ДАНИИЛ МОСКОВСКИЙ Хозяин города

ДАНИИЛ МОСКОВСКИЙ

Хозяин города

В 2003 году исполнилось 700 лет со дня смерти святого благоверного князя Даниила Александровича, основателя Московского княжеского дома. Тихий, мало кем замеченный юбилей. Этот человек не слишком известен в наши времена. Но для истории России, и особенно для истории русской столицы, он представляет собой одну из важнейших, ключевых фигур. Именно Даниил Александрович заложил фундамент московского доминирования в судьбе нашей страны. Именно ему прежде всех прочих государей великий город обязан своим блистательным возвышением. В то же время он был добрым и благочестивым человеком.

Волга вытекает из маленького источника и долго течет по Тверской земле, ничуть не выделяясь шириной и полноводностью среди прочих рек. И лишь через тысячи километров от истока она становится великой рекой. Так же было и с Россией. В «верховьях» колоссальной державы, поднявшейся во второй половине XV века, стоит небольшой деревянный городок Москва, форпост на окраине Владимиро-Суздальского княжества. Истоки московской мощи теряются в темных дебрях XII–XIII столетий — времени не самого благополучного для Руси и не самого мирного.

Москва загадочна.

Почему — Москва? Сейчас это мегаполис, один из самых знаменитых городов мира, столица колоссальной страны. Но почему именно она приняла на себя роль царицы русских городов и земель? Отчего не Тверь, не Великий Новгород, не Владимир, не Ростов, не Суздаль? Все они, помимо разве только Твери, намного превосходят Москву древностью, все они сделались богаты, когда о Москве и помину не было, все они успели примерить венец княжеского стольного города задолго до того, как в Москве появился собственный князь…

Первые полтора века своей истории Москва пребывала в ничтожестве. Богатое княжеское село. Затем маленький опорный пункт, выставленный владимиро-суздальскими князьями против Рязани, будто слабая карта, выложенная на стол в игре с большими ставками. Очень долго Москва творила себя, но осмыслить себя даже не пыталась. Высокоумные книжники заведутся тут лет через двести после того, как «град Москов» вообще начали замечать. Большую часть этого времени тут не вели собственных летописей. А потому от глубочайшей древности московской остались лишь смутные предания да те отрывочные свидетельства, которые оставляли соседи — те, кто свое летописание завел давным-давно. И правду сказать, то ли предания московского архея дошли, передаваясь из уст в уста, через много поколений до эпохи книжной, а тогда уже были записаны, то ли московские средневековые интеллектуалы сами домыслили прекрасные легенды о рождении великого града в лесной колыбели.

Будто бы в чащобах, стоявших когда-то на месте Белокаменной, отшельничали святые люди и охотились князья. Некий мифический князь Даниил Иванович столкнулся в охотничьих угодьях со странным созданием («зверь треглав, пестр пестринами, пречуден, красив»). «Пестринами» называли пятна. Суть их обилия, равно как и тайный смысл триглавия разъяснил Даниилу Ивановичу заезжий грек Василий: «На сем месте созиждется град превелик и распространится царствие треугольное», которое наполнится людьми от многих народов. Следуя за сим изысканным творением Бога, князь добрался до отшельничьих хижин, полюбил глухую, но прекрасную местность и начал тут большое строительство. В иных легендах обошлось без пестрого триглавца. Там больше страстей, грехов, большой политики. Мешанина из действительных исторических фактов, судеб великих персон, живших в XII, XIII и XIV столетиях, а также буйной фантазии, служившей связующим раствором везде, где время отгрызло вершки и корешки от истинных сюжетов, предстает в виде романтической истории князей Суздальского дома, борющихся с местным норовистым боярством. Мелькают имена князей Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Даниила Московского, княгини Улиты, бояр из рода Кучковичей. Уязвленная блудной похотью Улита натравливает юных любовников Кучковичей на своего супруга Даниила. Тот подвергается нападению лютых врагов на охоте и прячется от них в «срубце» — погребальном домике, предназначенном для упокоения другого человека. Там князь лежит рядом с мертвым телом, хоронясь от погони. Но убийцы находят его, пустив по следу любимого княжеского пса. Открыв его убежище, душегубы поднимают несчастного князя на копья… Впоследствии их, конечно, казнят, а «красные села», им принадлежавшие, становятся владением княжеского рода. Тут и возникает Москва.

