В дальнем дозоре
В дальнем дозоре
Уже темнело, а двум морским охотникам путь предстоял не близкий. Из базы они должны были пройти миль тридцать, выбраться на передовую линию морского фронта и всю ночь оберегать проходы среди минных полей.
На мостике МО-203 стояли в шлемах и капковых бушлатах командир катера лейтенант Власов и его молодой помощник — лейтенант Творогов, исполнявший обязанности штурмана, и сигнальщик Чередниченко.
Ветер бил в лицо, обдавал холодной водой.
Вскоре стало так темно, что катер, шедший впереди, потерялся. Пришлось идти вслепую, строго по курсу.
Вот уже пройден один поворот, второй, третий. Творогов решил доложить, что через пять минут выйдут па участок дозора. И вдруг он ощутил резкий толчок. Лейтенант невольно присел и зажмурился, а когда открыл глаза после взрыва, то увидел падающий на него огромный столб воды, пронизанный фиолетово — желтым пламенем. Творогов инстинктивно вобрал голову в плечи и ухватился за поручни.
Катер накренился на левый борт. На миг стало тихо, а затем послышалась громкая пальба крупнокалиберного пулемета.
«Почему стреляют без команды? — не мог понять лейтенант. — Ну конечно, пулемет все время был на «товсь», наверное что-нибудь нажало на гашетку».
Оживший пулемет, точно решив самостоятельно отбиваться от невидимого врага, продолжал выпускать в ночь длинную струю зеленых и красных трассирующих пуль. И некому было его остановить. Вся корма от левого крыла мостика до правой пулеметной тумбы оказалась оторванной.
Лейтенант ощупал себя, посмотрел по сторонам. Откуда-то с моря донесся голос командира. Трудно было понять, что он кричит. Творогов лишь уловил обрывок фразы: «…Задраить горловины!..»
Для спасения катера и людей надо было немедля действовать. А Творогову не верилось, что катер подорвался и тонет. Но, увидев одного из краснофлотцев, готового прыгнуть за борт, он вдруг понял: все обязанности командира теперь лежат на нем. Лейтенант приложил руки рупором ко рту и крикнул:
— В воду не бросаться! Всем на правый борт! Властность его голоса почувствовал и краснофлотец. Он по привычке вытянулся и машинально ответил:
— Есть не бросаться!
На носу катера начали собираться оставшиеся люди. Лейтенант, сойдя с мостика, пересчитал их и приказал задраить переборки и горловины.
Командир катера лейтенант Власов от сильного толчка при взрыве вылетел за борт. На миг он потерял сознание, но холодная вода быстро привела его в чувство.
Капковый бушлат хорошо держал лейтенанта на поверхности. Власов ухватился за плавающий вблизи спасательный круг. Думая, что на катере некому распорядиться, он из воды стал отдавать приказания.
Волной и ветром его относило от катера. Недалеко бился в воде моторист Мельников.
— Держись! — крикнул Власов и поспешил на помощь краснофлотцу.
Он дал мотористу ухватиться за спасательный круг и сам поплыл рядом.
— Товарищ лейтенант, далеко ли до берега? — спросил Мельников.
— Берег не спасение, — ответил тот. — На южной стороне немцы, на северной — финны. Нас обязательно подберут, — твердо прибавил он, хотя катер скрылся из виду.
«К подорвавшемуся катеру должен подойти головной, он, конечно, слышал взрыв, — думал Власов. — Но как дать знать, что мы здесь находимся?»
Бурки давно слетели с его ног. Но что-то тянуло вниз. Лейтенант пощупал рукой. «Пистолет! — обрадовался он. — Надо оставить только два патрона на всякий случай…» И он одной рукой стал высвобождать из намокшей кобуры пистолет.
На поврежденном катере из машинного отделения на верхнюю палубу выбрались двое старшин. Там, оказывается, вспыхнул пожар. Они потушили его. Но одному из них обожгло лицо и руки. Старшины были одеты в легкие хлопчатобумажные комбинезоны, которые насквозь промокли. Творогов молча сбросил с себя капковый бушлат и отдал его мотористу с обожженным лицом.
— Товарищ лейтенант, — сказал другой старшина, — я плохо плаваю, долго не продержусь.
