Воспоминания о детстве и юности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Воспоминания о детстве и юности

Я — сын белорусского народа. В двадцати километрах от Минска — столицы Белоруссии, по железной дороге на Москву, рядом со старинным московским трактом, раскинулся поселок Колодищи с одноименной железнодорожной станцией, вокруг которой разбросано множество хуторов.

Здесь я родился в 1914 году, провел детство, здесь же прошла моя юность. Здесь жили и трудились мои родители — отец Павел Михайлович и мать Юзефа Николаевна, мои деды — Михаил и Николай.

Обнародованный 1 января 1919 года Манифест Временного революционного правительства Белоруссии провозгласил образование Белорусской Советской Социалистической Республики, в котором также провозглашались основные положения государственного устройства. На протяжении всей истории белорусскому народу приходилось вести непрерывную борьбу против иноземных захватчиков за свое существование, за свою культуру. Этому способствовало ее географическое положение с давно заселенной и хорошо освоенной территорией.

Через Белоруссию и ее центральную часть проходят важные пути сообщения, связывающие центральные районы России с Западной Европой, южные и юго-восточные районы с Прибалтикой. Такое положение в прошлом не раз причиняло большие беды стране. Во время войн белорусская земля принимала первые удары иноземных захватчиков, подвергалась грабежу и разорению, сожжению городов и деревень, убийствам мирных жителей.

Еще в XIII столетии белорусам пришлось вести борьбу с монголо-татарскими, немецкими и шведскими захватчиками. В 1812 году белорусский народ первым испытал нашествие Наполеона, присоединившись к Отечественной войне. Не миновала население и частичная оккупация немецкими войсками в Первую мировую войну.

Не пришлось перейти к мирной жизни и после 1917 года и провозглашения советской власти. Уже 18 февраля 1918 года немецкие войска начали наступление по направлениям Минск — Смоленск и Гомель — Брянск. Под немецкой оккупацией оказались многие города и деревни, в том числе Минск, Полоцк, Орша.

В 1919–1920 годах на территорию Белоруссии вторглись польские войска, и снова многие районы Белоруссии, в том числе Колодищи, были оккупированы белополяками, которые нанесли большой ущерб хозяйству, так же как и немецкая оккупация. В Колодищах была разрушена узкоколейная железная дорога, угнано много скота и железнодорожных вагонов, полностью сожжен лесопильный завод, разорены многие крестьянские хозяйства.

К этому времени мне исполнилось шесть лет, и у меня осталось в памяти много моментов оккупации белополяками наших мест. Возле станции, на запасном пути, стоял товарный железнодорожный эшелон, куда грузили награбленный скот и отобранное у населения добро. Возле эшелона горели костры, солдаты варили мясо, раздавались пьяные голоса.

Отец был нетрудоспособен, тяжело болел и чаще всего лежал в чулане, мать управлялась сама, благо своего личного хозяйства не было — оно еще было не разделено между двумя братьями, находясь в общем пользовании. В 1920 году после продолжительной болезни отец умер, мать осталась вдовой с тремя детьми.

В июле 1920 года Красная Армия перешла в наступление и очистила от поляков территорию Белоруссии, где вновь установилась советская власть.

Пожалуй, с этого момента, после смерти отца и освобождения от белополяков, и началась моя трудовая биография, связанная с выполнением различного рода работ в семейном хозяйстве. Начался его раздел, мать получила свою часть. Обжитая дедовская усадьба осталась за младшим братом, а матери пришлось переселиться на другой участок, где, кроме одиночного деревянного домика, больше ничего не было. А что значит для вдовы с тремя малолетними детьми обживать новое место, создавать заново хозяйство, заниматься стройкой и сельскими работами? Вот и пришлось хватить горя и невзгод как матери, так и нам, детям. Сколько было пролито слез — осталось тайной моей матери. Бедность и нищета были попутчиками нашей жизни, нашей семьи. Только благодаря бескорыстной помощи сестры матери, по стечению обстоятельств тоже оставшейся вдовой, удалось преодолеть все невзгоды и трудности.

Мне пришлось с малых лет познать, что такое труд, быть посильным работником в семье: пахать, косить, сеять и убирать, молотить, копать картошку, грузить мешки.

У меня было желание учиться, но с началом учебы мне не повезло. В начале двадцатых годов на нашем хуторе школы как таковой не было. Занятия проводились по квартирам учеников: сегодня в одном доме, завтра — в другом, а где-то в середине года занятия вообще прекратились: уехал учитель, и год, можно сказать, пропал.

Затем мать определила меня в соседнюю деревню, километров за двадцать от нашего хутора, к своей младшей сестре, где приходилось больше работать, чем учиться. Но и здесь учеба была прервана по причине трагического случая: учительница получила тяжелое огнестрельное ранение, была отправлена в больницу. Другого учителя не было, и школа была закрыта, а мне пришлось возвращаться к родному очагу. Был потерян и этот учебный год.

На следующий год в нашем поселке открылась начальная школа — в бывшем помещичьем доме, где до этого размещалась амбулатория. Это был деревянный одноэтажный дом, состоящий из двух половин, посреди которых была довольно большая квадратная прихожая, она же одновременно служила и раздевалкой. В правой, значительно большей части половины дома находились две смежные большие комнаты — классы, в которых одновременно, в одну смену, занимались две группы — два класса и во вторую смену — еще два класса. Левая половина дома была отведена под квартиры учителей и состояла из двух небольших комнат и кухни.

