Глава седьмая «ДЛЯ МЕНЯ ТЫ И ДЕТИ ВСЁ…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава седьмая

«ДЛЯ МЕНЯ ТЫ И ДЕТИ ВСЁ…»

…кроме тебя и вне тебя для меня ничего нет и весь мой мир в тебе.

Из письма П. А. Столыпина жене. (6 июня 1904 года)

Отдававший всего себя без остатка государственному служению, Столыпин одновременно был любящим мужем и нежным отцом, что отмечалось абсолютно всеми близкими друзьями, которые имели возможность наблюдать его семейную жизнь.

Любовь к своей жене Ольге Борисовне Нейдгардт (после замужества взявшей фамилию мужа) он пронес через всю жизнь. Эта любовь стала для него спасательным кругом в самые тяжелые дни, когда, казалось, вокруг уже нет ничего, кроме тьмы отчаяния и безысходности.

Следует сказать несколько слов о происхождении Ольги Борисовны. Как и у Столыпина, ее предки принадлежали к древним дворянским родам, многие представители которых сыграли выдающуюся роль в отечественной истории.

Отец жены Столыпина — обер-гофмейстер Борис Александрович Нейдгардт (1819–1900) происходил из австрийского дворянского рода. Его предок Николай Андреевич Нейдгардт приехал в Россию в самом конце XVII века и, после поступления на военную службу, дослужился до полковника. Среди видных представителей рода Нейдгардтов (принявших православие в начале XIX века и окончательно обрусевших) были видные военачальники и государственные деятели.

Расскажем хотя бы коротко о некоторых из них. Это позволит лучше понять ту систему морально-нравственных ценностей, в которой воспитывалась и которую исповедовала всю дальнейшую жизнь будущая фрейлина императрицы Марии Федоровны. Систему ценностей верховенства долга и чести, аналогичную той, которая была стержнем мировосприятия Столыпина.

Генерал от инфантерии Александр Иванович Нейдгардт (1784–1845) заслужено стоит в ряду наиболее прославленных российских полководцев, внесших огромный вклад в дело защиты империи. Герой Отечественной войны, тяжело раненный в сражении под Клястицами, он, несмотря на полученное сквозное ранение груди, сражался на Березине, при Лютцене, Бауцене, Дрездене, Кульме, в Битве народов под Лейпцигом, участвовал во взятии приступом Гогхейма.

Будучи назначенным по личному желанию императора Александра I начальником штаба Гвардейского корпуса генерал сыграл одну из ключевых ролей в подавлении мятежа декабристов, успех которого привел бы к распаду империи и последующему массовому террору последователей французских любителей гильотин.

Нейдгардт первый сообщил новому императору о начавшемся мятеже и тут же предложил конкретные меры, необходимые для победы над мятежниками. Вот слова, сказанные тогда генерал-майором Николаю I: «Ваше Величество! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерике тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и Конной гвардии!»

И далее в этот, надолго определивший дальнейшее направление развития России, день Нейдгардт проявил высокое мужество и выдержку, что сыграло свою роль в том, что революционный обвал был отсрочен почти на столетие.

В Русско-турецкую войну 1828–1829 годов Нейдгардт отличился при осаде Варны, потом храбро воевал в Польше в 1831 году и за штурм Варшавы получил орден Святого Георгия 3-й степени. Приведем оценку Нейдгардта, данную генералом от инфантерии Карлом Федоровичем Толем: «…имеет весьма хорошее образование, мягок в обхождении, любим подчиненными и уважаем начальниками; храбр без опрометчивости и благоразумен во всех своих действиях».

В дальнейшем Нейдгардт возглавлял Генеральный штаб, исполнял обязанности генерал-губернатора в Москве, был главноуправляющим Закавказским краем и командующим Отдельным Кавказским корпусом.

Матерью Ольги Борисовны была Мария Александровна Талызина (1834–1904). Мария Александровна являлась правнучкой великого генералиссимуса Александра Васильевича Суворова и внучкой женатого на дочери светлейшего князя Наталье обер-шталмейстера графа Николая Александровича Зубова. Последний более всего известен как один из основных участников убийства императора Павла I — именно он нанес государю удар в висок золотой табакеркой.

