XX. ИЗДАНИЕ ТРАКТАТА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XX. ИЗДАНИЕ ТРАКТАТА

Епископ Хелминский принимал старого друга запросто. Не чинился он и с молодым лютеранином.

На Гизе была потертая фиолетовая ряса, подагрические ноги покоились в комнатных туфлях. Хозяин потчевал гостей литовским медом из своих подвалов.

Крохотная фигурка Гизе совершенно тонула в епископском кресле пяти локтей вышиною. У ног его на низкой скамье расположился Коперник — грузный старик с гривой серо-стальных волос, ниспадавших на широкие плечи. На исхудалом лице торунца, на выступивших скулах играл нездоровый румянец.

Забыв о своей кружке, говорил он долго и убежденно. Густой баритон звучал глухо, как голос очень усталого человека:

— Весь трактат совершенно излишне обнародовать! Я в нем высказываю мысли, опровергающие прежние теории. А теории эти всеми считаются правильными. Кроме того, мои идеи противоречат кажущейся истине. Публикуйте таблицы с точным каноном[162]… Очень прошу вас ограничиться этим! Я не хочу быть причиной раздоров среди философов. Опытные математики получат из моих таблиц более верные данные для исчисления путей небесных тел. Этого будет довольно!

— Ты хочешь навеки сокрыть найденную истину?! — воскликнул Гизе.

— Нет, это вовсе не так, — перебил Коперник. — Настоящие люди науки легко смогут по таблицам подняться к моим принципам и источникам, из которых я исхожу. Сведущим лицамі все станет ясно! А масса астрономов получит практическую пользу. Они только к ней и стремятся… Их вовсе не интересуют общие соображения!

Стоя поодаль у книжного шкафа, Ретик отпивал из своей кружки нервными, короткими глотками. Его глубоко волновал исход беседы. Но пока он только почтительно слушал, решив вставить свое слово позже.

— Как я понимаю, — сказал Гизе, — ты хочешь итти по пути Альфонса Мудрого, а не великого александрийца?

— Совершенно верно, друг мой!

Гизе положил руку на плечо Коперника:

— Ты часто говорил мне, сколько вреда принесло науке введение таблиц Альфонса без комментариев… Астрономы вынуждены были принять все их предпосылки на веру! Но в астрономии — ты сам не раз говорил — это не должно иметь места! Астрономия, говорил ты, требует прежде всего общих соображений и точных доказательств… Заметь— я лишь повторяю твои собственные слова! Под насупленными бровями торунца серые глаза загорелись огнем.

— Но я говорил тебе и о вое невежд и глупцов! От него мне не укрыться и в могиле!

Он вспомнил Лютера и эльблонгский фарс.

Гизе сжал руку каноника легким дружеским пожатием:

— Николай! Мы прожили с тобою долгую жизнь… Но что целая жизнь человеческая со всеми ее невзгодами в сравнении с истиной?!. Больше, чем кто иной, заслужил^ ты право на покой… Ты и обретешь его, если не станешь опасаться криков тех, кого греки называли людьми без суждений… Какое тебе дело до тех, кому не хватает знания геометрии! Твой труд — не для них!

Ретик не мог больше оставаться в стороне. Он подошел к Копернику:

— Дорогой Господин мой Учитель!.. Я хочу сказать вам слово от лица людей науки… тех, кто успел узнать кое-что о новом учении из моего повествования… Они не простят вам, если вы им не отдадите всего вашего творения… Не простят вам, дорогой мой, великий мой Учитель!..

В порыве Ретик схватил руку старого каноника и поцеловал ее.

В обширной библиотеке воцарилась долгая тишина.

Тишину нарушил торунец:

— Пусть будет так… — Коперник вытер платком глаза. Голос его едва был слышен. — Пусть будет так… Но где можно отпечатать такую книгу?

— У нас в Баварии! В Нюрнберге! — вскричал Ретик.

И снова, после долгого молчания, старый каноник спросил:

— А кто может заняться всем этим?

— Я, если только вы того захотите! — отвечал Ретик.

Ретик часто писал из Фромборка своим друзьям в Нюрнберге — доброму знакомому Шонеру, типографу Петрею, Андрею Оссиандеру, священнику, видному лютеранскому богослову. Эти лица узнали от него, что Коперник после долгих уговоров решил, наконец, отдать свою рукопись для напечатания.