Своей первой учительницей я считаю Елену Степановну, у которой я получил первоначальное обучение, учился с первого по четвертый класс. Елена Степановна уделяла ученикам очень много внимания, вкладывала в воспитательный и учебный процесс всю свою душу, скрупулезно занималась со всеми вместе и с каждым в отдельности. Это был удивительно трудолюбивый и преданный своему делу человек; она не считалась ни со временем, ни с трудностями. А трудностей было немало: отсутствовали элементарные условия для занятий, классы не были оборудованы, не было наглядных и учебных пособий, не хватало учебников. Классные группы, как правило, были переполнены, зимой в классах было холодно, дров для отопления не хватало.

Читали по одному букварю, задачи решали всей группой у классной доски, писали диктанты, учили стихотворения и таблицу умножения, а кто не выучил на дому, оставался после занятий и доучивал в классе, но такая «методика» практиковалась только вторым молодым учителем.

Как мне думается, сейчас и климат значительно изменился. В то время, мне казалось, зима была более суровой — морозной, снежной и холодной. В холодные, морозные дни мы приходили в школу и особенно ощущали бедственное положение. Дров очень часто не было, а если были, то непиленые и неколотые, в этом случае мы принимались за дело. В классах в такую стужу не топилось, все и везде покрыто льдом. Учеников приходило немного, в классах заниматься было невозможно. Иногда занятия отменялись, но чаще Елена Степановна приглашала нас в свою комнату, где посредине стояла железная печка-«буржуйка», как называли ее у нас. Мы собирали дрова, затапливали «буржуйку», и комната наполнялась теплом. Рассаживались вокруг печки, и начинались занятия. В перерывах наша учительница на «буржуйке» пекла ржаные лепешки и угощала нас — ох, какие же они были вкусные!

В 1929 году, в конце учебного года, мы держали экзамены за четвертый класс: решали письменные задачи по математике, писали сочинение по русскому языку, отвечали при устных опросах. Все было обставлено солидно, и мы чувствовали важность момента.

Позади остались четыре года первоначального обучения. Прощались со школой, со школьными товарищами. Все эти годы за одной партой мне пришлось провести с Мишей Колосовским, с ним вместе мы учили уроки, читали букварь и «Родную речь», решали задачи, писали диктанты и сочинения. Приходилось и так, что вместе оставались в школе «без обеда». Теперь мы с добрыми, дружескими чувствами расставались, нам предстояло каждому прокладывать свой путь в жизни.

Встал вопрос о дальнейшей моей учебе. На помощь пришла Елена Степановна, между матерью и учительницей произошел примерно такой разговор:

— Ну, что решили делать, Николаевна, — спросила Елена Степановна, — будете учить свое дите или оставите неучем?

Мать молчала, она не решалась что-либо сказать. Думала. Потом заговорила:

— Не знаю, что и сказать и как лучше поступить. Работать некому — одна осталась.

— Это верно, — подтверждает Елена Степановна. — Однако нужно подумать и о его будущей жизни. Я уже разговаривала с заведующим школой, он согласен принять и второго вашего сына. Понятно, что вам тяжело, но как-нибудь перебьетесь, а там незаметно время пройдет и сын закончит семилетку.

— Пусть будет так, — наконец согласилась мать. — Если я неграмотная, то пусть хоть дети учатся. Свет не без добрых людей, попрошу сестру — поможет, пусть Витя едет учиться…

Так была решена моя судьба. Мне была предоставлена возможность учиться в двух десятках километров — в столице, без отрыва от семьи. Потом, многие годы спустя, когда ее дите станет взрослым, она, мать, все равно не прекратит своих забот и беспокойств. Думы о благе своего ребенка не покинут ее. Какая же мать не пойдет навстречу своему ребенку, какая мать устоит от соблазна видеть свое дитя счастливым? Очевидно, таких матерей на свете не бывает…

Настал новый 1929/30 учебный год, я поступил в 22-ю семилетнюю школу Минска. Теперь мне приходилось ежедневно ездить на учебу в город, используя все виды транспорта, в первую очередь — пассажирские и товарные поезда, а то и просто отмерять шагами двадцатикилометровое расстояние, ведь поезда ходили не так уж регулярно, особенно в зимнее время. Впереди были три года непрерывного движения.

Учеба в семилетке научила меня самостоятельности, впервые пришлось оторваться от материнской опеки. Мать так и не знала, где и чему я учусь, посещаю ли я вообще уроки, все было отдано на мою совесть. Теперь все зависело от меня, сумею ли выдержать этот испытательный срок и окончить семилетку.

Если смотреть только на учебный процесс, так ничего особенного здесь нет, нужно только прилежание к учебе: внимательно слушать преподавателя, учить уроки, отвечать, когда тебя спрашивает учитель — и можно иметь приличные отметки. Но мне хотелось бы познакомить читателя с теми внешними обстоятельствами, которые в какой-то степени могли способствовать или затруднять процесс учебы и с которыми мне пришлось столкнуться.

Я уже упоминал, что для того чтобы попасть в школу, нужно было преодолеть двадцатикилометровое расстояние по железной дороге или пешком.

При всех благоприятных условиях к половине пятого нужно было спешить к поезду, в шестом часу прибыть в город на вокзал, а начало занятий было в девять часов. Вот и убиваешь свободное время на вокзале, бесцельно шляясь из одного угла в другой. Случалось, и просыпал.

Бывало и так — опоздал на поезд, бежишь за ним вдогонку и цепляешься за ступеньку последнего вагона — это уже хорошо. Но поезд ушел, что делать? Приходилось пользоваться первым запасным вариантом. Идешь к дежурному по станции: «Дяденька! Как насчет товарняка, пойдет ли в город?» — «А, сукин сын, проспал, а теперь подавай ему товарняк!» — бурчит, ругается дежурный, но секунду спустя уже добродушно отвечает на вопрос.

