XXI. Кони и люди

XXI. Кони и люди

Когда взошло солнце и прекратился дождь, мы пересекли возвышенность, примыкающую к горам к югу от нас и там, в каждой долине и на каждой дороге, стояли белые палатки английских лагерей, препятствующих нашему движению.

Генерал Смэтс некоторое время рассматривал эти блокирующие нас силы, а потом повел нас на восток через линию вражеских постов. Мы двигались по очень неровной местности, и он приказал нам вести лошадей в поводу, чтобы сберечь их силы. Англичане не пытались нас преследовать, очевидно, им было приказано только удерживать дороги и проходы, поэтому мы шли весь день, пытаясь обогнуть их правый фланг. Во все время нашего рейда в Капскую Колонию мы без труда находили проводников среди сочувствующего местного населения, и в этот раз молодой работник согласился проводить нас. Он провел нас столь безошибочно, что в сумерках мы не только нашли конец британской линии, но и смогли зайти англичанам в тыл и вдали уже видели город Дордрехт. Мы с утра прошли, наверное, не менее тридцати миль, но, поскольку опасность еще не миновала, продолжили свой путь и после наступления темноты и, голодные и усталые, шли всю ночь, лишь иногда останавливаясь, если идущая по склону горы тропинка оказывалась слишком крутой или скользкой после недавних дождей. Когда рассвело, оказалось, что наш молодой гид блестяще справился со своей работой — мы далеко ушли от английских кордонов и теперь перед нами лежала только длинная горная цепь Стормберген, протянувшаяся с востока на запад, насколько можно было охватить глазом. Наш проводник сказал, что пересечь ее можно почти везде, поэтому мы отпустили его домой, а сами пошли на находившуюся неподалеку большую ферму, расположенную у подножия гор, где пустили лошадей пастись, а сами занялись приготовлением пищи, надеясь на то, что до утра еще можно будет поспать, поскольку в пути мы были целые сутки. Но, как только мы зарезали несколько овец и приготовились перекусить, крик «Тревога! Тревога!» заставил нас схватить наших несчастных животных, потому что по склону на нас спускалась длинная колонна английской кавалерии. Поблизости в горах был проход, свободный от войск, и мы устремились туда. Через час мы стояли на вершине Стормбергена, окруженные со всех сторон врагами. Вершина представляла собой травянистое плато шириной примерно в три мили, имевшим небольшой уклон на юг, где горный склон резко обрывался к лежащим ниже равнинам.

Здесь признаков войск не было, но в тылу они прибывали, и Смэтс расположил своих людей так, чтобы при необходимости задержать их наступление, а нам, «Пятерке Денди», было приказано проехать к дальнему краю плато и посмотреть, нет ли там спуска. Мы разбились на пары и отправились по разным направлениям, чтобы увидеть сверху все Кару. Моим компаньоном был Генри Риттенберг, и когда мы достигли края плато, то увидели узкую ленту железнодорожного пути, извивающуюся поперек лежащей у наших ног долины, по которой двигался один поезд за другим. Все они останавливались около маленькой станции и извергали из себя большое количество солдат.

Британцы, оказавшись не в состоянии остановить нас на первой линии, теперь собирали войска вдоль железной дороге, чтобы организовать вторую, и несколько кавалерийских колонн уже высадились из поезда и начинали подниматься вверх по горе.

Одна из них продвинулась уже так далеко, что их разведчики появились на плато, поэтому мы с Риттенбергом поехали ближе, чтобы определить их численность. Мы не прошли и половины мили, когда приблизительно две дюжины солдат выскочили на нас из-за возвышенности, стреляя с седла. Мы развернулись и поскакали назад, но положение наше было отчаянным — «пятерка денди» не могла поспеть нам на помощь, и нас непременно должны были бы захватить или застрелить, поскольку рядом не было никакого укрытия, а наши усталые лошади не могли соревноваться со свежими английскими.

Мы вернулись к генералу Смэтсу, чтобы рассказать ему об увиденном, и по его виду поняли, что положение было серьезным, поскольку колонна, которая преследовала нас утром, была уже недалеко от новой и мы были зажаты между ними.