О детстве и юности Ольги Борисовны сведений осталось не слишком много, но известно, что семья Нейдгардт была глубоко религиозной. И, конечно, нельзя считать случайностью истории, что, принявший мученическую кончину, ее старший брат Алексей (1863–1918) был в 2000 году Русской православной церковью причислен к лику святых новомучеников и исповедников российских.

Алексей Борисович занимал ряд значительных постов в государственном управлении империи (в том числе нижегородского губернского предводителя дворянства, екатеринославского губернатора, члена Государственного совета) и был одним из главных соратников Столыпина в его преобразованиях.

По его инициативе в Государственном совете была образована простолыпинская группа правого центра, ставшая главным двигателем в продвижении подготовленных правительством законопроектов. Не вызывает сомнения, что без активной помощи Нейдгардта многие важные инициативы премьера были бы похоронены в Государственном совете, в котором было немало убежденных противников Петра Аркадьевича.

После Февральского переворота Алексей Борисович уехал в Нижегородскую губернию, где не побоялся летом 1918 года открыто выступить против начавшихся гонений на православную церковь. 17 июня он совместно с викарием Нижегородской епархии епископом Лаврентием (Князевым) и настоятелем Нижегородского кафедрального собора протоиереем Алексеем Порфирьевым подписал воззвание с протестом против закрытия храмов и грабежа церковного имущества. После этого все трое были арестованы, а спустя несколько месяцев расстреляны, и тела их были сброшены в Волгу.

История знакомства Петра Аркадьевича с будущей женой была не только романтична, но и драматична — можно даже сказать, что их брак был скреплен кровью. Сначала Ольга Борисовна была невестой его брата Михаила — прапорщика лейб-гвардии Преображенского полка, смертельно раненного в сентябре 1882 года (как раз накануне свадьбы) на дуэли с князем Шаховским. Причиной дуэли послужило оскорбление Шаховским чести племянницы князя (с которой Михаил был ранее близок) — несмотря на расставание Михаил Столыпин, не колеблясь, выступил ее рыцарем-защитником.

После ранения брата Петр Аркадьевич посчитал своим долгом самому драться с князем Шаховским на дуэли. Он находит князя в Пятигорске и, чтобы тот не смог отказаться от поединка, бросает ему в лицо стакан с нарзаном и называет негодяем.

Заметим, что в истории с дуэлью проявилось убеждение Столыпина, что ничего не может быть выше чести. Именно поэтому, при своей глубокой преданности идее верховенства права, он всё же пошел на запрещенную законом дуэль. Для Петра Аркадьевича девиз воспитанников российских кадетских корпусов: «Жизнь — Родине, сердце — даме, честь — никому!» — был жизненной позицией, которую он отстаивал не только как личность, но и как государственный деятель. В этом плане Столыпин, несомненно, принципиально отличался от западных государственных и политических деятелей, для подавляющего большинства которых абсолютно доминирующим (во всяком случае, с периода Нового времени) было понятие внеморальной рациональности.

Публично тяжело оскорбленный князь был вынужден принять вызов, и дуэль состоялась немедленно. Из-за отсутствия дуэльных пистолетов Столыпин и Шаховской стреляли из своих браунингов. Петр Аркадьевич был ранен в правую руку, а Шаховской в грудь навылет и спустя год умер от чахотки.

Некоторые современники считали, что и причиной будущей женитьбы на невесте покойного брата было гипертрофированное чувство долга, но большинство сходилось на том, что между ними вспыхнуло страстное чувство. Ранее такое же страстное чувство к Нейдгардт испытывал и Михаил, который, в частности, писал Петру: «Я не думаю о приданом Ольги. Видит Бог, я бы взял ее в жены и бесприданницей».

Впрочем, возможно следует говорить о сочетании двух факторов — долга и чувства. Уже умирающий Михаил перед смертью положил руку брата на руку своей невесты — как бы вверяя ее Петру, что, конечно, было крайне важно для Столыпина.