Мы знали всех дежурных, и потому к каждому был свой подход. Ведь станция маленькая, населения немного, и железнодорожные служащие тоже хорошо знали нас и наших родителей, всегда шли нам навстречу и помогали. Если узнавали, что через несколько минут будет следовать товарный состав и проследует без остановки, это уже усложняло дело. Нужно было бежать ему навстречу километров около трех, на. подъем, где он замедлял ход до минимума.

Там, на тихом ходу, следишь, где пустой тамбур и нет ли кондуктора. Когда заметишь, спешишь вцепиться в подножку, и если уж сел, считай, что тебе повезло — будешь на уроках без опозданий.

Часто бывало, что и этот вариант срывался — нет товарняка! Тогда оставался последний вариант — пеший, хотя и надежный, но требовавший больше времени и физических сил. Отработан он был до автоматизма, без смущения — вперед и поскорей! По путям, по шпалам, только поспевай считать километровые столбики. Пробежал по путям, а там сворачиваешь на старинный московский большак, по которому в 1812 году двигались войска Наполеона, дальнейший путь по песчаной дороге до окраины города, а там спасение — трамвай, отдых.

Подошла лютая зима, настали метели и морозы. Теперь передвижение на товарных поездах и пешком было не только затруднено, но и опасно. Пассажирские поезда ходили уже, как правило, с большим запаздыванием. Нужно было искать выход, а он один — найти временный уголок в городе. Мать рекомендовала зайти к одному старику. Жил он один, в смежной комнате — квартиранты, во второй половине дома жила дочь.

«Попросись, возможно, пустит на зимнее время», — говорит мать. И я иду, прошусь… Старик сначала усомнился, расспросил, кто я такой, а потом согласился дать мне приют при условии, что я не стану пользоваться примусом: он страшно не переносил примусного шума. Спать предложил на дощатых нарах, прикрепленных к потолку возле русской печи, сразу при входе в комнату, которая служила кухней. Так, на зимний период я приютился в теплом уголке, который нельзя было назвать «уголком», комнатой или тем более квартирой. Больше всего подходило название «место» между потолком и полом, а образно выражаясь — между небом и землей.

Здесь, на русской печи, я варил себе суп, варил или жарил картошку, приносил воду, рубил дрова, убирал, готовил уроки. Многому меня научила временная жизнь у старика, мудреный и вредный был мой хозяин, был в вечной ссоре не только с квартирантами, но и со своей дочерью. Работы я не боялся, и она меня не страшила: я давно к ней привык. Но зато я научился стряпать, стирать, убирать, делать всю необходимую работу — быть самостоятельным.

Николай Наумчик, мой добрый товарищ по учебному классу, был исключительно серьезным и дисциплинированным учеником. С малых лет остался он без матери, жил с отцом и мачехой. Жизнь при мачехе, которая не баловала его вниманием и добротой, научила его самостоятельности. Отец работал на производстве, был много занят, и Николай был предоставлен сам себе. Учился он хорошо, был развитым учеником, активным в общественной работе, пользовался большим авторитетом среди учителей и учеников. Ему была доверена общественная работа по подписке на заем среди учеников и сбор денежных средств.

Я питал к нему большое уважение и доброжелательство, брал с него пример в отношении к учебе, поведении и участии в общественной жизни, это был один из самых серьезных и сообразительных учеников в нашем классе и, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что и в школе в целом.

Окончив семилетку, мы расстались, у каждого из нас были свои непроторенные дороги в жизнь. Только спустя пять с лишним лет мы вновь встретились на мгновение. Как оказалось, наши мысли и желания были едины, мы оба избрали один путь в жизни — путь военного летчика-истребителя. Наши мечты сбывались, мы встретились в конце 1937 года в Борисоглебске при поступлении в военное училище летчиков-истребителей. Учились мы в разных подразделениях и находились на разных аэродромных базах, поэтому нам и не приходилось встречаться в период учебы.

После окончания военного училища мы вновь разъехались в разные стороны нашей страны — он на Дальний Восток, а я на Украину. Тогда ни я, ни Николай не предполагали, что впереди жестокая война, что оба мы станем Героями Советского Союза…

В шестом и седьмом классах мой образ жизни несколько изменился. В этот период брат, будучи студентом педагогического техникума, жил в общежитии, и мне в особо студеную пору зимы приходилось ночевать у него.

Дух студенческой семьи и дружбы витал среди студентов, комната была большая — человек на 12–15, и я всегда чувствовал их доброту и доброжелательность. Мне казалось, что я уже давно живу среди этих замечательных людей. Они с большой теплотой и вниманием встречали мой поздний приход к ним и прекрасно понимали мое трудное положение, вызванное суровой необходимостью. Утром мы вместе за одним столом пили чай с кусочком хлеба и сахарином (сахар был редкостью), а когда у кого появлялся маргарин, хамса, халва или другой «деликатес», то это было достоянием всех и считалось праздником.

Были у меня и другие случаи, довольно частые, когда приходилось оставаться ночевать в школе, на школьных столах и партах. Класс выбирался примыкающий к стенке квартиры заведующего школой, в этом случае единая печка отапливала всю ночь как квартиру, так и класс. Безусловно, как заведующий школой, так и уборщица об этом хорошо знали и не возражали.