Сильный северный ветер, который начался ранее тем же днем, все время усиливался и наконец перерос в сильную бурю, поэтому большинство людей село к ветру спиной, чтобы укрыться от летящего песка, который жалил, как картечь.

Генерал Смэтс с командирами ван Девентером и Боувером, однако, не прекращали наблюдать за обстановкой, стоя у прохода, через который прошло коммандо. Когда мы объясняли ему ситуацию, появилось около трехсот пеших солдат, которые оставили лошадей внизу. Они, очевидно, не ожидали встретить нас здесь, потому что, как только наши люди сбежались на крик ван Девентера, они развернулись и побежали.

Они почти сразу исчезли из поля зрения, и когда мы достигли края, то увидели, что они спускаются, но ветер, дувший нам в лицо, сделал точную стрельбу невозможной, и я не думаю, что кто-то из них пострадал. Солдаты несколько раз выстрелили в ответ, молодой человек по имени де ла Рей, племянник генерала де ла Рея, вскинул руки и упал с пулей в голове. Мы оставили его там же, где он упал, потому что у нас не было никакого инструмента и не было времени, чтобы его похоронить, так как, оглянувшись назад, мы увидели, что на плато появляется все больше всадников, и мы уже были практически окружены, хотя силы англичан было пока недостаточно для того, чтобы препятствовать нам свободно двигаться в широком кольце, которым они окружили нас.

Однако мы не могли пойти на прорыв, потому что у англичан были пулеметы и такая попытка при дневном свете могла стоить больших жертв, поэтому единственно правильным было дождаться темноты. С этой целью Смэтс весь остаток дня водил нас под сбивающим с ног ветром по плато взад-вперед. Он пользовался складками местности и старался не приближаться к англичанам, сумев все же заставить отступить сначала одну колонну, а потом другую, избежав при этом английских пулеметов. И люди, и лошади были утомлены, и всем нам пришлось нелегко. Боеприпасов было так мало, что у некоторых патронов не оставалось совсем, а к вечеру, когда к англичанам подошли новые подкрепления, положение стало казаться безнадежным.»

Мы и наши лошади ни разу не прилегли за последние сорок часов и из-за отсутствия сна и отдыха наши силы были на исходе, в то время как петля вокруг нас медленно сжималась. В сумерках мы нашли маленькую ферму, расположенную на отшибе, где нашли относительно безопасное убежище, но все же наше окружение и захват были лишь вопросом времени.

Когда англичане увидели, что мы решили остановиться, они прекратили наступление в полной уверенности, что загнали нас в угол, и им остается лишь подождать утра, когда мы сдадимся.

Генерал Смэтс, стоя перед фермой, советовался с двумя своими заместителями, пока остальные лежали в обнимку со своими винтовками, слишком усталые для того, чтобы думать о том, что будет дальше. В это время из дома вышел горбатый калека, который сказал, что проведет нас мимо английских войск к краю плато дорогой, о которой никто не знает, потому что она проходит по болоту. Это предложение было сразу принято и всем приказали сесть в седло. Шесть или семь человек были ранены, двое из них настолько серьезно, что им пришлось остаться здесь, но остальные решили ехать с нами. И через несколько минут мы скрылись в темноте во главе с калекой, который ехал на лошади впереди отряда. Он вел нас по неприметной тропе, которая на протяжении двух миль извивалась и иногда так близко подходила к английским войскам, что мы слышали их разговоры и чавканье лошадей, грызущих удила, но все же через час мы вышли к краю плато. Отсюда на равнину уходил крутой склон — мы не могли видеть, насколько он крут, но наш проводник сказал, что очень крутой. Он спешился и пошел домой пешком, мы очень были ему благодарны, потому что он рисковал из-за нас своей жизнью и имуществом.

Мы сразу начали спускаться, и это был, вероятно, спуск по склону, наиболее близкому к вертикальному, для всадников за всю войну. Наверное, днем мы бы этого сделать не смогли, но в темноте лошади не так боязливы, поэтому мы, ведя их в поводу, заскользили вниз. Время от времени целые группы людей и лошадей скользили мимо нас, но, к счастью, склон был свободен от камней и покрыт высокой травой, которая защищала от повреждений, поэтому все мы спустились без особых неприятностей. Теперь мы снова были свободны. Главное, что нам было нужно — сон, но этого мы пока не могли себе позволить.

