Прощай, искусство…
Прощай, искусство…
Когда Иван Кожедуб уже заканчивал школу, из армии, с Кушки, вернулся старший брат Яков. Затаив дыхание, Ваня слушал его рассказы о героической борьбе пограничников с нарушителями государственной границы. И его пристрастие ко всему, что связано с армией, стало еще сильнее. Но пока только на подсознательном уровне: Иван все еще хотел учиться на художника. Когда он получил свидетельство об окончании семилетки, отец болел и был дома. Иван прочел вслух свидетельство, и мама даже всплакнула. Никита Кожедуб долго рассматривал документ, а потом сказал: «Я все думаю, сынок, как тебе дальше быть. Учиться рисовать негде – нужно в большой город ехать. Соседи говорят, что тебе надо в колхозе остаться. А я так думаю: сначала надо ремеслу выучиться, стать квалифицированным рабочим – слесарем или токарем. Пригодится и в колхозе, в МТС [машинно-тракторной станции. – А. К.]. Ремесло не коромысло, плечи не оттянет». Ивану и самому хотелось получить профессию. В то лето со всего СССР шли сообщения о новостройках второй пятилетки, о новаторах производства, о внедрении новой техники в народное хозяйство, о его реконструкции, о трудовых подвигах молодежи, об ударных бригадах. И Кожедубу, по его словам, хотелось скорее принять участие во всенародной стройке, делать что-то полезное, нужное.
Желание овладеть какой-нибудь нужной профессией привело Ивана в Шосткинский химико-технологический техникум. Хотя сначала были наивные попытки стать мастером по росписи вывесок. Приехав в Шостку, юноша, проходя мимо здания с вывеской «Шосткинский химико-технологический техникум» и «Педрабфак», прочитал: «Открыт прием в школу рабочей молодежи. Принимаются лица, закончившие семилетку». Иван сначала решил попытать счастья в фабрично-заводском училище (ФЗУ). Но ему отказали. «У нас детей не принимают, – сказал мастер. – Подрастешь, тогда и приходи». Вернувшись домой, юноша, чуть не плача, рассказал обо всем отцу. Тот успокоил: «Вот выйду на работу, постараюсь пристроить тебя на завод. А потом и ремеслу обучишься». Только ждать Ваня не хотел. На следующий день снова отправился в город – посмотреть объявления о приеме на работу. Долго ходил по улицам, но ничего подходящего не нашел. И вдруг его внимание привлекли звуки духовых инструментов. «А может, в духовой оркестр принимают?» – подумал. Оказалось, и здесь неудача: оркестр был военным, а даже в воспитанники оркестра Иван не подходил по возрасту.
Когда юноша снова вернулся домой без настроения, отец дал сыну совет: «Пошли-ка заявление в техникум, где на художников учатся. А там видно будет». Не зная, куда ему обратиться, Иван решил послать заявление в Ленинград – прямо в Академию художеств. Коротко написал о себе, попросил ответить, в какое учебное заведение он бы мог поступить. Само слово «академия» казалось Ивану строгим, значительным. Ответ из Ленинграда пришел скоро. Сообщались условия приема в художественный техникум. Были они нелегкими. «Нет, мне не подготовиться, – думал юноша. – Да если б и подготовился, вряд ли удалось бы поехать». Возражал и отец: «Далеко ехать, расход большой, да и одет ты плохо. Я болею, мать тоже. Куда от нас, стариков, поедешь? Что делать, сынок. Ты еще молодой и рисование от тебя не уйдет. Вот выздоровлю – все-таки пристрою тебя на завод». Тогда Иван пошел к учительнице Нине Васильевне – поговорить с ней, посоветоваться. Но та рекомендовала парню… стать учителем и вернуться в родную школу, учить детей. Соглашаясь с ней, Кожедуб все-таки напомнил: какой бы жизненный путь он не выбрал в дальнейшем, все равно нужно получить полное среднее образование. И без того, чтобы окончить школу рабочей молодежи, не получится.
