Глава четырнадцатая. Катастрофа
Глава четырнадцатая. Катастрофа
Полученные пациентом травмы несовместимы с жизнью.
Из истории болезни Л.Д. Ландау
В воскресенье 7 января 1962 года в Москве была невиданная гололедица. Накануне вечером шел дождь, к утру подморозило, и город превратился в сплошной каток. Около десяти утра у двери Ландау остановилась «Волга», за рулем — физик Владимир Судаков, рядом его жена Вера. Дау с друзьями отправлялся к ученикам в Дубну. Дня на три.
В разговорах время летело незаметно. Миновали Лиственничную аллею старинной Тимирязевской академии. В начале Дмитровского шоссе Судаков начал обгонять автобус, и, увидев идущий навстречу грузовик, очень резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь этот удар пришелся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу.
Начало Дмитровского шоссе. Столкнувшиеся машины. Толпа. Из виска и уха мертвенно-бледного пассажира «Волги» сочится кровь. «Скорая помощь» прибыла к месту происшествия через несколько минут после аварии. Врач с ужасом увидел, что человек из толпы прикладывает к голове раненого снег.
В одиннадцать часов десять минут пострадавший был доставлен в 50-ю больницу на Старом шоссе без признаков жизни. В лице — ни кровинки, оно землистого цвета. Первая запись в его истории болезни: «Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок».
Выходной день врача — понятие относительное. Если накануне хирург прооперировал тяжелобольного, то вполне возможно, что в воскресенье он придет посмотреть на своего пациента. Так было и на этот раз. Когда машина «скорой помощи» привезла Ландау в больницу, на месте оказался заведующий кафедрой травматологии Центрального института усовершенствования врачей профессор Валентин Александрович Поляков, один из лучших травматологов страны. Как только дежурный врач позвонил Полякову, что поступил больной с тяжелейшими травмами, Валентин Александрович сразу же поспешил к нему.
Первые после тяжелой аварии часы чрезвычайно важны — раненый может скончаться в любую минуту. В том, что Ландау не умер в день аварии, заслуга тех, кто принял его с рук на руки из машины «скорой помощи», и в первую очередь Валентина Александровича Полякова.
Ландау попал в больницу, врачам которой постоянно приходилось иметь дело с жертвами дорожных происшествий, и они обладали огромным опытом борьбы с травмами. Молодые врачи Нина Егорова, Владимир Лучков и Владимир Черняк делали все для спасения Ландау. Когда им стало известно, что их пациент — ученый с мировым именем, решено было немедленно оповестить о случившемся его друзей и создать консилиум. Позвонили Петру Леонидовичу Капице на дачу — он сразу выехал в Москву. Начали собирать ведущих специалистов для медицинского консилиума.
Теперь счет дням велся от момента катастрофы. Началась борьба за жизнь — долгая, напряженная, изнурительная. Первый консилиум состоялся в шестнадцать часов. Дни и ночи не отходил от больного нейрохирург Федоров, тот самый Сергей Николаевич Федоров, о котором говорят, что он вытаскивает больных с того света.
«Я увидел, что больной умирает, — рассказывает Сергей Николаевич. — Совершенно безнадежный больной. Агонизирующий больной. Такие больные только с переломом ребер погибают в девяноста процентах случаев оттого, что перестают дышать: им невыносимо больно дышать, они не могут дышать. В Институте нейрохирургии с такой ситуацией мы сталкиваемся практически каждый месяц».
Сергей Николаевич был в постоянном напряжении: вот-вот оборвется тоненькая ниточка жизни. Больного вывели из состояния шока. Но потом что ни день, то хуже: посыпались осложнения одно другого страшнее. На третьи сутки начались перебои сердца. Пульс едва прощупывался. Агония. В артерию Федоров ввел под давлением кровь и норадреналин. Сердце забилось нормально. Но затем начался травматический парез (неполный паралич) кишечника и анурия. Снова смерть едва не перетянула человека на свою сторону, и снова врачи предпринимают героические усилия, чтобы ликвидировать эти смертельно опасные осложнения. Деятельность кишечника и почек восстановилась, больному стало лучше.
