Глава 20 Биологическое уравнение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 20

Биологическое уравнение

Ренье и Грейс провели большую часть своего медового месяца в плавании вокруг Корсики. Они «на все сто» использовали свою яхту, чтобы исследовать уединенные пляжи и бухточки, где им не мешали посторонние взгляды. Это было для них той самой разрядкой, в которой они нуждались после нервотрепки предсвадебной недели. Грейс плохо переносила качку, а старинная яхта раскачивалась, как скорлупка, лишь только море начинало штормить. Грейс почти все время тошнило, однако вполне вероятно, это виной тому была не только морская качка. Когда Грейс вернулось в Монако в конце мая, врачи подтвердили ее подозрения.

«У меня будет ребенок!» — радостно докладывала она Джуди Кантер, Мари Фрисби и остальным своим подругам, чьи адреса ей были известны.

Грейс выполнила первую и, в некотором роде, важнейшую из своих новых обязанностей с завидной скоростью. Может, подобная мысль покажется кому-то грубой, но для Грейс беременность в тот момент составляла высшую цель.

— И я, и княгиня несказанно рады этому обстоятельству, — заявил Ренье своим подданным второго августа, — и хотели бы поделиться нашей радостью. В свете этой новости, столь важной для меня и для вас… я прошу вас проникнуться доверием к моему выбору, который я сделал ради будущего Монако, прошу рас помнить, что наше княжество выстояло и выстоит лишь при том условии, если его суверенный князь обладает полной и неограниченной властью.

Став одной из половин «биологического уравнения», князь возложил на себя новые обязанности. И тонкий политический ход, коим и являлось приведенное выше заявление, был вызван и теми трудностями, с которыми Ренье столкнулся во вновь избранном Национальном Совете где главным «бунтовщиком» был возлюбленный его сестры Жан-Шарль Рей, с которым Ренье рассорился незадолго до этого.

И Ренье, и Рей не разговаривали друг с другом на протяжении почти шести лет.

«Я встречаюсь с ним на площадке для гольфа, — рассказывал Рей в интервью Колин Кросс, репортеру лондонской «Дейли Экспресс».

— Мы смотрим друг на друга, но не заговариваем. Вам может показаться глупым, что двое взрослых мужчин ведут себя таким образом, но это так».

Грейс предстояло сделать много покупок для новорожденного, и ей хотелось заняться ими в тех магазинах, которые она знала лучше всего. Вот почему в сентябре 1956 года она снова оказалась в Америке, одновременно гордая и смущенная столь быстрыми последствиями свадьбы, состоявшейся не далее как пять месяцев назад. Когда Грейс вместе с Ренье появилась в Нью-Йорке, в руках у нее была подозрительно большая, почти квадратная сумка, которую они купили перед этим вояжем в парижском универмаге «Гермес». Так ее и сфотографировали с сумкой в руках (Грейс предусмотрительно держала ее перед собой, прикрывая ею, словно щитом, уже заметный животик). Сумка эта являлась частью багажа, предназначенного для переноски уздечек и другого снаряжения для верховой езды, и с тех пор получила название «Сумка Келли» (нынешняя цена оригинала из «Гермеса», выполненного из кожи ящерицы, — 7131 доллар 57 центов).

Рядовому американскому репортеру было трудно рассыпаться мелким бисером перед девушкой с Генри-авеню. «Миссис Ренье», — именно так обращались к Грейс некоторые из них, когда они с князем нанесли визит вежливости в Белый дом. Однако остальная страна пришла в восторг, узнав, что она в положении. Визит в Америку князя с княгиней, чьи владения были величиной в квадратную милю, привлек к себе большее внимание, нежели визиты президентов Италии и Мексики, посетивших Вашингтон незадолго до этого. Жизнь и удивительные приключения Грейс, в некотором роде, стали частью истории каждой американской семьи.

— Мне сказали, что меня может мутить по утрам, — пожаловалась Грейс Ольге Кертис в интервью, ставшим достоянием всей Америки, — но от меня скрыли, что меня может тошнить весь день.

