыкопанной могилы. Но вдруг раздался крик: «Расступитесь, идет Луиза Мишель!» Чтобы дать пройти народной героине, передние ряды начали пятиться, получилась давка. Розалию Марковну оттеснили от ее спутников, и толпа куда-то ее поволокла. Она очень испугалась, и не столько за себя, сколько за будущего ребенка, так как она опять через несколько месяцев должна была стать матерью. Но Розу спас пожилой рабочий, который, видя ее испуганные глаза, вывел из толпы. Она с трудом добралась домой, куда вскоре прибежал и Плеханов, который боялся, что ее нет уже в живых. Когда прошло первое волнение, все трое смеялись, изображая испуганные лица друг друга.

К этому времени относится знакомство Плехановых с немецким социал-демократом, редактором газеты «Социал-демократ» Георгом Фольмаром. Плеханов старался как можно больше узнать о социалистическом движении не только Франции, но и других стран. А в Париже жила большая колония немецких социалистов. После так называемого исключительного закона, принятого правительством Германии в 1879 году, социал-демократическая партия ушла в подполье, многие ее вожди и функционеры эмигрировали во Францию и Швейцарию. В Париже выходил и центральный орган партии «Социал-демократ». К. Маркс и Ф. Энгельс печатали свои статьи в этой газете, хотя ее ошибки и колебания вызывали их резкую критику. Редактор газеты Фольмар уже в то время не занимал последовательную марксистскую позицию, а в дальнейшем стал ярым оппортунистом. Но в 1881 году знакомство с ним и другими немецкими социал-демократами принесло пользу Плеханову, он познакомился с историей и практикой революционного движения Германии.

Именно с Фольмаром произошел случай, который надолго запомнился Плехановым. Однажды Георгий Валентинович пошел на его доклад, на котором присутствовали в основном немецкие рабочие-эмигранты. После доклада кто-то спросил, как оратор представляет себе коммунистическое будущее. Фольмар ответил, что подумает и скажет свое мнение на следующем собрании. После реферата Плеханов слышал, как несколько человек осуждали оратора за этот ответ. Они говорили: «Руководитель должен все знать, а не готовиться к ответу».

Между тем из России стали поступать тревожные известия. Многие русские эмигранты знали, что там готовится цареубийство, что жизнь товарищей подвергается ежеминутной опасности.

И вот 2 марта вбежал к Плехановым приятель, политический эмигрант Николай Цакни, в руках у него были французские газеты. — Царя убили. — А наши? Кто убил, кого арестовали? — Ничего не известно. Написано, что погиб тот, кто бросил бомбу, и арестовано несколько человек, но фамилий нет.

— Пошли к Лаврову, — решил Плеханов.

Там уже комната была полна, подходили все новые и новые люди. Многие бурно ликовали.

Все говорили разом, спорили о том, когда объявят выборы в Учредительное собрание, какая будет конституция, когда они смогут вернуться в Россию. Решили через два дня устроить общее собрание всех русских эмигрантов.

На собрании, как никогда многолюдном, первое слово предоставили апостолу народнического движения Петру Лаврову. Он говорил о деятельности «Народной воли», о самоотверженности и героизме ее членов, которые во имя освобождения родины от тирании идут на верную смерть. Лавров предполагал, что цареубийство встряхнет все население России, пробудит в нем гражданский дух. Но, к удивлению многих присутствующих, оратор не ожидал скорого улучшения политической обстановки в стране, наоборот, он предвидел усиление реакции. Выводы эти Лавров делал со множеством оговорок, неопределенно. Выступавшие после него революционеры, наоборот, были настроены оптимистически и утверждали, что если правительство не пойдет на существенные уступки в области демократизации общественной жизни, то дальнейший политический террор заставит это сделать.

Трудно было выступать в такой обстановке Плеханову. Он говорил о героизме народовольцев, которые пожертвовали собой во имя высокого идеала. Но затем Плеханов сказал, что убийство Александра II не принесет желательных реформ, что политический террор только ослабляет революционную партию.

После собрания к Плеханову подошел поэт Минский который не был социалистом, но придерживался либеральных взглядов.

— Вот вы, Георгий Валентинович, так нападаете на террор, а между тем террористическое движение в революционных рядах началось недавно, а нам уже легче дышать.

Окружающие с нетерпением ждали ответа Плеханова,

— Видите, господин Минский, как я смотрю на дело: если бы вы, либералы, ответили террором на ужасы самодержавия, а нам, социалистам, сделалось бы легче дышать, то я против террора не имел бы возражений.

Попытки Минского спорить были заглушены смехом присутствующих.

В марте Плехановых попросили освободить квартирку, в которой они жили последнее время. Переехали они из гостиницы в квартиру на углу улицы Паскаля и бульвара Араго для того, чтобы самим готовить обеды, а не питаться в ресторанах, что было дорого. И, несмотря на то, что платили за квартиру аккуратно и вели себя спокойно, хозяин отказал им. Ему не понравилась нищенская обстановка новых жильцов, состоящая наполовину из ящиков, покрытых тряпками. Но Плехановы не могли купить мебель. Ведь они втроем — с ними жила и Теофилия Полляк — должны были обходиться пятьюдесятью рублями, которые присылал отец Розалии Марковны.