Правду здесь очень трудно отделить от выдумки.

Действительно, на землях, где сейчас раскинулась Москва, в древности обитали племена, имевшие обыкновение помещать останки мертвецов в странного вида бревенчатые домики.

Действительно, бояре Кучковичи являлись упорными и беспощадными противниками Суздальского княжеского рода. Тот же князь Андрей Боголюбский погиб от заговора, в котором они принимали участие.

Действительно, недалеко от Боровицкого холма располагалась местность «Кучково поле», а сам город иногда называли «Кучковым». Значит, есть очень большая вероятность того, что в незапамятные времена лесистое междуречье Москвы и Яузы оказалось вотчиной боярина Кучки (или Кучка), а потом его детей.

Действительно, князья московские обрели на своей земле богатейшие охотничьи угодья и славились неистовой страстью к охоте. В Москве при Иване Великом святой Трифон явил «чудо о соколе» — помог отыскать драгоценную охотничью птицу, упущенную сокольничим. Поэтому в русской традиции его изображают с соколом в руке. В память о чуде святого Трифона воздвигнута одна из древнейших церквей Москвы — Трифоновский храм в Напрудном (последняя четверть XV века). В белых кречетах, как видно, на заре Московского государства вообще видели какую-то мистическую силу. И, возможно, — символ правящей династии. Соколиная охота всегда представляла собой аристократическое развлечение, способ времяпровождения для людей, относящихся к сливкам благородного сословия. Утверждая высоту своего рода, московские князья велят изображать на монетах человека с соколом в руке. Чаще всего — всадника. Такое изображение отыскивается еще на монетах великого князя Василия I (1389–1425). Возможно, бывало оно и на монетах Дмитрия Донского — их сохранилось не столь уж много, рисунок разобрать порой весьма трудно. Но это уже из области предположений. А раньше великого князя Дмитрия Ивановича никто на Москве не чеканил собственной монеты. Возможно, человек с охотничьей птицей в руке являлся символом Московского княжеского дома от его основания, и лишь потом на смену ему пришел «ездец» — всадник с копьем.

Но.

Князья Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский жили в середине — второй половине XII века, а Даниил Московский, о котором еще пойдет речь, правил городом в конце XIII — самом начале XIV. Не перешагнуть ему во времена отдаленных предков… По отчеству был он Александрович, а не Иванович. Предания по-разному именуют князя, ставшего жертвой заговора: то Андрей, то Даниил. Убили князя Андрея в Боголюбове, а не в чащобах московских. С жизнью он расстался через много лет после того, как на Боровицком холме появилась первая крепость. Что же касается Даниила Московского, то он и вовсе ушел на суд Господний мирно.

Народная память всё путает, всё мешает. Истина и ложь сплавляются ею в нерасторжимое единство. Сюжеты для нее важны, притчи о страстях и прегрешениях, а имена людей и обозначения дат могут «подставляться» в эти сюжеты с необыкновенной произвольностью. Всё, что относится к сиюминутному, невоспроизводимому, не имеющему никакого касательства к вечному повторению судеб, — лишено особенного значения. Мелочи, детали. Заменить одну на другую — грех невеликий. Лишь генеральный смысл истории истинно ценен.

Так вот: смутные, расплывчатые образы, сбереженные памятью людской, сообщают о борьбе и трагедии, легших в фундамент великого города. Пролилась кровь; зло было наказано; восторжествовала справедливость. Лишь после того ударили топоры «градодельцев». Москва вырастает из истории о разоблаченном и поверженном злодействе. Символ ее начала — победившая правда.

Но это — предания, образы. Что известно доподлинно?

Крупицы, самая малость.