Занятия в школе начались с осени. Там училась в основном рабочая молодежь с заводов, но было и несколько человек из пригородных колхозов. Вместе с Кожедубом в шосткинскую школу поступил его одноклассник, тоже Иван. Уроки заканчивались в одиннадцать часов вечера. Еще двое односельчан учились на педагогическом рабфаке, и парни возвращались в Ображеевку вчетвером. Их дороги расходились за километр до села. Товарищи сворачивали в сторону – на противоположную окраину, Кожедуб шел дальше один, долго перекликаясь с приятелями. В слякоть, в пургу и мороз они ежедневно ходили по семь километров до Шостки да по семь обратно. Учиться было нелегко, особенно много приходилось заниматься русским языком: в сельской школе занятия шли по-украински. Будучи младше всех в школе, два Ивана, попав в незнакомую обстановку, первые дни стеснялись и робели. Но, по воспоминаниям Кожедуба, никто ни разу не позволил себе посмеяться, подшутить над ними. Напротив, все подбадривали сельских парней. Любознательные, начитанные ребята были в курсе всех событий тех дней, всем интересовались. Уже не робея, Кожедуб расспрашивал о производстве. А как-то, совсем осмелев, сказал, что ему хочется работать. Товарищи охотно вызвались устроить его учеником на производство.
Когда Иван начал вникать в производственный процесс, его вызвал директор завода и, зная о творческой натуре парня и желании реализовать свой творческий потенциал, предложил: «У нас организуется библиотека. Хочешь работать библиотекарем?» Когда Кожедуб ответил, что хочет найти более серьезную работу, получил ответ: «В библиотеке у тебя тоже работа будет. И еще какую тебе пользу принесет! Сколько книг прочтешь! Да и товарищи будут спрашивать, что им почитать». Работа в библиотеке оказалась сложной: приходилось ездить за книгами, приходовать их, заносить в каталог, расставлять по полкам. Но трудности компенсировались возможностью читать, и Кожедуб на одном дыхании прочел бестселлер середины 1930-х годов «Как закалялась сталь» Николая Островского. Павел Коргачин стал его любимым героем. С увлечением прочел Иван и «Разгром» Фадеева, и «Чапаева» Фурманова. Все эти книги постепенно убеждали юношу сделать свой выбор в пользу армии. А впоследствии юноша пристрастился и к научно-популярной и технической литературе, стал много читать о знаменитых в те годы авиационных рекордах. Так в жизнь и судьбу Ивана Кожедуба пришла военная авиация, потеснив тягу к изобразительному искусству. Потому, уже учась в Шосткинском химико-технологическом техникуме и занимаясь библиотекой, юноша, по примеру многих сверстников, записался в аэроклуб, который, в соответствии с духом времени, открылся в Шостке, как и практически в подавляющем большинстве советских городов.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКДанный текст является ознакомительным фрагментом.
Читайте также
Прощай
Прощай Именно тогда мы и начали умирать, верно? Ты во всем винила меня.Ничего подобного. Кого угодно, только не тебя.Потому, что я не смог спасти тебя и ребенка.Только не тебя.Потому, что не я испытал все эти страдания. Не я истекал кровью.Не ты. Я. Я во всем виновата, я это
Письмо двадцать седьмое Год 1914. «Прощай, Танюша, прощай, любимая…»
Письмо двадцать седьмое Год 1914. «Прощай, Танюша, прощай, любимая…» Графический объект27 В 4 часа утра я нашла Диму в конюшне, он уже сам заседлал Гнедка и Червонца. Обогнув дом, миновав мостик через Северку, мы пустили лошадей мелкой рысцой по лесной дорожке. Предрассветный
Прощай
Прощай Этот жалкий кабак много лет Осень долгим дождем убивает. Я пришел, но тебя уже нет, От страданья любовь убывает. Я страдаю, когда ты ушла, Я смеяться учился искусно. Плачу я без любви, без тепла И живу с той поры только грустно. Ты хотя бы на память храни Мое сердце,
Ante Venezia («Прощай, прощай, Гельвеция…»)[174]
Ante Venezia («Прощай, прощай, Гельвеция…»)[174] Прощай, прощай, Гельвеция, Долой туман и холод! Да здравствует Венеция, Где каждый будет молод! Привет тебе, жемчужина, Восьмое чудо в мире, Стихов, примерно, дюжина Уже звучит на лире! О, tanto di piacere Di far, di far la sua, La sua conoscenza, Venezia! (ma doue) O,
3. «Искусство доказательства» и «искусство убеждения»
3. «Искусство доказательства» и «искусство убеждения» Сфера методологии Паскаля не ограничивается доказательством истины, но необходимо дополняется «искусством убеждения» в ней. Это связано у него с особым пониманием индивидуального субъекта познания. Мы не находим у
«Прощай!»