Одно время Георгий Валентинович переводил какой-то роман, но издатель, получив перевод, бесследно исчез. Потом через брата Дикштейна они получили заказ — надписывать конверты, в которые вкладывалась реклама какого-то патентованного медицинского средства. Оплата была мизерная, надо было надписать 3 тысячи конвертов по 7 франков 50 сантимов за тысячу. Все сидели за этой работой несколько дней, надписали тысячу конвертов. Относить работу взялся Георгий Валентинович. Ждали его с нетерпением — был конец месяца, и в доме не осталось ни сантима. Но вдруг возвращается Георгий Валентинович, очень расстроенный и… без денег. Оказывается, произошло следующее.

Он пришел к посреднику, с которым они договаривались об оплате, когда тот еще лежал в постели. Делец, поднявшись и не извинившись, попросил передать ему пакет с камина. Но там лежало много пакетов, и какой бы Георгий Валентинович ни передавал, посредник говорил, что это не тот. И вдруг посредник по-польски обругал своего посетителя. Плеханов уже знал польский язык: понял, что его оскорбили. Рассердившись на грубость, он бросил надписанные конверты и опрометью выбежал из комнаты.

Розалия Марковна и Теофилия Васильевна вместо того, чтобы огорчиться, весело смеялись над этим приключением и над незадачливым гонцом. Скоро и Георгий Валентинович успокоился и стал подшучивать сам над собой, над своей вспыльчивостью. Но ведь им так нужны были эти деньги!

Когда Плехановых попросили освободить квартиру, товарищи стали искать им другое пристанище. Медлить было нельзя, так как через два месяца Розалия Марковна должна была снова стать матерью. Наконец нашли две комнаты в деревне Мольеры, в часе езды от Парижа. Квартира эта имела свои достоинства — дешевая плата, кредит у крестьян, близость акушерки, хороший воздух и покой, но были и. неудобства — далеко от Парижа, где люди, книги, новости, бурная политическая жизнь.

В деревне Георгий Валентинович оканчивал статью, которую, по рекомендации Петра Лаврова ему заказал Н. К. Михайловский для «Отечественных записок». Напечатать свою работу в этом солидном прогрессивном журнале было очень почетно. Плеханов выбрал экономическую тему теоретического характера. Статья называлась «Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова». Для того чтобы ее написать, Плеханову пришлось изучить старые и новейшие экономические теории. Посылал он в Петербург статью по частям. Когда Михайловский прочитал первую часть, он был поражен эрудицией, глубиной мысли, точностью изложения предмета автором, имя которого ему было неизвестно. Он написал в письме к Лаврову, что автор этой статьи — новый Добролюбов. Плеханов был горд этим отзывом, хотя и понимал, что это преувеличение — на основании куска одной работы нельзя судить о таланте писателя.

Плехановы жили в кредит, ожидая из Петербурга аванса за статью. Даже по самым скромным подсчетам, гонорар должен был помочь им расплатиться с долгами.

В конце мая Розалия Марковна благополучно родила девочку. Назвали ее Лидией-Софьей. Имя Софья было дано девочке в честь Софьи Львовны Перовской.

Лето прошло спокойно. Время от времени навещали русские эмигранты, даже Петр Лаврович приехал однажды, чтобы посмотреть, как живут его молодые друзья. С Георгием Валентиновичем он часто виделся, так как Плеханов, когда приезжал в Париж, останавливался и даже ночевал у Лаврова на кушетке в его кабинете. Беседы часто затягивались до часа ночи. Эти беседы явились для Плеханова своеобразным толчком к пересмотру вопроса о значении политической борьбы в революционной деятельности.

Списавшись с товарищами, Плеханов обещал включить в программу «Черного передела» пункт «О важном значении террора для борьбы с русским правительством». Это было уступкой народовольцам. В это же время условились об издании серии брошюр под общим названием «Русская социально-революционная библиотека». Что должно выйти одним из первых выпусков этой серии? Было решено, что это будет перевод на русский язык «Манифеста Коммунистической партии». Предполагалось включение Плеханова в редколлегию проектируемого журнала «Вестник «Народной воли», договорились о том, какую работу он напишет для этого журнала.

По обстоятельства сложились иначе. Внезапно заболела маленькая Лидочка — стала худеть, плакать. Оказалось, что у Розалии Марковны мало молока для кормления дочки. Нужна была кормилица, но на какие деньги взять ее? В Париже это стоило очень дорого. Написали в Швейцарию Дейчу, тот ответил, что это легко устроить в окрестностях Кларана. Трудно было уехать — Плехановы задолжали кругом — за квартиру, за питание, а обещанный аванс не приходил. Наконец в сентябре из «Отечественных записок» пришла небольшая сумма. Роздали самые неотложные долги, а на остальные деньги Розалия Марковна с дочкой и Теофилия Васильевна отправились в Швейцарию. Отец семейства остался в Мольерах в качестве «залога».

Ехали в специальном поезде — самом дешевом, который официально назывался «поезд удовольствий», он каждое воскресенье возил бедных парижан в Швейцарию, а в шутку называли его «поезд мучений». По ночь прошла спокойно, а утром в Кларане путешественниц встретил Лев Дейч. Он снял для Плехановых помещение в деревушке, которая называлась Божи над Клараном. Дейч жил недалеко вместе с Верой Засулич в Фонтанивани.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.