Однажды, оставшись на ночевку в школе, я заболел, сильно простыв. Ночью меня стало знобить и лихорадить, чувствовалась температура, я весь горел от жара. Очевидно, во сне я бредил и стонал. Это услышали живущая рядом уборщица и жена заведующего школой. Они пришли мне на помощь, принесли горячего чая, дали таблеток и укрыли теплой одеждой. К утру мне полегчало, и я уснул…

В школе для учащихся и учителей была хорошая столовая, нас кормили завтраком, горячими блюдами. Степан Михайлович, заведующий школой, следил за работой столовой, не было такого случая, чтобы он не присутствовал на завтраке. Он подходил к ученикам и интересовался, как приготовлен завтрак, всегда поучал, чтобы мы кушали свеклу и морковку, так как они очень полезны.

В школе работал родительский комитет, который уделял много внимания благополучию учащихся, оказывал помощь нуждающимся ученикам в бесплатном питании, приобретении одежды, обуви, канцелярских принадлежностей. Это была поистине родительская забота о подрастающем поколении, родительский комитет знал нужды каждого ученика и при первой необходимости оказывал ему помощь.

На исходе был третий учебный год, приближались экзамены за седьмой класс. Так незаметно проскочили годы учебы в семилетке, было жаль расставаться с полюбившейся школой — добрыми и заботливыми учителями и друзьями по классу.

Осталось только немного вспомнить то счастливое время, когда наряду с многими проблемами жизни и учебы я позволял себе уделять внимание развлечениям и спорту — посещению катка, хождению на лыжах, посещению театра, кино и цирка.

Я любил кататься на лыжах и коньках, хотя и то и другое применялось в примитивном виде. Не было настоящих ботинок с коньками, не было хороших лыж, и приходилось пользоваться самоделками, которые крепились при помощи веревочек, палочек и другого подсобного материала. Если на лыжах приходилось ходить главным образом у себя дома, в деревне, то каток был рядом со школой, на другом берегу реки Свислочь, на спортивной площадке в городском Парке культуры и отдыха имени Горького.

В вечернее время, когда оставался ночевать в школе, я спешил на каток. Это время, которое я проводил на катке, было самым счастливым для меня. Я забывал обо всех невзгодах, радовался, как ребенок красивой игрушке, любовался всем тем, что происходило на льду, где всегда было людно, светло и весело, много молодежи и смеха. Время бежало быстро, и приходилось сожалеть, что нужно было возвращаться куда-то, чтобы провести ночь.

Цирк работал только в летний период, и ребята всегда радовались его приезду. Он располагался на берегу Свислочи в том же городском парке. Посещать его приходилось значительно реже, но интерес к нему был всегда большой, особенно когда выступал со своими «умными» животными дрессировщик Дуров.

Белорусский академический театр находился в центре города, в одном из парков. Как правило, театр мы посещали семьей — я и брат приглашали мать. Очень часто ходили в кинотеатры, собираясь группой одноклассников, — это было более доступно.

После окончания семилетки свою трудовую деятельность я начал рабочим у станка. Случай привел меня на завод «Ударник», занимавшийся изготовлением весов и гирь, — в отделе кадров мне предложили учиться при заводе. Тридцатые годы были слишком трудные, не хватало продовольствия — существовала карточная система на хлеб и другие продукты, во многих местах Украины была засуха, неурожаи и голод, поэтому продкарточка имела большое значение.

Кадровик сказал, чтобы я приносил документы и отправлялся на комиссию. На следующий день я вновь был на заводе. Предстал перед комиссией, состоящей из начальника цеха, инструктора, завуча училища и кадровика, и после нескольких вопросов и напутственных слов мне было объявлено, что я зачисляюсь в училище на токарное отделение. Радостный и взволнованный, я вышел из заводского двора и побежал к трамвайной остановке, чтобы успеть к поезду и быстрее поделиться радостной вестью с матерью.

Учебный корпус училища находился на Немировской улице. На первом его этаже располагалась учебная часть с учебными классами, а на втором этаже одна комната была отведена под общежитие. Это было относительно небольшое помещение, вытянутое в длину, с двухрядным размещением коек возле стен и небольшим проходом между ними. Двухъярусное расположение коек как в плацкартном вагоне позволяло разместить до 35–40 человек.

Встретили меня ребята с радушием и указали на одно из свободных мест на втором ярусе — сразу при входе в комнату, которую разделяла с внешним миром единственная дверь, открывающаяся на площадку лестницы. Все места уже были заняты, выбирать не пришлось, нужно было довольствоваться тем, что было. Важно было то, что нашлось место, свое, рядом с одноклассниками, теперь не нужно будет скитаться в поисках ночевки.

Питались мы в столовой, где было организовано одноразовое питание в обед. Каждый из нас получал хлебную и продовольственную карточку с прикреплением к заводскому магазину, всем учащимся назначалась стипендия. Все это, вместе взятое, было настоящим богатством. «Не было ни гроша, да вдруг алтын! Теперь я заживу и даже смогу помогать матери!» — думалось мне.

Началась учеба, знакомство с заводом, с цехами, рабочими и мастерами. Затем пришли в токарный цех, где нам предстояло работать. Вот они — станки, стоящие в ряд, их много, один за другим, хватит всем, только будь добр — изучай и трудись. Вокруг легкий шумок, работают отдельные станки, шуршание приводных ремней… Подошла к нам девушка в спецовке, молоденькая, интересная, серьезная.

— Будем знакомиться, я ваш инструктор Валентина Михайловна, — представилась она. — Буду обучать вас работе на этих токарных станках.

Она очень ловко включила станок и направила резец для обточки детали. Девушка среднего роста, круглолицая брюнетка, спортивного телосложения. Своим мягким голосом, простотой обращения и обаятельностью она покорила нас, мы отнеслись к ней с большим уважением, почувствовали себя свободнее и смелее.