Сергей Николаевич Федоров безотлучно находился возле Ландау. Фактически он поселился в больнице, домой не ходил.
Пока человек дышит, еще есть какая-то надежда. Но в пять часов утра 12 января больной почти перестал дышать. Снова агония… Конец?
Есть аппарат Энгстрема, иначе его называют «искусственные легкие». Он нагнетает в легкие воздух — «дышит» за человека. В 50-й больнице такого аппарата не было. Но физики нашли в одной из московских больниц аппарат Энгстрема, на плечах вынесли тяжелую машину на улицу, остановили проходившую мимо трехтонку, перевезли на ней аппарат и сами подняли его в палату Ландау. Опоздай они хотя бы на час, больной, вероятно, уже перестал бы дышать.
С помощью «Энгстрема» состояние больного стабилизировалось. Человека снова вернули к жизни, смерть отступила в третий раз. Тогда никто не знал, что она собирается с силами для последнего, самого страшного удара. Накануне дня рождения Дау — 22 января 1962 года — у него начался отек мозга и всего тела. Теперь уже было ясно: Дау умирает. Физиков охватило отчаяние…
Но врачи узнали, что в Лондоне и Праге есть препарат, который иногда спасает больных с тяжелыми травмами. Правда, точно не было известно, как он называется.
Об этом препарате сообщили академику Капице, и Петр Леонидович незамедлительно послал телеграммы физикам: англичанину Блеккету, французу Бикару и датчанину Оге Бору, сыну Нильса Бора, которого Капица побоялся извещать об аварии. Однако ответил Нильс Бор, он прислал лекарство на следующий день, но, к сожалению, не то, что нужно.
Бикар не нашел в Париже требуемого лекарства и позвонил в Прагу. У телефона Немец. Он сразу же бросается разыскивать Шорма. Шорм отправляет лекарство.
Первой пришла посылка из Англии. Патрика Блеккета, старого приятеля Капицы по Кембриджу, не было в Лондоне, но содержание телеграммы было таково, что ее немедленно передали другому известному английскому физику, Кокрофту. Сэр Джон Дуглас Кокрофт принялся отыскивать необходимое лекарство, не теряя ни минуты. Ему помогал издатель Дау Максвелл. Лекарство они достали, но опаздывали к рейсовому самолету Лондон — Москва и позвонили в аэропорт Хитроу. Когда в аэропорту узнали, что речь идет о доставке медикаментов для тяжелораненого, самолет был задержан на целый час.
Сэр Кокрофт вручил летчику пакет с лаконичной надписью: «Для Ландау», и через несколько минут самолет поднялся в воздух. В это время в Шереметьевском аэропорту его уже ждал дежурный физик Яков Смородинский.
Неизвестно, сколько времени прошло с той минуты, когда дружеские руки на английской земле вручали русскому летчику заветную посылку. Одно можно сказать с полной ответственностью: действовать быстрее было невозможно.
И когда Сергей Николаевич Федоров получил драгоценную ампулу, он сказал только два слова:
— Молодцы англичане!
С того страшного часа, когда весть об аварии облетела всех физиков, они начали собираться в больнице на Старом шоссе. Говорили мало. Выходящих из палаты врачей встречали настороженными взглядами: жив? В коридоре, прижавшись лбом к стене, рыдал любимый ученик Дау Исаак Яковлевич Померанчук. Безысходный страх, что вот-вот случится то, о чем они боялись говорить, держал их в больнице. Настала ночь. Никто не уходил. Пришлось дать физикам комнату, смежную с кабинетом главного врача.