Газеты сообщили, что княгиня уже поправилась на двадцать шесть фунтов.

— Мой врач говорит, — не без юмора призналась «будущая мать», — что я слишком много ем. Что касается имени ребенка, то мы подыскиваем имена, которые одинаково хорошо звучат как по-английски, так и по-французски.

Америке не терпелось разделить радость по поводу беременности «своей» княгини, как это было во время помолвки и бракосочетания, однако Грейс дала ненавязчиво понять, что обязана теперь хранить верность Монако.

— В прошлый сезон Океанографический музей привлек на сто тысяч посетителей больше, чем казино, — хвастливо сказала Грейс Хедде Хоппер, пытаясь поразить собеседницу статистическими выкладками, словно лично являлась главой департамента туризма Монако. — Монакские гостиницы за первые два месяца после бракосочетания приняли пятнадцать тысяч туристов — то есть на три тысячи больше, чем в прошлый сезон.

Ренье и Грейс купили детскую одежду и прочие принадлежности в магазинах Пятой и Мэдисон-авеню, а затем снова прошлись по обеим улицам из конца в конец, набивая полные сумки новыми электрическими бытовыми приборами, которые еще не достигли Европы. Они хотели модернизировать свой дворец, а еще у них была идея построить себе загородный домик где-нибудь в горах под Ля-Тюрби. Они упаковали все вещи из квартиры Грейс на Пятой авеню. Старинную французскую мебель заколотили в ящики, чтобы отправить в обратное путешествие через Атлантику. Ну и конечно, Грейс с Ренье проводили время так, как это удалось им в самый лучший из вечеров свадебной недели: они отдыхали в кругу ее друзей, держа тарелки с закусками на коленях, и предавались воспоминаниям. Даже удалось уговорить Ренье попробовать свои силы в шарадах.

«Будьте добры, не пользуйтесь туалетом, пока поезд стоит не станции», — вытащил для себя задание князь.

«Я тогда подумала: «Нет! Только не это!» — вспоминает Том Гинзберг, муж Риты Гам. — Однако Ренье присел на корточки и сыграл сцену как заправский актер».

В один из выходных дней перед отъездом в Европу Грейс с Ренье и друзьями отправились к Марселю Пальмаро на Лонг-Айленд. Пальмаро был консулом Монако в Нью-Йорке. На земле лежали опавшие листья, и Грейс шла, подбрасывая носками туфель сырую листву. Вид у нее был задумчивый.

— Как я люблю осень, — произнесла она, — эту пору, этот запах опавших листьев, эту грязь, это буйство красок!

— Мне всегда вспоминается начало школьных занятий, — произнесла Каролин Скотт.

— И еще футбол, и свидания с мальчишками, и первые поцелуи, — продолжала Грейс, предаваясь меланхолии.

Девчонка с Восточного побережья внезапно загрустила по опавшим листьям и промозглому туману. Затем так же неожиданно она сменила тему разговора, словно опасаясь, что окружающие могут подумать, что ее не радует возвращение в Монако. В апреле отплытие Грейс на борту «Конституции» представлялось головокружительным и безоглядным прыжком за океан. Теперь же, чуть больше полугода спустя, княгиня уже более скептически смотрела на жизнь во дворце высоко над морем.

«Ей, бедняжке, пришлось там хлебнуть горя в первое время, — вспоминала Мэри Фрисби-Рэмбо. — Просто удивительно, сколько народу пыталось ставить ей палки в колеса!».

Во дворце имелся камергер, в чьи обязанности входили подача к столу вин, столового серебра, а также сервировка. Он сопротивлялся малейшей попытке Грейс хотя бы слегка изменить существующий распорядок.

— У нас так не принято, — недовольно фыркал он.

