Минуты блаженства

Минуты блаженства

Я подошел к БТРу, поднял с земли свой пыльный и запачканный кровью танкач, посмотрел на него: кровь давно уже засохла, превратившись в серо-бурые пятна. Застирывать кровь было уже поздно, надо было сразу замочить шмотки в холодной воде, но что поделаешь, придется по приезду выбрасывать куртку вместе со штанами. Да и стираться сегодня уже поздно, солнце зашло за горы, жара спала, начало веять прохладой, а в сырой одежде не очень-то уютно себя чувствуешь в холодную ночь. Я напялил на себя грязный комбез и уселся возле колеса БТРа.

«Искупнуться бы конечно не помешало, а то я и сам не чище этого комбеза, ну да ладно, завтра схожу», — подумал я про себя и, посмотрев на шатающего туда-сюда грузина, крикнул ему:

— Качи-вачи, а ты че здесь шара…бишся, тебя наверно уже давно ищут?!

— Нычево, падаждут, — махнул рукой Качи-вачи, и повернулся к Хасану: — Хасан, насыпь чая, я пацанам отвэзу.

— Заеб…ли вы уже! Здесь вам че, чайхана? — возмутился Хасан.

— Да ладно, не пантуйса. Пацаны абижятса будут.

Грузина от кайфа слегка покачивало, «плыл» он капитально. Я сидя наблюдал за грузином и думал, «интересно, как он поедет за рулем в таком состоянии, или кому-то из нас придется его везти до блока на его же БТРе. В общем, надо его сбагрить отсюда, пока он еще на ногах держится». Видя, что Хасан упорно не хочет удовлетворять просьбу грузина, я встрял в их разговор:

— Хасан, да насыпь ты ему заварки, че жмешься, свои же пацаны.

— А-а, ладно, — Хасан махнул рукой и направился за заваркой, бормоча на ходу:

— Свои, не свои, тут все свои, на всех х…й не напасешься.

Качи-вачи, немного постояв, отправился вслед за Хасаном.

— Бля, а где Сапог? Где он сука лазит? Не хватало еще его искать по кишлаку, — забеспокоился Туркмен.

— Давно он свалил? — спросил я Туркмена.

— Да не так давно, но пора бы уже и вернутся, — ответил Туркмен, вглядываясь в сторону кишлака.

Раскинув руки, я завалился на спину со словами:

— Хасан его послал, пусть сам теперь и ищет, я лично не пойду, и так уже налазился.

— Жрать когда будем? Скоро уже стемнеет. Как потом костер разжигать? — подал голос Урал.

— Ну так разводи, чего тупые вопросы задаешь, — промямлил я зевая.

— Ну ладно, я пакатыл. Спасыба за чай, — послышался голос грузина.

— Ну, давай, кати, привет там всем от нас, — напутствовал я его.

Качи-вачи засунул за пазуху кулек с заваркой, после чего с большим трудом и не без помощи Туркмена вскарабкался на броню, и кое-как втиснулся в водительский люк. Примерно с минуту БТР не подавал никаких звуков, мы все молча смотрели на машину, ожидая, когда же хотя бы запустятся движки; БТР молча стоял, мы молча наблюдали, никому из нас не хотелось везти грузина на блок, а грузин все никак не мог сориентироваться в пространстве. Туркмену первому надоело ждать, и он, стукнув по броне автоматом, крикнул:

— Ты че, уснул там?!

— Нэ-нэ-нэ! — донеслось из люка.

— Может тебя отвезти?! — Предложил Туркмен, и сделал при этом такое выражение лица, на котором было отчетливо написано, «нахрена я это сказал».

— Нэ-нэ-нэ! — опять послышалось из люка.

— Хули ты нэнэкаешь? Заводи давай свою кошару! — крикнул я.