После того как родители Ольги Борисовны благословили влюбленных, 27 октября 1884 года (в этот же день Столыпин был причислен к МВД) состоялась свадьба. Мария фон Бок следующим образом рассказывала о полученном согласии на брак отца Ольги Нейдгардт: «Мой отец женился очень молодым, и когда делал предложение моей матери, боялся даже, не послужит ли его молодость помехой браку, о чем и сказал дедушке, прося у него руки его дочери. Но в ответ услышал: "La jeunesse est un d?faut duquel on se corrige chaque jour" ("Молодость — это недостаток, который исправляется каждый день") и спокойно и радостно отдал свою дочь этому молодому студенту, зная отлично, что лучшего мужа ей не найти. Моему отцу тогда не было еще двадцати двух лет, и он кончил университет уже после свадьбы, даже уже когда я была на свете».

И до смерти Петра Аркадьевича супруги действительно, в полном соответствии с данным на венчании обетом, — были вместе и в радости и в горе. А и того и другого было в жизни семьи Столыпиных немало.

У Столыпиных родилось шестеро детей — дочери Мария, Наталья, Елена, Ольга, Александра и сын Аркадий, воспитанию которых, несмотря на исключительную занятость, Петр Аркадьевич уделял постоянное внимание.

Любовь к жене и детям целиком поглощала совершенно не склонного к эмоциям и внешнему проявлению чувств Столыпина. Как он писал, без всякой рисовки, просто констатируя: «Для меня Ты и дети всё и без вас я как-то не чувствую почвы под ногами».

При этом страстная любовь к жене ничуть не уменьшилась и спустя многие годы, о чем тоже писал Столыпин: «…всё думал о Тебе и о моей глубокой привязанности и обожании к Тебе. Редко, я думаю, после 15 лет супружества так пылко и прочно любят друг друга, как мы с Тобою».

Вообще ничего лучше не говорит о глубочайшей любви Столыпина к семье, чем его письма жене, в которых он не стесняется вновь и вновь, находя всё новые слова, говорить о своих чувствах.

Приведем только несколько характерных отрывков из них за разные годы (начиная с 1899-го и до года смерти).

«Целую всех вас, дорогие, а Тебя, дорогая, покрываю поцелуями». «Обожаю, целую, люблю Тебя, сокровище, обожание мое».

«Мысленно я с вами в Колноберже и постоянно думаю и о милой, добренькой Матиньке, и о двух пичужках: Наташе и Елене, которые наверное без меня пай и не подражают Marthe et Christine, и о маленькой Олёчке и о херувиме Арочке. А надо всем царит мысль о моей ненаглядной, бесценной, о той, которая составляет для меня смысл и красу жизни».

«Вот, дорогой ангел Оличка, первая почта из Чулпановки и я сажусь Тебе писать, чтобы покрыть Тебя поцелуями и сказать, что я люблю свою девочку нежную и что мне тяжело и тоскливо жить без нее… Что делают мои девочки? Забыла меня моя Аринька? Когда я услышу опять "Папа, иди нам"? Всех их крепко, нежно обнимаю, а Тебя, сокровище мое драгоценное, долго крепко целую, ласкаю, люблю, обожаю».

«Напиши Алеше поблагодарить его за труды — он добросовестно и с любовью старался безобидно на пользу обеих вас одинаково. Из него вышел очень хороший и сердечный человек. Иначе и быть не может, раз он брат той, которая лучше всех на свете и которую я душу в своих объятиях».

«С трепетом думаю о вас и молюсь о сохранении моих сокровищ… Душка, мне так хотелось бы знать, что-то в эту минуту в уютном Твоем уголке? Верно сидишь и читаешь моей Матульке. А Наташа и Еленочка уже раздеваются, Олёчек в рубашонке моет руки, а Арий тихо себе спит. Всех милых, дорогих осыпаю поцелуями и Тебя, милую, давшую мне благословенную мою семейку, крепче и больше всех».

«Храни вас Вседержитель. Жду великого счастия обнять вас вскоре».

«Постараюсь угодить Тебе моими покупками. Не хочется и писать, так как в губах уже предвкушение сладких поцелуев в дорогие губки».

«Я не могу жить без Тебя, моя дорогая».

«Милая, ненаглядная, любимая, драгоценная и единственная».

«…в конце месяца думаю проехаться по Саратовскому уезду, в котором еще не был. Это займет с неделю. В это время перенесут всё в новый дом, а потом ждем Тебя, свет моей жизни, радость моей души, и пойдут ласковые, чарующие теплые для сердца дни с Тобою, моею горячо любимою и детками нашими. Любовь и труд — вот залог счастья в жизни».