На катере остался только один пробковый круг, все остальное унесло в море. Творогов отдал этот последний Круг продрогшему старшине и, сняв с себя меховую телогрейку, накинул ему на плечи.
— Товарищ лейтенант, а как же вы?
— Ничего… обойдусь.
Крен катера становился угрожающим. Где же головной? Он ведь слышал взрыв?
— Разрешите выстрелить из пушки, — попросил комендор.
Творогов был против стрельбы, он не хотел привлекать внимание противника. Чтобы уменьшить крен, лейтенант приказал всем лечь по правому борту. Люди послушно выполнили его требование.
Один из механиков спросил:
— Где мы находимся?
Лейтенант спокойным голосом объяснил и добавил:
— Если к нам подойдет противник, — живыми не сдадимся! Пушки и пулеметы у нас действуют.
— Есть еще и гранаты, — добавил комсорг.
Катер раскачивался на черной воде и все больше и больше кренился.
Минуты тянулись необычайно долго. Лейтенант не выдержал тягостного молчания и приказал сигнальщику:
— Товарищ Помялов, достаньте из ходовой рубки ракеты.
Помялов исчез. Через несколько минут он вернулся и передал лейтенанту две ракеты и ракетницу.
Творогов выстрелил. Желтый шарик медленно покатился ввысь, оставляя за собой светлую дорожку, и рассыпался золотым дождем.
Лейтенант выпустил еще ракету. Наконец вдалеке показывается маленькая точка.
— Наши идут! — обрадовались краснофлотцы.
Головной катер приближался невыносимо медленно. Шторм и темнота мешали ему подойти вплотную.
Творогов крикнул командиру головного охотника, чтобы тот подходил лагом и с правого борта, иначе поврежденный катер перевернется. И вдруг набежавшая волна бросила головной катер. Он ткнулся форштевнем в правую скулу изувеченного катера.
От удара крен еще больше увеличился. Катер почти лег на борт. Уже ясно был виден его киль.
Творогов приказал товарищам ухватиться за леера и повиснуть на борту, чтобы удержать катер подольше хотя бы в этом положении.
На головном катере надумали подать швартовы. Но шторм усиливался. Швартовы скоро лопнули.
Творогов принял рискованное решение: «Надо бросаться за борт, пусть вылавливают по одному». Командир головного катера согласился с ним.
— Давайте первого!
— Первым прыгает краснофлотец Помялов! — объявляет экипажу Творогов.
Помялов, с трудом удерживая равновесие, молча попрощался со всеми и прыгнул в откатывающуюся волну. Она подхватила его, обволокла пеной и унесла.
Все напряженно следили за тем, как Помялов боролся с морем. Через несколько минут с головного катера донеслось:
— Выловлен! Давайте второго!
Вторым поднялся плечистый и рослый командир отделения рулевых старшина Панфилов.
— До встречи, товарищи! Прощай, катер!
Потеряв равновесие, он плашмя упал между волнами. Его накрыл тяжелый вал, бросил на борт, и… рулевой пропал, больше не показывался.
— Внимание! — сдавленным голосом произнес Творогов. — Третьим прыгает воентехник Фадеев!..
Один за другим люди покидали тонущий катер. На борту остались только Творогов и комсорг Чередниченко. Раньше, чем прыгнуть, Чередниченко пробрался в радиорубку: не заперт ли там радист? Потом постучал в кубрик: не отзовется ли кто?
— Мною проверены радиорубка и кубрики, — доложил он лейтенанту. — Людей не осталось.
— В воду! — поторопил его лейтенант.
На опустевшем обломке катера остается один Творогов. Прощаясь с кораблем, он последний раз прошел в штурманскую рубку и, стоя по пояс в воде, начал вспоминать: что еще нужно сделать?
«Снять и разорвать карту. Вот так! Здесь папка с секретными документами. Сжечь?.. Спички подмокли. Надо утопить. Где же взять балласт?..» Он привязал покрепче к папке мраморную подставку чернильного Прибора и бросил за борт.
Ходить по палубе уже было трудно, лейтенант пополз, цепко держась за снасти, выступы, леерные стойки, еще раз проверил все помещения. И только после этого, сложив руки рупором, прокричал:
— Оставляю катер последним!
— Прыгай-ай! — донеслось в ответ.
Творогов снял высокие морские сапоги и соскользнул за борт.