Так возник знаменитый «физический штаб». В книге дежурств штаба восемьдесят семь фамилий! Ученики Дау, а также ученики его учеников на время превратились в диспетчеров, курьеров, шоферов. Это они, не дожидаясь рабочих, на своих плечах несли тяжелую «дыхательную машину», они дежурили на аэродроме в ожидании рейсовых самолетов из Лондона, Копенгагена, Нью-Йорка, Берлина и Брюсселя. Понадобилось их знание иностранных языков для консультаций по телефону и для объяснения действия посылаемых медикаментов, понадобилось их умение водить машину и, главное — надо повторить это еще раз, — их стремление сделать все, что в человеческих силах, для спасения жизни Ландау.
Что и говорить, на долю академика Ландау выпала трагическая возможность узнать, как к нему будут относиться после его смерти.
Для близких, а их оказалось очень много, время остановилось в день аварии. Что-то случилось с ним в первые же дни. Вначале вполголоса передавали друг другу: если протянет до утра, может, все и обойдется, потом стали говорить о третьих-четвертых сутках, потом возник опаснейший пятнадцатый день, и так целых полтора месяца, тянувшиеся чуть ли не год.
«Физический штаб» работал четко и бесперебойно. Фактически физики полностью освободили врачей от организационных дел, так что Сергей Николаевич Федоров, Владимир Ильич Лучков и Владимир Аронович Черняк могли все свое время отдать пациенту.
На четвертый день после катастрофы Кору положили в больницу. Игорь, худой, долговязый, болезненно застенчивый мальчик, боялся подойти к висевшему в институте бюллетеню «Состояние здоровья Льва Давидовича», хотя он в тот год работал в лаборатории института и каждый день не меньше четырех раз проходил по вестибюлю.
Ему передавали далеко не все, что сообщали из больницы. Впоследствии выяснилось, что можно было не скрывать от него правду: Ландау-младший сделал какое-то приспособление и все телефонные разговоры с больницей слушал через телевизор, стоящий в другой комнате.
Ландау был на искусственном дыхании сорок дней. Человек, к которому подключили «Энгстрем», не похож на обыкновенного больного. В солнечной палате тихо. Только тяжело ухает «дыхательная машина», да сестра неслышными шагами то и дело подходит к больному. Он не засыпает, не просыпается, он еще — между жизнью и смертью: ни сознания, ни дыхания, кормят его через зонд. Врачи-диетологи разработали меню, включающее все необходимое: от измельченных в порошок ржаных сухарей до протертой зернистой икры.
Приготовлением еды в течение двух месяцев занимались друг Дау Александр Иосифович Шальников и его жена Ольга Григорьевна. Вставали они в шесть утра, стерилизовали посуду, варили бульон, протирали вареное мясо, рыбу, овощи, готовили кашу, соки и кисели, чтобы в половине десятого еда поступала в больницу.
Само кормление было тоже нелегким делом. Занималась им медсестра Вера Николаевна Оболеева. В эти дни смертельно уставали и врачи, и сестры, а у Веры Николаевны хватало сил орудовать неподатливым шприцем, поправлять подушки, поворачивать Дау. Говорила она тихим грудным голосом, умела, как никто, успокоить больного.
В начале февраля одна сестра сказала другой:
— У Дау сегодня хорошее настроение.
Но для того, кто увидел бы его в эти дни впервые, эти слова звучали бы невероятно. Правда, исчез безжизненный, темно-желтый цвет лица, и голова больного уже не казалась высохшей. Но рот был все время раскрыт, он быстро глотал слюну и был похож на маленького спящего ребенка. В его облике было что-то детское и вместе с тем скорбное. Первые полтора месяца страшнее всего был его невидящий взгляд. Можно было стоять на траектории этого взгляда, но тогда становилось жутко: больной ничего не замечал, смотрел сквозь тебя.
Ночь. Дежурная сестра не сводит с больного глаз. Она успокаивает его, когда он начинает нервничать. Больной часто видит перед собой то одну, то другую сестру. Теперь, когда он к ним привык, он уже не озирается по сторонам с каким-то ужасом.
Через полтора месяца после катастрофы врачи сказали, что жизнь больного спасена. Но он все еще был без сознания, если не считать то добрых, то хмурых взглядов.