Мы, будущие токари, внимательно слушали объяснения инструктора, стремясь ничего не пропустить и запомнить все эти мудреные названия. Затем инструктор разъяснила, как обращаться с теми или другими частями станка. Особое внимание было обращено на технику безопасности:

— Следует быть осторожным, — сказала она, — возле шестерни и главного привода, чтобы туда случайно не попал рукав рубашки или пола спецовки.

Значительно позднее, когда я уже самостоятельно работал на станке, мне пришлось испытать на себе, что такое «техника безопасности». Не то я позабыл урок, не то пренебрег осторожностью и притупилось мое внимание, а быть может, просто по халатности, без умысла — трудно теперь вспомнить, — но я приступил к работе и не привел в порядок свою одежду. Рукав рубахи зацепился, и мою руку потянуло в шестерни. Мысль сработала мгновенно, я понял, что грозит неминуемая опасность и дело закончится плохо, могу остаться без руки… Что было сил, я рванул рукав. Только благодаря случайности — материал на рубахе был старый и слабый, — оторвав половину рукава, я спас руку от неизбежного увечья.

Вначале у меня как-то не ладилась работа на станке, все непривычно было в обращении с ним. Не было навыков, не получались координированные движения продольной и поперечной каретки, не было точности подведения резца к детали. Затруднялось определение толщины стружки и объемов обработки, обточки детали. Не получалась и заточка резца, за всем нужно было обращаться к инструктору. Но с каждым днем мы приобретали все больше навыков, у нас получалось все лучше и лучше. Пришел день — и мы получили дневную норму по обработке деталей, перешли на самостоятельную работу.

Начали мы с обработки обыкновенных весовых гирь 0,5 и 1 кг. В цех к нам приходили болванки, отлитые в литейном цехе, и наша задача состояла в том, чтобы ее обточить и довести до определенного веса. Сложность заключалась в том, чтобы сделать обработку с величайшей точностью, не больше и не меньше нужного веса.

В конце рабочей смены мы становились в очередь, чтобы сдать инструктору свою продукцию. Проверка была тщательная, каждая гиря взвешивалась на эталонных весах, и малейшее отклонение от нормы расценивалось как брак. Самое неприятное было, если инструктор выбраковывал гирю.

Настало время практики, мы знакомились и обучались слесарному делу. Другой цех, другой инструктор, но отношение к работе осталось то же — полное внимание и усердие к работе. Вместо станка перед нами были верстак и тиски, основным орудием производства служили зубило, молоток и напильник. Инструктор говорил, что этот инструмент — неизменный спутник слесаря. Иногда приходилось пользоваться сверлильным станком.

После окончания практики в слесарном цехе мы снова перешли в токарный цех. Практика подкреплялась теоретической учебой. Особенно всех заинтересовал предмет «Технология металлов» — очень привлекательный, интересный и нужный для токаря, поэтому мы относились к нему с большим усердием и вниманием.

Однако полностью закончить курс обучения на «Ударнике» и получить специальность токаря мне не пришлось, чем я был очень огорчен. Заводское училище в Минске было расформировано и переведено в другой город Белоруссии. Учащиеся из других городов и сельских мест направились к новому месту учебы, а минчане поступили в другие учебные заведения Минска.

В 1933 году я поступил в индустриально-педагогический техникум, где продолжил учебу. По своему профилю техникум с трехгодичным обучением готовил наставников — инструкторов производства. В основе учебы первых двух лет лежала теоретическая подготовка по общеобразовательным дисциплинам и педагогике, с прохождением практических занятий по слесарному и столярному делу.

В 1934 году я уже был на втором курсе техникума, второй год жил студенческой жизнью. В это время происходили важные события, которые запомнились на всю жизнь, к ним были обращены взоры всей страны, о них говорил весь мир, писалось во всех газетах, о них извещало радио.

В феврале 1934 года в арктических льдах потерпел крушение и затонул ледокольный пароход «Челюскин», на котором находилась научная экспедиция, возглавляемая Отто Юльевичем Шмидтом. Команда ледокола и научная экспедиция высадились на лед, создав ледовый лагерь.

ЦК Компартии и советским правительством были приняты меры по спасению членов экспедиции и экипажа «Челюскина». Одним из эффективных средств явилась авиация — самолеты наиболее подходили для вывоза экспедиции из ледового лагеря.

Я со вниманием слушал радио и следил за печатью, освещающей подвиги летчиков, совершавших полеты в лагерь Шмидта в условиях сложной метеорологической обстановки: при низкой и сплошной облачности, снегопаде, тумане и обледенении самолетов. 13 апреля советские летчики вывезли на материк, мыс Ванкарем, последнюю партию из остававшихся на льду 111 членов экспедиции.

20 апреля 1934 года страна узнала первых в стране Героев. Советского Союза — летчиков, удостоенных награды за проявленный героический подвиг по спасению челюскинцев. Первыми Героями Советского Союза стали С. А. Леваневский, B. C. Молоков, Н. П. Каманин, М. П. Слепнев, М. В. Водопьянов и И. В. Доронин.

Событием большой значимости для советской авиации явился беспосадочный полет осенью 1934 года летчика М. М. Громова и штурмана И. Т. Спирина на самолете АНТ-25. Экипаж пробыл в воздухе 75 часов и покрыл расстояние 12411 км, тем самым установив мировой рекорд дальности полета по замкнутой кривой. За этот подвиг заслуженный летчик М. М. Громов был удостоен звания Героя Советского Союза, а штурман И. Т. Спирин награжден орденом Ленина.