«Я всё думаю о наших птенчиках…»

«Все пишу неутешительные вещи, но постараюсь что могу уладить и недоконченное наше гнездышко согреть любовью своею…»

«Оличка, как я хочу Тебя и как Ты устала, скорее бы Тебя пригреть и устроить. Ангел Ты мой!»

«Дутя, как не хочется писать, а хочу целовать».

«Целую, душка, чем ближе свиданье, тем тяжелее разлука. Тоскую по Тебе».

«Радость моя родная, как я люблю Тебя бесконечно, как я счастлив всегда с Тобою!»

«Душка, благодарю Тебя за письма, я так тронут Твоею ласкою, любовью и сам так люблю Тебя».

«До свиданья, моя дорогая, я мечтаю о Тебе и о тихом покое и блаженной жизни с Тобою. Теперь скоро, скоро обнимаю, радость, милая, дорогая».

«Целую Тебя, ангел мой бесподобный, люблю Тебя крепко».

«Дорогая, бесценная моя Олюшка, моя прелесть… Ангел мой утешитель, вчера не было письма, верно устала после причастия, нежно, нежно целую Тебя, я не скучаю, а просто тоскую по Тебе, любишь Ты меня? Да?»

«Дорогой ангел, бесценное обожание — пусто, горько без Тебя».

«Когда я сегодня вошел в наш дом, счастливый наш дом, мне стало так горько и грустно и я подумал, что мы напрасно себя мучаем расставанием — жизнь коротка, а мы всё в разлуке! Пиши мне нежные письма, солнышко мое, жизнь моя. Как мне хотелось бы теперь, в такое темное для Тебя время, быть с Тобою, утешить Тебя, насколько сумел бы, ласкать Тебя… Ах, Оля, Оля, как без Тебя пусто и тоскливо. На столе я нашел письмо от Тебя, но оказалось, это еще из Москвы, карандашом писанное и столько в нем скорби. Я боюсь спрашивать про детей. Дай Господь, чтобы все вы были сохранны. Христос с вами, душки мои. Нежно целую».

«Целую тебя, мой ангел, день, когда увижу Тебя, будет таким счастливым днем. Тебе так нужна теперь ласка, так хотелось бы залечить Твое раненое сердце. Я знаю и чувствую, что Ты часто теперь грустишь. Милая, целую».

«Мне бы хотелось создать Тебе рай на земле…»

«Тяжело мне без Тебя. Оля моя, целую крепко».

«Успокоить бы Тебя и знать, что всё у вас хорошо. Милая, милая».

«Душка моя золотая, несравненная, любимая. Такое ласковое сегодня от Тебя письмо, и у меня соловьи на сердце запели. Так мило Ты пишешь о том, что Адя теперь довольно потягивается и улыбается. Я счастлив, что драгоценный мальчик не страдает… Прости, что мало написал, но люблю много, единственная любовь моей жизни, Оля моя».

«Олинька, миленькая моя, ненаглядница».

«Иду спать и Ты спи спокойно, мой ангел любимый, думаю о Тебе и хотел бы, чтобы Ты через далекое пространство почувствовала мою любовь».

«Дутя, крепко Тебя целую, а люблю без меры, Оличка моя, девочка».

«Целую, люблю и мечтаю о свидании».

«Такое у меня умиление, такая нежная к Тебе любовь. Так мне больно, что у Тебя позвонки болят и в руку стреляет и не нравится, что Ты нас причисляешь к патриархам и грозишь близостью могилы. Всё придет в свое время, я хочу, чтобы мы умерли с приятностью, поставив всех детей на ноги и самого крошку Адиньку увидев уже сложившимся, хорошим человеком… Люблю свою голубку, целую, радость моя».

«Ты пишешь про свой сон. Не душа Твоя не готова для смерти, а шесть маленьких душ на Твоем попечении и забота, чтобы души эти не погасли. А маленький душенька со своими башмачками меня приводит в восторг. Но он растет и мне хочется еще одного, совсем маленького!»

«Милая, дорогая, бесценная, обожаемая. Ты такие ласковые, милые письма пишешь. Когда я их читаю, то чувствую приливы глубокой любви. Счастлива ли вся Твоя жизнь? Так хотелось бы сделать Тебе рай на земле».