Князь Суздальский Юрий Владимирович, прозванный Долгоруким, пирует тут со своим союзником — новгород-северским князем Святославом Ольговичем, а девять лет спустя велит поставить первый московский кремль на Боровицком холме. Эта деревянная крепостица превратила захолустное селение в город и… стоила ему чрезвычайно дорого. Раз город, значит — воин. А воин всегда заметнее пахаря, бортника или охотника. Он не скроется в тиши лесов, ему предназначено стоять на охране рубежей. И он, проиграв битву, падет…

Первыми Москву спалили не татары и не поляки, а ближайшие соседи. Рязанский князь Глеб осенью 1177 года подступил с дружиной к городу, сжег его, а потом предал огню близлежащие села. Тяготы кровавого междоусобия еще не раз посетят Москву. И по прошествии многих столетий правители города выработают у себя привычку — уничтожать любую мятежность безжалостно и наверняка. Москва, жестоко страдавшая от своих же, русских людей, впоследствии избавит всю страну от «вольностей», покупавшихся огнем и мечом. Иначе говоря, истреблением соседей и ограблением их земель… Что ж, город выстрадал это право.

Но города-воины имеют право на вторую жизнь, а то и на третью, четвертую… Так и Москва. Она возрождалась из пепла многое множество раз.

И после рязанцев. И после татар, впервые погубивших город в 1238 году. И после поляков, которые спалят ее в 1611-м.

Хорошее место. Река богата рыбой, лес — зверем, птицей да еще медом диких пчел. Земля плодородна. А большие беды, сламывавшие судьбы городов древних и великих, иной раз обходили стороной московскую глухомань. Люди возвращались раз за разом на пепелища, брались за плотницкий нехитрый инструмент, ставили новые хоромы, новые церкви, новые кремли. Жизнь побеждала. Москва — место, где из земли бьет наружу невидимый, но сильный источник жизни. Тут люди энергичны, упрямы, разворотисты и отважны, тут всё скоро плодится, тут быстро заживают самые глубокие раны.

Может, здесь-то и надо искать причину удивительного возвышения Москвы? Не в каких-то великих торговых маршрутах, якобы шедших через земли московские, — тут купеческих «магистралей» в древности вовсе не проходило. И не в лесах, якобы закрывавших город от чужеземных нашествий, — ничего они не закрыли ни от рязанцев, ни от татар. Проще: возлюбил Бог место красивое, дал ему богатство, за то и держались этого места насельники. А когда явился татарин с арканом и луком, больше досталось золотым градам на торных дорогах, меньше — малым их сородичам, милой Господу чащобе.

Москву сызмальства мало били. Били, конечно, жгли, грабили, но не смертным боем. Не как Киев и не как Владимир. Москве повезло. До нее очередь не дошла — быть раздавленной. Мелка мошка, да цела.

«Если есть охота представить столицу такой, какой была она в самом начале, — пишет современный историк А. В. Лaушкин, — поезжайте в подмосковный Звенигород, ровесник Москвы. Его древнейшая часть — Городок — расположилась на высоком холме. Под холмом вьется Москва-река. С Городка открывается дивный вид на просторные луга и дремучие леса за рекой. Посередине городища возвышается Успенский собор. Построенный в конце XIV века, он сохраняет черты владимиро-суздальской архитектуры XII–XIII веков… Такими же когда-то были окрестности Боровицкого холма, где впоследствии вырос Московский Кремль… Город поначалу был невелик. Там, где сейчас шумят бегущие от Красной площади улицы Китай-города — суетливая Никольская и чопорная Ильинка, — в конце XII века еще зрела волнуемая ветрами рожь да бегали промышлявшие на московских огородах зайцы из ближнего леса. Молодая Москва только начинала свой путь в неведомую даль времен».

Юность Москвы смолиста. Она прошла в сосновом раю. Один бор вставал за другим, если подняться на Боровицкий холм и оглядеть открывающиеся дали. И сам-то холм этот, как видно по названию, издревле был покрыт бором. Меж лесами открывались пряди неспешных, равнинных рек, разметавшихся по глухому болотистому краю, словно волосы красавицы, задремавшей на поляне. Заливные луга и косогоры обрамляли их неторопливый бег. Плыл над ними запах смолы, хвои, цветущих трав.