Туркмен подошел к БТРу и уже, было, собрался залезть на броню, как вдруг заработал стартер и движки загудели. Качи-вачи несколько раз усердно газанул, и наконец-то тронулся с места, его БТР медленно пополз вперед. Еще некоторое время, мы понаблюдали за отъезжающим БТРом и, убедившись, что Качи-вачи с управлением каким-то образом все-таки справляется, немного успокоились.

Туркмен с облегчением вздохнул, и уселся на расстеленный брезент, бросив рядом свой автомат, а я опять улегся на спину и натянул панаму на глаза.

— Заеб…л этот грузин, тяжелый как верблюд. Да еще своими грязными «копытами» всю хэбэшку мне измазал. И где он только грязь здесь нашел? — возмущался Туркмен, отряхиваясь от глины.

— Ну так надо было его через десантный люк запихать, — запоздало посоветовал Урал.

— Ага, он бы до утра по отсеку ползал, — ляпнул в ответ Туркмен.

— Хасан, вали Сапога искать. Нахрена его в кишлак заслал? — пробормотал я подошедшему Хасану и, приподняв с глаз панаму, посмотрел на него.

— Нафига его искать, вон он прется, — ответил спокойно Хасан и, усевшись рядом, резко хлопнул меня по животу ладонью.

От неожиданности я подскочил.

— Ну ты че, ох…ел ваще! — выкрикнул я и, сорвав с головы панаму, швырнул ею в Хасана.

— Хорош спать, жрать сейчас будем, Чайку хапнем, а то ты весь нервный какой-то, — засмеялся Хасан, отскакивая от меня.

— Панаму подай, придурок!

— Держи, — Хасан носком кроссовки поддел мою панаму и подбросил.

Я поймал ее на лету и, отряхнув от пыли, надел на голову.

— Пойду-ка я искупнусь. Может, тоже сходишь за компанию, у меня появилось дикое желание утопить тебя в озере? — обратился я Хасану.

— Не, Юра, на этот раз утопить меня не получится, я уже ходил на озеро, — ответил Хасан.

— Ну, тогда готовьте жрать, воины ислама, а я пошел купаться.

Я поднялся, взял свой автомат и, повесив его на плечо, направился к озеру. Урал сидел сзади БТРа и возился с дровами, разжигая костер.

— Как вода? — спросил я его, проходя мимо.

— Нормально, возле берега теплая, а дальше ледяная, родников внизу навалом. Ты там только не долго, скоро жрать будем.

— Да я недолго, нырну пару раз и обратно.

Пройдя немного, я обернулся и увидел Сапога, он как раз подходил к БТРу, в руках он тащил вещмешок. Только я открыл рот, чтоб окликнуть его, как Сапог сменив направление, уже зашагал в мою сторону.

— Юра, ты здесь? А я тебя ищу везде, — промолвил Сапог, растянувшись в улыбке.

— Куда я нах…й денусь. Че ты там в мешке тащишь?

— Виноград, Туркмен попросил.

— Дай я немного возьму, с Туркменова разрешения.

Я запустил руку в вещмешок, и вытащил оттуда небольшую кисть винограда, Урал заметив у меня в руках виноград, тоже подошел к Сапогу, и, молча взяв из мешка кисть винограда, отправился дальше разводить костер.

— Сапог, когда ты ходил к «шакалам» в кишлак, че они там решили?

— Остаемся пока, старики убазарили командира расщелину пока не трогать. Но командир их предупредил, если духи пройдут в кишлак и при этом пострадает хоть один военный, то пиз…ец и кишлаку и этой дыре.

— Ну что ж, звучит убедительно. Раз старейшины обещали, значит так и будет, а если аксакалы не сдержат обещание, то командир свое слово сдержит, в этом можно не сомневаться, — пробубнил я себе под нос:

— Че ты говоришь? — спросил Сапог, не расслышав мои слова.

— Да это я так, про себя. А на блок, туда никого не поставили?

— Хотели нас туда перекинуть и один танк, но потом передумали.

— Ну, то, что нас бы туда загнали, в этом я не сомневаюсь, наш БТР как затычка. Сапог, ты Мамедовский автомат разбирал?

