МОЙ РЕКВИЕМ

МОЙ РЕКВИЕМ

В тюрьму, в больницу или на необитаемый остров я возьму с собой томик стихов Анны Ахматовой. А лучше — полное собрание ее сочинений. А если можно, вообще все, что ею и о ней написано. Ахматова — это первое и самое сильное потрясение от поэзии. «Заболела» я ею лет в пятнадцать, и с тех пор болезнь эта приняла хроническую форму.

Еще в институте мечтала когда-нибудь прочитать ее «Реквием»: он тогда был опубликован полностью только на Западе. Мечта эта в общем-то сбылась, хотя не сразу и не в полной мере. Дело было так.

Созданный в 1986 году Фонд культуры СССР собрался организовать первый в истории современной России благотворительный концерт. Надо заметить, что понятие «благотворительность» было напрочь забыто в советские времена. Как тогда выяснил мой муж, даже слово «благотворительность» отсутствовало в толковых словарях. Программа первого благотворительного концерта рождалась на кухне за пирожками у Иветты Вороновой, секретаря Фонда культуры, основавшей впоследствии Фонд «Новые имена». Иветточка, как мы ее называли, обладает врожденным талантом PR-менеджера, способностью сводить нужных людей в нужное время. Итак, долгими вечерами Володя Васильев, Екатерина Максимова, Спиваков со мной и еще несколько человек продумывали, каким будет первый благотворительный концерт. Главная идея родилась сразу — «Премьера премьер», то есть все, что будет исполняться, — исполняется впервые в таком качестве.

Я предложила включить в программу концерта ахматовский «Реквием», только что опубликованный у нас. И для меня выбор актрисы был ясен с самого начала: Алла Демидова. Только она. Я подарила ей свою мечту от чистого сердца, хотя думаю, что Демидова до сих пор об этом не подозревает. Надо сказать, что у меня с ней никогда не складывалось дружеских отношений, порой даже казалось, что она меня избегает. В любом случае, мысли предложить себя в этот проект и возникнуть не могло. Будучи по натуре человеком очень в себе неуверенным, я бы в жизни не решилась на подобную наглость. К тому же в 1987 году моя актерская «карьера», начинавшаяся весьма стремительно в Армении еще до моего замужества, благополучно буксовала, и тогда уже я начинала задумываться, что писать в анкетной графе «профессия» — актриса или домохозяйка.

Итак, мы позвонили Демидовой, и она приняла идею «Реквиема» с восторгом. Композицию придумал Володя: это было очень удачное в смысловом и эмоциональном плане сочетание поэзии Ахматовой с кусками из Камерной симфонии Шостаковича (квартет «Памяти жертв фашизма и войны») и «Страстями по Матфею» Баха. В конце, когда Ахматова видит себя памятником: «И пусть с неподвижных и бронзовых век как слезы струится подтаявший снег, и голубь тюремный пусть гулит вдали, и тихо идут по Неве корабли», — вступала скрипка одиноким пронзительным голосом. Слезы у слушателей и музыкантов возникали как катарсис, как очищение.

«Реквием» стал одним из актерских триумфов Демидовой. Ее мощный драматический талант был оправлен, как дорогой камень, изумительным сопровождением оркестра и очень удачным костюмом — Василий Катанян подарил Алле костюм Лили Юрьевны Брик, сшитый Ивом Сен-Лораном. С «Реквиемом» Демидова потом часто выступала в концертах «Виртуозов» в России и на Западе.

Помню, через три месяца после землетрясения мы ездили с концертами в Ленинакан. Поездка эта врезалась в память настоящими, жизненными, а не театральными эмоциями. Знать о горе — одно, видеть его своими глазами совершенно другое. Когда-то «Виртуозы» выступали в Ленинакане, и об этом был снят очень красивый фильм: Володя на фаэтоне едет мимо фонтана, мальчик играет на зурне, сияет солнце. На этот раз режиссер с армянского телевидения придумала, что они смонтируют кадры современного приезда на развалины со счастливыми кадрами прошлого. По ее замыслу, Володя должен был выйти из автобуса со свечой и подойти к разрушенному фонтану. Как далек был этот постановочный эффект от реального накала страстей в тот момент! В разрушенный Ленинакан постоянно наведывались комиссии с членами правительства — приезжали, обещали и уезжали. Поэтому когда жители увидели черную «Волгу», на которой ехали Демидова, Образцова и Соткилава, они выскочили на площадь с камнями, крича: «Зачем вы приехали?» Кто-то объяснил, что это артисты и будет концерт. В ответ раздались крики: «Нам не нужно музыки, нам нужен хлеб, деньги и новые дома». Воинствующая, голодная толпа, живущая в вагонах…