«Так грустно без писем от Тебя. Христос с Тобою, любовь моя бесценная».

«Я Тебя так нежно люблю, так хотел бы теперь особенно утешить Тебя теплою ласкою. Так к Тебе тянет».

«Целую Тебя, моя ненаглядная, далекая, хочется к Тебе».

«Олинька моя, чудная Олинька, неделю писать, а хочется прижать Тебя к своему сердцу и чувствовать биение Твоего сердца».

«Целую и нежно благословляю Твое драгоценное имя, моя обожаемая, недосягаемая именинница…»

«Родная голубка, сегодня ложусь спать с мыслью о Тебе, моей драгоценной имениннице и о моих двух птенчиках-именинницах. Дала ли Ты им от меня подарочки? Драгоценная, приближается час свиданья, всё мое стремление — к Тебе!»

«До свидания, мой дутенок, я Тебя крепко люблю, люби меня. Я так жажду обнять Тебя, свет моей жизни».

«Целую нежно и много и ликую, дутя, что скоро и наяву поцелую».

«Дутя, моя радостная, целую Вас — вчера холод, дождь, а сегодня солнышко и к Вам так и тянет, бесценная».

«Прощай, милый, любимый мой друг, любовь моя. Неужели скоро увижу, обниму Тебя? Люблю».

«Нежно, много и любовно целую Тебя, свет мой, любовь моя».

«Как я жажду Тебя, ненаглядная, и как мне жалко этих дней, потерянных без Тебя в Вене».

«Твои письма — моя утеха и услада».

«Целую Тебя, цветик Ты мой, когда-то расцелую Тебя "всурьез", как говорят мужики? Люблю».

«Оля, Ты так хорошо пишешь, что молишься за меня. Господь, наша крепость и защита, спасет и сохранит нас. Страха я не испытывал еще и уповаю на Всевышнего».

«Целую, люблю, не верю счастью скоро увидеть».

«Люблю Тебя всею душою».

«Целую Тебя и деток, моя ненаглядная, единственная моя любовь. Мысли мои, сердце мое — всё с Тобою. Да хранит Вас Всевышний, молюсь за Вас, люблю Вас».

«Знаю, какую Ты приносишь жертву детям, оставаясь далеко от меня в эти минуты. Но мы оба исполняем свой долг, и Господь Бог спасет нас».

«Мне бы только знать, что Вы здоровы. Иначе я голову теряю… Боже, скорее, скорее дожить бы до минуты, когда прижму Тебя и деток к своему сердцу. Целую Тебя нежно и много, голубок мой, хорошая моя».

«Люблю Тебя, ангелок мой. Ведь Ты знаешь и чувствуешь, как глубоко и крепко люблю».

«Милая, душка моя, хотя я изнурен работою с 8 утра без отдыха до 1 ч[аса]. ночи (а еще папки с бумагами не тронуты), но хочу поцеловать Тебя».

«Нежно и много целую Тебя, только и живу мыслью о Тебе и детях».

«Душка моя, ангел, хотя я занят день и ночь, но, как всегда без Тебя, живу половинною жизнью. Главного, Твоего присутствия, хотя бы невидимого, в соседней комнате, не хватает».

Зная о любви Столыпина к жене, его враги пытались даже это использовать для распространения слухов о том, что Ольга Борисовна якобы имеет на мужа определяющее влияние и претендует на руководство им в политических вопросах. Таким образом, они стремились дискредитировать Столыпина, показать его «несамостоятельность» как государственного деятеля. Не менее важно было для его противников из ближайшего царского окружения вызвать ревность в более чем мнительной императрице Александре Федоровне, которая, в свою очередь, должна была соответствующим образом настраивать Николая II. С этой целью ей постоянно рассказывали, что Столыпина ведет себя «как царица». Возможно, это тоже сыграло не последнюю роль в том весьма прохладном отношении, которое император начал испытывать к Столыпину уже достаточно быстро после подавления революционных беспорядков.

Например, показательна история со зваными обедами, которые, согласно занимаемому статусу, жена премьера должна было давать время от времени (хотя не испытывала ни малейшей склонности к светской жизни и была полностью поглощена семейными проблемами).