После нескольких недель хитрых маневров и уговоров Грейс удалось добиться, чтобы выключали свет в тех комнатах, которыми не пользовались, однако два-три дня спустя она обнаружила, что лампы снова горят на полную мощность. Грейс стремилась придумать новые сочетания цветов для букетов, чтобы придать им более выигрышный вид. Когда же она поделилась своими соображениями с садовником, тот вежливо выслушал и продолжал делать так же, как делал всегда.

Правда, жизнь в сказочном замке имела и свои плюсы. Комната для вышивания была всегда полна крестьянских девушек, в чьи обязанности входило украшать ручной вышивкой постельное и нижнее белье Грейс. Однако имелись в замке и загадочные коридоры и покои, куда, по традиции, было запрещено входить и куда, жаловалась Грейс подругам, никто и не соглашался проводить ее.

«Грейс призналась мне, какой несчастной она чувствовала себя в первые месяцы, — вспоминает Гвен Робинс — писательница, подружившаяся с Грейс в середине семидесятых годов. — Она отвратительно чувствовала себя по утрам, и, словно пытаясь еще сильнее досадить ей, по мрачному дворцу разгуливал мистраль, отчего у бедняжки обострялся насморк. Грейс изо всех сил старалось привнести в этот мрак и пыль хоть чуточку солнечного света, хотя и не сомневалась, что за спиной слуги насмешливо передразнивают ее американские затеи и ужасный французский выговор».

Разумеется, слуги доставляли бы ей гораздо меньше хлопот, чувствуй она себя увереннее в отношениях с мужем.

«В отношениях с Ренье, — говорит Гвен Робинс, — она всегда ступала по лезвию бритвы».

Грейс успела почувствовать тяжелый характер Ренье еще во время их помолвки в Америке, однако она вовсе не ожидала, насколько вспыльчивым и несдержанным окажется князь. Полугода романтической переписки и нескольких дней рождественского веселья было недостаточно, чтобы до конца узнать будущего спутника жизни. Грейс приняла Ренье, даже не удосужившись докопаться до темных сторон его натуры, и поэтому, оказавшись на подвластной ему территории, обнаружила, что супруг не терпит даже малейших возражений.

Перепады его настроения подчас пугали: он был то приторно-сладким, то в следующее же мгновение взрывался яростью.

— Ради Господа Бога! — как-то раз набросился на жену князь в присутствии секретаря, увидев, какие цветы Грейс выбрала для покоев прибывшего о визитом деятеля. — Белые хризантемы ставят только покойникам!

Свидетельницей этой вспышки гнева стала его секретарь Мэдж Тайви-Фокон — австралийка, которая позднее предоставила изданиям «Франс Диманш» и «Космополитен» яркие примеры несдержанности Ренье и последствий ее для Грейс.

«Сколько раз я видела, как княгиня выходит из своей комнаты, шмыгая носом и с покрасневшими от слез глазами, — писала Тайв в 1964 году. — «У меня насморк», — говорила она в свое оправдание».

Однажды Грейс, ослушавшись мужа, подстриглась слишком коротко. Он лишь один раз пристально взглянул на супругу, пытаясь понять, в чем, собственно, дело. Когда же до него дошло, краска прилила к его лицу, а пальцы сжались в кулаки. Княгиня застыла посередине комнаты в полной растерянности. Князь же в сердцах запустил стаканом через все помещение.

Бурная история семейства Гримальди вряд ли помогла Ренье стать заботливым и внимательным супругом. Он не умел делиться душевным теплом. Его никогда не учили доверию и отзывчивости. Вспышки гнева еще по-человечески понятны. Куда тяжелее для Грейс были приступы молчания, когда на протяжении несколько часов подряд князь замыкался в себе, демонстрируя холодное недовольство. В эти мгновения в нем невозможно было узнать того чувствительного человека, чьи любовные письма излучали свет и тепло.