Где-то по равнине перед нами проходила железнодорожная линия, на которую мы смотрели сверху вниз эти утром, и за много миль от нее была еще одна, и обе мы должны были пересечь до восхода солнца, если не хотели столкнуться с поездами, везущими солдат. Поэтому Смэтс был неумолим и мы, ведя в поводу лошадей, покорно пошли вперед, думая о том, что впереди нам ожидает марш продолжительностью в двадцать часов, а после него — очередные испытания.

Было уже около десяти вечера, и буря, бушевавшая весь день, утихла, хотя было еще холодно. Это было даже хорошо, потому что холод не давал нам расслабиться и мы волей-неволей шли, чтобы согреться. Через час мы достигли первой железной дороги — это была ветка от угольных шахт. Подойдя к дороге, мы увидели огни приближавшегося поезда, но Смэтс не позволил нам ни положить на рельсы валуны, ни открыть огонь, чтобы случайно не пострадали гражданские лица, поэтому мы, стоя рядом, лишь мельком увидели сидевших в вагоне-ресторане офицеров, которые пили вино и курили сигары, не подозревая о том, что мы видим их. Генерал Френч, командующий английской кавалерией, потом сказал мне, что в этом поезде был он со своим штабом, спеша на север, чтобы командовать военной операцией против нас, потому что думал, что мы еще там. Так что эту возможность мы упустили, сами того не зная.

Перейдя дорогу, мы продолжали свой путь, миля за милей, плохо соображая от усталости и нехватки сна. Во время каждой остановки, когда нужно было перейти забор или канаву, люди целыми рядами засыпали около лошадей, стоя на коленях, как мусульмане на молитве, и нужно было пинать их, чтобы они проснулись и не отстали от нас. Так мы шли всю ночь, чтобы успеть до рассвета перейти вторую железную дорогу. У нас не было проводника, и мы держали путь по звездам, а солнце взошло, когда мы были примерно в пяти милях к востоку от деревни Стеркстром. Судя по активности на станции, о нашем побеге с плато было уже известно, и с нескольких поездов уже разгружались войска, поэтому нельзя было терять времени. Мы вскочили на лошадей и понеслись со всей возможной скоростью через дорогу, потому что иначе бронепоезд мог бы отрезать нам путь.

Коммандант ван Девентер и с ним несколько человек остались, чтобы посмотреть, нет ли в пристанционных строениях чего-нибудь, что могло бы нам пригодиться. Пока мы были этим заняты, на станцию прибыл длинный товарный поезд, и мы его остановили, переведя стрелки. Поезд, возивший уголь, был пустой, и на нем было только три человека — машинист, кочегар и кондуктор, лица которых вытянулись от удивления, когда они увидели, что произошло. Поскольку ничего, кроме вагонов, в поезде не было, мы его отпустили, забрав только мешок с почтой из вагона охраны. Письма были личными, прошедшими цензуру, потому что ни в одном из них о войне не говорилось, но газеты были менее сдержаны, и одна из них упоминала о нас — там было сказано, что Смэтс с горсткой бурского отребья вторгся в Капскую колонию, что вызвало много веселья, когда я смог прочитать об этом нашим людям.

Было там еще одно интересное сообщение — прокламация лорда Китченера о том, что любой бур, который будет застигнут с оружием в руках после 15 сентября, будет изгнан из Южной Африки навечно. Для нас это было новостью, потому что было уже 13 сентября и у нас оставалось всего два дня на то, чтобы сложить оружие. Это объявление было встречено со смехом, и, как я потом узнал, имело такой же результат и в бурских республиках, где его называли «бумажной бомбой» и относились к нему с презрением. История «Таймс» об этом писала так:

«Лорд Китченер сделал свою первую и последнюю попытку закончить войну в соответствии с этой угрожающей прокламацией.