Согласно церемониалу военные должны были оставлять холодное оружие в приемной, надевать его следовало только на царском приеме. Однако кто-то сообщил во дворец, что якобы на обеде у Столыпиной офицеры не сняли оружие. Так это было или нет — неизвестно, но Александра Федоровна поверила сразу и безоговорочно, произнеся при этом фразу, сразу же ставшую известной всему двору: «Ну что ж, было две императрицы, а теперь будет три: Мария Федоровна, Александра Федоровна и Ольга Борисовна».

Уже спустя многие годы после обрушившей империю революции Шульгин оставил полный горечи комментарий к этой, ставшей известной всему петербургскому высшему обществу, скандальной истории: «Этот анекдот, если это анекдот, бросает свет на атмосферу, окружавшую трон. Царствующая Императрица Александра Федоровна не любила вдовствующую Императрицу Марию Федоровну, мать Николая II. Такая антипатия нередко бывает между невесткой и свекровью. Но тут была и еще одна причина. Вдовствующая Императрица ценила и поддерживала Столыпина. Она понимала, что он крупный государственный человек, сменивший С. Ю. Витте. Но для Столыпина преемника не было видно.

Царствующая Императрица не любила Столыпина по той же причине, то есть что он сановник большого калибра. Он как бы заслонял от народа Царя — ее супруга.

Может быть, она была права. В Столыпине были качества, необходимые самодержцу, которых не было у Николая II. Это сказывалось хотя бы в отношении к собственной жене.

Императрица Александра Федоровна обладала не только талантом язвительной насмешки. Она хорошо рисовала карикатуры. И вот говорили, что будто бы царь иногда находил на своем письменном столе произведения вроде следующих.

Он, Император, в короне и со скипетром в руках, изображен в виде грудного младенца на руках матери. Это была стрела в адрес вдовствующей императрицы».

Между тем говорить о каком-либо, пусть даже самом минимальном политическом влиянии Столыпиной на мужа не приходится. Она никогда к этому не стремилась, да Петр Аркадьевич никогда бы и не позволил, несмотря на всю свою любовь к жене, ни малейшего ее вмешательства в государственные вопросы.

Это подтверждают не только воспоминания всех близких к семье Столыпина людей, но и интимная переписка супругов, как времени его губернаторства, так и после переезда в столицу. Из нее видно, что Петр Аркадьевич рассказывает супруге, как самому близкому в мире человеку, о происходящем вокруг него (при этом политических вопросов касается значительно меньше бытовых), но нет и малейшего намека на то, что он просит советы или, тем более, согласовывает с Ольгой Борисовной свои действия. Наоборот, как правило, он сообщает уже о принятых им решениях…

Но чувствуется из переписки Столыпиных, что чрезвычайно сдержанный на людях, внешне представлявшийся окружающим как русский «железный канцлер», он хотел излить всю накопившуюся усталость, а иногда и боль единственному человеку, перед которым не надо было показывать свою непреклонность и стальную волю.

Вот несколько отрывков из переписки, имеющих отношение к государственной деятельности Столыпина уже времени работы в МВД, а потом и премьерства, которые подтверждают отсутствие у него малейшего желания получать от жены политические рекомендации:

26 апреля 1906 года

«Пишу подробно, так как завтра будет открытие Думы и целый день церемоний. Я надеялся, что назначение мое состоится после открытия, но сейчас мне сообщили, что оно завтра будет напечатано в "Правительственном] вестнике" и мне уже прислан билет в Тронный зал.

На днях переберусь на Мойку, 61, где займу 2–3 комнаты на первое время до дачи.

Дача, говорят, сухая и хотя немного тесна, но мы будем вместе; для поездок в Петербург будет свой катер — безопасно и приятно.

Горемыкин просил ему предоставить дом на Фонтанке (раззолоченный саркофаг Сипягина), или дом на Мойке. Это останется открытым до осени, но я решаюсь взять дом на Мойке, где много хороших детских, а на Фонтанке только внешнее великолепие, а жить негде. Мои отношения с Горемыкиным самые приятные, и он вмешиваться и мешать делу не будет и предупредительно, где может, помогает».