«Прощай!» Со дня прихода отца в детскую во время моей болезни я его не видел; он несколько раз хотел зайти, но я под разными предлогами от этого уклонялся. Потом, когда я поправился, он по делам уехал в Казань.Накануне моего отъезда в Швейцарию он вернулся, и мы нечаянно
«Прощай, дом! Прощай, стара я жизнь!»
«Прощай, дом! Прощай, стара я жизнь!» Внутренние процессы большого, решающего для всей жизни значения происходили в душе Антоши. Он очень много читал, много думал. Он был приветливым, веселым товарищем, но глубоко самостоятельным человеком, ревниво оберегавшим от всех свою
Ну что ж, прощай…
Ну что ж, прощай… В воскресенье 22 мая гроб с телом Джеки, накрытый старинным покрывалом, стоял в ее гостиной перед камином. Утром подле него сидел Морис, читал воскресные газеты, как они оба привыкли. Он и дети пригласили друзей и родных на неофициальные поминки перед
ПРОЩАЙ, ДНЕПР, ПРОЩАЙ, УКРАИНА!
ПРОЩАЙ, ДНЕПР, ПРОЩАЙ, УКРАИНА! В тот солнечный майский день, когда поезд должен был увезти Лесю на Кавказ, она незаметно вышла из дому, наняла извозчика до Владимирской горки. Был десятый час утра. От Трехсвятительской улицы широкая аллея вела к круглому деревянному
Аркадий Белинков Искусство и образ. Искусство прозы Конспект лекции для поэтического семинара в Литинституте
Аркадий Белинков Искусство и образ. Искусство прозы Конспект лекции для поэтического семинара в Литинституте 1. Недостаточность и неполноценность определения искусства через образ. Образ как способ экономии сил. Спенсер: «Довести до ума легчайшим путем до желаемого
Прощай, Юра!
Прощай, Юра! ..Всех интересует только один вопрос: «Почему?..»-Что ж... «Официальная» причина смерти до сих пор неизвестна. Во всех медицинских документах так и записано: «Скоропостижная смерть». И все.Что же касается неофициальной версии, то их множество. Но все сходятся на
Прощай!
Прощай! На съемочной площадке Эльдара Рязанова Гурченко побывала три раза. Первый раз — в самом начале пути и после — последовавший оглушительный успех. Второй раз — на «Вокзале для двоих». Это уже была пора зрелости, середина всего. И на третий раз — «Старые клячи». Ну
III. «ПРОЩАЙ, ДОМ! ПРОЩАЙ, СТАРА Я ЖИЗНЬ!»
III. «ПРОЩАЙ, ДОМ! ПРОЩАЙ, СТАРА Я ЖИЗНЬ!» Внутренние процессы большого, решающего для всей жизни значения происходили в душе Антоши. Он очень много читал, много думал. Он был приветливым, веселым товарищем, но глубоко самостоятельным человеком, ревниво оберегавшим от всех
89. Прощай, Эдит, прощай!
89. Прощай, Эдит, прощай! При жизни Эдит Пиаф никогда не превращала свои концерты в эстрадное шоу. Она просто пела. То есть говорила со зрителями на доступном всем языке. Общалась напрямую, делясь своими мыслями и чувствами.Не превратились в шоу и ее похороны. Именно этого