X Опять на родине
X
Опять на родине
Кулибин был уволен 24 августа 1801 года. Ни об отъезде из Петербурга, ни об истинных причинах этого отъезда нет нигде ни строчки. Известно только, что Александр закрепил за ним в качестве пенсиона годовое жалованье — 3000 рублей: 2100 — из кабинета, с Академии — 300, на квартиру 600 рублей; 6000 выдал ему для уплаты долгов, сделанных изобретателем во время производства опытов в Петербурге, и 6000 — в счет жалованья вперед, для предстоящих «опытов на Волге».
Эта перемена в жизни Кулибина не отразилась в его семейной переписке. Зато есть два письма, посланные сыновьям уже из Нижнего через несколько месяцев после переезда[81].
Из этих писем следует, что в Нижнем «тесные обстоятельства» стали еще «теснее». Уже самый переезд глухой осенью с беременной женой и детьми по варварским, грязным дорогам, был для старика ужасен. Тотчас же по приезде в Нижний жена его (Кулибин был женат во второй раз) умерла во время родов в страшных муках. Кулибин переживал это очень болезненно и считал себя виновником ее смерти. Он не мог простить себе, что повез в такой дальний путь беременную жену, а потом поручил ее ненадежному лекарю. Ему казалось, что лекарь давал ей не те лекарства. Об этом он, впрочем, молчал. Дети Кулибина даже хотели поднять процесс против лекаря, но отец остановил их: «Я не желаю ему ни малейшего оскорбления, а желаю ему всякого благополучия» (письмо от 17 января 1802 года). Письмо это заканчивается интересным признанием: «Пиши ко мне в мое удовольствие, сколько можно чаще, — обращается он к сыну Семену, — также и я, пока жив, буду в том стараться. Впрочем, все представляется грустным, даже и свое отечество по обстоятельствам не мило» (разрядка наша. — Н. К.). Вот где прорвалось у старика истинное его настроение. В следующем письме сообщается что «лежко о в постели не лежу, но чувствую в здоровье великую перемену… Внутренность мою пожирают разными чувствиями боли». Он уже наставляет старшего сына быть отцом младшим сестрам и братьям: «а особливо почитать братьев не так, как рожденных от другой матери, а так, как единоутробных… Сие письмо пишу я к вам, дети, только для вышереченного смертного случая, почему и должны вы иметь его до того времени в своей тайне, а за меня молитесь, чтоб помог мне бог перенести такое нечаянное приключение и избавил от непрестанного уныния, тоски и печали»[82].
А в это время к нему пришло грозное предписание из Петербурга — срочно вернуть взятые для починки яйцевидные часы. Они испортились, как только вышли из-под его попечения, и теперь были вновь отданы ему на исправление.
Кулибин дрожащими пальцами выводил ответ Академии: «В силу присланного сообщения комитета правления Императорской Академии Наук в Нижегородское губернское правление объявлено мне через господина городничего о доставлении в Академию часов, которые у меня находятся в починке, но поныне еще не исправлены, в чем медление происходило по следующим причинам.
Небезызвестно Императорской Академии Наук, что оные часы необыкновенно многосложны, в коих находится 437 разных приборов, или частиц, необходимо умноженных по причине отменного их действия, кои сделаны были мною до 1768 г., чему прошло 37 лет уже времени. Когда был я в молодых еще летах, то и тогда, по чрезвычайной мелкости и суптильности частиц от затруднения глаза свои несколько повредил над ними.
Доколе оные часы хранились в императорской кунсткамере под моим надзиранием, тогда оные действовали исправно, а как велено мне было приказом сиятельства бывшего господина директора Катерины Романовны Дашковой сдать оные часы под смотрение с прочими машинами господину Буссе на руки и показать ему, как с ними управляться, а потом вскорости они, к сожалению моему, повредилися и весьма не мало, так что не стали они бить не четвертей, не часов и напоследок находящийся внутри корпуса колокольчик или боевая чашечка нашлась разбитой на четыре части, но вся внутренняя машина часов была пылью покрыта, о чем известно бывшему при Академии господину директору Бакунину…»[83].
Можно себе представить, какие воспоминания обуревали при этом Кулибина. Многолетняя изнурительная работа, зависимая жизнь у купца в селе Подновье, бессонные ночи, проведенные за выточкой этой «боевой чашечки», золотые мечты дерзкой юности, — все осталось позади… В результате — всеобщее равнодушие к его трудам, кличка «колдун», которой наградили его соседи, слезящиеся глаза и старость, исполненная одних огорчений.