Аромат смолы усиливался, когда падали под ударами плотников великаны, зачарованные собственным отражением на речной глади. И зло шипела смола, когда пылали кремлевские стены, подожженные неприятельской рукой…

XII и XIII века приводили в Москву разных князей. Но все они видели в этой лесной дурнушке временное благо, не более того. Пересидеть на Боровицком холме скорбные коленца судьбы, дождаться более выгодных обстоятельств да улететь из сосновой обители на поиски солидной добычи — вот мысли и действия древнейших князей московских. Они тут больше гостили, чем княжили.

От начала Руси на протяжении многих веков князья наши были подобны стае ворон: перелетали с гнезда на гнездо, отыскивая для себя удел побогаче, клевали друг друга, не в силах смириться с богатством соседей, а когда самое уютное гнездо — великокняжеский стол — оказывалось вакантным, вся огромная стая с карканьем поднималась в воздух, устраивала побоище и вновь «переделивала» гнездовья. Кого интересовал укрепленный пункт в лесной глуши — Москва? Князья, которым доставалась эта земля, надолго тут не задерживались, отыскивая более почетные и богатые княжеские города.

Первая действительно крупная историческая фигура в московской истории, человек, способствовавший превращению «ручейка» в «реку», — князь Даниил Александрович (1261–1303). У него на глазах и отчасти его усилиями одна эпоха в судьбе Руси ушла в прошлое и сменилась совершенно другой. Его державная манера во многом определила стиль всей будущей московской политики.

В конце XIII столетия незавидный московский удел достался ему, младшему сыну Александра Невского. Его поставили княжить на Москве в младенческом возрасте. Лишь с 1277 года он — действительный полноправный властитель. Княжение Даниила принесло громадную перемену. Собственно, именно при нем и появилось Московское княжество как постоянно существующая, а не эфемерная политическая реальность.

Вся Северо-Восточная Русь тогда была страшно разорена Батыевым нашествием, данями и карательными экспедициями ордынцев. Старые города не могли дать ни прежнего почета, ни прежних доходов, ни прежней ратной силы. Люди уходили оттуда на запад — прежде всего в Тверь и Москву. Именно там набухали новые центры силы. Но старшие родичи Даниила Александровича, в том числе его братья, всё еще пытались играть в старинную «воронью игру». Стольный город Владимир манил их призрачной древней славой, землями, с которых еще можно было выжать кое-какие средства, а также формальным старшинством, положенным великому князю Владимирскому над прочими князьями.

Даниил Московский избрал иную политику. Он прежде всего был рачительным хозяином Московского края. Впоследствии его многие так и называли: «Хозяин Москвы». Он смиренно довольствовался той землей, которую Господь отдал ему под руку, не делал попыток сменить доставшееся ему княжение на другое, но упорно старался расширить владения, понемногу приобретая соседние города. В наши дни историки назовут эту стратегию «тихой экспансией». Очень точно! Пока братья Александровичи истощали силы в междоусобицах, водили на Русь ордынские рати, ссорились из-за великого княжения, Даниил тихо умножал собственное достояние. На этой стезе он и проявил свой политический дар.

Удачно выбрав союзников, он присоединил к Москве Можайск. Предположительно при нем же власть московского князя распространилась и на Дмитров[76]. Самым удачным приобретением князя стал Переяславль-Залесский.

Ради того, чтобы получить этот богатый город, Даниил Александрович пошел на сложную политическую комбинацию. Новгородцы, нуждавшиеся в князе — защитнике с сильной дружиной, предложили ему власть над городом. Это сулило значительные выгоды: Новгород обыкновенно принадлежал великому князю, старшему на Руси, поэтому княжение в нем считалось весьма почетным. За него боролись и даже вели настоящие войны. Теперь великие доходы от тамошнего княжения достались московскому князю и какое-то время обогащали его землю. Но Даниил Александрович совершил неожиданный и очень характерный для его политического почерка шаг: он уступил Новгородское княжение своему племяннику Ивану Переяславскому — и взамен приобрел прочный союз с ним. А впоследствии бездетный князь Иван завещал Переяславль-Залесский дяде. Конечно, нашлись охотники оспорить завещание, но Москва сумела защитить новое приобретение и дипломатическими методами, и вооруженной рукой.

