Рассказ лейтенанта Панцирного
Рассказ лейтенанта Панцирного
Ночью я был на высадке десанта. Вернулся в шесть. Только прилег, часу не проспал, уже тормошат. Командир ОВРа к себе вызывает.
Иду к нему. Капитан второго ранга Святов посмотрел на меня, переставил на столе чернильницу и, не поднимая глаз, говорит:
— Назначаю вас старшим. Пойдете с МО-232, бронекатером и двумя «каэмками» к петергофской пристани. Надо срочно подбросить боезапас десантникам.
— С десантом связь установлена? — спрашиваю я.
— Пока нет, — ответил он коротко. — Когда сгрузите боезапас, «каэмки» и МО отошлете, а сами останетесь для связи.
— К кому там обратиться?
— Прямо сгружайте.
Поняв, что капитан второго ранга не знает обстановки, я, как полагается, сказал «есть» и — бегом на катер.
Подхожу к пассажирской пристани. Там меня уже ждут катера.
Собираю командиров, объясняю им задачу, а самого гложет мысль: «Ты же ничего не знаешь. Не обманывай, надо разведать обстановку». Поэтому я их не взял с собой, а приказал подойти к Петергофу через час.
Оставив катера, я лег курсом прямо на петергофскую пристань и приказал наблюдателям получше всматриваться, особенно в нагромождение камней.
Ни на пристани, ни под пристанью никто не показывался. Это меня насторожило. Если пристань в руках десантников, то почему они не дают знать о себе?
Круто развернувшись, я пошел влево.
Берег по-прежнему был пустынен. Даже вороны и чайки не летали. Что за чертовщина?
Дохожу до крупных камней, торчавших из воды у Старого Петергофа, поворачиваю на обратный курс. Внимательно вглядываюсь в набережную у Эрмитажа, в деревья у дворца Марли, в кусты у пляжа — ни единой души!
Вновь подхожу на довольно близкое расстояние к полоске земли с пристанью, выдвинутой в залив. Неужели и на этот раз никто не покажется?
Пристань пустынна. Около каменного домишки мои наблюдатели приметили на земле неподвижных людей.
— Мертвые, — сказал один из них, — не шевелятся.
Прохожу дальше, всматриваюсь в открытые террасы Монплезира, в его пристройки. Приземистый каменный дворец удобен для обороны. Не здесь ли находятся наши?
Даю ракету в надежде вызвать ответный сигнал. Напрасно. Монплезир молчит.
Странно, не могли же разом погибнуть немцы и наши все до одного? Откуда-то наблюдают за мной. Но откуда?
— Смотреть лучше! — приказываю наблюдателям. Поворачиваю, иду назад малым ходом и думаю: «Сейчас фрицы ударят по катеру. Неужели не соблазнятся?»
— Есть! — кричит наблюдатель. — Засек. Наверху, левей главного каскада, в кустах танк. Он поворачивал ствол пушки в нашу сторону.
Значит, противник прячется, держит катер на прицеле, но не стреляет, боится обнаружить себя. Как бы вызвать огонь скрытых батарей и засечь их?
Вижу — мои катера приближаются. Значит, уже прошел час. Поворачиваю, чтобы встретить и предупредить их. И тут фрицы не выдержали: дают залп по катеру. Стреляют пушки, скрытые у каскада «Золотая горка», и танк. Столбы разрывов поднимаются за кормой.
«Недолет, — соображаю я. — Сейчас ударят с опережением». Резко снижаю ход. «Свечки» поднялись из воды впереди. Чтобы не получилось накрытия, круто изменяю направление и мчусь назад к пристани.
Фрицы, не понимая моего маневра, умолкают.
Я сбрасываю одну за другой пять дымовых шашек — и ходу. Ветер гонит на меня дым, прикрывает.
Сообщаю по радио в штаб, что был обстрелян, и не вижу на пристани десантников. В ответ получаю грозное указание: «Выполняйте приказ».
Делать нечего, иду к своим катерам. МО посылаю влево вести дуэль с обнаруженным танком и время от времени возобновлять дымзавесы. Бронекатер отправляю вправо. У него более мощная пушка, пусть подавит огонь обнаруженной батареи. «Каэмкам» приказываю подойти вплотную к пристани и сбросить боезапас, никого не ожидая. Сам готовлюсь прикрыть их.
