Первое путешествие

Первое путешествие

Мне уже за сорок. Трудовой стаж, как у многих представителей моего поколения — лаборант в институте, такелажник на заводе, рабочий-бурильщик в геолого-разведочной партии. Знаю английский, член Союза журналистов и, конечно, состою в правящей партии. За спиной два престижных, хоть и вечерних института, годы работы в редакции журнала, затем три в Индии и пять последних лет в Агентстве по авторским правам[6], где начинал с консультанта и добрался до заведующего отделом международных книжных выставок. Дальше нельзя, фамилия не пускает.

Следующая должность утверждается в ЦК. Тому, кто сунется с моим представлением, запросто намылят шею, к тому же и у генерала есть дети.

Будучи заведующим отделом и, конечно, «выездным», по негласному табелю о рангах я мог рассчитывать на две, иной раз три командировки в год. В те времена «выездной» звучало гордо как космонавт, но с флёром таинственной значимости.

О, это сладкое слово «загранкомандировка»! В стране, где туристическая путёвка в Болгарию была доступна лишь жёнам больших начальников и победителям соцсоревнований, возможность отправиться «за бугор» становилась мечтой почти несбыточной. «Белым воротничкам» из министерств и ведомств иногда удавалось выскочить в так называемые «краткосрочки», но борьба за них порой напоминала петушиные бои с неограниченным числом участников, где все против всех и каждый за себя.

Справедливости ради следует сказать, что к этому времени несколько тысяч советских спецов — мастеров и инженеров уже прошли через Ассуан, Бхилаи, Бокаро. Рабочему классу доверяли больше, чем вонючей интеллигенции, да и без них на гигантских стройках действительно не обойтись.

Жизнь и быт наших сограждан за рубежом за колючей проволокой мало отличались от положения заключенных в зоне или на «химии». Знаю об этом не понаслышке. Непривычный климат, идиотские запреты, а главное — добровольный режим строжайшей экономии, превращали длительное пребывание за рубежом в тяжёлое испытание. Зато, вернувшись через два года, в родной Жданов или Свердловск, счастливчик приобретал чёрную «Волгу» — символ жизненного успеха — на ней разъезжали секретари райкомов. Простой смертный в очереди за «Москвичом» стоял лет десять.

Однако, отвлёкся. Утомлённый Читатель вправе спросить, как в известном анекдоте о капризном генерале, «А когда же будет про жопу»? — то есть о Нигерии. Будет, скоро будет. Кстати, о жопе.

Справочно (о жопе) У меня был друг Володя, с нежной фамилией Фиалков, драчун и любитель выпить, кандидат в мастера по самбо в полутяжёлом весе. Был, потому что к великому сожалению, его уже нет. Он славился своими язвительными экспромтами и эпиграммами.

На тридцатилетие моего младшего брата Володя прочитал великолепное поэтическое поздравление, написанное им в подражание ломоносовской «Оды на день восшествия на престол Елизаветы Петровны», где в третьем лице, высоким штилем воспел действительные и мнимые достоинства юбиляра. Гости восторженно хлопали.

Брат в смущении буркнул что-то вроде «Ты забыл упомянуть о моём геморрое».

Володя невозмутимо доел порцию крабов (самую ходовую и дешёвую закуску тех лет), встал и торжественно произнёс: К сему, спешу добавить, На жопу он гнилой, В неё он свечи ставит И лечит геморрой.

Сермяжная простота экспромта прекрасно оттенила манеризм поздравления и оказалась настолько неожиданной, что народ начал хохотать лишь несколько минут спустя. В нашей компании острословов хватало. Иных уж нет, а те далече. Между прочим, таких роскошных женских поп, как в Нигерии, я не видел даже в России.

Вернёмся к нашим баранам. Нигерия всё ближе.

Мои командировки случались в основном на международные книжные выставки, чаще в страны тогдашнего социалистического лагеря. В Париж, Стокгольм или Болонию вояжировало большое начальство.

Мне довелось участвовать во многих международных семинарах, симпозиумах, встречах писателей и издателей, которые постоянно проводились у нас и за рубежом. Уже работая в Агентстве, удалось слетать в любимый город Калькутту. Многоликая и многорукая, как боги Индии, приветливая и безжалостная; то бурлящая праздниками, то взрывающаяся социальными конфликтами, Калькутта очаровала с первого приезда ещё в июне 73-го. Когда-нибудь соберусь с силами и расскажу об этом городе и моих приключениях в нём. Извините, отвлёкся.