«…Но как оные часы мною изобретены и сделаны, то сожалея видеть их в такой неисправности и из единого усердия моего к службе, хотя чувствуя уже слабость в зрении и не имея обязанности, но решился без всякого интересу взять их исправить, и когда их разобрал, нашел некоторые части поломанными, опричь колокольчика…»[84].
Это исправление началось еще в 1801 году, когда Кулибин жил в Петербурге. Уезжая на родину, он захватил часы с собою, безвозмездно починил их и отослал в Петербург. Он очень беспокоился, как бы их опять не попортили при упаковке, просил уложить их в присутствии члена губернского полицейского управления в специально изготовленный ящик с мягкими прокладками, ящик запечатать и только тогда отвезти на почтамт. Затем в особом письме на имя Академии он сообщил, что при упаковке и отправке часов приняты были все меры осторожности. При этом он посылал в Академию треножный серебряный постамент и вновь сшитую из зеленого бархата сумочку, в которой только и следовало переносить часы. Он разработал и приложил к часам инструкцию для Академии, как заводить их, как переводить стрелки, как запирать и отпирать футлярец, как регулировать ход: «Убавление и прибавление ходу в лицевой доске тонким ключиком смотря по счету слов»; когда потребуется по желанию «пустить какую-нибудь музыку стиха», то «сперва поставить на оном ключом стрелку, а потом с другой стороны подавить отпорочку ногтем», «иметь часы на весу или ставить на пьедестал» и всякие другие советы. Отослал он часы вместе с инструкцией и письмом в мае 1805 года.
Изобретательская мысль Ивана Петровича Кулибина продолжала работать и в Нижнем. К 1808 году относится окончательное завершение его нового изобретения — «механических ног». Мысль изобрести протезы пришла ему в голову, когда он жил еще в Петербурге. В 1791 году к нему обратился офицер артиллерии Непейцын, потерявший ногу под Очаковом:
«Вот, Иван Петрович, много ты разных диковин вымудрил, — сказал он, — а нам, воякам, приходится таскать грубые деревяжки».
Кулибин увлекся этой мыслью, составил чертеж, а по нему велел сделать протез. Изготовлял его «седельный мастер» (так называли тогда шорников). У себя на квартире Кулибин приделал офицеру «механическую ногу», и хотя она была не столь совершенна, как та, которую изобретатель представил позднее на рассмотрение начальства, все же офицер смог ею пользоваться; как пишет Кулибин, «обувшись в сапоги, на первый случай с тростью пошел, садился и вставал, не прикасаясь до нея руками и без всякой посторонней помощи; а напоследок я слышал от верных людей, что он, живучи в своей деревне, привык на ней ходить смело и без трости».
Кулибинский чертеж механической ноги.
В усовершенствованном виде протез Кулибина состоял из двух частей. Одна — это голень с пяткою. Она была для легкости полая. Вторая — середина ноги с пальцами. Вторая часть соединялась с первою шарниром и имела скрытую пружину, с помощью которой механическая нога сгибалась и выпрямлялась. К телу эта нога прикреплялась посредством металлической шины, состоящей из трех частей: коленная, прикреплявшаяся к колену шурупами, бедренная — две узенькие полоски, шедшие от колена до большого вертлуга и подвижно прикреплявшиеся к коленной шине; туловищная, или верхняя, часть шины представляла собою широкую, обхватывающую бок и оканчивающуюся подмышкой пластинку. Туловищная шина имела, в свою очередь, две поперечные полуокружные части. Нижняя обнимала ляжку и оканчивалась ремнем, которым нога прикреплялась к тазу. Верхняя — обхватывала часть груди и прикреплялась ремнем к плечу. Таким образом, вся шина очень удачно прикреплялась в верхней части туловища. На верхнем конце шины находилась перекладинка, как у костыля, — она подпирала плечо.
В специальном добавлении к «Описанию механических ног» Кулибин инструктирует тех, кому надлежит ими пользоваться: «Для надевания на нее чулка, сапога или башмака, должно сверху ее погнуть рукою смелее, она разогнется до остановки, в чем и пружина ее задержит, а надевши чулок или сапог, так же погнуть оную сысподи подошвы, и она согнется и пружина ее также на своем месте задержит».
Для того чтобы наглядно показать пригодность своего изобретения, Кулибин сделал модель: две куклы с механическими ногами. Одна кукла изображала человека, у которого левая нога отнята выше колена, другая — у которого правая нога отнята ниже колена. Таким образом, были предусмотрены оба случая потери ног.