Эти героические подвиги советских летчиков, слава о которых облетела всю страну и весь мир, всколыхнули молодежь, у которой появилась тяга к авиации, стремление сесть на планер и самолет, прыгать с парашютом, осваивать летное мастерство, продолжать почин первых героев. Как-то, сидя в комнате общежития, комсорг Володя Ганестов сказал: «Послушай, Витя, я вижу, ты интересуешься полетами наших летчиков, все время ведешь разговоры об авиации. Я думаю — не поступить ли тебе в аэроклуб, там по желанию можно заняться любым авиационным спортом. Но отбор там тщательный, нужно иметь хорошее здоровье, да и вообще соображать, что к чему. Что касается рекомендаций и комсомольской характеристики, то, я думаю, комсомольская организация возражать не станет».

Шура Внук, внимательно осмотрев меня, с улыбкой подтвердил совет Володи, что мне следует хорошенько и серьезно подумать, навестить аэроклуб и при первой возможности попытать счастья. «Мой брат, — сказал Шура, — уже давно в авиации, летает на самолетах, недавно ему присвоено звание подполковника».

На следующий день, после занятий, я уже был в аэроклубе. Там было много ребят и девушек; одни разговаривали, другие чего-то ждали. По обстановке было видно, что в классах идут занятия. В штаб или в канцелярию аэроклуба я не решился зайти, а попытался узнать, есть ли набор в аэроклуб, у вышедшего из кабинета мужчины, на первый взгляд, моложе средних лет. Мужчина, как потом оказалось, инструктор, посмотрел на меня и на вопрос ответил вопросом:

— Кто ты такой, где работаешь и кем хочешь быть?

— Я студент индустриально-педагогического техникума, а кем я хочу быть, пока не знаю, пришел узнать.

— Вообще тебе следовало бы обратиться к начальнику штаба, но могу сказать, что на самолете учиться летать тебе еще рановато, а вот поступить в планерную или парашютную группу, пожалуй, можешь. Приходи завтра, приноси документы и обратись к начальнику штаба, там и решат, куда тебя направить.

Первый шаг был сделан. На следующий день я не пришел, а, собрав необходимые документы, зашел в аэроклуб через несколько дней. В это время работала мандатная комиссия, и я был зачислен в планерную группу.

Занятия в аэроклубе проводились по вечерам, после работы. Первые занятия в классе проводила девушка невысокого роста, молоденькая, стройная, обаятельная и очень уж серьезная. Представилась:

— Нина Дмитриевна, буду вашим инструктором по обучению полетам на планере. Начальник аэроклуба Климов, начальник штаба Шварц, начальник планерной подготовки Максим Антонюк. Кроме меня, занятия по некоторым дисциплинам будет проводить инструктор Александр Быков. Я познакомлю вас с функциями аэроклуба и программой обучения в планерном кружке.

Обучение в планерном кружке состояло из двух разделов: первой и второй ступеней. В этом году мы проходили обучение по первой ступени. Зимний период отводился для занятий в классе по изучению материальной части планера, теории пилотажа и аэродинамике, истории планеризма. В весенние и летние периоды были практические занятия на планере.

Ангар с планером находился на окраине города, и первое практическое занятие заключалось в знакомстве с материальной частью. Планер был выведен из ангара на площадку, и мы обступили его со всех сторон, рассматривали и сидели в кабине, с особым интересом и вниманием слушали рассказ инструктора. На этих занятиях инструктор, кроме матчасти планера, коснулась развития планерного спорта.

Мы узнали, что поступательное движение планера осуществляется под действием собственного веса. На равнинной местности, в спокойной атмосфере планер летает с постоянным снижением, благодаря чему получает определенную скорость, и эти полеты основаны на тех же физических законах, что и полет самолета.

Тренировочные полеты и планерные соревнования, как правило, проводились в то время на холмистой и гористой местности, например в Крыму, в Коктебеле, где в атмосфере возникают восходящие потоки, что позволяет осуществлять парение в воздухе, т. е. осуществлять полеты без потерь высоты или снижения. Такие полеты могут быть скоростные, по треугольному маршруту, на дальность и продолжительность полета.

В нашей планерной группе насчитывалось 12 ребят и девушек, которым полюбился авиационный спорт, которые мечтали испытать счастье и полетать на аппарате тяжелее воздуха. Среди учеников нашей 1-й группы были Володя Коротков, Александр Лобанов, Валя Молодцова, Аня Чекунова, Люся Черномор, Матвей Хмельницкий, Степан Комлев, Андрей Дроздов. Все они были истинными энтузиастами и любителями острых ощущений, упорно перенося все трудности и тяготы, связанные с учебой в планерном кружке и работой на производстве.

Шел 1935 год, остался позади первый год обучения в аэроклубе, закончена первая ступень планерного кружка. Прошло два года учебы в индустриально-педагогическом техникуме, получены хорошие знания по многим теоретическим дисциплинам, практическим навыкам по слесарной и столярной подготовке. Остался один год, всего только один год учебы в техникуме, а там самостоятельная работа.

Но этого не случилось. Когда летние каникулы подходили к концу, неожиданно для всех студентов стало известно, что наш техникум прекращает свою работу в Минске и переводится в Витебск. Но нет худа без добра. В стенах теперь уже бывшего техникума было вывешено красочно разрисованное объявление, которое извещало бывших студентов техникума, что здесь, на улице Володарского, открывается двухгодичный педагогический институт нацменьшинств. В институт без вступительных экзаменов принимаются студенты бывшего индустриально-педагогического техникума после двухгодичного срока обучения.