По-прежнему манили тропики, куда в Агентстве никто не рвался, а идеологический Отдел ЦК требовал усиления работы со странами третьего мира. Пожалуй, это были единственные указания Отдела, которые я приветствовал.

Жизнь не шла, а неслась и радовала постоянной сменой декораций. Бывало утром, где-нибудь под тропиком Рака, я в майке и джинсах разбирал модули выставочного стенда, днём уже в белой рубашке и галстуке сидел на переговорах, а вечером в свадебном костюме шаркал ножкой на торжественном приёме. Порой прямо с банкета везли в аэропорт, в самолёте надевал свитер и доставал пальто, а на следующий день в ватнике и сапогах перебирал мёрзлый картофель на московской подшефной базе. Sick and sweet, как говорят англичане.

Наши командировки редко продолжались больше недели, а делегации обычно состояли из трёх — четырёх человек. Как правило, в группу включали штатного сотрудника из «откуда надо» или своего «стукача», который следил за тем, чтобы народ не перепивал, не забредал на порно-шоу, стриптиз или, упаси, Господи, в бордель. Осторожность в определённой степени была оправдана. Под угрозой компромата, чиновник любого ранга мог выдать не только секреты, если он их знал, но и маму родную. Борьба за нравственность «хомо советикус» велась с революционной принципиальностью и рабоче-крестьянской яростью на всех фронтах.

Люди рвались в загранкомандировки не столько из-за желания увидеть закрытый для нас мир, сколько с надеждой прибарахлиться. В стране с этим было бедновато.

Справочно (о загранкомандировках)

Готовились к выезду капитально. С целью сбережения жалких командировочных, «туда» брали с собой всё — от соли и сахара до спичек и кипятильника, главное — продержаться неделю и не протянуть ноги от голода. Многие везли передачи для знакомых, у таких счастливчиков появлялся шанс перекусить в гостях. Передавали и письма, что было строжайше запрещено.

Наиболее предусмотрительные прихватывали в качестве подарка буханку чёрного хлеба. В тропиках его действительно не хватало, но в Европе, краюха чёрного на обеденном столе у загранработника, демонстрировала коллегам тоску по родине и неразрывную связь с народом, как серебряный лапоть на рабочем столе Ивана Тургенева в его парижских апартаментах.

Командировочные без остатка тратились на шмотки и сувениры для родных, друзей и секретарш начальников. За ввоз личной валюты обратно в страну можно было получить пять лет, а беспошлинной торговли в аэропортах ещё не существовало. Половина последнего дня командировки, как правило, проходила в беготне по магазинам. Из заморских стран на продажу везли парфюмерию, кассетные магнитофоны и джинсы, в качестве сувениров — зажигалки, ручки, жвачку и прочую мелочь, которой у нас тогда не было.

Помню, в Белграде я покупал сувениры по списку, в котором было более двадцати фамилий. Оформление в Югославию шло как в капстрану, поэтому и подарков от меня ждали соответствующих.

Одежду тоже надо было продумать. В загранкомандировку рекомендовалось брать запасной костюм для официальных приёмов, приличные туфли и галстук, желательно ещё не облёванный. Такой галстук и второй костюм имелись не у всех, некоторым приходилось одалживать. В тропиках запрещалось появляться в шортах и пробковом шлеме, дабы не напоминать туземцам о колониальном прошлом.

Сейчас вспомнил свою сотрудницу, которая сошла с трапа самолёта в Калькутте мартовским днём в меховой шапке и сапогах, неся в руках беличью шубку. Привезли её в гостиницу в полуобмороке. Кондиционеров в автомобилях тогда не было.

Однажды в начале сентября, по долгу службы просматривая зарубежные книгоиздательские журналы, наткнулся на материалы о первой Всеафриканской книжной выставке. Её проведение намечалось на февраль, в городе Ифе в Нигерии. Информация представляла профессиональный интерес, и я немедленно загорелся идеей. Во-первых, участие в выставке открывало возможности установления прямых связей с африканскими издателями, во-вторых, появился шанс своими глазами увидеть мечту детства — Чёрный континент.