29 апреля 1906 года

«Обожаемая, пишу в интервале между иркутским генерал-губернатором и д[иректо]ром департамента. Хотя еще докладов не принимаю, но трудиться приходится сплошь 18 часов. Со временем всё это упростится. Градоначальник с рапортом является в 12 ч[ас]. ночи, а начальник охранного отделения в 11 S ч[ас]., чтобы всё доложить за сутки.

Про открытие Думы и Государственного] совета я не пишу, так как всё было в газетах. Скажу только, что Государь свою речь (которую сам сочинил) сказал с таким чувством, что надо было быть каменным, чтобы не расчувствоваться. Это была не речь, а пламенная молитва.

Что будет в Думе, какие там образуются партии, я не знаю, но большинство очень крайнее.

Покуда я, несмотря на чудную погоду, не переехал на дачу, чтобы быть тут поближе. Вообще я устраиваюсь только на лето, т. к. не знаю, что будет осенью. Порядок вообще будет поддержан. Я сейчас принимал высших чиновников министерства, речь мою Ты прочтешь в газетах».

9 сентября 1910 года

«В Перми мы пробыли только несколько часов, но в деле очень интересные вещи: земство специально для нас устроило выставку всех кустарных изделий губернии. Вообще я вижу очень серьезное и внимательное отношение общественных групп к нашему путешествию: депутации от земств и городов приезжают из соседних местностей с подробным изложением местных своих нужд и скорбий. В Перми в соборе трогательно приветствовал меня преосв[ященный] Палладий. Он благословил меня походным складнем.

Заезжал с визитом к Лопухиной — она за что-то благодарит Наташу, которая почему-то ее близкий друг.

Проехал сегодня мимо Чистополя. Вчера так хорошо и тихо было на пароходе даже вечером — настоящее лето. А сегодня страшный ветер и пароход качается так, что трудно писать.

Я в Казани, Симбирске, Самаре и Саратове буду осматривать землеустроительные работы и на пароходе буду иметь совещания с местными деятелями и в города буду избегать даже заезжать, до того отяготительны все эти официальные объезды и представления. Я упрощаю свою поездку до крайних пределов, а дружественные правые и левые газеты всё же умудряются представить ее как торжественное шествие.

Более всего я боюсь Саратова в смысле помпезного приема и, насколько возможно, сокращаю там свое пребывание. Благодаря тому, что я взял с собою повара, нигде не принимаю ни одного завтрака или обеда. Поездке я придал характер чисто деловой, чернорабочий. И надеюсь, что она принесет результаты. Я, по крайней мере, увидел и узнал такие вещи, о которых из бумаг не узнал бы».

20 августа 1911 года

«Вчера был парадный обед (мужской). Кажется, хорошо, что я приехал. Да и дел масса. Сегодня были у меня приехавшие из Китая монгольские князья и поднесли мимиаду подарок: прелюбопытные четки.

Завтра свобода. Еду на яхте с Григоровичем (на Неве). С докладом еду в четверг. Надеюсь вечером же и уехать, а пятницу провести дома в Колноберже, выехав в Киев в пятницу же ночью. Всё это может перемениться, так как, быть может, не справлюсь с делами. Нужно будет [провести] несколько заседаний Совета, но это очень соблазнительно».

28 августа 1911 года

«В Вильне прицепили вагон с Кассо и Саблером. В Киев прибыли в час ночи. Несмотря на отмену официальной встречи, на вокзале, кроме властей, собралось дворянство и земство всех 3 губерний.

Сегодня с утра меня запрягли: утром митрополичий молебен в Соборе о благополучном прибытии Их Величеств, затем освящение Музея цес[аревича] Алексея, потом прием земских депутаций, которые приехали приветствовать Царя. Это, конечно, гвоздь. Их больше 200 человек — магнаты, средние дворяне и крестьяне. Я сказал им маленькую речь. Мне отвечали представители всех 6 губерний. Мое впечатление — общая, заражающая приподнятость, граничащая с энтузиазмом. Факт, и несомненный, что нашлись люди, русские, настоящие люди, которые откликнулись и пошли с воодушевлением на работу. Это отрицали и левые, и кр[айне] правые».

Однако, ни в коей мере не вмешиваясь в государственные вопросы, Ольга Борисовна делала то, что считала своим долгом. Она (что было обычным для ее времени и среды) везде, где приходилось жить с мужем, активно занималась благотворительной деятельностью.