Она начиналась торжественным заявлением, описывающим военное положение, которое бурам показалось очень неубедительным и даже смешным. Особенно четвертый параграф, в котором бурам сообщали, что они не в состоянии продолжать войну, был лишен всякой логики…Прокламация требовала сдачи буров до 15 сентября под угрозой сурового наказания. Результаты были неутешительными. Бота, Стейн и братья де Вет послали ответы с отказом подчиниться, а остальные бюргеры угрюмо молчали.

Отпустив товарный поезд. мы настигли коммандо в Клаас Смитс Ривет, где мы остановились примерно на час, чтобы дать нашим бедным лошадям возможность хоть немного пощипать траву и самим перекусить. Большего позволить мы себе не могли, потому что к нам приближалась колонна солдат и мы снова были в движении весь день, от холма к холму, полумертвые от усталости, но все же держались от них на расстоянии вытянутой руки до самого заката, когда они, наконец оставили нас в покое и мы смогли расположиться на большой ферме и, как мертвые, рухнули на землю после шестидесяти часов непрерывного марша.

Этот отдых пошел нам на пользу, но наши трудности на этом не закончились, и худшее было впереди.

К девяти часам следующего дня английская колонна появилась со стороны Стеркстрома, поэтому мы сели на лошадей и двинулись дальше, обходя с юга гряду холмов. Англичане довольствовались тем, что медленно следовали за нами, очевидно, имея приказ ограничиться наблюдением. Так продолжалось до заката, когда пошел дождь. Англичане ушли в лагерь. А мы расположились на заросшем терновником участке, где провели очередную мокрую и холодную ночь, которых у нас было так много со времени нашего появления в Капской Колонии.

Когда рассвело, снова появились англичане, и мы, зная состояние наших лошадей и наличие боеприпасов, снова должны были отступать. Идти было тяжело, иногда нас задерживали разлившиеся ручьи и болота, но непосредственной опасности для нас не было, потому что у англичан были фургоны и орудия, что замедляло их движение, и мы оторвались от них на несколько миль.

Днем англичане снова разбили лагерь, и мы остановились на оставшуюся часть дня в маленьком сельском доме, стоящем на равнине. Дождь утром прекратился, но было холодно и черные облака висели у нас над головой, что обещало новые неприятности.

Мы могли видеть, как над английским лагерем, в четырех-пяти милях от нас, поднимался дымок. Там уже были целые улицы удобных палаток, там были тепло и уют, а мы стояли, дрожа на пронизывающем ветру, и дрожали от холода, думая о том, чем же все это закончится? Англичан было около тысячи, в нашем состоянии — с усталыми лошадьми и без патронов — нападать на них было бессмысленно. Поэтому, когда стемнело, Смэтс приказал нам сесть в седла и отправиться на большую ферму, которая могла послужить для нас хорошим прибежищем.

Когда мы отправились в путь, снова начался дождь, и стало так темно, что расстоянии ярда ничего не было видно. Мы не прошли и трехсот шагов, когда услышали перед собой звук от копыт скачущих по грязи лошадей, и столкнулись с английским патрулем или арьергардом колонны — точно неизвестно, который, очевидно, отправлялся на ту же ферму.

Никто не рискнул начать драку в таких условиях. Солдаты ускакали, а мы тоже постарались уйти. Разница между нами была в том, что они могли найти укрытие на ферме, а нам приходилось оставаться в открытом вельде.

Ночь, которая наступила, была самая ужасная из всех. Наш проводник заблудился; мы шли по лодыжку в грязи и воде, наши бедные ослабленные лошади спотыкались и скользили на каждом повороте; дождь хлестал по нам, а холод был ужасен. К полуночи к дождю добавился снег. Мешок от зерна, который был на мне, застыл на моем теле, как кираса, и, я думаю, что если бы мы не продолжали из последних сил двигаться, то просто умерли бы. Мы прошли два года войны, но той ночью мы были ближе всего к отчаянию. Час за часом мы шаг за шагом продолжали свой путь, и я слышал стон людей, от которых раньше не слышал ни одной жалобы, потому что холод терзал их плохо защищенные тела. Той ночью мы потеряли четырнадцать человек, и я не знаю, остались ли они живы, потому что ничего больше от них не слышал.