За несколько недель ухитрился собрать серьёзный материал по книжному рынку стран экваториальной Африки. Встретился со специалистами Иностранной комиссии Союза писателей, переговорил в институте Азии и Африки, просмотрел множество справочников и получил ценную информацию во внешнеторговой фирме «Международная Книга», которая давно держала в Лагосе своего представителя.

Результатом бурной деятельности явилась десятистраничная справка «Состояние книгоиздательства в странах к Югу от Сахары», отправленная на имя председателя Правления ВААП. Собака была зарыта на последней странице, озаглавленной «Выводы и предложения». В ней я деликатно подталкивал руководство к мысли, что одно лишь появление советского стенда на Всеафриканской выставке, обеспечит оглушительный пропагандистский успех и вызовет скрежет зубовный в стане идеологического врага. Бумага ушла «наверх», все мыслимые сроки прошли, но указаний от руководства не поступало.

Спустя месяц, позвонил непосредственный начальник Михаил П.:

— Старик, ужми свою челобитную по Нигерии до полутора страниц. За подписью руководства пойдёт в ЦК. Срок — один день, «конторе» это интересно.

Я возликовал.

Придётся поговорить и о хорошо знакомой людям нашего поколения «конторе», поскольку к моим зарубежным командировкам она имела прямое отношение.

В каждой уважающей себя организации, находилось немало людей из КГБ, а ещё больше «стукачей».

Что касается ведомств, имевших прямые зарубежные контакты, они были просто нафаршированы комитетчиками. Не буду рассуждать о побудительных мотивах, заставлявших граждан работать на эту фирму, но недостатка в них не ощущалось. Это был старый, добрый политический сыск. Занималось им знаменитое 5-е Управление, гордо именовавшее себя контрразведкой. Большинство его подразделений неусыпно выявляли инакомыслящих, работая по старой «околоточной» схеме, когда на вопрос: «Хто есть враг унутренний?» — служака бодро отвечал — «жиды, аблакаты и скубенты». Конечно, как и везде, там работали разные люди. Знал некоторых, которые почти откровенно тяготились своими обязанностями и мечтали перейти в другие Управления. Сейчас в преступлениях сталинского режима принято обвинять Феликса Дзержинского, как организатора тотальных репрессий. Позволю себе не согласиться. Как и отец, отношусь к этому имени с глубоким уважением. Не буду здесь развивать эту тему, скажу лишь, что никому не приходит в голову упрекать Назаретянина в испанской инквизиции, взаимной резне католиков и протестантов или жестоких гонениях на старообрядцев.

В нашей фирме сотрудников Комитета было предостаточно. Сложилось впечатление, что они не очень затрудняли себя маскировкой. Меня сразу предупредили, с кем не стоит обмениваться политическими анекдотами. Как шутили товарищи по работе — «секрет полушинели — не секрет». Похоже, что «who is who» знали не только мы, но и зарубежные партнёры. Как-то, одна западногерманская газета опубликовала фотографию нескольких человек из делегации Агентства на Франкфуртской книжной ярмарке. Из четырёх сидевших за столом в кафе трое были из «конторы», причём в подрисунке точно сообщались их звания.

Примерно через полгода после моего появления в Агентстве, поступило предложение, от которого не принято отказываться. Мы сидели в ресторане Домжура (в то время я с энтузиазмом избавлялся от денег, заработанных в Индии), когда один уважаемый в Агентстве человек, к тому же в серьёзных чинах, не мудрствуя лукаво, стал вербовать меня в «стукачи».

Ещё находясь в нежном пионерском возрасте, я назвал Павлика Морозова сексотом, после чего родители были срочно вызваны в школу, и им пришлось долго оправдываться перед завучем. Досталось и мне.

С годами я несколько поумнел и поэтому на лестное предложение «стучать» на коллег ответил, сработав под Швейка. Дескать, будучи убеждённым большевиком-ленинцем, всегда и везде …, ежели увижу или услышу…, но подписывать что-либо не хотел бы. Человек он был не глупый, мы допили бутылку и расстались друзьями. В течение некоторого времени ожидал осложнений, но санкций не последовало. Без проблем прошла командировка на одно серьёзное международное мероприятие в Варшаву, под выездной характеристикой стояла и его виза. Пронесло.