Скачала ему плылось легко. Но дрейфующий катер не приближался, а, подгоняемый ветром, уходил в сторону. Творогов потерял дыхание. Налетевшая волна перекатилась через голову. Лейтенант глотнул соленой воды и чуть не захлебнулся.
— На катере!.. Вас относит, подходите ближе-е! — стал взывать Творогов.
На морском охотнике, видимо, услышали его, катер стал приближаться.
До него уже осталось не более трех метров. Рядом шлепнулся спасательный круг, привязанный к бросательному концу. Но сил больше не было. Творогов отдал их в борьбе с волнами. Руки и ноги не слушались его. В отчаянии лейтенант сделал последнее усилие. Вот он уже у самого спасательного круга, надо лишь ухватиться. Творогов вытянул руку и… ушел под воду.
«Конец», — решил Творогов, но, вспомнив мать, ее скорбные глаза, жену Нину, у которой скоро должен появиться ребенок, он приказал себе: «Борись, нельзя умирать!» Затем принялся работать плечами, головой, всем корпусом… Он стремительно вылетел на поверхность моря у спасательного круга, просунул в него руку и связал пальцы в крепкий замок.
Его так и вытащили на катер вместе с кругом. И с трудом разжали руки.
Он лежал на палубе, не в силах встать на ноги. Неожиданно с моря раздался выстрел, за ним другой, третий… Творогов поднял голову.
— Это Власов из пистолета, — определил он. — Спасите!
Лейтенант с трудом поднялся на колени, и в этот момент увидел, как катер перевернулся вверх килем и медленно ушел в пучину.
Творогов заплакал. Плакать, когда гибнет родной корабль, моряку не стыдно. Терять корабль почти так же тяжело, как терять любимую жену или детей.
Не вытирая слез, лейтенант доплелся до люка и спустился в кубрик. Там краснофлотцы помогли ему стянуть мокрые брюки, фуфайку и белье. Воентехник Фадеев накинул на его плечи шинель и дал выпить спирту. Спирт теплом растекся внутри, но твердый ком, образовавшийся в горле, долго не размягчался.
13 октября. В свою комнату мне приходится подниматься по крутой деревянной лестнице, похожей на корабельный трап. Комната неуютна, поэтому в ней я бываю редко. Спать прихожу только во втором часу ночи.
Единственное окно в комнате наглухо завешено байковым одеялом. Перед сном я приподнимаю его нижний край и закрепляю булавкой. Пусть утром, когда не работает движок, будет хоть немного светлей. Зажигать коптилку не хочется, от нее неприятный запах копоти.
Просыпаюсь обычно в шестом часу от сотрясающего стены грохота артиллерии или от голоса диктора, читающего сводку Совинформбюро. Сводку я слушаю внимательно. Она определяет настроение на весь день.
Сегодня весьма неприятные вести: наши войска покинули Орел и Брянск.
В передовой «Правды» говорится о смертельной опасности, нависшей над Москвой.
14 октября. Задул норд-ост. Вихри кружат сухой мелкий снег. Холодно. Ветер разгуливает по коридорам нашего домишки, свистит в щелях окон, гремит жестью на крыше.
Я затопил круглую печь. Огонь гудит, сотрясая дверцу. Сухие еловые поленья потрескивают. Приятно в такой день сидеть у огня, имея над головой крышу. А каково тем, кто в открытом окопе? Впрочем, вьюга донимает не только наших бойцов, достается и фрицам.
Сегодня нет ни стрельбы, ни воздушных тревог. Я бы мог спокойно редактировать заметки, собранные на кораблях, но гложет тревога. Наши войска отходят к Москве, они покинули Вязьму. Чего доброго, гитлеровцы скоро подберутся и к стенам столицы. Не потому ли они притихли у Невы, что концентрируют силы на главном направлении?
Получил письмо от жены, написанное ровно месяц назад из Гаврилова Яма. Эвакуированные женщины взволнованы первыми бомбежками Ленинграда. Жена ежедневно ждет телеграмм. А их не берут, телеграф перегружен военными депешами.
Уезжая из Ленинграда, женщины были уверены, что скоро вернутся домой, и не захватили зимней одежды. Как они перезимуют без нее? Гаврилов Ям уже начали бомбить. Эвакуированных опять погрузят в вагоны и отправят в глубь страны. Куда же теперь писать письма?