Чертежи и модели ног с куклами он послал своему патрону Аршеневскому, который, в свою очередь, передал их на рассмотрение президенту Медико-хирургической академии Якову Виллие. Хирурги рассмотрели искусственную ногу. Приводим выдержку из письма профессора хирургии Ивана Буша к президенту Виллие:
«Художник, зная совершенно потребные свойства искусственных членов, соединил оные в своей машине довольно счастливо, то есть мягкость, прочность и удобство в употреблении. Никто, кроме него, столько не старался всю силу давления тела, действующую поверхностью или концом отсеченного члена на конец искусственной ноги, разделить, и тем употребление оной сделать безвредным; ибо во всех прочими изобретенных расположено укрепление единственно на ближнем члене, и отсеченный конец поддерживает тело, опираясь на подделанную ногу, отчего столь часто, не говоря уже о боли, раны снова раскрываются, рождаются свищи и порча костей»[85].
Итак, военные хирурги признали изобретенный протез самым совершенным из всех тогда существовавших и вполне пригодным к употреблению. Но и это изобретение не принесло Кулибину ничего, кроме расходов[86]. Пока судили да рядили, собираясь испытывать протез на опыте, применяя его к раненым, некий шустрый француз выкрал это изобретение во время войны 1812 года и, как утверждают некоторые, продал его Наполеону, получив за это изрядный куш.
Но главной заботой Кулибина по приезде в Нижний Новгород было «водоходное судно».
Крепкая, удивительно выносливая натура Кулибина поборола все физические недуги и взяла верх «над непрестанным унынием, тоской и печалью». Он даже женился, уже в третий раз, и опять имел потомство.
За тридцать три года, которые Кулибин провел вне родного города, Нижний еще более оживился в торговом отношении. Образовались большие рынки и в селах губернии. Мурашкино, Ворсма, Павлово, Лысково, Балахна выросли в крупные торговые пункты, питавшие и иноземную торговлю.
На ярмарках в этих селах крестьяне сбывали кузнечные, слесарные, оловянные изделия, платье, шапки, рукавицы, обувь, конскую сбрую, кожи, деревянную посуду, хлеб, соль, овощи. Торгующие крестьяне тоже начали богатеть, подобно купцам. Они стали завсегдатаями Ирбитской и Макарьевской ярмарок. Их видят теперь за Байкалом, в Якутске. Они поставляют мелкий товар на заводы, в села, на сельские ярмарки, хотя правительство и борется с ними, выполняя требование купцов, боящихся конкуренции. На вырученные деньги мужики покупали меха: соболей, песцов, бобров, камчатских лисиц, белку, горностая и, возвращаясь с этим товаром, обогащались на волжских торгах сильнее завзятых купцов.
Таким образом, они вели торговлю уже не только сельскохозяйственными продуктами. Они закупали не только сало, мед, воск, овчины, а брали и голландское сукно, и шелковые материи, и краски и везли их в Сибирь. Волга, а с нею и возникшие большие торжища и маленькие базары кормили несметное число людей. Так, в Балахнинском уезде крестьяне, не имевшие пахотной земли, кормились «купеческим промыслом». Они покупали и продавали персидские товары, хлеб и рыбу, строили лодки и суда и ездили на них в Петербург и Астрахань. Они отвозили товары к портам и даже торговали недозволенными иностранными товарами. Макарьевская ярмарка к XIX веку разрослась в огромное торжище мирового значения. Это еще более изменило лицо реки. Долгорукий так отзывается о ярмарке той поры: «Общее стремление к торговле, движение огромных капиталов, утонченный обман в оборотах, заготовление всего на всю Россию, словом, центр всех купеческих расчетов. Вот что такое Макарьевская ярмарка. Сюда Сибирь, Астрахань, Таврида, Польша, Архангельск, Киев привозят свои приобретения. Сюда со всей России ездят купцы скупать их и потом, развозя по своим губерниям, дорого берут зимой с их жителей за то, что вместо их они подумали об их нуждах и для удовлетворения прихоти предпринимали столь прибыточное путешествие…»[87]
По берегу тянулись шалаши со снедью, с квасом, харчевни с блинами. Толпы народа на широких поймах развлекались, глазея на верблюдов, обезьян и скоморохов с медведями. На лугу бурлаки с солдатками отплясывали «камаринского». Гудочники пищали на скрипках, комедианты под взрывы смеха сталкивали лбами кукол. На лодках катались «разгульные люди» с гармониками. В затонах стояли большие суда, груженные разными товарами; мелкие шлюпки, паромы, завозни бороздили Волгу. Из садков рыбники ежеминутно таскали стерлядей в рестораны Зарядья. Белые вереницы парусов появлялись на горизонте — то подходили к ярмарке из Астрахани перегруженные расшивы. Артель за артелью, обгорелые от солнца бурлаки появлялись на песчаной отмели реки. Кулибин зорко присматривался к ходу этого торжища и к способам перевозки товаров, к способам, чрезвычайно отсталым. Он принялся упорно и настойчиво изучать судоходство, судостроительство и экономическую жизнь на Волге.