За четыре года до описываемых событий в Агентстве появился Михаил П., назначенный заместителем начальника Управления, в которое входил наш отдел.

Стройный, подтянутый, скромно, но элегантно одетый.

Он был вежлив со всеми, негромко говорил, редко улыбался, но от него исходила какая-то благожелательная энергетика, что заметили все. Своим спокойствием, порядочностью, умением слушать, он походил на моего отца, хотя был всего пятью годами старше меня.

Было известно, что его отозвали в Москву по состоянию здоровья с должности атташе по культуре из одной европейской страны. Вскоре мы стали «на ты», а со временем действительно подружились. В связи с болезнью его перевели в так называемый действующий резерв ПГУ[7], в группу РТ (разведка с территории). Выходец из семьи московских интеллигентов, Миша получил прекрасное образование. В начале войны его отцу, человеку известному в творческих кругах, предложили высокую должность в тылу, но он пошёл в ополчение и погиб под Москвой вместе с тысячами других добровольцев.

Миша долго присматривался ко мне, испытывал на разрыв и сжатие — извечное «доверяй, но проверяй». Система работала серьёзно. Даже за ним после возвращения из Европы около года ходили «топтуны». Забегая вперёд, скажу, что наша дружба длилась почти десять лет. Он ушёл из жизни уже будучи на пенсии и похоронен со всеми воинскими почестями среди героев-афганцев.

Руководство «конторы» срочно требовало от него помощника, а ошибка в выборе могла стоить дорого. Как он впоследствии говорил, его привлекло во мне интересное сочетание бесшабашного авантюризма и жёсткого самоконтроля — качества, привитого отцом. Не для передачи детишкам скажу, что частенько рисковал, садясь за руль после крепких возлияний, но за сорок лет, сменив одиннадцать автомобилей, совершил лишь две мелкие аварии, в которые угодил абсолютно трезвым. Кстати, умение пить тоже входило в арсенал «молодого бойца». Ну, с этим у меня было всё в порядке.

Выпивать и курить начал с четырнадцати лет, когда в поисках приключений проводил вечера на тёмных йошкар-олинских улицах. Учителями были тёртые урки, откинувшиеся с многочисленных зон Поволжья в знаменитом 53-м. Большинство снова вернулось за решётку, успев воспитать себе крепкую смену. Извините, опять отвлёкся.

Позднее узнал, что «добро» на мою кандидатуру было получено не сразу, в связи с предыдущим отказом сотрудничать с «пятёркой». Хотя отношения между Управлениями внутри Комитета были не безоблачными, но повторная вербовка «отказника» считалась нарушением корпоративной этики.

Приглашение Миши к сотрудничеству с внешней разведкой принял без колебаний, и он стал моим «ведущим офицером».

Справочно (о разведчиках) Когда, наконец, родители приобрели свой домик в Томилино, и появилась возможность принимать гостей, к нам стали приезжать друзья отца, как мне двадцатилетнему казалось — «старые грибы». Некоторые уже пенсионеры, другие на преподавательской работе. Слушать стариков было безумно интересно.

Жизнь, вернее работа, разбросала их по всему свету, кто-то провёл семь лет в Индонезии, из которых, будучи нашим агентом, отсидел год в джакартской тюрьме. Другой выпускал еврейскую буржуазную газету в Нью-Йорке, затем тоже сидел четыре года, но уже у нас, благодаря чему остался жив. Его выпустили и отправили на фронт только в начале 45-го.

Один, похожий на арбузное семечко толстячок, уверял, что сделал для кубинской революции больше, чем Фидель Кастро. Во всяком случае, сам генерал Батисто называл его другом. По возвращении в страну, и находясь в забвении, он ютился в Москве по съёмным углам. Об этом написал Никите Хрущёву, прося предоставить его семье квартиру. Как ни странно, квартиру дали, но в Минске, там же предоставили место заведующего кафедрой иностранных языков в университете.

Чаще других у нас бывал милейший и интеллигентнейший, назовём его З. Левин, лично знавший Филби, Фишера и других легендарных разведчиков. Его с женой «забросили» в Америку через Китай и Канаду. На это ушли годы. В США он преподавал в университете, одновременно работая в одной из подкомиссий Сената. В перерыве между лекциями ему сообщили о провале. Не заходя домой, на чужой машине, он в три дня пересёк страну и покинул Америку в трюме советского парохода, ожидавшего его в порту и под разными предлогами откладывавшего отплытие.