Петрей соглашался оттиснуть тысячу экземпляров.

Особый интерес к вестям из Фромборка проявлял священник Оссиандер. Он проповедывал учение Лютера, писал богословские книги и, между прочим, занимался астрономией. У него были свои мысли о том, как можно любые астрономические идеи — даже об обращении Земли вокруг Солнца! — сделать приемлемыми для церкви. Оссиандер жаждал поделиться этими мыслями с папистским каноником, — авось, окажутся они полезными для него в последнюю минуту, при окончательной обработке рукописи.

Через посредство Ретика он заключил с торунцем «знакомство по переписке». В длинном письме от апреля 1541 года лютеровский священник излагает Копернику свои взгляды на астрономические теории. Астрономические гипотезы, пишет он, ни в коем случае не должны высказываться, как некое изъявление веры. Необходимо настаивать, что их единственное предназначение — служить основанием для астрономических расчетов. В отношении любой теории небесных движений не должно возникать споров о том, верна она или ложна. Важно одно — в какой мере способна она объяснить небесные явления.

«Я полагаю весьма желательным, чтобы ты в предисловии к своей книге ясно сказал об этом. Ты опасаешься резких возражений со стороны последователей Аристотеля и богословов… Но именно таким путем ты их обезоружишь!»

Таким образом, хитроумный поп предлагал Копернику ни более ни менее, как отказаться от самой сущности его нового учения, объявить, что он вовсе не считает нарисованную им в книге картину вселенной подлинной реальностью. Это всего лишь служебное, геометрическое — но не физическое! — построение, которое рассчитано только на то, чтобы «спасти видимость». Если другим астрономам угодно построить иную геометрическую схему — исполать им! Схем можно начертить много: лишь бы они как-то согласовались с видимостью!

Ничто не могло быть более чуждо, более враждебно идеям Коперника, нежели предложение оторвать его теорию от физической реальности! Коперник не замедлил ответить Оссиандеру — и, разумеется, отверг его предложение начисто. Однако он не порвал с новым своим знакомым, — он не мог предвидеть, сколько зла причинит его делу этот нюрнбергский соглашатель!

Уже вышло в свет «Первое повествование» Ретика. Уже Коперник дал согласие на издание «Обращений».

Ретик договорился с Гизе: как только Коперник передаст ему рукопись, Гизе отошлет ее, не мешкая, с надежной оказией в Нюрнберг. Ретик будет ждать там, чтобы тотчас наладить все для издания. Он сам будет держать корректуру, сверять листы, закажет лучшему мастеру гравюры на дереве.

***

И вот летом 1541 года Ретик покинул Пруссию. Коперник сердечно простился с живым, темпераментным Георгом. Простился навеки, — это он хорошо понимал…

Впереди снова долгие одинокие вечера.

Из всех каноников только старый Доннер навещает его изредка. Прочие сторонятся… Почему бы, казалось? Гизе говорит, что это — зависть, скрытая зависть к растущей его известности. Глупцы! Если бы они только знали, как мало жаждет он, чтобы о нем говорили в Нюрнберге, Риме… Очень хотелось бы, правда, услышать мнение Водки, Войцеха Брудзевского, Ваповского, Корвина, Новары… Что сказал бы о его работе дядя Лука? Но могилы немы, безответны…

Здоровье Коперника заметно сдавало. Частые головокружения, кровотечения из носу. Он лечит себя сам — пиявками, кровяными банками. Это дает короткое облегчение, а затем слабость, слабость… Он просил его преосвященство разрешить взять родственника в соправители его канониката. Дантышек согласился. Скоро приедет из Гданьска дальний родственник Ян Левше. После смерти Коперника он унаследует его каноникат… Коперник договорился уже с капитулом и о месте своего погребения — в соборе, рядом с плитою, под которой лежит Лука Ваценрод…

С Ретиком, лютеранином, он, конечно, не мог говорить совсем откровенно о деликатных делах католической церкви: из Рима идут вести все хуже и хуже… век гуманизма кончается… В папской курии прибирает все к рукам кардинал Караффа — старец с лицом мертвеца[163]… Там говорят, что скоро изгонят древних авторов из университета…

Сердце старого каноника бьется неровно, захлебываясь:

«Если уж издавать трактат — надо в предисловии сказать все, что я думаю о праве ученого искать истину! И о праве невежд судить ученого! Скажу, не обинуясь, все, все… Предисловие будет посвящением… его святейшеству папе!.. Пусть судит мое учение глава церкви!»