Мы также потеряли большое количество лошадей, и я помню, как периодически натыкался на их трупы. Мы продолжали идти до рассвета, собрав последние силы, и затем произошло настоящее чудо — мы добрались до пустой фермы и нашли там убежище от непогоды, набившись в комнаты и сараи, и были там до рассвета, еще дрожа, но понемногу отходя от ужасов этой ночи. Когда рассвело, оказалось, что пятьдесят или шестьдесят лошадей пали этой ночью и лежали снаружи. Моя маленькая чалая была пока жива, но лошадь моего дяди пала, и он вместе в тридцатью или сорока другими стал пехотинцем (поскольку почти у каждого их пересекших Оранжевую было не по одной лошади, число вынужденных пехотинцев не соответствовало числу павших лошадей). Этот дождь оставил нам такие воспоминания, что мы стали называть друг друга «людьми большого дождя» (ди грут ринт керелс), чтобы выделить тех, кто прошел это испытание, от тех, кто его не прошел. Лично я за все время войны не испытывал ничего более тяжкого.

День был холодным и ветреным, но дождь прекратился. Мы сломали все, что могло гореть — рамы, полы, мебель — и развели огонь, чтобы согреться и высушить одежду. К полудню Смэтс приказал нам идти на другую ферму, в восьми или девяти милях от этой, где, как сказал ему один местный, был большой запас фуража для лошадей.

Отставших никто не искал, потому что сил на это у нас не было.

Мы тащились по затопленной стране, четверть из нас были пешими, а остальным скоро грозила та же участь, поскольку сменить лошадей было негде.

Оказалось, что эта ферма тоже оставлена хозяевами, но там было достаточно места для того, чтобы все поместились. Там был также большой запас овса и овцы, которых мы зарезали, так что, хотя снова начался дождь, мы, наконец, провели ночь в комфорте.

Хотя мы сумели избежать застав, стоявших на нашем пути и уйти от преследователей, мы еще не были вне опасности, поскольку местные сказали нам, что дальше на юг каждая дорога, долина, и проход были блокированы английскими войсками. Это означало, что они снова пытались вытеснить нас из Капской колонии, но, учитывая, сколько англичан находится в нашем тылу, мы могли только двигаться вперед. Следующим утром мы продолжили путь, и этот день (17сентября 1901 года) оказался богат на приключения.

Наша дорога шла на юг по длинной долине. Небо было ясное, и солнце, теплое и яркое, светило впервые за много недель, так что люди снова были в хорошем настроении, хотя другого повода для оптимизма у них не было.

Как боевая единица, мы представляли жалкое зрелище. Впереди ехали те, кто сохранил лошадей, за ними шли остальные, похожие на огородные пугала. Они шли группами по два-три человека, неся седла на плечах, а самыми последними шли раненые под опекой своих товарищей.

Однако, солнце сияло после дождей и холодов и мы шли, как надеялись, вперед. После нескольких миль пути Смэтс приказал нам, «Пятерке денди», выдвинуться вперед и вести разведку, поэтому те из нас, у кого остались лошади, поехали вперед с такой скоростью, на которую были способны наши измученные животные. Когда мы добрались до выхода из долины, где она расширялась и переходила в открытый вельд, к нам от придорожного дома подбежал голландский фермер и хриплым от волнения голосом сказал, что ниже нас ждет английская конница. По его словам, у англичан были легкие пушки и пулеметы, их общее число было около двухсот человек при более чем трехстах лошадях и мулах. Все это оказалось верным.

