25 Щедрый мошенник

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

25

Щедрый мошенник

Утро 29 июня в Кембриджшире выдалось ветреным. На рассвете этого дня, через три недели после вторжения союзников на континент, по Сикс-Майл-Боттом-Роуд шел человек в гражданской одежде, с большим кожаным чемоданом на голове и тихонько ругался себе под нос. Чапмен пребывал в отвратительнейшем расположении духа. За последние двадцать четыре часа его чествовали на торжественном обеде, в него стреляли и, наконец, его выбросили с парашютом с высоты 4 тысячи футов. Затем он заблевал свой парашютный комбинезон и в конце концов ударился головой о жесткую дорогу где-то в Восточной Англии. И вот теперь на него накричала фермерская жена, грозившая спустить на него собак.

Несколькими часами ранее, пожав руку фон Грёнингу на аэродроме Состерберг неподалеку от голландского Утрехта, Чапмен загрузился в немецкий «Юнкерс-88» и затянул на себе ремни парашюта. За штурвалом бомбардировщика сидел парнишка со свежим румяным лицом, — ему, похоже, было около 21 года. Шлихтинг, пилот, в предыдущий раз доставивший его в Англию, кажется, был где-то сбит на своем «невидимом» «фокке-вульфе». Эта новость не внушала оптимизма. Незадолго до полуночи бомбардировщик поднялся в небо, пересек Северное море на высоте всего около 50 футов и полетел вдоль берега, держась подальше от света восходящей луны.

Приблизившись к берегу, самолет тут же попал под огонь истребителей и зенитных батарей. Двигатели взвыли, когда пилот предпринял маневр уклонения, поднявшись по спирали до 4 тысяч футов и вновь резко нырнув вниз. На каждом вираже желудок Чапмена пытался вывернуться наизнанку. А когда в хвосте самолета глухо зарокотал пулемет, его кишки вновь заплясали какой-то дикий танец.

Над зоной высадки Чапмен вывалился из люка в темноту и летел к земле двенадцать ужасных минут, мотаясь под сильными ударами ветра и отчаянно пытаясь удержать огромный чемодан с радиопередатчиком и фотографическим оборудованием. Где-то над Кембриджем, вцепившись в свой объемный багаж, он изверг из себя остатки торжественного обеда в «Лютеции».

Второе приземление Эдди оказалось еще хуже, чем предыдущее. Отчаянно болтаясь на ветру, он едва избежал встречи с забором и тут же врезался в сельскую дорогу между Кембриджем и Ньюмаркетом. От удара он потерял сознание. Пролежав без движения пятнадцать минут, он, шатаясь, поднялся на ноги. Все еще покачиваясь, он отстегнул парашютный ранец, завернул комбинезон, перчатки, наколенники, ремень и саперную лопатку в парашют, бросив сверток под забор. Все еще оглушенный, он постучался в ближайший дом и объяснил открывшей ему женщине, что совершил вынужденную посадку. Едва взглянув на его гражданскую одежду, женщина в ужасе завизжала и захлопнула дверь перед его носом. Чапмен рванул прочь со всей скоростью, на которую были способны его дрожащие ноги, страшась выстрела в спину из дробовика. Да, не на такую встречу он рассчитывал!..

Добравшись до небольшой фермы, он решился попробовать еще раз. На сей раз прием оказался несколько более душевным. Он позвонил в ближайший полицейский участок, дозвонившись до ночного дежурного, который с утомительной тщательностью стал задавать ему стандартные вопросы: имя, место рождения, дата рождения, женат или холост…

Раздраженный Чапмен резко приказал полисмену найти начальника полиции и сообщить о приземлении британского двойного агента. «Не говорите глупости, — ответил полицейский на другом конце провода. — Ложитесь спать».

Чапмен, разозлившись, заорал: «То же самое мне сказали и в прошлый раз! Позвоните в полицейский участок в Уисбеке. Они должны меня помнить».