После нескольких месяцев допроса, жену оставили в покое и прекратили слежку. Она твердила: «Я не знала, что муж был шпионом». Газеты пестрели их фотографиями.

Её и сына наши люди буквально выкрали из США через два года. З. Левин был лишь одним звеном в длинной цепи громкого дела супругов Розенберг. С семьёй Рихарда Зорге сталинский режим поступил иначе, но тогда об этом не знали.

Слушая стариков с легендарными биографиями, конечно, я мечтал стать разведчиком.

Не могу сказать, что дополнительная нагрузка была в тягость, но забот прибавилось. Приходилось посещать мероприятия, не имевших прямого отношения к работе. Сегодня, например, встреча с делегацией американских квакеров в Доме дружбы, завтра приём в Посольстве ФРГ, на следующей неделе презентация чьей-то книги в ЦДЛ. Я понимал, что участвую в чьих-то разработках, общей картины не видел, да и не положено было. Мои вечерние бдения жене явно не нравились. Однако, в зарубежных командировках выполнять задания было ещё сложнее, малейшее отклонение от жёстких норм поведения за рубежом, тут же отмечалось «стукачами».

Должен разочаровать Читателя, вторую зарплату я не получал, засад и перестрелок не было. «Где начинается стрельба, кончается разведка» — говорил Моисей Урицкий — один из стоявших у истоков создания этого ведомства.

Вернёмся к Нигерии. Наконец подготовка к участию Агентства в африканской выставке вступила в практическую фазу — Правление утвердило рабочее задание, состав делегации и сроки командировки. Летим вдвоём на семь дней, старшим назначен Дима С., хороший парень, знающий специалист с опытом зарубежной работы. Смущает одно «но» — он панически боится насекомых и всяких гадов. Не лучший вариант для тропиков.

Продолжалась многомесячная процедура оформления на выезд. Исписывалось множество бумаг, собиралась чёртова уйма виз и подписей. В те весёлые годы на каждый пук требовалось заполнить анкету.

Не буду утомлять подробным описанием этого марафона, расскажу лишь о ключевых моментах.

Проверка каждого выезжающего шла параллельно по двум направлениям. Если физическое состояние исследовалось только медиками, то нравственное здоровье пристально изучалось трудовым коллективом, партийной организацией, старыми большевиками, и Комитетом Госбезопасности.

Чтобы получить медицинское заключение «практически здоров» пришлось обойти немало врачебных кабинетов, сдать несколько анализов. «Тропикальных» проверяли особенно тщательно. Затем наступила очередь вакцинации. Прививку от оспы и холеры получил с перерывом в неделю, ещё одну инъекцию от жёлтой лихорадки влепили в задницу за пару недель до отъезда. Этот прощальный поцелуй Минздрава уложил меня в постель на два дня. Деваться некуда, на авиарейсы в Азию и Африку в аэропортах установлен строгий медицинский контроль.

Дата вылета приближалась. Подходили к концу ритуальные танцы по оформлению документов, оставалось сделать два-три па. Одно из них — визит в ЦК на собеседование. Вызов на Старую площадь являлся непременной процедурой, означавшей, что партия тебе почти доверяет и возможно позволит выкатиться «за бугор». Говорю «возможно», потому что завернуть могли на любом этапе. Одного знакомого высадили из готового к взлёту самолёта. Больше он заграницы не видел.

В назначенный день и час я сидел в одном из кабинетов ЦК и внимательно слушал сухонького старичка. Вопросов ко мне почти не было, дедушке было скучно, хотя он и пытался изобразить чрезвычайную занятость. Наконец, закончив рассказ о своих ратных подвигах эпохи борьбы с «кулаками-мироедами», он пожал мне руку и отпустил с Богом. Я радостно помчался в цековский буфет, в то время единственное место в Москве, где можно было купить Марльборо и заодно дёшево пообедать. Очередной рубеж позади.

За день до выезда нас с Димой ждало ещё одно обязательное таинство — ознакомление с секретным документом. Кажется, он назывался «Правила поведения советского человека за рубежом», за точность заглавия не ручаюсь. Этот многостраничный шедевр хранился в кладбищенской тиши Первого отдела.