Впервые у Дау заметили осмысленный взгляд 22 февраля. Это были уже совсем другие глаза, они не были неподвижно стеклянными, они видели. Я сказала ему, что он выздоравливает, что все страшное позади; он слушал, не сводя с меня глаз, и, главное, я кончала говорить — он кончал слушать. Ни разу он не отвел взгляда раньше, чем была закончена фраза.
Но прошло еще долгих шесть недель, прежде чем больной сказал первое слово. Это был трудный период: порой просыпалось сознание, и в глазах таилась мысль, но он не издавал ни звука. Время шло. Надо было что-то срочно предпринимать. Президент Академии наук СССР М.В. Келдыш, академики П.Л. Капица и Л.А. Арцимович настояли на созыве расширенного международного консилиума.
К чести зарубежных ученых, надо сказать, что они сразу же откликнулись на приглашение. На международный консилиум были приглашены лучшие в мире специалисты: Зденек Кунц, Мари Гар-сен, Жерар Гийо, Уайдлер Пенфильд.
Первыми прибыли французы. Они прочли историю болезни, изучили рентгеновские снимки, осмотрели Ландау и признались, что никогда не видели человека с такими травмами:
— Мы впервые в нашей практике наблюдаем такого больного. Непонятно, как он мог выжить, получив столь тяжелые травмы. До сих пор больные с такими повреждениями умирали. Вероятно, поэтому многие симптомы кажутся необычными. Мы удивляемся упорству, мужеству и мастерству наших русских коллег, которые протащили этого больного живым через смерть.
Французские ученые высказались против операции. Ландау будет здоров и без операции мозга.
Особенно запомнился день 27 февраля 1962 года. 195-я палата, где лежит Дау, залита солнцем. К постели больного подходит его жена Кора.
— Ты меня узнаешь? — спрашивает она.
Дау в ответ кивает.
Что тут началось! Кора заплакала, сестра бросилась ее обнимать.
— Ты меня узнаешь?
Он снова кивает. Медсестра Вера Николаевна почувствовала, что на радостях можно навредить больному:
— Не надо его утомлять. Лучше подождите в зале. Скоро консилиум, а он выдохнется.
Была половина одиннадцатого. В одиннадцать пятнадцать Сергей Капица привез знаменитого канадского нейрохирурга Уайдлера Пенфильда.
Миссия врача священна: он спешит к тяжелобольному, и советское правительство разрешает канадскому ученому пересечь границу нашего государства без визы. Накануне вечером самолет Пенфильда на три часа задержался в Лондоне из-за снежной бури, разразившейся над английской столицей. Пенфильду семьдесят два года, и все-таки он прямо с аэродрома едет в больницу к своему заокеанскому пациенту.
— Он знает английский? — спросил канадский ученый о больном.
— Да, но сейчас он и по-русски не совсем понимает, — ответил дежурный врач.
— Но ведь английский намного легче, — улыбнулся канадец. Первый осмотр был поздно вечером: больной утомлен, и Пенфильд высказался за операцию мозга — терять, мол, нечего. Но утром врач увидел совсем другого человека — с ясным, осмысленным взглядом. Правда, у постели больного столпились незнакомые люди в белых халатах, и он, естественно, не мог кивнуть им, как недавно жене.
Помогла жена. Она снова спросила:
— Ты меня узнаешь?
Он кивнул. Она спросила еще раз, и он снова кивнул ей в ответ. Врачи ликовали. Теперь сомнений быть не могло: у больного появились проблески сознания. Этот случай подробно описан Пенфиль-дом в истории болезни.
Заключение канадского ученого — дань уважения самоотверженности советских врачей:
«Профессор Ландау.
27 февраля 1962 года.
Семь недель назад — тяжелая автомобильная катастрофа. Перелом таза и ребер. Рентгеновское исследование обнаруживает двусторонний перелом черепа и оперативное трепанационное отверстие в левом среднефронтальном положении около пяти сантиметров перед центральной извилиной, его жизнь была спасена только благодаря героическому уходу и лечению… Я делаю вывод, что консервативная терапия, примененная в случае профессора Ландау, была правильной. Ничего большего сделать было нельзя.