В конечном итоге сонного Ронни Рида поднял с постели телефонный звонок. «Это Эдди, — сказал знакомый высокий голос. — Я вернулся, и с новым заданием».

Два часа спустя Чапмен вновь был в «лагере 020» и смотрел на свое отражение в сверкающем монокле Оловянного Глаза Стефенса. Двумя неделями ранее «наиболее секретные источники» перехватили радиограмму из Парижа в Берлин, подписанную фон Грёнингом, интересующимся, «возможна ли операция». В подразделении В1А встревожились: если фон Грёнинг вернулся к работе, Зигзаг вполне может вновь переметнуться на сторону противника. Агент, работавший в Париже, докладывал, что видел в «Лютеции» британца, похожего по описанию на Чапмена, — «скользкий тип, настоящий авантюрист».

И вот этот мошенник, к большому удовольствию Стефенса, сидел перед ним и с беспримерным самодовольством рассказывал о своем почти чудесном спасении, описывал, как «отлично проводил время» в оккупированной Норвегии. «Мужественный и брутальный, Чапмен сумел удовлетворить своих не менее брутальных немецких шефов, — писал Стефенс. — Он прошел через бог знает какие проверки. Он мог перепить самого горького пьяницу в компании немцев и вести столь же разгульный образ жизни, какой вели они все».

После часа беседы Эдди почувствовал себя «уставшим гораздо сильнее, чем требуется для проведения содержательного допроса», хотя даже по беглому опросу стало ясно, что «он обладает огромным объемом разведывательной информации высочайшей ценности». Чапмена уложили в постель в тихом доме на Хилл-стрит, в районе Мэйфер, и он, измученный, провалился в сон. Но Стефенс не спал — он писал и размышлял. Оловянный Глаз был, возможно, наименее сентиментальным офицером во всей секретной службе, а Чапмен к тому же принадлежал сразу к трем категориям людей, сильнее всего им презираемым: шпион, мошенник, аморальный тип. Но этот странный человек произвел на него впечатление и даже тронул его: «Более всего во всей этой истории поражает мужество Чапмена. Есть в ней и кое-что еще: ведь Чапмену удалось выстоять перед германским следствием, обладающим практически неограниченными ресурсами. Он оказал и, вероятно, еще окажет стране неоценимые услуги. За это Чапмен заслужил благодарность от своей родины и прощение за свои преступления». Всем офицерам МИ-5, связанным с делом Зигзага, было отдано распоряжение «относиться к Зигзагу как к вернувшемуся другу, которому мы многим обязаны и который ни в коем случае не находится под подозрением или наблюдением».

На следующее утро Чапмена отвезли в Клуб армии и флота, где он за обильным завтраком встретился с Таром Робертсоном и Ронни Ридом. Встреча получилась дружеской и сердечной. Рид был особенно рад встретиться со своим другом, который «вернулся благополучно и вновь рычал, словно лев». Во второй раз за два года Чапмен подробно рассказывал британским разведчикам о своих приключениях. Однако сейчас это уже не был бессвязный поток наполовину забытых фактов, как после его прибытия с виллы Бретоньер. Нет, это был детальный, точный, практически поминутно описывающий события доклад квалифицированного агента. Зигзаг предъявил непроявленную пленку с фотографиями старших офицеров абвера и клочок рисовой бумаги, на которой он записал кодовое слово, используемое в Осло для радиопереговоров, — ПРЕССЕМОТТАГЕЛСЕТРОНХЕЙМСВЕЙЕН, а также используемые радиочастоты. Он подробно описывал людей, с которыми встречался, увиденные места, важные военные объекты, которые он счел потенциальными целями для бомбардировок. Его описания были настолько же точными и подробными, насколько запутанным и несовершенным был его первый доклад. Он дал детальное описание немецких оккупационных сил: расположение штаб-квартир СС, люфтваффе и абвера в Осло, места базирования танков, центр связи с подводными лодками, базы снабжения авиационных соединений, верфи, опознавательные знаки германских военных частей и зенитные батареи. Кроме того, он по памяти набросал карту поместья Квислинга на полуострове Бигдей, попутно рассказав, как он «специально причалил рядом с ним, катаясь на яхте».