Сколько бы раз человек не выезжал, требовалось штудировать брошюру снова и снова. Чтение документа доставляло особое удовольствие. Полагаю, над ним трудился целый коллектив — одному половозрелому дебилу сварганить подобный бред было не под силу.

Похоже, авторы хорошо изучили «Домострой», и при этом сами никогда не покидали пределов родного края. Советскому человеку в стране пребывания запрещалось ездить на велосипеде и мотоцикле, вступать в разговоры со случайными прохожими, давать домашний телефон, покупать билеты лотереи, останавливаться в отелях ниже четырёх звёзд — всех запретов не перечислить. В тропиках к тому же было запрещено передвигаться по улице пешком, а также пользоваться вело- и моторикшами, что приравнивалось к смертному греху. Помню, работая в Индии, я часто колесил по стране в местных командировках, с наслаждением нарушая пункты брошюры с первого по последний.

Несколько пассажей в «Правилах» появились явно с подачи Св. Антония. Например, обнаружив в купе поезда особу противоположного пола, советскому гражданину(ке), видимо, во избежание искушений, предписывалось немедленно потребовать от проводника подыскать ему (ей) другое место.

Закончив увлекательное чтение, я расписался в специальной амбарной книге в графе «ознакомился» и пошёл в гастроном за водкой для отдела. Таковы были традиции. За день до отлёта, полагалось выпить с коллегами и прослушать запись Володи Высоцкого:

Там шпионки с крепким телом,

Ты их в дверь — они в окно,

Говори, что с этим делом,

Мы покончили давно.

В ходе подготовки к поездке отдельный инструктаж проводил Миша. Его интересовал возможный состав европейских делегаций, но, прежде всего, личность Питера Хааса, генерального директора крупнейшей в мире Франкфуртской книжной ярмарки, который, по полученной информации, был приглашён на торжественное открытие Всеафриканской выставки. Левак по своим политическим взглядам, Питер в молодости засветился, как анархист, симпатизировавший коммунистам. Помогал различным фондам, искупающим вину Германии за Холокост. В общем, фигура интересная. Женат вторым браком, молодая жена латиноамериканка, по убеждениям троцкистка.

Встретиться с Хаасом на нейтральной территории в неформальной обстановке — редкая возможность, которую нельзя упустить, поскольку предыдущие попытки «подойти» к нему ближе в Германии не принесли результатов.

Как только реальность командировки подтвердилась, я начал старательно знакомиться с политическими и экономическими проблемами континента. Меньше всего при этом полагался на советскую прессу. Зарубежные газеты и журналы приходилось просматривать в спецхране, «синий ТАСС» для служебного пользования давал мне Миша. Постепенно стала вырисовываться общая картина африканской действительности.

Справочно (об Африке)

В те годы Чёрный континент пылал.

Велись бои в Анголе, Мозамбике и сопредельных государствах. Не совсем ясно, что творилось в Конго и Заире, бурлила Южная Африка. У меня сложилось мнение, может быть обывательское, что наша политика в регионе носила выжидательный характер. Мы ждали, а порой сами провоцировали очередной конфликт, затем, после вмешательства США, бросались поддерживать противоположную сторону.

В курс нигерийских заданий меня ввёл «африканист из конторы». В первую очередь нас интересовали неожиданно возникшие ядерные амбиции Нигерии. На фоне лозунгов «Африка — для чёрных», «Каждый шестой в Африке — нигериец», «Чёрное — прекрасно», мелькавших в местной прессе, там начали появляться статьи о возможном строительстве атомного реактора, что беспокоило многих и не в последнюю очередь членов ядерного клуба.

Крупнейшая нефтедобывающая страна, центр политического влияния на всю Африку, Нигерия стала зоной столкновений интересов различных государств, в том числе и Китая, отношения с которым у нас были на грани войны. В этой связи особый интерес представлял университет в городе Ифе, на территории которого будет проходить выставка.

Лекторский состав в основном интернациональный, но советских преподавателей там нет. Недавно открылась кафедра ядерной физики, с практикой студентов на зарубежных атомных реакторах. Немедленно на разных факультетах появились китайские преподаватели, в том числе три тренера по настольному теннису. Всё это напрягало.