Бурлаки на Волге. С картины И. Е. Репина.
Уже в XVII веке в Нижнем Новгороде имелись значительные судостроительные верфи (есть основание пола гать, что они были и раньше).
При Петре судостроение совершенствуется. На Волге была учреждена верфь для постройки государственных судов; Волга поражала путешественников разнообразием судов, среди которых выделялись грузоподъемностью и величиной беляны и расшивы.
Расшива. С рисунка А. Стефановского.
Беляна. С рисунка А. Стефановского.
Беляны строились на реках Ветлуге, Каме, Белой, Вятке. Они служили исключительно для перевозки бревен, теса, дров и других лесных материалов. Суда эти были громоздки, но очень грузоподъемны.
Самыми же употребительными на Волге грузовыми судами, ходившими вниз и вверх между Рыбинском и Астраханью, были расшивы. Им в разных местах давали свои названия. На Волге известны были многие разновидности расшив. Строились они, главным образом, в губерниях Нижегородской, Костромской и Казанской.
Как и в годы детства Кулибина, суда тянулись силой бурлаков.
Уже с наступлением великого поста начинались в Нижнем Новгороде и в крупных приволжских городах и селах бурлацкие базары. Площади бывали запружены народом в рубище. Бурлаки стояли густыми артелями. Вожак их торговался с судовладельцем, а остальные помогали ему криком. Нередко вожак забегал к хозяину и за «могарыч» продавал интересы артели.
Плата бралась за «путину»: от Астрахани до Нижнего или от Нижнего до Рыбинска. Такие длинные путины бывали по одной за все лето. В 1797 году нижегородские купцы сообщали директору «водных коммуникаций» Сиверсу, что «платится рабочим людям от Нижнего до Рыбинска по 12 рублей на человека».
Вверх по реке путина превращалась в подлинную «оказию». Во время разливов берега еще были затоплены, и ход «бичевой» становился почти невозможным. Тогда продвигались вперед «подачами». Это был истинно рабский труд. Вперед расшивы заводилась лодка, которая кидала якорь. Уцепясь за другой конец каната, бурлаки, стоя на носу судна и упираясь ногами в палубу, подвигались к якорю. Когда судно подходило к нему, бурлакам давался другой конец каната от второго, завезенного вперед якоря, и так судно продвигалось до новой остановки. Этот способ передвижения судна описан еще в XVI веке Олеарием[88] и до начала XIX века изменился мало. «Русские, не имея ветра в точности позади себя, не плывут на парусах, — писал Олеарий, — но в лодке заносят вперед на одну четверть мили пути один якорь за другим, а затем сто и более человек, становясь один за другим, помощью каната из лыка тащат судно против течения».
Тяжкий труд бурлаков начинался с рассвета и кончался с первой звездой. Обычно бурлаки проходили по десять километров за рабочий день. Многообразие препятствий отягчало им путь. Налетавший шторм наклонял паруса и опрокидывал расшиву. Встречный ветер делал продвижение вперед невыносимым, боковой ветер сминал рулевого и лишал судно управления. Быстрое течение в узких местах крутило судна, сталкивало их, производя аварии. Дождь приводил в негодность дорогу, обессиливал людей, портил снасти. Берег чинил бурлакам на каждом шагу препятствия. То зыбкие песчаные места, то бурные ручьи, то каменистые поляны, то колючий кустарник, то ямы, то овраги, то горы, по которым доводилось идти выше уровня мачт.
Кулибин с самого детства страдал, наблюдая страшные картины каторжного труда на Волге; он ясно видел его малую эффективность и целых двадцать лет с перерывами бился над проблемою замены бурлацкой тяги силами природы. По приезде в Нижний Новгород он целиком отдался этому делу.