После завтрака Чапмена осмотрел доктор Гарольд Дирден, штатный психиатр «лагеря 020», который объявил, что «психически он вполне здоров, хотя физически измотан». Поначалу слушатели полагали, что Чапмен несколько приукрашивает правду, однако по ходу его рассказа их скептицизм постепенно испарялся. «Все положительно свидетельствует о его полной невиновности, — писал Стефенс. — Если бы он рассказал немцам хотя бы малую часть правды о том, что происходило с ним в Британии в его предыдущий визит, они явно не оставили бы его на свободе, тем более не выплачивали бы ему в награду огромные суммы и уж точно не послали бы его сюда вновь».

Было не сложно проверить, говорит ли Чапмен всю правду. В МИ-5 знали, что он занимался подготовкой Бьорнссона и Юлиуссона, однако сам Чапмен не имел ни малейшего понятия о поимке двух незадачливых исландских шпионов. Если он сам, добровольно расскажет об исландцах, это будет, как писал Стефенс, «доказательством его абсолютной честности». Именно так и поступил Чапмен: он подробно рассказал об исландских агентах, дал их полное описание и поведал об их подготовке. Его рассказ в точности совпадал с тем, что уже знали сотрудники «лагеря 020». «Думаю, это полностью доказывает, что Чапмен ведет честную игру», — указывал Стефенс. Чапмен был искренен; даже средства для совершения самоубийства, выданные ему, были подлинными, — пилюли с цианистым калием, выпущенные парижской компанией Laroche, и цианид в жидкой форме. «Эти средства перестанут представлять опасность лишь после того, как вылить их в канализацию и хорошенько продезинфицировать слив», — заключил научный департамент МИ-5.

Еще одним доказательством откровенности Чапмена стало его сообщение, что камера «лейка» и 1000 фунтов из выданных ему средств предназначались для другого германского агента в Британии, «человека, которого они считают одним из наиболее ценных своих шпионов, действующих в этой стране». Британские шефы Чапмена не пожалели сил, чтобы убедиться: он действительно не знает, как зовут этого агента. Однако МИ-5 оно было знакомо: его звали Брут.

Роман Гарби-Чернявски, он же Арманд Валенты, был поляком, пилотом истребителя, потом сражался в одной из тайных подпольных групп во Франции, пока в 1941 году не попал в руки к немцам. После того как Роман провел восемь месяцев в тюрьме, нацисты, убежденные, что сумели завербовать его, организовали для него побег, направив в Британию для создания там польской «пятой колонны». Однако в Британии Гарби-Чернявски сдался властям и теперь успешно работал как двойной агент Брут.

Немецкие шефы Гарби-Чернявски долгое время обещали помочь ему деньгами и снабдить более совершенной фототехникой. Незадолго до прибытия Чапмена в Британию «наиболее секретные источники» перехватили радиограмму абвера, отправленную из Парижа в Висбаден, в которой говорилось, что Фрицу выданы деньги и «лейка» для передачи Губерту — это было кодовое имя, которым немцы называли Брута. Объявив, что он, помимо прочего, выполняет еще и работу курьера, Чапмен лишь подтвердил уже известную МИ-5 информацию.

Это было еще одно доказательство честности Чапмена. Однако передача оборудования, привезенного Зигзагом Бруту, была дополнительной головной болью. Для этого требовалось создать и координировать не один, а целых два потока дезинформации, при этом два агента больше не смогут действовать независимо друг от друга. «Зигзагу будут даны инструкции, которым он должен будет следовать и которые свяжут его с Брутом. Нам не нравится идея сводить этих двух агентов, однако, похоже, этого не удастся избежать».