Информация поступала в недостаточных объемах, к тому же самая противоречивая.

Каждый новый европеец в стране, как волосок на лысине, виден издалека. Аналитики требовали кое-что проверить и перепроверить.

Интересовало всё — от степени чёрного национализма на бытовом уровне, до списка дисциплин на серьезных факультетах.

Вот с таким багажом вопросов я скоро увижу долгожданную Африку.

Серое февральское утро. Перед въездом в Шереметьево-1 уборочные машины разгребают грязную снежную кашу. Шереметьево-2 ещё достраивается. Дима приехал в лёгкой куртке и засунул её в сумку, мою дублёнку жена увезла домой, привезёт к встрече. На посадку проходим через депутатский зал, без таможенного досмотра, была такая привилегия у делегаций Агентства.

По трапу, под налетевшую пургу поднимаемся в самолёт. Стюардесса объявляет — летим с посадками в Вене и Триполи, время в воздухе девять часов. С интересом присматриваюсь к пассажирам, гадаю — кто они, зачем летят. Вот весёлая компания хорошо одетых и слегка датых внешторговцев. Часто скрываются в салоне первого класса, где, видимо, сидит начальство.

Возвращаются с покрасневшими лицами, похоже, благодушное руководство на радостях поощряет их халявным коньяком. Ребята точно направляются в Австрию.

Рядом со мной втиснулась в кресло разговорчивая тётя средних лет. Летит до Лагоса. Везёт щенков немецкой овчарки для дочери, вышедшей замуж за нигерийца. На этих собак сейчас мода среди быстро богатеющих на нефтедолларах африканских нуворишей.

Большую часть салона занимают пожилые люди в каких-то серых и мятых пиджаках и платьях. У некоторых мужчин орденские колодки, что запрещено инструкцией. Вид у компании какой-то неэкспортный. Лица озабочены, в глазах мелькает тревога.

Между собой все знакомы, держатся обособленно, разговаривают мало. Чуть впереди, слева у прохода, сцепив руки, напряжённо сидит молодая пара. Мужчина все время вертит головой и растерянно улыбается.

Начинаю догадываться — это еврейские эмигранты летят до Вены, выражаясь языком газет — отщепенцы, предавшие идеалы социализма.

Самолёт набирает высоту, кто-то из стариков всхлипнул. Приподнятое настроение улетучилось, теоретически среди них мог оказаться и я. Крепко достало государство своей неусыпной заботой, если решили они навсегда расстаться с домом, друзьями, близкими и лететь в неизвестность. Растрёпанные и взволнованные, купившие one way ticket они вызывают у меня сложную гамму чувств — неприязни, жалости и сочувствия.

Многоопытный Дима наклонился ко мне: «Старик, не заговаривай с ними, они уже иностранцы. Кто-нибудь из экипажа стукнет и пришьют тебе несанкционированный контакт». Гоню от себя тяжёлые мысли.

Спираль истории совершила очередной виток, и через три тысячи лет вновь зазвучало, теперь уже голосом Луи Армстронга «Let my people go…».

Справочно (об антисемитизме)

Не могу обойти молчанием больную для меня тему юдофобии. По рассказам отца, в нём текла и цыганская кровь, а бабушка из деревни Бабынино Калужского уезда вела свой род от какого-то поляка, осевшего там во времена Марины Мнишек. Думаю, что не обошлось и без татарина. Кто яё

Сотни раз в жизни приходилось встречаться с «барабанами» и «кулаками», пару раз начальники намекали на возможность карьерного роста, если возьму девичью фамилию матери или жены. Вместе с «руководящей и направляющей» ушёл государственный антисемитизм, однако чьи-то блудливые ручонки выводят на заборах «жиды, вон из России». Судя по социологическим опросам, отцовская фамилия и сейчас царапает глаза и уши каждому пятому «дорогому россиянину».

Недавно наткнулся на пакостную книгу, толстую и прекрасно изданную. Свободно продаётся на Лубянке, рядом с книжным магазином «Библио-Глобус», называется «Иго иудейское», автор — некий экс-министр российского правительства. На первой же раскрытой странице прочитал, как «жиды-врачи» замучили во Владивостоке десятки православных граждан. Признаюсь, дальше читать не стал. И он туда же, опять про «историю сердцу знакомую».