До пристани остается метров сорок. И вдруг раздается треск автоматов. Под пристанью засада.
Автоматчики, укрываясь за переплетениями толстых деревянных свай, бьют короткими очередями. «Каэмки» под огнем круто разворачиваются и, не сбросив груза, уходят.
Я приказываю своим пулеметчикам открыть огонь по автоматчикам. А надо было ударить из пушки зажигательными. Пусть бы фрицы поплясали под горящим настилом. Но сразу не сообразил.
На «каэмках» появились раненые. Вновь связываюсь по радио со штабом. Мне разрешают отпустить «каэмки», а самому продолжать разведывать огневые точки противника.
Отослав все катера в Кронштадт, я решил поглумиться над фрицами. Выскочу из дымзавесы, открою беглую пальбу из пушки и смотрю, где сверкнут ответные выстрелы, а затем — опять в дымзавесу.
Гитлеровцы, видимо, обозлились, принялись палить по катеру с разных сторон. А нам это на руку: помечаем на карте новые огневые точки противника.
Израсходовав снаряды и дымшашки, мы отошли подальше от берега и стали ходить переменными курсами и скоростями. А фрицы еще долго не могли угомониться: продолжали стрелять по катеру. Они смолкли, только когда увидели, что от Кроншлота идут ко мне пять морских охотников.
На МО-412 прибыл сам командир дивизиона — капитан-лейтенант Резниченко. Он остер на язык, не прочь похвастаться удалью. Я стал было докладывать ему о засаде и танках, а он, насмешливо взглянув на меня, перебил:
— Смотри, лейтенант, как это делают мужчины.
И, не слушая больше меня, повел катера прямо к пристани. Но, конечно, не дошел до нее. Первый же снаряд угодил в МО-412 и разворотил корму. Катер, закружив на месте, стал тонуть. Хорошо, что командиры других МО поверили мне, они успели поставить дым — завесы и спасти тонущих.
Катера дивизиона Резниченко там еще остались, но они навряд ли найдут десантников.
8 октября. И к ужину ничего не удалось узнать. Наши самолеты кружили над Петергофом, но десантников не обнаружили.
Командование решило под покровом ночи в разные участки парка забросить разведчиков. Нельзя же оставаться в неведении.
Все, конечно, понимали, что противник предельно насторожен. Лишь чудом можно проскочить беспрестанно освещаемую береговую полосу. Но иного выхода не оставалось, хотя людей не хватало, приходилось рисковать ими, посылать почти на верную смерть.
У нас в Кроншлоте подготовили две группы разведчиков. Командирами назначили политработников: начальника кроншлотского клуба Василя Грищенко и недавно прибывшего политрука Воронина, служившего в Ораниенбауме.
Младший политрук Грищенко рыжеват. Его лицо и шею густо покрывают веснушки. На островке он руководит самодеятельностью, добывает новые кинокартины, книги и привозит в клуб артистов. В Кроншлоте к нему прилипло не очень лестное прозвище — начальник канители. Но он не обижается на шутников и отвечает:
— Без моей канители вы тут от скуки тиной бы заросли.
Грищенко часто возил молодых краснофлотцев на экскурсии в Петергоф. Он хорошо знает, где расположены дворцы, куда ведут аллеи и дорожки в Верхнем саду и Нижнем парке. Поэтому его и назначили руководить группой разведчиков.
Младший политрук отобрал в свою группу четырех моряков, которых знал по Кроншлоту, а Воронину достались пехотинцы.
Каждый отряд получил по два катера: один бронированный, с пушкой и пулеметами, другой невооруженный, с малой осадкой. Командирам катеров приказали высадить разведчиков бесшумно, а если они будут обнаружены, то не оставлять в воде, а подобрать и доставить в Кроншлот.
Разведчики разместились на малых катерах и в двадцать три часа двинулись в путь по темному заливу. Бронекатера, как охранники, пошли рядом.
Мы ждали их всю ночь. Под утро вернулась только первая группа. Ее постигла неудача.
Я отыскал трех разведчиков на камбузе. Переодетые в сухое, они прямо из бачка деревянными ложками хлебали горячие щи.
— Никак не согреться, — сказал Грищенко. — И проголодались сильно.
От него я узнал, что катера сумели подобраться в темноте к отмелям. Разведчики не прыгали в воду, а сползали.