Вместе с тем князь Даниил не был сторонником междоусобных браней. Он, бывало, выходил с полками, но предпочитал заключить мир. Русской земле, разоренной, обезлюдевшей, каждое новое пролитие крови стоило исключительно дорого… Московский князь очень хорошо понимал это, а потому воздерживался от братоубийственных столкновений. Видимо, именно от Даниила Александровича унаследовали эту нелюбовь к войнам большинство потомков — князей Московского дома. Общая их черта — уповать в большей степени не на военную силу, а на интригу и дипломатию. Они боролись за расширение Московского княжества хитростью, удачными «куплями» новых земель, выбором сильных союзников, а в поход снаряжались лишь по крайней необходимости. При всем том «свое» Даниловичи обороняли до последнего и если теряли что-нибудь, то впоследствии непременно возвращали.

От Даниила Александровича пошла династия людей сильных, упрямых, прижимистых хозяев, искусных дипломатов. Тут что ни личность, то яркий человек. Лучшие из Даниловичей предпочитали точный расчет пустому ухарству, умели выждать и нанести удар в наивыигрышных обстоятельствах, отыскивали наилучших помощников для осуществления своих планов, разумно использовали чужую силу себе на благо. Как прирожденные шахматисты, они играли в большую политику, высчитывая «ходы» на много лет вперед.

Другие княжеские семьи блистали подвигами. Древний дружинный дух, бродивший по Руси с отдаленных языческих веков, далеко еще не рассеялся. Бесшабашная лихость, удальство, богатая добыча и боевая слава милы были сердцу князей и их воинов. Историки особенно любят сравнивать династии тверских и московских князей, мол — вот герои, а вот пошлые скопидомы… Но тверская сила, неразумно растраченная тамошними князьями в боях и восстаниях, безвестно сошла с исторической арены. Московский дом силу не тратил, непрерывно копил… Тверские государи принадлежали к древней породе дружинных вождей, храбрецов и «резвецов», людей рыцарственных, но нерасположенных думать о благе собственных владений. Государи московские, скорее, политики. Личная слава их мало интересовала; для них важнее было процветание семьи и всей земли.

Сила Москвы постепенно росла. Поднималась от Батыева разгрома богатая Московская земля — земля бортников, рыбаков, земледельцев. А голос князя Даниила обретал всё больший вес на княжеских съездах — когда решалась судьба всей Руси Владимирской.

Не обходилось без ошибок. В 1293 году князю Даниилу не удалось спасти свой город от разорения. Ордынцы совершали очередную карательную экспедицию по Руси, грабили и жгли города. Москва как будто была ни в чем не повинна. Однако Даниил союзничал с братом, великим князем Владимирским Дмитрием Александровичем, а тот, в свою очередь, — с ханом Ногаем; в то же самое время соперник Дмитрия, городецкий князь Андрей, взял себе в покровители хана Тохту. Андрей призвал на своих неприятелей татар Тохты, возглавленных братом последнего Туданом (Дюденей русских летописей). Владения Даниила подверглись нападению, поскольку он числился во вражеском лагере. Даниил не предпринимал каких-либо активных действий против Андрея, а потому рассчитывал на милосердное отношение. Скорее всего, князю даже обещали обойтись с городом по-доброму, если он явит знаки покорности. Видимо, надеясь на это, московский государь велел открыть ворота перед ордынской ратью и… поплатился разгромом.

Впрочем, Москве удалось быстро подняться. Урок не был забыт. Историки считают, что около 1300 года Даниил Московский поставил новые, более мощные крепостные стены вокруг города.

У Москвы издавна сложились недобрые отношения с Рязанью. Собственно, прежде Москва служила своего рода козырем, который выставляли владимиро-суздальские князья против неистовых рязанцев. Здесь отлично помнили, как рязанский князь Глеб сжег Москву и окрестные села… Впоследствии возрожденная Москва послужила опорным пунктом для вторжений на Рязанскую землю. Московско-рязанская граница нередко изменялась то в одну, то в другую сторону. При Данииле Александровиче перевес склонился в пользу Москвы.