Если и существует на свете что-либо более противоестественное и эгоистичное, нежели закоренелый холостяк, так это холостяк королевской крови. Посторонние отмечали привычку Ренье засыпать, если ему становилось скучно. Эта его слабость успела стать всеобщим достоянием. Где-нибудь посередине званого обеды, или в княжеской ложе в опере, или на диване во время светской беседы князь ронял голову на грудь, глаза его закрывались, и Его Светлейшее Высочество отключалось этак на полчасика, похрапывая при этом, как глубокий старик. И дело не в какой-то там загадочной болезни, как утверждали некоторые в Монако. Эта привычка являлась всего лишь следствием высокомерия Ренье и отсутствия у него какого-либо интереса к тем людям, которые не могли наподобие шутов часами забавлять его.

Таковой была княжеская, старомодная сторона натуры человека, ставшего спутником жизни Грейс. Однако внутри него жил и дух, постоянно стремившийся к самосовершенствованию, — насмешливый и забавный человек, тот, которому удалось завоевать руку и сердце кинозвезды, тот, кто не считал зазорным для себя опуститься на корточки и фиглярствовать, когда приходила его очередь разыгрывать шараду. В лучшем своем обличье деспот мог держаться открыто и непринужденно, будучи вполне современным человеком не только в своей любви к бытовой технике и джазу, но и в стремлении проявить душевные качества. И если политические соображения, вынудившие Ренье жениться на Грейс, включали в себя попытку открыть свое миниатюрное государство для богатства и влияния нового мира, личными мотивами князя были душевная теплота и отзывчивость, которые могла подарить ему демократичная и искренняя американская девушка. Ренье нигде так не проявил себя с лучшей стороны, как во время последних месяцев 1956 года, когда готовился стать отцом. Воспитание детей было той областью человеческой деятельности, в которой князь осознанно решил превзойти своих предков. До этого животные в зверинце служили отдушиной его отцовским инстинктам. Князь лично заботился о них, когда они хворали, он приносил во дворец детенышей шимпанзе и тигрят и лично поил их из соски.

Теперь же Ренье вместе с Грейс занялся подготовкой к появлению на свет их собственного чада. Согласно багажной квитанции, общий вес сделанных супругами в Нью-Йорке покупок составлял не менее двух тонн. Вернувшись к себе во дворец, они сложили детское приданное: игрушки, детскую колыбельку и белую лакированную мебель — в смежной с их спальней комнате. Оказалось, что Джорж Стейси, декоратор квартиры Грейс на Пятой авеню, той осенью работал во Франции и согласился приехать в Монако, чтобы помочь в оформлении детской комнаты.

«Он придумал очень удобный шкафчик и полочки для детского белья!» — с восторгом сообщала Грейс в письме домой, добавляя при этом, что детская будет решена в ее излюбленной желтой цветовой гамме.

Согласно первоначальному плану, ребенок должен был появиться на свет в небольшой клинике в городе. Однако во время одной из прогулок вне стен дворца к Грейс подскочила какая-то женщина. Растолкав толпу, незнакомка пробилась к будущей матери и, положив руку ей на живот, погладила его округлость и пожелала счастливых родов. Тогда Грейс рассмеялась, однако, поразмыслив над происшедшим, переполошилась. Что, если у той женщины были дурные намерения?

Грейс поделилась своими опасениями с мужем, и Ренье согласился с ней. Библиотеку в их личных апартаментах приспособили под родильную палату, а подданным объявили, что роды состоятся во дворце. Для репортеров эта новость стала неприятной неожиданностью, ведь они уже загодя начали слетаться с княжество. Кто-то из фотографов даже подкупил шофера «скорой помощи», чтобы тот по пути в больницу притормозил в условном месте и репортеры сумели бы сфотографировать княгиню.

В середине января 1957 года гинеколог Грейс доктор Эмиль Эрве, выписанный из Парижа, сказал ей, что, по его мнению, ребенок появится на свет несколько раньше предполагаемой даты, в феврале. Грейс позвонила домой в Филадельфию, и Ма Колли успела как раз вовремя, чтобы ранним утром 23 января начать дежурство у дверей библиотеки вместе с князем Пьером, Крошкой и курящим сигарету за сигаретой Ренье.