Прогноз затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…
Уайдлер Пенфильд».
После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:
— Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.
Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую:
«28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте. Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У.П.».
Профессор Валентин Александрович Поляков как-то заметил:
— Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.
Среди врачей ходила шутка:
— Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента — физикам, на тридцать три процента — собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент — Господу Богу.
Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.
Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно единственное слово, обращенное к медсестре:
— Спасибо.
На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:
— Лев Давидович, вы знаете этого человека?
— Знаю.
— Как его фамилия?
— Абрикосов.
— А кто он — врач или физик?
— Физик.
При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.
Теперь уже не могло быть сомнений — к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.
Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков, и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не виновен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».
Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает.
3 мая.
Утром проснулся и сказал сестрам:
— У меня есть сын Гарик. Пусть он придет.
Как они с Гариком смотрели друг на друга!
6 мая.
Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.
— Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?
— Да.
— А диамагнетизм Ландау?
— Ну конечно.
— Как они зависят от температуры?
— Почти не зависят.
— А какая связь между ними?
— Равны, с точностью до постоянного множителя.
— Чему он равен?
— Порядка одной трети…
16 мая.
— А я стал какой-то странный.
— Почему?
— Все забываю… и вот ноги… А что со мной было?
Для проверки умстенных способностей к больному пригласили психиатра.
— Лев Давидович, нарисуйте кружочек. Дау старательно выводит крестик.
— Гм. А теперь я попрошу вас нарисовать крестик. Дау изображает кружочек.
— Зачем вы так? — с укором говорит психиатр. — Делайте то, что я вас прошу.
— Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.
— Да, но вы делаете все наоборот! — возражает психиатр.
— Это такие дурацкие задания, что, если бы я поступал иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.
Все лето 1962 года Дау провел в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко.
20 июля.
— Почему я в больнице? И столько времени? Что-то я не очень верю в эту аварию.
2 августа.
— Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Федоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.
10 августа.
Пришел дежурный физик. Дау спросил:
— Чем вы занимаетесь?
— Ферромагнетизмом. Что-то в нем неясно.
— Нет, почему, там все понятно, — быстро ответил Дау.
16 сентября.
— Я чувствую, что мои силы на исходе, — сказал Дау.
22 ноября.
— По-видимому, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.
25 ноября.
Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев.
— У героев никогда не бывает героического вида. Героический вид только у трусишек.
О себе говорит иронически:
— Взяло кота поперек живота.
Те, кто часто навещал Дау, отмечали, что он очень быстро выздоравливает и, главное, вернулась память.
Карен Тер-Мартиросян вспоминает такой разговор с Ландау.
— Понимаешь, я был мал и мама мне говорила: «Вот ты просыпаешься, смотришь в окно, а там синее небо, золотое солнце — и тебя охватывает радость. Это самое лучшее, что есть на свете».
— И что?
— А теперь этой радости нет. Всю жизнь была — а теперь нет.
— Дау ни в чем не изменился, — сказала Белла Тер-Мартиросян, жена любимого ученика Дау Карена. А она врач, ее мнение очень важно.
То же самое говорил и Алеша Абрикосов, и Сергей Капица, и Алексеевский, и Фрадков и многие другие. Но был один человек, упрямо твердивший, что Дау деградировал окончательно. Этот человек — Евгений Михайлович Лифшиц. Кору это приводило в бешенство.
— Женька распускает слухи, что Дау совершенно лишился рассудка, — сказала однажды Кора, и, заметив недоверие с моей стороны к ее словам, предложила: — Ты бы взяла книгу и посидела неподалеку от палаты Дау. Евгений Михайлович там торчит каждое утро. Танечка рассказала, что он останавливает каждого физика, идущего к Дау, и велит ему задавать Льву Давидовичу определенные вопросы. А Дау свирепеет, когда ему задают идиотские вопросы для проверки умственной деятельности. Я тебя очень прошу, мне надо знать правду.