Эдгара Данкера послали назад, чтобы сообщить об этом, и скоро он возвратился с генералом Смэтсом, которого сопровождал коммандант ван Девентер и дюжина мужчин. Генерал Смэтс решил напасть на англичан, и я слышал, как он сказал, что, если мы не получим этих лошадей и боеприпасы, для нас все будет кончено. Он приказал ван Девентеру вместе с «Пятеркой денди» и людьми, которые были с ним, уточнить расположение англичан, а сам остался на месте, чтобы дождаться остальных коммандос. Мы отправились немедленно и через несколько минут достигли берегов небольшой речки, которую перешли. На другом берегу были заросли деревьев с покрытыми шипами ветками. Обходя их, мы едва не столкнулись с группой английских солдат, числом в пятнадцать-двадцать человек, которые не спеша направлялись в нашу сторону. Большинство наших людей было еще за деревьями, но четверо или пятеро уже вышли из-за зарослей, и, когда мы спрыгнули с лошадей, солдаты были на расстоянии не более десяти ярдов от нас. Открыв огонь, мы сбили нескольких, остальные развернулись и поскакали по дороге. Здесь я выпустил последние свои два патрона, и моей первой мыслью было подбежать к убитому солдату и взять его патронташ и винтовку, бросив свою, уже ржавую, поэтому я вскочил на кобылу и бросился их преследовать.

Лошади у англичан были в намного лучшем состоянии чем наши, но солдаты задержались в узком проходе, поэтому мы снова смогли приблизиться к ним и с седла застрелить еще двух или трех.

В теснине сам ван Девентер и с ним полдюжины людей отошли к холму, с которого удобно было вести наблюдение, а остальные, числом около двадцати человек, гналась за патрулем в сторону низкого каменного хребта вниз по дороге.

Они немного опередили нас и, оставив своих лошадей, полезли на скалы. Мы уже не могли отступать по открытой долине и нам оставалось только идти за ними.

Прежде, чем мы достигли скал, солдаты открыли по нам огонь почти в упор, и, что было еще хуже, по нам стала стрелять горная пушка, которая была в тридцати ярдах от нас, а рядом начал стрелять пулемет.

Горная пушка была так близко, что облака дыма из е ствола почти накрывали нас, но снаряды из нее летели куда-то далеко. Вне всякого сомнения, англичане не ожидали нашего появления вслед за патрулем, поэтому открытый ими огонь был неприцельным. Только трое из нас и несколько лошадей упали прежде, чем мы достигли подножия скал и, следуя примеру англичан, бросили лошадей и полезли на скалы, оказавшись вскоре в нескольких футах от преследуемых и еще нескольких, которые были там раньше нас.

Теперь, когда мы могли видеть окружающую местность, мы с удивлением обнаружили английский лагерь на расстоянии броска камня, который гудел, как растревоженный улей. Офицеры отдавали приказы, из палаток выпрыгивали солдаты, которые бежали в разные стороны, чтобы занять свои позиции.

Мы оказались в очень сложном положении — наши не могли нам помочь, и мы фактически оказались на краю английского лагеря, перемешавшись с английскими солдатами, а англичане, оправившись от неожиданности, уже стали обстреливать равнину из орудий и винтовок. К счастью, генерал Смэтс поторопил коммандо, и через несколько минут наши открыли огонь с холма, возвышавшегося в тылу англичан, тем самым не давая им покончить с нами, поскольку теперь они сами должны были укрыться.

Ближняя к нам сторона лагеря шла примерно параллельно скалам, на которых мы находились, поэтому мы смогли сформировать линию фронта, заняв позиции на расстоянии двух-трех ярдов друг от друга, а остальные охватывали лагерь полумесяцем. Мы вместе с молодым трансваальцем по имени Маллер лежали с краю, где скалы обрывались, и отсюда хорошо видели горное орудие, которое обстреливало наше коммандо. Стрелять по нам они не могли, так как могли задеть своих, и в любом случае они не имели представления о том, что мы находимся так близко от них, потому что продолжали спокойно обстреливать наших, которые были в шестистах метрах за нашей спиной. Заряжающим был высокий человек, который подавал снаряды трем другим. Я выстрелил в него, и он, повернувшись, опустился и остался сидеть около колеса, где я после сражения нашел его мертвым. Трое других побежали в лагерь. В одного я выстрелил, и он упал мертвым, еще одного застрелил Маллер, но третий скрылся среди палаток. Избавившись таким образом от орудийного расчета, мы занялись другой задачей. Место, в котором мы находились, было грядой отдельных скал, не превышавших по высоте человеческий рост, имевших в сторону английского лагеря несколько более крутой уклон. Здесь, на этом небольшом участке, где противники находились на расстоянии вытянутой руки друг от друга, началась мрачная дуэль. Когда солдаты поднимали головы, чтобы выстрелить, мы сбивали их, поскольку стрельба на такой дистанции никакой сложности ля нас не представляла, и таким образом мы убили двенадцать или тринадцать человек и нескольких ранили. У нас потерь не было, только трех человек зацепило еще во время скачки за патрулем. Одним из них был Эдгар Данкер, раненый в ногу, другим еврей по имени Коэн с раздробленной лодыжкой. Они могли ползти и приняли участие в перестрелке, но третий, Раубенхемер (брат Веры, графини Катхарт), лежал на открытом месте со сломанным бедром, придавленный мертвой лошадью.