«Ну, что же, это прекрасно», — решили мы. Для нас, уже бывших студентов техникума, этот вариант был самым приемлемым: имелась возможность без лишних хлопот продолжать учебу, а профиль будущей работы менялся незначительно. Всех минчан это обрадовало, они были очень довольны и надеялись на скорую возможность стать студентами института.

Я решил поступать на историко-географический факультет. Откровенно говоря, при учебе в семилетке мне не приходилось особенно вступать в конфликты с физматом: по физике и математике я имел хорошие отметки и вполне находил с этими предметами общее понимание, однако больше всего мне приглянулся историко-географический факультет, в котором я больше всего любил географию, а история для меня была «попутным предметом».

Как студентам института, нам было определено дополнительно еще одно общежитие в бараках так называемого студенческого городка, который располагался на самой окраине города на приличном расстоянии от учебного корпуса. Изменение профиля учебы повлекло за собой исключение практических занятий по слесарному и столярному делу. Теперь читались новые предметы: история, психология, география, педагогика и много других новых дисциплин. Изменилась форма учебы — для нескольких групп студентов профессора и доценты читали лекции в большой аудитории, затем проводились семинары.

Учеба в институте оставила приятное впечатление — прекрасный преподавательский коллектив проводил занятия на высоком квалифицированном уровне и весьма интересно. Для меня же учеба в институте сопровождалась большим напряжением и большими трудностями, особенно на втором курсе учебы.

Осенью этого года, будучи студентом первого курса института, в аэроклубе я поступал в группу обучения полетам на учебном самолете У-2. Прошел медицинскую комиссию и по состоянию здоровья прошел без ограничения, но на мандатной комиссии после незначительных вопросов в приеме мне было отказано. Так до сих пор я и не узнал истинной причины отказа. Мне просто было сказано: «Вам, молодой человек, следует еще поучиться». Вот и все. Огорчению не было предела. Что было делать? Не порывать же вообще с мечтой об авиации, пришлось возвращаться вновь в планерный кружок. Усердно и настойчиво продолжал учебу в аэроклубе и в институте, надеясь на то, что добрые времена должны прийти и ко мне, время и выдержка — лучшие судьи.

Инструктор планерного кружка Нина Дмитриевна усердно продолжала занятия с нами, теперь мы поднялись на ступеньку выше — по второму году обучения стали настоящими учлетами-планеристами: занятия проводились на холмистой местности, и планер приходилось таскать в более сложных условиях, амортизатор растягивался с большим напряжением, совершали подлеты и полеты, не слишком отрываясь от земли. Занятия наши часто посещал начальник планерной станции Антонюк, он же контролировал несение охраны по ночам нашего единственного учебного планера, находящегося в ангаре за городом.

Так прошел еще год, который принес мне еще шаг продвижения вперед в спортивной авиации. На втором году обучения в планерной группе я вступил одновременно в группу парашютистов, где велась подготовка к парашютным прыжкам с самолета. В этом я был обязан Людмиле Черномор.

Люся одна из первых смогла выполнить парашютный прыжок с самолета, и на следующий день на занятиях она поделилась с нами новостью и своими впечатлениями. Обращаясь ко мне, она сказала:

— Виктор! Можешь меня поздравить, я совершила первый свой прыжок с парашютом; все было прекрасно, интересно и романтично, но в момент отделения от самолета Николай меня подтолкнул за медлительность.

В свою очередь, я поздравил Люсю, в душе завидуя ее смелости и решительности, попросил рассказать, как она готовилась к прыжку и что для этого нужно знать. Она выразила готовность оказать мне содействие в подготовке и выполнении прыжка, пользуясь особым расположением к ней инструктора Николая Васильева.

Программа подготовки к прыжку предусматривала изучение материальной части парашюта, его укладку в ранец и приведение в боевую готовность, подгонку парашюта по росту, прыжки с парашютной вышки и технику выполнения прыжка с самолета У-2, ориентацию в воздухе после раскрытия парашюта и правила приземления после прыжка.

Занимаясь в планерной группе, мне еще не приходилось летать на самолете, и это было двойное ощущение: как первый полет на самолете, так и первый прыжок с парашютом. Подняться в воздух на самолете, покинуть его и приземлиться на парашюте — все это воспринималось, как что-то необычное.

И этот день пришел. Впервые поднимаюсь на самолете — и вдруг первая неудача: неожиданно отказал мотор, инструктор произвел вынужденную посадку. Механик осматривает мотор и устраняет неисправность. Затем — повторный взлет, на этот раз все благополучно. Над аэродромом делаем один круг за другим, высота 600 метров. Инструктор сбавляет обороты мотора и дает команду приготовиться. Покидаю переднюю кабину самолета и выхожу на плоскость, вниз стараюсь не смотреть, но любопытство сильнее — и я бросаю мгновенный взгляд в воздушное пространство. Земля слишком далеко, по спине пробегают мурашки… Но на впечатления времени не остается, слышу команду: «Пошел!» Покидаю самолет, шагаю в пропасть… Проваливаюсь… Чувствую, что падаю в воздухе, но сознание работает. Проходят секунды, я берусь за кольцо, вынимаю из кармашка и выдергиваю из замков… Проходит немного времени, и я слышу хлопок над головой — раскрывается парашют, я повисаю на стропах. Теперь можно и рассматривать необозримые просторы земли — леса, кустарники, зеленые луга, хлебные поля.

Как учили, берусь за противоположные лямки и разворачиваюсь лицом по сносу: земля медленно уходит под ноги, меня несет по ветру к центру летного поля — так и нужно, так рассчитано, я должен приземлиться туда, где ожидают дежурная машина и санитарка с врачом.