Я поехала. Лифшица еще не было, и я уселась в кресло, отметив, что никаких стульев там больше не имелось. Меня выручил доктор Сергей Николаевич Федоров, которого я попросила пристроить меня поближе к палате Дау. Словом, я очутилась в соседней палате.
Мне не особенно повезло: пришло только два посетителя. Но Евгений Михайлович действительно устраивал инструктаж. Оба они очень неохотно брали из рук Евгения Михайловича листки с вопросами, пытались возразить, но Лифшиц отвечал, что делает это по настоянию врачей.
— Как взять интеграл, это же второй курс, Дау обидится.
— Обидится или нет, это и хотят узнать врачи.
И первый и второй визит продолжался не более двух минут. Затем визитер выскакивал как ошпаренный, и вдогонку ему неслись крики пациента:
— Не желаю отвечать на идиотские вопросы! Убирайтесь к черту! И не смейте больше здесь появляться!
— Он просто лишился рассудка, — смеясь, говорил Евгений Михайлович. — Убедились?
Е.М. Лифшицу удалось убедить врачей в том, что Ландау не в себе. И, к сожалению, это повлияло на его судьбу…
Я рассказала Коре обо всем увиденном. И спросила, зачем он это делает.
— Это старая история. Женьку тоже можно понять. Дау гонял его, как собаку. Этот Курс теоретической физики, который они вместе написали, само совершенство. Даунька излагал суть очередной главы, и бедный Женька должен был писать все это безупречным стилем, он по два раза переписывал каждую страницу. Ему надоело. А теперь он вместо Дау. Глава фирмы. Врачи считаются с его мнением, как же — друг.
А на самом деле у Дау был один друг — Артюша Алиханьян.
Как же прав был Петр Леонидович Капица, сказавший: «Несчастье Ландау в том, что у его постели сцепились две бабы — Кора и Женя».
Не в бровь, а в глаз. Не будь этой ссоры, врачи не поддались бы мнению, что их пациент безнадежен, ему бы рассекли спайки, Дау вернулся бы к работе и у этой истории был бы совсем другой финал.
Хирург Кирилл Семенович Симонян, которому пришлось рассечь эти злосчастные спайки за несколько дней до смерти Льва Давидовича, сказал: «Будь он кандидат наук, эта операция была бы произведена пять лет назад. Но кто бы мне разрешил прикоснуться к животу такой знаменитости».
Иными словами, Дау был прав, когда жаловался на боль в животе при каждом вздохе.
Я позволяю себе лишний раз привести слова профессора Раппопорта, производившего вскрытие: «Травма головы повела медиков по ложному пути. Однако необходимо особо подчеркнуть еще одно обстоятельство — Дау не выносил боли. Если ему предстоял визит к зубному врачу, он уже накануне был хмур и неработоспособен. В такие дни ни о каких занятиях физикой не могло быть и речи. Такой характер. Так что если боль при каждом вздохе, то заниматься наукой он не станет. Близкие поняли, не близкие нет».
Впрочем, мы забежали вперед. Наше повествование дошло до осени 1962 года.
В сентябре Дау перевели в больницу Академии наук. Здесь академика Ландау застали две большие награды: Ленинская премия ему и Е.М. Лифшицу за цикл книг по теоретической физике и Нобелевская премия по физике за 1962 год.
1 ноября Лев Давидович получил телеграмму:
«Москва, Академия наук,
профессору Льву Ландау.
1 ноября 1962 года.
Королевская академия наук Швеции сегодня решила присудить Вам Нобелевскую премию по физике за пионерские работы в области теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия. Подробности письмом.
Эрик Рудбер, постоянный секретарь».
Утром 2 ноября в больницу приехал посол Швеции в Советском Союзе Рольф Сульман. Он поздравил Ландау с премией.
— Вам не трудно говорить по-английски? — спросил посол по-русски.
— Just the same [1], — ответил Ландау.
Дау начали осаждать корреспонденты. Медики боялись, как бы журналисты не навредили больному своими разговорами, но Дау охотно всех принимал, отвечал на вопросы каждого.