Артистам приходилось буквально пробираться в единственное уцелевшее здание Театра драмы. Люди на площади настолько отчаялись, что им было все равно Спиваков, Образцова… На концерт собралась уцелевшая часть интеллигенции. Когда на сцену вышел армянский ребенок и стал играть на дудуке, я впервые увидела своего мужа плачущим на сцене. Зурна считается народным инструментом радости, а дудук — скорби. (Это сейчас, после фильма «Гладиатор», дудук стал модным инструментом.) Две девочки из Центра детского творчества подарили малюсенький синий коврик с красным клоуном — его соткала их погибшая подруга девяти лет. Алла Демидова тоже была потрясена, от волнения забыла половину текста, перескочив с середины сразу на финал. После концерта она спрашивала:

— А что за заминка была в середине в оркестре?

Оказалось, она совсем была не в силах вспомнить, что происходило на сцене.

В 1992 году Володя решил исполнить «Реквием» на фестивале в Кольмаре на французском и русском языках. И предложил выступить мне. Впервые! «Реквием» очень хорошо переведен, что случается редко, в издательстве «Minuit» («Полночь»). Я сама сделала композицию, соединив русский текст с французским (в финале — «Опять поминальный приблизился час», — например, перевод очень ритмичный и можно было чередовать русские и французские строки). Как известно, сапожник всегда без сапог. Для жены у Спивакова времени на репетицию все не находилось. На «Реквием» мне отвели полчаса за день до выступления. На сцене во время репетиции сидели те, старые «Виртуозы», вынужденные мне аккомпанировать. Когда я вышла читать на репетиции, спина не ощутила никакой поддержки, муж мой нервничал и торопился, параллельно настраивали звук, перешептывались, я ничего не успевала понять. «Виртуозы» — «зубры» — всем своим видом старались показать, насколько выступление со мной для них вроде обязаловки. «Подумаешь, жена шефа», — чувствовала я спиной их мысли.

Короче, месье Ламбер, который до сих пор работает на фестивале и отвечает за техническое оснащение собора Святого Мэтью, видя мое отчаяние, разрешил ночью после концерта прийти и поработать самой, разобраться с акустикой, с пространством. Получив огромный ключ от средневековой церкви, я действительно пришла ночью, нашла свои точки в зале, освоилась. На следующий день мне снова дали полчаса с оркестром на генеральную репетицию, и я, собравшись, уже не обращала внимания на шепотки сзади. Судя по реакции французов, выступила я достойно. Сразу после этого концерта у меня завязалась дружба с президентом Ассоциации музыкальных критиков Антуаном Ливио. Он тут же пригласил меня на интервью на радио, убеждал, что исполнение «Реквиема» надо обязательно повторить. Даже придумал проект, о котором я до сих пор мечтаю, но осуществить пока не могу из-за того, что он очень труден в реализации.

Готового костюма к «Реквиему» у меня не было. Я тогда была худенькой и щуплой, а хотела чувствовать себя грузной женщиной, окаменевшей от скорби. По физическому ощущению мне хотелось быть тяжелой. Помог Слава Зайцев. Я нашла у него не платье, а черный плащ из толстой суровой ткани. Сшитый трапецией, в пол, с большим рукавом реглан, он очень укрупнял сценический силуэт. Я немного с ним играла: поднимала воротник, убирала руки в карманы. Естественно, в жизни я этот плащ никогда не носила.

Хотя я поняла, что с исполнением «Реквиема» справилась, лица музыкантов за моей спиной на сохранившейся фотографии говорят о том, что стена принципиального неприятия там стояла повыше, чем знаменитая тюремная в «Крестах». Это было испытание. Еще огорчило странное ощущение, что с мужем мне на сцене неуютно. Конечно, это субъективно. Может быть, просто он в меня тогда не верил. Или еще сильнее, чем за себя самого, волновался. Но знаю и то, что насколько с ним комфортно солистам, настолько мне было некомфортно. Я решила, что вместе с ним больше не выйду на сцену никогда и если что-то и буду делать, то только сама.

…Правда, время часто изменяет даже твердые убеждения и клятвы, которые даешь сам себе. Сегодня, когда я дописываю эти главы, Володя неожиданно сказал мне:

— У нас с тобой в жизни случилось необыкновенное совпадение: наступила вторая зрелость. Мне за пятьдесят, а я вдруг начал учить концерт Берга, к которому в молодости даже не думал подступиться, и не просто учить — я практически закончил новую, свою редакцию этого концерта. А ты стала писать, и главы, которые ты мне прочитала, очень меня трогают.

Мы ехали в этот момент по ночному Парижу, и я чуть не заплакала. Может, если очень захотеть и много работать, мне доведется еще когда-нибудь выйти с ним на сцену?!