В тиши своего покоя на вершине башни доктор Николай принимается писать предисловие к трактату.

***

«Его святейшеству папе Павлу Третьему — Предисловие Николая Коперника к его труду об обращениях небесных сфер.

Я легко могу себе представить, Святейший Отец, как некоторые люди, узнав только, что я в своем труде об обращениях небесных сфер приписываю земному шару известные движения, тотчас станут кричать, требуя немедленного осуждения меня и моих воззрений. Я вовсе не увлечен моими идеями настолько, чтобы не придавать никакого значения тому, что говорят о них другие, Я знаю, однако, что мысли философа не подлежат суду, толпы, потому что его обязанность заключается в поисках истины повсюду и насколько провидение это только позволяет человеческому разуму[164].

Все же я считаю, что следует избегать взглядов, полностью противных правде.

Я много думал о том, что люди, считавшие в течение столетий твердо установленным, будто Земля покоится недвижно среди неба и в центре его, неизбежно признают бессмысленными мои утверждения о движении Земли. Я долго спрашивал себя, должен ли я предать печати мои исследования, написанные для доказательства этого движения…

Когда я взвесил все это, страх перед издевательствами и насмешками, ожидающими меня за мои новые и кажущиеся бессмысленными воззрения, едва не принудил меня прекратить начатое сочинение.

Но друзья мои, несмотря на долгие мои возражения, заставили меня отказаться от моей нерешительности. Среди них был прежде всего славный в науке Николай Шенберг, кардинал Капуи, прославивший себя во многих отраслях знания. Наряду с ним, весьма любящий меня, епископ хелминский Тидеман Гизе, отдавший себя богословию с таким же рвением, с каким Шенберг — наукам. Гизе часто напоминал мне, а порою даже требовал от меня, чтобы я издал этот свой труд и выпустил в конце концов в свет то, что я не девять лет, а четыре раза девять держал у себя под спудом. Настаивало на том и немало других выдающихся и ученых людей. Не следует, увещевали они меня, из одной боязни скрывать долее мой труд, могущий принести пользу всем математикам. Каким бы бессмысленным ни показалось многим мое учение с первого взгляда — они будут восхищены и полны благодарности, когда увидят, что, благодаря моим исследованиям, будут рассеяны облака кажущихся противоречий».

Коперник, посвящая «Обращения» самому главе католической церкви, упомянув среди сторонников и защитников своих кардинала и епископа, рассчитывал несколько смирить неизбежный будущий гнев верховных иереев церкви. Имени еретика Ретика он, разумеется, не мог здесь упомянуть. Ретик остался среди «других выдающихся и ученых людей». Коперник продолжал:

«Благодаря этим уговорам и питая такую надежду, я в конце концов дал моим друзьям согласие предать тиснению мой труд. Они так долго требовали этого от меня!

Но, может быть, ваше святейшество будет удивлено не тому, что я напечатал мои работы, а смелости, с какой я, вопреки общему воззрению математиков и наперекор здравому смыслу, вообразил себе такое движение Земли. Я не желаю скрывать от вашего святейшества, что побудило меня к поискам новой теории движения небесных тел не что иное, как полное расхождение математиков в исследовании небесных движений. Прежде всего, в отношении движения Солнца и Луны они так неуверены, что оказались не в состоянии исчислить длительность полного года. Затем, они не приводят в отношении движения Солнца и Луны, как и пяти других планет, ни одинаковых оснований, ни одинаковых доказательств их оборотов и движений. Некоторые ученые употребляют концентрические сферы, другие — эксцентры и эпициклы, но, тем не менее, не достигают того, чего ищут. Те, кто придерживаются концентрических сфер, могут с их помощью объяснить некоторые движения, но выводы их несогласны с наблюдениями. Те же, кто прибегают к помощи эксцентров, хорошо объясняют своими расчетами большую часть небесных движений, но позволяют себе при этом противоречить основным законам равномерного движения. Не смогли они также выполнить главной задачи — найти общий образ вселенной и симметрию ее частей. С ними происходит то, что произошло бы с кем-либо, кто задался бы целью сложить целого человека из рук, ног, головы и других членов, прекрасных сами по себе, но взятых из разных тел и разных размеров. Поскольку отдельные члены не подходят один к другому, при соединении их получается скорее урод, чем нормальный человек. Это происходит потому, что в их доказательствах им приходится опускать что-то совершенно необходимое и вводить что-то излишнее, не соответствующее чему-либо реальному. Этого с ними никогда бы не случилось, если бы они следовали твердым положениям, если бы они не исходили из обманчивых гипотез.