В Саратове жена губернатора участвовала в мероприятиях Российского общества Красного Креста, губернских детских приютов, Андреевской общины сестер милосердия, Дамского попечительства о бедных под покровительством императрицы Марии Федоровны.

И следует отметить, что эта деятельность не ограничивалась благотворительными балами с шампанским. Ольга Борисовна постоянно лично приезжала к нуждающимся, внимательно вникала в их нужды и делала всё возможное для оказания помощи.

Для кого-то подобное описание семейной жизни Столыпина выглядит несколько идиллическим, но именно таким оно и было в действительности. Петр Аркадьевич рассматривал семью как основу всего и в семейной жизни создавал своеобразный микрокосмос идеального в его представлении государства. Государства, основанного на любви и понимании, в котором властитель играет роль заботливого отца и в равной мере заботится о всех своих подопечных. Причем эта забота не должна ограничиваться только материальной стороной — Столыпин был уверен, что не менее важно и духовное здоровье.

Пуля террориста положила конец земному существованию Столыпина, но убийца был не в силах разрушить идеальный нравственный мир его семьи. И дело не только в том, что Ольга Борисовна до конца жизни сохранила свое чувство к ушедшему в мир иной супругу и свято хранила память о нем. Она при этом не ушла полностью в свое горе, не отгородилась от мира. Кроме сохранения памяти об убитом муже Столыпина продолжала активно заниматься благотворительностью, которую считала служением России и народу. В Первую мировую Ольга Борисовна руководила Петроградским комитетом по организации и содержанию временного убежища для калек-воинов. Благодаря ее усилиям тысячи инвалидов войны сумели найти свое место в жизни — они получали новые профессии, устраивались на работу, их семьям оказывалась необходимая помощь. Пожалуй, это единственный случай, когда вдова использовала для достижения поставленных целей фамилию мужа и память о Петре Аркадьевиче. От своего имени она просила виднейших российских промышленников и финансистов об оказании помощи комитету и никогда не встречала отказа. Полученные в результате пожертвований значительные денежные средства дали ей возможность сделать работу столичного комитета образцовой во всей империи.

Заметим, что не остались в стороне от великой войны и две дочери Столыпина — Наталья (после взрыва дачи на Аптекарском острове она так и осталась инвалидом) и Ольга. Сбежав из дома, они некоторое время были сестрами милосердия на Юго-Западном фронте.

Драматично сложилась жизнь Столыпиных после революции, по ним, как и по миллионам русских людей, проехалось катком время кровавого российского лихолетья.

Ольга, в отличие от своих сестер, умерла молодой, встретив свою смерть во время Гражданской войны.

Ольга Борисовна вместе с детьми находилась в начале 1920 года в семейном имении Щербатовых (князь Владимир Щербатов был женат на Елене Столыпиной) — Немировском дворце неподалеку от Винницы. Когда в Немиров вошли красные, то несколько пьяных красноармейцев из числа местных жителей решили свести старые счеты с Щербатовыми. Ночью в дворцовом парке они расстреляли старую княгиню Марию Григорьевну Щербатову, ее дочь Александру Щербатову и подругу Александры Марию Гудим-Левкович. Бандиты хотели убить также всех Столыпиных, но нашли только Ольгу и смертельно ранили ее — через несколько дней мучений она скончалась и была похоронена в монастыре.

Семью Столыпиных спрятали местные жители, и только в июне им удалось с поездом Красного Креста добраться до Варшавы, ставшей началом их долгого страдного пути в эмиграции и никогда не покидавшей тоски по оставленной родине.

Ольга Борисовна ушла в мир иной во Франции в 1944 году. Старшая дочь Мария (которая жила во время Гражданской войны с мужем в Германии и Литве) после долгих странствий в эмиграции умерла в США в столетнем возрасте. Прожив долгую жизнь, умерли вдали от родины Наталья, Елена и Александра.

Аркадий Столыпин окончил свои дни во Франции в 1990 году, но так никогда и не принял французского гражданства, оставшись до конца подданным канувшей в Лету Российской империи, духовный образ которой никогда не умирал в детях великого государственника-реформатора.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.