— Нет, а что?

— Почисть его и смажь, а то Мамед за ним не следил ни хрена. За оружием надо всегда следить, если откажет в неподходящий момент, можешь в цинк сыграть, как нех…й делать. А то со мною раз был один подобный случай, и этого было достаточно, чтобы понять, как это хреново, когда отказывает оружие во время боя.

Сапог взглянул на меня с интересом.

— Может, помнишь тот случай, когда вы чижами только в полк приехали? Нас тогда еще по тревоге подняли, духи обстреляли из зеленки «точку», и колону с горючкой?

— А, да, помню, я тогда глухо испугался, нихрена понять не могу, куда я попал. Мы ведь только с Союза прилетели, прапор нас привел в подразделение, и вдруг крики такие. Рота — тревога! И тут все сразу сорвались с места, и ломанулись куда-то. А мы стоим как дураки, и не знаем, что делать: или бежать, или прятаться, я от страха чуть под кровать не залез.

— Сапог, прекращай раздавать виноград! Кто тебя за ним посылал?! — крикнул Туркмен.

— Ну ладно, Сапог, тащи Туркмену виноград, а то он уже разоряется.

Сапог торопливо зашагал к БТРу отдавать Туркмену вещмешок, а я не спеша побрел дальше в сторону озера, жуя на ходу виноград.

В памяти моей пронесся тот случай с заклинившим автоматом, я помнил его, как будто это произошло вчера. Стрессовые моменты очень сильно врезаются в память, и впоследствии тебя преследуют не только зрительные образы, но и пережитые чувства, а отчетливей всего запоминается чувство страха.

Случилось это в августе 86-го, наша рота стояла на пятнадцатиминутной готовности, как раз привезли «чижей» из Шинданда, и старшина пошел отбирать клиентов в нашу роту. Рота только пришла с обеда, и мы сидели в палатке, ожидая, когда же старшина приведет чижей: первый приход «чижей» в роту — это событие знаменательное. Не успел старшина с новобранцами зайти в палатку, как раздался крик дневального: «Рота — тревога!»

Мы все подскочили и ринулись к выходу, старшина резко отпихнул «чижей» в сторону, чтоб мы не посшибали их.

После того, как наши машины выдвинулись из расположения полка, ротный объявил, что «духи» из зеленки обстреляли сторожевую заставу. А когда мы приблизились к этой заставе, оказалось, что духи уже долбят из зеленки по колонне машин с «горючкой», которая двигалась по бетонке в сторону Шинданда. На бетонке уже горели два «КАМАЗа»-бензовоза и БТР сопровождения, водители из колонны, залегли за бетонкой и отстреливались от «духов». Ротный, моментально оценив обстановку, оставил второй взвод держать бетонку, а все остальные, обогнув сопку, должны были зайти с другой стороны зеленки, чтоб не дать духам уйти в горы.

Машины мы оставили за сопкой, не доезжая зеленки, чтоб духи не раздолбали их с гранатометов. Здесь же стояли несколько «КАМАЗов», успевших выскочить из зоны обстрела. Я чего-то замешкался возле БТРов и бежал, немного отставая от своих, и тут меня окликнул какой-то прапор из колонны наливлиников:

— В зеленку?! — спросил он, высунувшись из открытой двери КАМАЗа.

— Да! — крикнул я в ответ, пробегая мимо машины.

— На, держи, браток, в зеленке пригодится! — снова раздался голос этого прапора.

Я на секунду остановился и обернулся. Прапор кинул мне какой-то зеленый сверток. Я поймал на лету этот сверток и взглянул на прапора.

— Это масхалат, накинь его. Ну, давайте мужики, ни пуха!

Я махнул ему рукой и побежал дальше, догонять своих. Тормознув на несколько секунд, я в спешке развернул масхалат и надел его поверх хэбэшки. Масхалат был еще новый, видно, недавно со склада, от него исходил едва уловимый запах свежей краски.