То, что я здесь говорю, может быть еще не понятно, но дальше, в соответствующем месте, оно станет яснее».

В этом месте предисловия наиболее полно выразилось одно из сильнейших устремлений творческой натуры Коперника — совершенно чуждые ученым средневековья и характерные для людей Возрождения поиски простоты, ясности и гармонии. Торунец и далее настаивает на важности простого построения теории небесных движений.

«Когда я долго размышлял об этой ненадежности традиционных математических учений в отношении путей небесных тел, меня очень неприятно задевало то, что философами еще не дано серной теории движений во вселенной… В то же время эти философы самым подробным образом исследовали сравнительно ничтожные явления.

Я дал себе труд прочесть сочинения всех философов, какие только смог раздобыть. Я хотел установить, не было ли среди них хоть одного, который высказал бы мнение, что движение небесных тел вовсе не таково, как учат математики в школах. Я нашел искомое мною прежде всего у Цицерона. Он рассказывает, что Никет допускал движение Земли. После этого я прочел у Плутарха, что и другие придерживались того же мнения. Я приведу здесь соответствующее место, чтобы оно было у всех перед глазами. Плутарх говорит: «Другие, однако, думают, что Земля движется. Филолай-пифагореец считает, что она обращается, подобно Солнцу и Луне, по плоскому кругу около огня. Гераклид из Понта и пифагореец Экфант также учат, что Земля движется, однако, не поступая при этом вперед, а вращаясь, подобно колесу, вокруг своей оси от заката к восходу».

Отправляясь отсюда, я стал и сам размышлять о возможности движения Земли. Хотя такое допущение казалось мне самому противным здравому смыслу, я принялся рассчитывать различные круги возможного ее движения. Ведь другим до меня такая свобода была предоставлена. Я полагал, что и мне будет дозволена такая попытка.

После долгих поисков я принял, наконец, те движения, которые я придаю Земле в этом моем сочинении, и пришел к заключению, что если движения Земли будут взяты за основание при исчислении орбит каждой планеты, то возможно станет не только объяснить видимые движения планет, но и порядок их орбит и размеры их. Само небо предстанет перед нами в таком гармоническом порядке, что невозможно будет переставить в нем что-либо без того, чтобы не нарушить остальных частей и всего мироздания».

Далее Коперник коротко сообщает, на какие разделы делится его сочинение. Затем он продолжает:

«Я не сомневаюсь в том, что разумные и образованные математики будут согласны со мною, если-только они, как того требует философия, основательно прочтут и продумают доводы, приводимые мною в пользу моих воззрений. Но для того чтобы ученые, равно как и неученые люди видели, что я не боюсь ничьих суждений, а посвящаю эти мои изыскания никому, иному, как вашему святейшеству. В заброшенном краю земли, где я живу, ты, Святой Отец, высоко чтим, как самая. достойная особа по высокому твоему положению, а также за любовь твою к математике и ко всем наукам. Твой авторитет и твое решение может защитить меня от укусов клеветников, хотя пословица говорит, что нет никакого средства против укусов невежд».

Коперник сказал уже все, что полагается сказать в посвящении. Но перед ним снова, в который раз, возникли докучливые образы… Какой вой поднимут защитники «святой традиции» и священного писания, когда в их руки попадут его «Обращения» и тупые их головы постигнут, что сделал он с дотоле нерушимой под их ногами землей! И Коперник испытал тут неодолимое желание здесь же, в посвящении, послать в прядущее свое мнение о них, своих будущих хулителях:

«Если же появятся в будущем пустые зубоскалы, которые, хоть и не смысля ничего в математике, позволят себе все же, на основании какого-нибудь места из священного писания, по злой своей воле хулить мое учение или нападать на него, — я вовсе не буду этим огорчен, а к их суждениям отнесусь с презрением».