Я застрелил одного сержанта прежде, чем он смог достичь своих — высокого крепкого человека. Он, раненый в живот, сложился, как перочинный нож, упал и умер.

Находившийся на моем флаге Николас Сварт застрелил еще двух солдат, одного за другим, когда они попытались присоединиться к тем, что прятались среди камней. В нескольких футах от меня засел молодой лейтенант. Потом я узнал, что его звали Шеридан и он был двоюродным братом Уинстона Черчилля. Дважды он приподнимался, чтобы выстрелить в меня, и промахивался, во второй раз я сам зацепил его висок, он пропал из виду, но был только оглушен, и через мгновение уже стоял на подгибающихся ногах, с залитым кровью лицом, пытаясь выстрелить в меня. Я колебался, но Джек Борриус выстрелил ему в голову. Другой солдат второпях выпустил по мне несколько пуль, а я смог попасть в его пятку, которая высовывалась из-за камня, за которым он лежал. Внезапный удар заставил его подскочить и тот же Джек Борриус, у которого была прекрасная реакция, убил его.

Сражение продолжалось таким же образом, но в миле от лагеря мы видели небольшой английский отряд, подходивший с юга. Сам отряд был небольшим, но, как нам было ясно, это был авангард более крупных сил, которые должны были заставить нас отступить. У нас, засевших в скалах, выхода не было, поэтому мы решили очистить скалы от англичан. Передав приказ по цепочке, Джек Борриус дал сигнал, по которому мы вскочили и ворвались в группу солдат. Их осталось только десять или пятнадцать человек, и все обошлось без единого выстрела с обоих сторон. Наше внезапное нападение застало их врасплох и они сразу сдались. Не обращая на них внимания, мы с криками и стрельбой помчались в лагерь, прежде чем его защитники поняли, что происходит. Среди солдат началась паника, одни из них куда-то бежали, кто-то пытался спрятаться в колючих кустарниках, другие подходили к нам, поднимали руки и складывали оружие. Один из них подбежал к коновязи, вскочил на неоседланную лошадь и, размахивая револьвером, попытался ускакать. Я крикнул ему, чтобы он остановился, но он не послушал и мне пришлось застрелить его. Когда коммандос увидели, что мы вошли в лагерь, они тоже прискакали туда, и сражение было закончено. «Я принял участие в заключительном эпизоде сражения. Мы с Уильямом Конради, направляясь к роще, чтобы разоружить находившихся в ней солдат, зашли в каменный крааль, где тоже находилось около дюжины солдат. Когда мы заглянули в крааль, некоторые из них лежали, скрываясь за дальней стеной, и стреляли в наших коммандос, которые были на расстоянии от них. Мы крикнули: «Руки вверх! Руки вверх!», но они развернулись и выстрелили нам прямо в лицо. Мы смотрели в глаза своей смерти.

Конради одной пулей убил одного человека и ранил другого, я ранил одного, но даже теперь они не сдавались, и, пробежав через крааль, подбежали к стене, которая отделяла нас от них. Один из них протянул ствол винтовки прямо к моему лицу и выстрелил с такого близкого расстояния, что при выстреле мою щеку и шею опалило кордитом, частички которого пришлось потом много дней выковыривать кончиком ножа. Когда же я схватил ствол его винтовки, он выдернул ее с такой силой, что мушка распорола мою ладонь, и я вынужден был ее отпустить.