Это действительно прекрасно, романтично, сказочно красиво и приятно — висеть на стропах парашюта и опускаться к земле, обозревая все вокруг. Как в песне поется: «Мне сверху видно все, ты так и знай…»

Жаль, что так быстро проходит время нахождения в воздухе, парашют все ниже и ниже несет меня к быстро приближающейся земле. Готовлюсь к приземлению — проверяю, правильно ли иду по сносу, чтобы не получить бокового удара, подгибаю в коленях ноги, чтобы приземление получилось мягким. Касаясь земли, я не смог удержаться на ногах, да это и необязательно. Падаю и одновременно подбираю стропы, гася купол парашюта, чтобы он не тащил меня по земле. Итак, первый прыжок совершен!

1936 год стал определяющим годом дальнейшего обучения и шагом вперед к спортивной авиации, к полетам на учебном самолете. Продолжая учебу на втором курсе института, я вновь попытался поступить в самолетную группу: прохожу медицинскую комиссию — годен без ограничения, дрожу перед мандатной комиссией и радуюсь, радуюсь, что зачислен! На этот раз председатель комиссии начальник аэроклуба Климов без всяких сомнений сказал свое твердое слово: «Принят!» Вероятно, немалую роль сыграли комсомольская рекомендация, настойчивое обучение в планерном кружке и характеристика, которая была дана инструктором Ниной Дмитриевной, ведь на протяжении двух лет я верой и правдой старался быть примерным учеником планерной группы, терпеливо и добросовестно посещал занятия, прилежно выполнял задания по практическому обучению на планере.

И вот — ежедневные занятия зимними вечерами в классе по теоретическим дисциплинам в группе моторных полетов. Здесь наша летная группа предстала в новом составе: Володя Коротков, с которым я учился в семилетке, Александр Лобанов и Иван Игнатов, Степан Комлев и Матвей Хмельницкий, Валентина Молодцова, Аня Чекунова и Вера Аладьева, и вновь я был назначен старшиной группы.

Мы познакомились с инструкторами. Обучать нас должны были летчики-инструктора Александр Чигирин и Иван Ипатов, заместитель начальника аэроклуба по летной подготовке Виталий Скорб.

Теоретическая подготовка началась с изучения материальной части мотора М-11 и самолета У-2, теории полета, аэродинамики, наставления по полетам и ряда других дисциплин.

В первую очередь нас всех интересовал самолет, на котором предстояло летать, и нас с ним познакомил инструктор Александр Чигирин. Самолет У-2 конструкции Н. Н. Поликарпова, созданный в 1928 году, стал единственной учебной машиной первоначального обучения в летных школах и аэроклубах Осоавиахима. Это был биплан деревянной конструкции с полотняной обшивкой, с крейсерской скоростью 100–120 км/час. Посадочная скорость, которая имеет большое значение при эксплуатации самолета неопытным летчиком, составляла 60–70 км/час. Самолет был надежный, легкий и послушный в управлении, совершал взлет и посадку на самых малых аэродромах и даже на неподготовленных площадках. Вот на таком самолете нам предстояло обучаться полетам.

Александр Чигирин знакомился с каждым из нас, затем готовил к практическим полетам — требовал доскональных знаний материальной части самолета, его кабины: рычагов управления, приборной доски и расположенных на ней приборов, показаний приборов контроля работы мотора и навигационно-пилотажного оборудования. На классной доске он рисовал разбивку старта: посадочные знаки, взлетную и посадочную полосы, линии предварительного и исполнительного старта, стоянок самолетов, ограничители и направляющие из флажков, а затем, вооружившись моделью самолета, рассказывал порядок взлета, построения «коробочки», заход и расчет на посадку, технику ее выполнения, особые случаи в полете.

Инструктор обращал наше внимание на то, чтобы все элементы полета были понятны и уяснены на земле, что в воздухе для доработки вопросов времени не будет. Каждый инструктор-летчик стремился как можно яснее изложить свои знания и передать их молодым парням и девушкам, которые готовились подняться в небо. Для этого потребовалось несколько зимних месяцев.

Пришла весна тридцать седьмого года. Зачеты по всем дисциплинам остались позади. Ранним утром мы впервые на автомашине выехали на аэродром Мачулищи, где находилась база аэроклуба. Ровное, уже покрытое зеленой травой летное поле, стоянки самолетов У-2. В небе гудят моторы. Это облет машин и тренировочные полеты инструкторского состава.

Наша летная группа изучает, аэродром: составляет кроки аэродрома, разбивку старта и господствующие направления ветров, подходы к аэродрому и препятствия вокруг него. Затем пришли на стоянку, знакомимся с самолетом, садимся в кабину и изучаем приборную доску, рычаги управления и запуск мотора. Все для нас представляет интерес, мы очень внимательны и наблюдательны.

В следующий приезд мы приступили к ознакомительным полетам по кругу и в зону. Подошел и мой черед лететь. Самолет стоит на линии предварительного старта, мотор не выключается. Инструктор сидит в передней кабине самолета, как только освободилась кабина от предыдущего учлета, а это был радостный и улыбающийся Володя Коротков, я стараюсь побыстрее и аккуратнее занять свое место в задней кабине, пристегиваюсь ремнями и докладываю о готовности к полету. Между мной и инструктором есть переговорное устройство (СПУ): мне положено только принимать, а инструктору вести передачу — передавать команды, делать замечания, исправлять ошибки, ставить вводные и вести весь разговор с учлетом, который вызывается необходимостью в процессе полета.