Коперник не ограничивает свой полемический выпад этой выразительной фразой, с пера его далее следует «величайшее прегрешение против отцов церкви», которое послужит в дальнейшем одним из оснований для инквизиционного трибунала осудить его трактат как еретический и богомерзкий. Он пишет:

«Всему миру известно, что Лактанций, вообще знаменитый писатель, но очень слабый математик, говорит совсем по-детски о форме Земли и издевается над теми, кто открыл, что Земля имеет форму шара. Поэтому людям науки не следует удивляться, если подобные господа осмеют и меня: математика пишется только для математиков!»

Не поразительно ли, что человек, проживший тридцать лет в тени собора, сорок лет бывший каноником, мог в таких выражениях отозваться о Лактанции, этом «христианском Цицероне», «Григории Богослове западной церкви»? Как можно после этого говорить о Копернике, как о «добром католике», что делают многие буржуазные исследователи? Он им никогда не был! Свое посвящение Коперник заканчивает так: «Надеюсь, что не предаюсь обольщению, думая, что работы мои окажутся полезными и для церкви, главой которой ныне является ваше святейшество. Когда в недавнее время, при Льве X, на Латеранском соборе обсуждали улучшения календаря, задача не была решена только потому, что еще не умели точно определить продолжительность года и месяца, а равно и движение Солнца и Луны. С тех пор, побуждаемый к тому досточтимым епископом Павлом Фоссомбронским, на которого эта задача была возложена, я старался подробно исследовать эту область. Что сделано мною — пусть о том судит ваше святейшество и прочие ученые математики. А для того чтобы не показалось, что я обещаю больше, чем могу сделать, я приступаю теперь к изложению».

***

В мае 1542 года Ретик привез (рукопись «Обращений» в Нюрнберг.

Нюрнберг был богатейшим вольным городом империи, средоточием лютеранства в южных немецких землях. Здесь предприимчивые швабы торговали перцем, фабриковали знаменитые тогда на весь мир часы-луковицы и в тридцати типографиях печатали библии, молитвенники, астрологические альманахи, заполнявшие полки книжных торговцев всех близлежащих стран.

Ветрей тотчас приступил к набору «Обращений». Уже к концу мая Ретик мог держать корректуру первых листов.

Дело подвигалось быстро вперед. Но в середине лета возникло неожиданное осложнение: Ретик потерял свою кафедру в Виттенберге. Была ли то расплата за увлечение гелиоцентризмом? Прежний покровитель Меланхтон охладел к нему настолько, что молодой математик оказался вынужденным перекочевать в Лейпцигский университет.

К ноябрю, когда Ретик должен был отправиться в Лейпциг, трактат не был еще закончен набором. Поневоле приходилось препоручить опеку над рукописью кому-либо из местных астрономов. И Ретик выбрал Андрея Оссиандера.

Сам того не ведая, Ретик сотворил этим ужасное дело.

Оссиандер был угодлив. Для него интересы науки и научная правда значили бесконечно меньше благоволения Меланхтона.

Он получил от Коперника недвусмысленный ответ на свой совет перередактировать трактат. Но Оссиандер совершенно забыл о семидесятилетнем польском канонике, о его авторской воле, когда увидел представившуюся возможность угодить самому Меланхтону! Оссиандер прекрасно знал, что каждая строка «Обращений» утверждает новый строй вселенной, реальную, физически существующую планетную систему с Солнцем в ее центре. Но он знал также, что Лютер, Меланхтон и все главари новой церкви не примут таких «кощунственных» построений.

И Оссиандер учиняет с творением Коперника величайший литературный подлог, какой только известен в истории.

В самом начале книги — перед посвящением Павлу III — он помещает такое предисловие:

«Читателям о гипотезах этого труда.