Ситуация быстро становилась опасной, когда мы услышали за деревьями голоса, и множество наших прибежало на звук выстрелов, чтобы посмотреть, в чем дело. Солдаты перебросили винтовки за стену, но это было еще не все. Когда я обходил крааль, спеша к выходу, чтобы принять пленных, то столкнулся, с солдатом, который присел за стеной, готовясь стрелять по нам с фланга. Он не знал, что сражение закончено, и. если бы я не столкнулся с ним, он стал бы стрелять по нашим из-за стены, пока те внутри крааля разбирались бы с пленными. Он предложил мне сигарету, что меня очень удивило. и, дружески взяв меня под руку, прошел вместе со мной в крааль, где присоединился к своим. Весь этот инцидент продолжался не более пяти минут, но острых ощущений нам хватило, и мы с Конради поспешили в лагерь, чтобы воспользоваться своей долей трофеев. Все коммандо было там и все обыскивали палатки и фургоны. Английский отряд, который, как мы думали, идет на помощь лагерю, оказался всего лишь патрулем, который стоял, наблюдая издали за тем, как мы выворачиваем лагерь наизнанку.»

Когда все было закончено, мы словно заново родились. Еще утром мы были на последнем издыхании, а теперь перевооружились с головы до пят. У нас все было новое — свежие лошади, новые винтовки, одежда, сбруя, обувь и боеприпасов столько, сколько могли унести.

Кроме того, мы поверили в нашего командира и в собственные силы, что было очень важно, пока мы находились на вражеской территории.

В этом сражении мы потеряли только одного человека убитым, который погиб при атаке лагеря, и шестерых ранеными, тогда как враг имел тридцать убитых, множество раненых, и много пленных.

Я не считал, сколько солдат противостояло нам, но было их около двухсот. Они принадлежали к 17-му уланскому, одному из лучших полков британской армии. Среди раненых был их командир, капитан Сандеман, и лорд Вивиан, которого я нашел среди камней, куда мы их оттеснили в начале сражения. Он и рассказал мне о судьбе трех человек, убитых и искалеченных басуто в тот день, когда мы пересекли Оранжевую. Он указал мне на маленькую палатку и сказал, что теперь она моя как трофей. Я понял этот намек, так что, имея утром мешок из-под зерна в качестве одежды, уставшую лошадь и старую винтовку с двумя патронами, теперь я был одет в новенькую форму, имел новый Ли-Метфорд с полным патронташем и отличную лошадь, маленького серого араба, который, как сказал его цветной грум, был собственностью лейтенанта Шеридана.

Я также выбрал сильного ездового мула, которого предпочитал другим лошадям, потому что мой опыт прошедших двух недель говорил, что хороший мул для длинных маршей и ловкий легкий пони для сражения были идеальным сочетанием.

Закончив все дела, я решил обойти лагерь.

Мы считали, что его захват был в основном обеспечен действиями нашего отряда, пскольку, хотя одни мы, конечно, не справились бы, но все же наши действия сделали возможным успех сражения. Я видел мертвых солдат и артиллеристов, в которых стрелял, и смотрел на них со смешанным чувством. Я никогда не испытывал ненависти к англичанам, но война есть война, и, жалея убитых, я все же гордился тем, что сделал в тот день. Наконец, я пошел посмотреть, что стало с моей чалой кобылой. Она все еще терпеливо стояла там, где я оставил ее, на выступе. С обеих сторон от нее лежали мертвые лошади, но она была цела. Однако, бедное животное так устало, что едва передвигало ноги, поэтому я снял с нее седло и бросил его, потому что оно было уже старое и изношенное, так как я постоянно пользовался им с тех пор, как девять месяцев назад взял его в лагере генерала Клементса. Я снял с нее узду и поводья и отпустил ее в надежде, что какой-нибудь соседний фермер позаботится о ней, так как лошадь была очень хорошая.

Генерал Смэтс приказал нам поджечь все, что мы не унесли, и взорвать орудия и пулеметы вместе с боеприпасами, которые мы не могли унести. Так, оставив пленных, погонщиков и туземцев, мы с триумфом поехали прочь.