Будущая мать тоже не находила себе места.

«Я до сих пор не могу привыкнуть, что я жена, — написала она за несколько дней до родов Пруди Уайз, — не говоря о том, что скоро стану матерью».

Однако Грейс хорошо усвоила преподанные ей уроки. Прочитав последние пособия по родовспоможению и воспитанию детей, она твердо решила, что ее младенец будет вскормлен материнским молоком, а кроме того, придет в мир самым что ни на есть естественным путем, без всякого обезболивания. Схватки у Грейс начались в три утра, а в девять двадцать семь она родила здоровую девочку весом почти в четыре килограмма. Это событие свершилось всего через девять месяцев и четыре дня после свадьбы. Врачи вручили младенца матери, и та расплакалась.

Внизу, в гавани, пушки сделали двадцать один залп, а колокола четырнадцати церквей и часовен княжества радостно отозвались мелодичным звоном. Громадная яхта Онассиса «Кристина», а вместе с ней и другие суда огласили гавань гудками сирен. Был объявлен национальный праздник. Из монакской тюрьмы в честь этого случая выпустили ее единственного заключенного. Новорожденная малютка была наречена Каролиной Луизой Маргаритой.

За четыре тысячи миль от Монако, в Филадельфии, Джека Келли спросили, какие чувства он испытывает.

— О черт, — ответил он, — я надеялся, что будет мальчик.

Спустя год и два месяца, 14 марта 1958 года, его желание сбылось: пушка в порту прогрохотала сто один залп, что наводит на мысль, что Монако разделяло разочарование Джека, однако проявило больше такта по отношению к матери, родившей своего первого младенца. Менее чем за два года со дня свадьбы Грейс, как от нее и требовалось, обеспечила свою новую семью и страну законным наследником. Дрожащим от волнения голосом Ренье объявил, что его сын и наследник будет наречен Альбер Александр Луи Пьер.

Грейс и Ренье свили для себя и своих двух малюток уютное гнездышко в Рок-Ажель — скрытом от посторонних взглядов загородном поместье в горах над Монако, которое они приобрели вскоре после свадьбы. Романтическое бегство на рассвете жениха и невесты в укутанные туманом холмы Ля-Тюрби было прелюдией к лихорадочному, насыщенному событиями времени, и теперь Рок-Ажель служил для их семьи отдохновением.

— Рок-Ажель — это такое место, — сказала Грейс, — где мы отгораживаемся от остального мира.

Расположенный на высоте 2300 футов над уровнем моря, Рок-Ажель представлял собой старинный провансальский mas — полуферму-полукрепость. Даже после того, как Грейс с Ренье придали ему жилой вид, он продолжал чем-то напоминать руины. Расположенное в облаках (в буквальном смысле этого слова) на протяжении многих дней в году это поместье было скрыто от глаз посторонних, и его новые высокородные обитатели оставили окружавшую его растительность в первозданном диком состоянии. Пестрая компания домашних животных: козы, кролики, свиньи, цыплята и коровы — бродили там на свободе, одновременно служа предметом забавы для детей, а на выходные к ним присоединялись парочка животных из княжеского зверинца. Прохладный, буйно заросший зеленью, не ведающий условностей, Рок-Ажель был в разгар лета полной противоположностью ухоженному, но пыльному Монако, и неудивительно, что он стал для Грейс настоящим домом, в отличие от дворца на скале, который всегда оставался для нее чужим. Именно там она могла устраивать барбекью[21] со своими излюбленными гамбургерами и надевать те самые линялые рубашки и джинсы, которые, как она сказала Руперту Аллену, обязательно будет носить на юге Франции. Ренье тоже пребывал здесь в лучшем своем настроении, освобождаясь от меланхолии и пуританского гонора в старой кузнице, где, как заправский мастер, принаряжался в сварочную маску и перчатки. Еще у него имелась настоящая ударная установка, которую он часами терзал, сочиняя собственный аккомпанемент к свои любимым записям из эры свинга.