Иностранным корреспондентам Дау сказал:
— Присуждение премии рассматриваю как еще одно всеобщее признание великого вклада советского народа в мировой прогресс. — И, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Передайте на страницах ваших изданий благодарность моему учителю Нильсу Бору. Я многим ему обязан и сегодня вспоминаю о нем с особой благодарностью.
Телеграфное агентство Советского Союза передало сообщение о необычайных событиях в академической больнице на Ленинском проспекте. Оно начиналось словами:
«Только немногим избранникам выпадает жребий стать лауреатом Нобелевской премии. Для этого надо прочертить сверкающий след в науке, сделать открытие поистине мирового значения. Среди русских ученых Нобелевской премии были удостоены И.И. Мечников, И.П. Павлов, Н.Н. Семенов, П.А. Черенков, И.Е. Тамм, И.М. Франк и в этом году — Лев Давидович Ландау.
10 декабря в Москве прославленному советскому физику были вручены диплом и золотая медаль лауреата Нобелевской премии.
В зале, за столом, покрытым зеленым сукном, разместились ученые: президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, академики Петр Леонидович Капица, Лев Андреевич Арцимович, Николай Николаевич Семенов, Игорь Евгеньевич Тамм, посол Швеции в СССР господин Рольф Сульман. В центре занимает место лауреат — академик Лев Давидович Ландау. Он еще не вполне оправился от тяжелой травмы, но все же это тот самый Дау, которого любят физики в разных странах за его редкий теоретический дар, добродушие, товарищескую отзывчивость, скромность. Таким, вероятно, помнят его физики Копенгагена, куда в тридцатых годах он приезжал к своему любимому учителю, знаменитому Нильсу Бору.
Сейчас Ландау пятьдесят четыре года. Быть может, воля, огромная любовь к науке помогли ему выстоять в дни болезни…»
Вся страна узнала о празднике советской науки — о вручении награды Л.Д. Ландау, которое состоялось в стенах больницы в день рождения Альфреда Нобеля, 10 декабря, когда обычно вручаются премии его имени.
Многочисленные друзья и коллеги Дау откликнулись на эту награду целым потоком писем и телеграмм. Первыми прислали свои поздравления Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и Макс Борн. Затем были получены телеграммы от Фрица Ланге, Ли, Янга, Шенберга, потом — письма, бесчисленные письма.
В эти дни американский журнал «Лайф» напечатал большую статью под сенсационным заголовком «Нобелевская премия после смерти». Как бы то ни было, многие сожалели, что эта почетная и заслуженная награда пришла к Ландау слишком поздно.
Дау нельзя было узнать. Он был оживлен, весел, без конца шутил и совершенно перестал повторять унылые фразы вроде: «Конечно, кому нужен такой жалкий калека, как я». Он и внешне изменился: стал энергичным, подтянутым.
18 декабря Дау сказал:
— Я потерял год, но за это время я узнал, что люди гораздо лучше, чем я полагал.
Год 1963-й, так же как и предыдущий, Ландау провел в больнице. И только 25 января 1964 года он снова переступил порог своего дома. Вечером квартира Льва Давидовича наполнилась людьми. Было шумно, то и дело раздавался смех. Кто-то из присутствующих вспомнил, что три дня назад был день рождения Дау, и поздравил его с прошедшим днем рождения.
Дау с улыбкой спросил:
— А вы знаете, как поступил один находчивый губернатор, когда он забыл вовремя поздравить императора с днем рождения? Он отправил царю телеграмму: «Третий день пью за здоровье вашего императорского величества» — на что царь ответил: «Пора бы и перестать».
Последовал взрыв хохота.
Когда все ушли, Дау вдруг сказал:
— Я только сегодня понял, что болен. Это защитная реакция памяти: не помню, что было раньше. Начал болеть сегодня.
Но прошло уже семьсот сорок восемь дней с того воскресенья, когда Дау отправился в Дубну по скользкой, покрытой льдом дороге…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.