Весть о гипотезах этого труда успела уже широко распространиться. Многие ученые будут очень возмущены тем, что в нем дается движение Земле, а Солнце оставлено неподвижным в центре вселенной. Ведь столь широко распространено мнение, что не следует вносить новшеств в науку, основы которой правильно установлены еще в древности.

Однако после зрелого размышления эти лица, несомненно, найдут, что автор этого труда не совершил ничего, что заслуживало бы порицания. Ведь задача астронома заключается в том, чтобы после тщательных и точных наблюдений неба составить себе правильное представление о движении небесных тел. Затем он должен изложить причину этих движений. Если же он не может найти подлинной их причины, то его обязанностью является измыслить гипотезы[165] при помощи которых он был бы в состоянии правильно исчислить эти движения на основе геометрических построений — и притом как для прошлого времени, так и для будущего.

Автор настоящего трактата удовлетворил обоим этим требованиям наилучшим образом. Ибо вовсе не требуется, чтобы эти гипотезы были верны/ Они даже могут не быть правдоподобны. Совершенно достаточно, если они дадут возможность расчета, результаты которого будут находиться в соответствии с небесными явлениями».

«Что есть истина?» — по-фарисейски вопрошает сей скептический поп. Астроном, по его утверждению, вовсе и не должен стремиться к ее познанию. Все сводится к хорошим геометрическим построениям, способным «спасти явления». Оссиандер утверждает, что объективный, реальный мир если и существует вне нас, то непостижим для человека.

И эта в корне враждебная Копернику «философия» по воле злого случая должна была украсить первую страницу величайшего труда!

В конце предисловия Оссиандер пишет:

«Философы будут требовать большего правдоподобия. Однако никто не может его достигнуть и никто не может обучать чему бы то ни было достоверному, если только оно не открыто ему богом.

Допустим поэтому, чтобы и приводимые далее гипотезы стали в ряд со старыми, которые ви в какой мере не более достоверной Тем более, что гипотезы этого трактата превосходны и легки в одно и то же время. Они заключают в себе сокровища ученых наблюдений.

И пусть никто не требует от гипотез астрономии безусловной достоверности. Астрономия вовсе не желает давать ее! Если же кто-либо примет за правду то, что измышлено было автором для иных целей, то, благодаря знакомству с этим учением, он сделается лишь еще глупее, чем был прежде! Всего наилучшего, читатель!»

Оскорбительный для строгого и возвышенного строя мыслей Коперника развязный тон предисловия усугублялся придуманным Оссиандером длинным и витиеватым заглавием:

«Об обращениях небесных сфер, шесть книг Николая Коперника, Ты найдешь, прилежный читатель, в этом недавно законченном труде движения звезд и планет на основании как древних, так и новых наблюдений, развитые в новых изумительных теориях. К тому же ты имеешь полезнейшие таблицы, по которым удобнейшим образом ты сможешь вычислить их на любое время. Поэтому покупай, читай и извлекай пользу. Да не входит никто, не знающий математики!»

Стараниями лишенного всякого чувства меры и вку^са Оссиандера получалось, что гениальный астроном расхваливал великое свое творение, как пирожник на рынке превозносит свои сдобные изделия!

Самым ужасным оказалось то, что под предисловием не было подписи. Нигде Оссиандер не показывает ни единым словом, что предисловие писал он, а не Коперник. А предисловие это дано ведь на первой странице, сразу же за титульным листом!

Что оставалось думать читателю?! Очевидно, заключал он, сам Коперник в последнюю минуту усомнился в правильности своей теории и решил изобразить ее как некоторое, ни к чему не обязывающее геометрическое упражнение. Иные читатели даже усматривали в этом конечную победу религиозной мысли над кощунственным любомудрием.

Первое, нюрнбергское издание «Обращений» 1543 года имело впереди себя это предисловие. Имело его и второе, базельское, издание 1566 года, и третье, амстердамское—1617 года. Читатели трактата в подавляющем большинстве своем не сомневались в том, что Коперник в последнюю минуту отрекся от реальности своей системы, и только очень немногие — и в числе их Кеплер — знали всю подоплеку учиненного мерзкого подлога.

Только в XIX веке польские историки и астрономы широко опубликовали документы, осветившие вопрос о том, кто был автором этого предисловия и при каких обстоятельствах оказалось оно впереди «Обращений».