— Когда я соскочил, в воде захватило дух, такой она была холодной, слова вымолвить не мог, — вспоминал Грищенко. — Чтобы не упасть, шли прощупывая дно. Холода уже не чувствовалось. Даже жарко стало. Ветер, тьма. В одной руке у меня ракетница, в другой — пистолет. Осталось каких-нибудь метров семьдесят до берега. Вдруг ракета из кустов вылетела. Помигала и погасла. Сразу же еще три зажглось. Мы присели. Из воды только головы торчали. Но нас приметили. Застучали пулеметы. Стреляли трассирующими пулями. Прямо снопы огня обрушились. Вижу — плохо наше дело, скрытой высадки не получилось. Двигаться вперед бессмысленно. Убьют или в плен захватят. «Назад!» — кричу ребятам и начинаю отступать. Звягинцев возьми и во весь рост поднимись. Пуля сразу бок прошила. Мы его схватили и потянули на глубину. Там наш катер качается. Не успел отойти, пробоины получил. Мотор заглох, и моторист ранен. На счастье, бронекатер вблизи оказался. Он подобрал нас и вытащил подбитый катер из-под обстрела. В пути еще одного ранило. Трех человек зря покалечили и ничего не узнали.
О второй группе не было слышно до полудня. Только после обеда стало известно, что в кронштадтский госпиталь доставлен раненый Воронин.
Вместе с работником штаба я отправился в госпиталь. Главврач не хотел нас пропускать.
— Говорить не может, — уверял он нас. — Челюстное ранение.
— Но писать-то он может. Очень важно немедленно получить сведения.
Мы объяснили, кто такой Воронин и что он делал ночью. Главврач в конце концов пропустил обоих, взяв слово, что мы долго не будем утомлять больного.
Голова и лицо Воронина были забинтованы. По лихорадочному блеску глаз чувствовалось, что у него высокая температура.
Мы интересовались: слышит ли он нас?
Воронин сомкнул веки.
— Сумеете отвечать на вопросы письменно?
Раненый кивнул головой.
Вместе мы приподняли его и посадили так, чтобы удобно было писать. Я отдал свой блокнот и вложил в руку карандаш.
— Напишите, как высадились?
Тяжело дыша и морщась, Воронин принялся писать. Почерк у него был неразборчивый, но мы тут же расшифровывали написанное.
«Нас обнаружили после высадки минут через десять. Осветили и открыли пулеметный огонь. Двух ранили. Я хотел их вернуть на катер, но деревянный и бронированный уже отошли в глубь залива».
— Катерники что — струсили?
«Не знаю. Но вблизи их не оказалось, — продолжал писать Воронин. Ракетой я не мог их вызвать, так как при высадке обронил ракетницу».
— Как действовали потом?
«Я послал одного из уцелевших бойцов связаться с десантниками. Он не дошел до берега. Был сбит в воду. Я хотел помочь ему, но самого ранило. Пуля попала в рот и выбила зубы. Больше отдавать команды я не мог. Все бойцы оказались ранеными. Взявшись за руки, мы отошли в темноту и по горло в воде стали продвигаться вдоль берега в сторону Старого Петергофа».
— Что вам удалось увидеть?
«Ничего, — писал Воронин. — Никто с берега нам не просигналил. А катера ходили далеко. До каменных ряжей мы добирались три часа. Бойцы дальше идти не могли. Я повытаскивал их из воды и уложил на камни. А сам, велев им ждать, ушел за помощью. По воде я добрался до передового окопа Ораниенбаумского «пятачка». Там наши моряки оказали мне помощь и на катере отправили в Кронштадт».
— Что сталось с вашими товарищами?
«За ними ушли бойцы береговой обороны. Нашли их или нет, я не знаю, так как отбыл в госпиталь».
Работник штаба велел Воронину расписаться на каждой страничке и спрятал мой блокнот в свою сумку.
Ночью, кроме кроншлотских разведчиков, еще высаживалось несколько групп из Кронштадта и Ленинграда. И всех их постигла неудача. Противник, боясь нападения, чуть ли не через каждые пятьдесят метров выставил в секретах пулеметчиков и ракетчиков с автоматами. Гитлеровцы были бдительны, не смыкали глаз всю ночь.
Надо было придумать что-то необычное, чего противник не мог предвидеть. Поступило несколько предложений, но лишь одно попытались осуществить. Позже, призвав на помощь воображение, я написал об этой операции рассказ.