Я еще тогда не подозревал, что этот самый масхалат впоследствии спасет мне жизнь.

Бежали мы на пределе, жара как раз достигла своего пика, солнце чуть ли не плавило камни, а мы в полной бое укладке отмахивали километры, не чуя ног под собой. Вот тут-то я и проклял тот день, когда первый раз взял в зубы сигарету. Было такое ощущение, что вот-вот разорвет дыхалку на части, я бежал, хватая ртом раскаленный воздух, то и дело смахивая панамой со лба едкий и соленый пот, который бежал с меня градом и резал глаза.

Обогнув сопку, мы растянулись цепью и заскочили в зеленку. На бегу я споткнулся о какой-то пенек и плашмя упал в траву, прямо на автомат, который висел на груди; от боли я чуть не взвыл, плюхнувшись лицом в прохладную траву, испытывая облом и кайф одновременно. Кое-как отдышавшись, кряхтя и отхаркиваясь, я перевернулся на спину, из затвора автомата торчала какая-то ветка. Выдернув ветку из затвора, я перевернулся обратно на живот, и попытался передернуть затвор, чтоб проверить. Затвор подался чуть назад и заклинил, и ни туда, ни обратно не двигался.

— Черт, кусок от ветки, застрял внутри. И нахрена я его дергал, автомат то взведенный, надо было нажать на спуск, возвратом от выстрела, может, и раздробило бы эту херовину, — бормотал я себе под нос.

А тут еще «душара» из-за деревьев выскочил с «мухой» в руках, шагах в тридцати от меня. Смотрел этот дух, как раз, туда, где лежал я. Мне даже на мгновение показалось, что взгляды наши встретились. Я медленно опустил голову и зажмурил глаза, на меня накатил жуткий страх, все тело пробрало мелкой дрожью, сердце билось так, что это биение, наверное, слышал даже этот дух. Тот, кто смотрел в глаза вооруженному душману, наверное, меня поймет.

Я лежал, уткнувшись лицом в траву и затаив дыхание, отсчитывал секунды в ожидании выстрела. Мне так сильно не хотелось умирать, что я чуть не разрыдался от этой нелепой безысходности.

В голове пронеслась мысль, «ну вот и все, пиз…ец, отвоевался, сейчас как уеб…т из этой пушки, и полетит моя труха почву удобрять, разнесет так, что в цинк нечего будет собрать».

Время шло, но выстрела не последовало, а я все лежал с зажмуренными глазами и боялся их открыть. Где-то сбоку раздалась автоматная очередь, потом еще одна, и началась стрельба. Я открыл глаза и глянул на то место, где несколько секунд назад находился дух с «трубой», — его там не было! Мне крупно повезло, я остался жив. Может дух меня не заметил, может его спугнули выстрелы или еще что-то, я не знаю, но думаю, что он, скорее всего, просто меня не заметил, в противном случае, выстрелить этот «дух» успел бы, в этом можно было не сомневаться. Меня спас масхалат, который одолжил мне прапор. Я хотел после боя встретится с этим прапором, поблагодарить его и вернуть масхалат. Но когда мы вышли к бетонке, колоны наливников там уже не было. Рядом с бетонкой дымились два сгоревших КАМАЗа и БТР, их столкнули с бетонки, чтоб расчистить проезд.

С тех пор я всегда вожу этот масхалат с собой.

До озера было не далеко, поэтому путь мой много времени не занял. Я приблизился к озеру метрах в ста от небольшого пляжа, того самого, где я первый раз повстречал Лейлу. Там стоял танк. Танкисты сидели рядом с ним и о чем-то оживленно болтали, горел костер, судя по всему, они готовили ужин.

Танкисты заметили меня и обернулись, я махнул им рукой.

— Привет, Хохол! — крикнул мне Бауржан Абаев.

Бауржан был мой земляк, казах по национальности. Меня он называл хохлом, он всех славян из Казахстана называл хохлами.