Гостей принимали здесь не слишком приветливо, особенно тех, кто оставался на ночь. Ренье не любил видеть за завтраком посторонние лица. Гостей, как правило, селили во дворце или в одном из отелей города, и лишь самые близкие из них удостаивались поездки в горы, в укромное семейное гнездышко. Джордж Стейси использовал для украшения жилой зоны неброский черный ситец. Это обивка в чем-то перекликалась с темным, в крупную розу платьем Грейс — тем самым, в котором она отправилась на свою первую встречу с Ренье. Самым близким друзьям позволялось заглянуть в будуар Грейс. Здесь, в святая святых этого уединенного дома, княгиня украсила стены реликвиями из той своей жизни, что стала для нее необыкновенно далекой, из тех нелегких, но волнующих лет, когда она делала шаги к славе в Голливуде.

В начале шестидесятых Грейс получила из дома известие, что ее отец болен. Дожив до семидесяти лет, Джек Келли неожиданно для себя обнаружил, что бодрость и здоровье оставили его. В апреле ему пришлось лечь в больницу на хирургическое обследование. В конце мая врачи сделали ему еще одну операцию, однако поняв, что помочь уже не в состоянии, просто зашили снова. У Джека Келли оказался рак желудка.

Грейс немедленно вылетела в Филадельфию. Отец лежал в частной палате, которую устроила для него Ма Келли в больнице Женского медицинского колледжа. Сестра, проводившая ее в палату, была поражена, как изменилась Грейс, переживая за отца; на ней лица не было до того самого момента, пока она не открыла дверь. Актриса в ней на мгновение остановилась, сделала глубокий вдох, расправила плечи и улыбнулась широкой улыбкой. Папочку следовало приободрить.

Джек Келли скончался 20 июня 1960 года.

«Моя жена и дети… наградили меня счастьем и вполне объяснимой гордостью, — говорил Джек в своем завещании (это был сбивчивый и несвязный документ на двадцать страниц, который он собственноручно написал в своем неподражаемом витиеватом стиле), посвященном не столько финансовым вопросам, сколько советам и нравоучениям. — Этим документом я могу лишь разделить между вами материальные блага, но будь у меня возможность выбирать между ними и твердостью духа, то я бы оставил вам в наследство последнее. Обладая твердостью духа, вы сможете приобрести себе и материальные блага, ибо эта твердость заключает в себе и верность, и честность, и умение, и азарт, и — смею надеяться — чувство юмора»[22].

В этом был весь Джек Келли — с его пропагандой твердых и непоколебимых принципов, согласно которым он пытался жить всю свою жизнь, и если в реальности его слабости порой доставляли семье боль или неудобства, было вполне справедливо, что после смерти ему воздадут по заслугам за все то, чего он достиг. Джон Брендо Келли почти осуществил свою мечту. Благодаря его неукротимой энергии и противоречивой натуре, Грейс стала той, кем она была, и неудивительно, что смерть отца явилась для нее тяжелым ударом.

Вернувшись в Монако после похорон, Грейс однажды вечером сидела с Ренье на маленьком балконе, выходившем во внутренний дворик. Они слушали концерт Шопена, и музыка, волной накатившись на Грейс, внезапно заставила эмоции прорваться наружу. Грейс, вся в слезах, поднялась с места и вышла. Подобное прилюдное проявление личного горя было для нее совершенно нетипичным. Присутствующие пришли к выводу, что неожиданно Грейс представила себя в этом же дворе четыре года назад — в день свадьбы — опускающейся по ступеням громадной лестницы; тогда она опиралась на крепкую и загорелую отцовскую руку.

И вот теперь ее наставника не стало. Грейс Келли, княгиня Грейс Монакская, наконец-то вступила во взрослую жизнь. В ноябре 1959 года ей исполнилось тридцать. У нее был муж, двое детей и собственное княжество. И оставшуюся часть жизненного пути ей предстояло пройти самостоятельно.