Чрезвычайная насыщенность миссии Зигзага предоставляла широкие возможности для обмана немцев, однако в МИ-5 предпочитали действовать осторожно. «Хотя на данный момент мы уверены, что Чапмен не ведет с нами двойную игру, все же, если мы будем привлекать его к любого рода операции, ставящей целью ввести противника в заблуждение, эта операция не должна вызывать никаких сомнений».

Дотошного Стефенса смущали лишь два момента в истории Чапмена: его привязанность к своему немецкому шефу фон Грёнингу, которого он называл доктором Грауманном, и отношения с Дагмар Лалум.

Дружба Эдди с фон Грёнингом за прошедшие месяцы лишь окрепла, и это чувство могло повлиять на лояльность Чапмена к Британии. «Не следует забывать, что он поддерживает очень близкие отношения с Грауманном и относится к тому с большим пиететом, — писал Стефенс. — Чапмен считает его противником нацистов и либералом». Эдди активно защищал Грауманна, настаивая, что тот — «человек очень способный, осторожный и изобретательный, чьи возможности, однако, ограничены из-за низкого качества человеческого материала, с которым ему приходится работать». Чапмен также указывал, что сестра фон Грёнинга усыновила еврейского ребенка, хотя более рассудительные головы в МИ-5 полагали, что это вполне может быть «своего рода страховкой на будущее».

Стефенс был вынужден признать возможность того, что Эдди и фон Грёнинг действуют сообща. В действиях Чапмена всегда оставалось что-то непостижимое и ненадежное. В нем уживались приспособленец и сторонник твердых принципов. Стефенс по этому поводу писал: «Чапмен — непростая личность, и какая-то часть его все еще остается преданной Германии. Невозможно избавиться от мысли о том, что, если бы Германия начала выигрывать войну, он легко мог бы остаться за границей. В Англии у него нет никакого общественного положения; в Германии, среди грабителей и убийц, он чувствует себя своим. Очень сложно судить о том, что происходит у него в голове: ведь он постоянно вынужден сравнивать жизнь в роскоши в Германии, где он сам устанавливает для себя законы, с жизнью здесь, где он до сих пор вынужден бояться закона». Те же сомнения испытывал и Лен Берт, глава Специального отдела, отвечавший в полицейском департаменте Британии за связь с МИ-5. Ознакомившись с полицейским досье Чапмена, Берт был «убежден, что Зигзаг — человек без совести и чести, готовый шантажировать любого, если сочтет это выгодным, и который легко продастся противнику, если это поможет что-то выиграть для себя лично».

Загадка не поддавалась быстрому решению. За Эдди нужно было следить, его отношения с фон Грёнингом предстояло подвергнуть тщательному анализу. С ним надо было держать ухо востро. МИ-5 было трудно соперничать в щедрости с немецкими хозяевами Чапмена, но можно было хотя бы попробовать: «Хотя мы не предполагаем — да и не можем — поставлять к его столу шампанское, все-таки это та сфера жизни, где нам придется вступить в соревнование с немцами».

Еще больше опасений вызывали отношения Чапмена с Дагмар Лалум — «неизбежной подружкой», как, вздохнув, назвал ее один из сотрудников МИ-5. Признавшись во всем этой не прошедшей проверку женщине, Чапмен, по мнению Стефенса, совершил «грубейший промах». Она могла предать его в любой момент, и последствия были бы самыми ужасными: если фон Грёнинг поймет, что все это время Чапмен был двойным агентом, вся информация, которую он посылал в Германию, будет проинтерпретирована с точностью наоборот, и, таким образом, получится, что Зигзаг предоставил немцам не дезинформацию, а самые настоящие разведданные.