— Здорово, Бабай! — крикнул я ему в ответ.

Я называл его Бабаем, если взять первую букву его имени и приставить к фамилии, получалось Бабаев, отсюда и кликуха «Бабай». Он по началу обижался, когда я его так называл, но потом смирился, я же не со зла это делал. Азиаты вообще-то обижаются, когда их называют Бабаями, они воспринимают это, как оскорбление национальности.

— Рыбу пришел глушить?! — спросил Бауржан.

— Нет! Искупнуться решил, пока не стемнело!

— Смотри, чтоб крабы яйца не отгрызли! — крикнул Бабай, и все танкисты громко засмеялись.

— А тебе че, уже отгрызли?! — подколол я в ответ.

— Да, отгрызли, сейчас как раз их и жарим!

— Смотрите, не обожритесь, а то за два года без бабы их, наверное, раздуло, как арбузы!

— Подходи потом, рыбы печеной похаваешь!

Танкисты, наверное, наглушив гранатами рыбы, запекали ее в глине. Мы в рейдах, частенько так готовили свежую рыбу, если выпадало счастье ее раздобыть. А метод добычи один, глушили рыбу в речке гранатами.

А готовится рыба так: берешь свежую рыбу, обмазываешь ее толстым слоем густой, вязкой глины, и бросаешь в костер. Глина на костре твердеет и раскаляется, а рыба внутри запекается, как картошка, потом разламываешь этот комок глины с запекшейся внутри рыбой. Чешуя со шкурой прилипает к стенкам глины, и остается только мясо, для нас это был деликатес.

— Подойду обязательно! — крикнул я в ответ танкистам, и стал снимать с себя одежду.

Раздевшись догола, я подошел к воде и окинул взглядом озерную гладь, поверхность озера напоминала огромное зеркало, в котором отчетливо, как на картине, отражалось голубое небо, высокая прибрежная трава, и макушки гор. Полюбовавшись с минуту этой красотой, я вошел по пояс в воду. Дно было пологое, приятно было не спеша идти по песчаному дну, погружаясь медленно в воду. Когда вода достигла уровня груди, я, слегка оттолкнувшись, нырнул. Проплыв под водой, насколько хватило воздуха в легких, я вынырнул на поверхность. Возле берега вода была еще теплая, но стоило мне немного отплыть подальше к середине, как я почувствовал ступнями ледяную воду, примерно в полутора метрах от поверхности. Да, прав был Татарин, родников на дне было в изобилии. Даже палящее афганское солнце за длинный июльский день не в состоянии было обогреть воду в озере. Плавать я научился с раннего детства, и чувствовал себя в воде, как рыба, мог хорошо плыть в любом положении. Перевернувшись на спину, я не торопясь поплыл к противоположному берегу озера, лениво работая ногами и кистями рук, стараясь плыть как можно медленнее. Вокруг было тихо, лишь всплески от ступней моих ног изредка нарушали эту тишину. Где-то на блоках, вдалеке от озера, иногда доносились одиночные выстрелы или короткие очереди, порой пробивался отрывистый смех танкистов, но эти звуки были где-то там, вдалеке и в стороне, как будто доносились они из какой-то другой жизни.

Как приятно было, вот так плыть, глядя в бездонную синеву неба, слушать эту редкую тишину и ощущать всем телом приятную прохладу воды. В моем сознании воцарилось абсолютное спокойствие и гармония, куда-то пропали все тревоги и страхи, было такое ощущение, как будто я оказался в центре вселенной и растворился в ней весь без остатка. Куда-то на второй план отодвинулось все, война, смерть, жара и лишения, оставались только, я, вода, и небо. Хотелось навсегда остаться в этом состоянии, раствориться в нем, и ни когда не возвращаться в эту жестокую реальность.

Что ни говори, а все-таки приятно осознавать, что даже в таком кошмаре, как война, иногда бывают подобные минуты блаженства.