В 1301 году московские полки под городом Переяславлем-Рязанским нанесли сокрушительное поражение рязанцам и пленили их князя Константина. Сильная московская рать разбила татарский отряд, то ли нанятый Константином, то ли присланный его ордынскими союзниками[77]. Это, пожалуй, самое громкое военное деяние Даниила Александровича. Но важнее военной славы, не особенно ценимой князем, были его политические последствия. Историки полагают, что Коломна, прежде «тянувшая» к Рязани, именно тогда встала «под руку» Москвы. А это был стратегически важный пункт на доске бесконечного противоборства двух городов.

Младший из сыновей Александра Невского получил второстепенный удел, но сумел сделать из бедного лесного городка столицу мощного княжества, одну из ведущих сил всей Руси. В 42 года он скончался, будучи, может быть, самым могущественным из русских государей того времени.

Судьба Даниила Московского не закончилась, когда прервалось его земное существование. При жизни князь был благочестивым человеком и проявлял особенное внимание к нуждам Церкви. Археологи утверждают: именно при Данииле Александровиче в Москве был возведен первый каменный храм. Известно, что князь основывал на своей земле монашеские обители. Из них наибольшую известность приобрел ныне действующий московский Данилов монастырь, патриаршая резиденция (главный храм обители был освящен во имя преподобного Даниила Столпника)[78]. Здесь строитель Московского княжеского дома перед смертью постригся в монахи. Здесь же, в соответствии с завещанием Даниила, его и похоронили — на общем монастырском кладбище, «идеже и прочую братию погребаху». По другой версии, его погребли в кремлевской Михайло-Архангельской церкви.

Церковное предание сохранило рассказы о чудесах, происходивших на могиле князя через два века после его кончины. Однажды он и сам явился над могильным камнем юноше из свиты великого князя Ивана III, своего далекого потомка. 30 августа 1652 года были обретены его мощи, оставшиеся нетленными после трех с половиной столетий пребывания в земле. Их перенесли в храм. Позднее Церковь постановила почитать Даниила как святого. В 20—30-х годах XX века, когда монастырь переживал тяжелые времена, святой Даниил вновь являлся прихожанам и благословлял их. В 1920 году была снесена часовня Даниила Московского на Даниловском Валу, но спустя 78 лет ее восстановили, и сейчас она стоит лучше прежнего — недалеко от станции метро «Тульская».

Близ часовни, на пересечении Люсиновской и Большой Серпуховской улиц, высится десятиметровый памятник Даниилу Александровичу. В левой руке князь держит храм, в правой — меч. На голове его — венец с крестом.

В 2009 году подмосковное Нахабино украсилось церковью, освященной во имя святого Даниила.

Память святого Даниила отмечается Русской православной церковью 4 марта, а память обретения его мощей — 30 августа. На иконах святой благоверный князь Даниил Александрович изображается в монашеском одеянии, поскольку незадолго до кончины он принял иноческий образ. Его считают небесным покровителем и оберегателем Москвы.

Быть может, когда Бог желает прославить какую-нибудь землю, он делает своим орудием человека нешумного, неспособного производить блестящее впечатление геройством или красивыми речами, но искусно делающего назначенную ему работу. Таким и был святой Даниил Московский.

Митрополит Московский Платон в составленном им Житии святого Даниила говорит: «Сей-то первоначальный основатель положил начало нынешнему величию Москвы, проложив для этого тихими стопами только малую стезю. Ибо как и всякое здание, сооружаемое не с чрезвычайной поспешностью, а только с большим искусством и старанием, получает особую твердость и нерушимо пребывает долгое время; и как дерево, много веков растущее, начав прежде с малого прутика, понемногу утолщается, и ветви его распространяются далеко окрест, так и граду этому надлежало возрасти от малых, но твердых начал, чтобы первый его блеск не омрачил очи завиствующих и чтобы в первое время не потрястись и не пасть ему скорее, чем оно возросло в свою высоту. Так предуготовил сей великий град основатель, дав ему, хотя малое, но не прерывающееся никаким дуновением ветра сияние, и предоставил большую славу его возвышения своему сыну великому князю Иоанну Даниловичу, прозванному Калитой».