Чапмен неоднократно и решительно заявлял, что Дагмар не только была предана ему, но и сама по себе была квалифицированным агентом и к тому же всей душой ненавидела немцев. Он рассказал, как ухаживал за ней и как многие месяцы спорил сам с собой, прежде чем решился открыть ей правду. «Она — не подружка на одну ночь, — протестовал Чапмен. — И я абсолютно уверен, что немцы не подсылали ее в то кафе, где мы впервые встретились». Если бы она предала его, он бы «сразу заметил, как изменилось отношение к нему немцев». Если бы немцы подозревали Дагмар или его самого, они не согласились бы оплачивать ее квартиру и платить ежемесячное пособие. Он «полностью доверяет Дагмар». Однако для его британских шефов «неофициальное привлечение этой девушки на службу британскому правительству» создавало непредвиденные и нежелательные сложности.

Опрашивавшие Чапмена заметили, что он «волнуется при каждой возможности поговорить о Дагмар Лалум». Он возвращался к этой теме вновь и вновь, утверждая, что дал ей слово обеспечить ее финансовое положение и восстановить ее доброе имя после войны: «Одной из его целей было наладить ее отношения с соотечественниками, объявив, что все это время она тайно работала против немцев». Новая пассия Зигзага казалась девушкой достаточно искренней, однако МИ-5 не забыло Фриду Стевенсон, которой все еще помогала британская секретная служба. «Все полагали, что, если Чапмен вернется, он женится на Фриде, — в каковом обещании он теперь искренне раскаялся», — записал один из скептически настроенных собеседников Эдди.

В качестве последнего козыря Чапмен рассказал, как Дагмар через норвежское подполье узнала о высадке союзников на Сицилии, и о ее связях с Сопротивлением. Что еще нужно, чтобы доказать ее чистосердечие? В МИ-5, однако, считали иначе. Британская разведка контактировала с «Милоргом», главной группой норвежского Сопротивления, однако считала эту организацию чересчур громоздкой, неэффективной, страдающей от многочисленных утечек информации. Эта Дагмар явно принадлежала к «Милоргу», и, если бы она сообщила своим товарищам о том, кто такой Чапмен, это еще больше усложнило бы дело. Дагмар работала на одну секретную организацию, была связана с другой, при этом получая деньги от третьей. С точки зрения британцев, у этой леди было слишком много поклонников, чтобы рядом с ней можно было чувствовать себя спокойно: «Дагмар находится в контакте с норвежским подпольем, пользуется доверием агента британской секретной службы, а в настоящее время ее материально поддерживает германская разведка».

Вера Стефенса в Чапмена осталась неколебимой, однако и он призывал к осторожности: «Нельзя не признать, что я восхищаюсь мужеством этого человека, однако я не могу отрицать странности его характера. В Англии его ищет полиция за совершенные преступления. В Германии ему воздает королевские почести немецкая секретная служба. Было бы вполне естественно, если бы в конце концов за эти годы он невзлюбил Англию и проникся восхищением к немцам. На самом деле к своему шефу Грауманну он испытывает больше чем восхищение — настоящую страсть. Сейчас его главная цель — по окончании войны обосноваться в Париже вместе с Дагмар Лалум. Кому же, в конце концов, верен Чапмен? Я лично полагаю, что всем понемногу и примерно в равной пропорции».

Те, кто поддерживал Чапмена, включая Тара Робертсона, указывали, что он уже в достаточной степени продемонстрировал свою лояльность. Этому, однако, противопоставлялись его криминальное прошлое, привязанность к фон Грёнингу, а теперь еще и проблемы, связанные с его очередной романтической страстью. После долгих обсуждений все наконец пришли к согласию. В «одной из самых поразительных глав в истории шпионажа времен войны» произойдет еще один поворот событий. Чапмен вновь получит шанс продемонстрировать свою отвагу.

30 июня, через два дня после приземления, Чапмен под одобрительным взглядом Ронни Рида послал первую радиограмму фон Грёнингу: «ЖЕСТКАЯ ПОСАДКА, ОДНАКО ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ИЩУ МЕСТО ПОСПОКОЙНЕЕ. ВЫЙДУ НА СВЯЗЬ В ЧЕТВЕРГ. ДАГМАР».