Позволю себе сослаться на другого классика. В одной из своих публицистических статей Марк Твен рассказывает о русском революционере, приехавшем в Нью-Йорк собирать пожертвования на революцию. Твен советует ему обратиться не к состоятельным американцам, а к русским и польским евреям, обитавшим в бедных кварталах Ист-Сайда: «Евреи всегда отличались благожелательностью — пишет он, — Чужое страдание всегда глубоко трогает еврея…».

Кстати о врачах. По словам К. Чуковского, прототипом всенародно любимого доброго доктора Айболита, послужил некий доктор З. Шабад, из вильнюсского гетто, безвозмездно лечивший бедняков, сирот и бездомных животных.

Рождённый советским и будучи русским по менталитету, я осознал себя евреем благодаря усилиям охотнорядской шпаны, вскормившей автора «Ига иудейского».

Раз упомянул Айболита, Африка уже близко.

Первая посадка в Вене, пасмурно, но снега не видно, на газонах вокруг аэропорта зеленеет трава.

Два весёлых австрийских солдата, небрежно закинув автоматы за спину, жуют жвачку. Приятный контраст по сравнению с нашими насупленными пограничниками. В зале для транзитников бесплатное пиво от пуза. Трудно поверить, что в этой приветливой стране мог родиться и жить Адольф Шикльгрубер.

Снова летим, теперь над Средиземным морем. Серая пелена под нами редеет, сквозь разрывы в облаках, в заходящих лучах солнца блестит вода. Салон почти пуст, большая часть пассажиров сошла, подсели несколько австрийцев. Нигерийская тёща постоянно жужжит в ухо, делясь семейными тайнами межрасового брака.

Пиво хорошо легло на вчерашнюю водку, и я задремал.

Разминаем затёкшие ноги уже в Триполи. Теоретически это Африка, а практически Магриб. В лицо дует сухой и тёплый ветер Сахары. Угощают скупо, один пластиковый стаканчик пепси-колы, это всё, что полагается транзитникам. Проходим мимо солдат, картинно стоящих с оружием вдоль стен. У них красивые, смуглые лица, у некоторых явно негроидные черты. В туалете здоровый чернокожий амбал, смахнув с меня несуществующую пылинку, требует бакшиш. Злорадно сыплю ему в ладонь советскую мелочь и ухожу, оставив его в полном замешательстве.

Единственно, чем запомнилась Ливия — ошеломляющего размера литровый флакон духов «Шанель № 5», выставленный на витрине парфюмерного магазина в аэропорту.

Два часа летим над Сахарой, ни огонька внизу. Сверху и с боков светят звёзды. Наконец самолёт начинает постепенно снижаться и входит в зону низкой облачности. Звёзды исчезли. Делаем крутой вираж, вибрация усиливается. Приземлились. Стихает надоевший гул двигателей.

Сбылась мечта детства, вот я и в Африке. Из этого региона, по мнению антропологов, шестьдесят тысяч лет назад двинулась на Север группа «хомо эректус», ставшая впоследствии родоначальником человеческих рас и народов.

Долго сидим в самолёте в ожидании трапа. Романтический настрой испаряется, уступив место раздражению.

Становится душно, принудительная вентиляция конечно не работает. Первой не выдерживает бортпроводница и с грохотом откатывает дверь. Лучше бы этого не делать, сама объявила перед посадкой — температура в Лагосе + 26 °C. Салон наполняется вязким влажным воздухом. Я пробираюсь к двери и вдыхаю запахи — пахнет бензином, океаном и как будто ванилью. Глубокая темнота вокруг кажется осязаемой. Только вдалеке слабо мерцает одинокая лампочка, условно отделяя небо от тверди.

Неожиданно откуда-то снизу из угольной черноты доносится голос, выкрикивающий мою фамилию.

Отзываюсь, и слышу вопрос по-русски: — Какие деньги везёшь? Не знаю, что ответить, а вдруг провокация? На повторный вопрос кричу вниз: — Доллары! — Пиши в декларации, что их нет, — предупреждает голос и ночь затихает.

Через несколько минут к самолёту откуда-то сбоку приближается новогодняя ёлка, сверкая разноцветными лампочками. Не сразу соображаю, везут долгожданный трап.

Вскоре мы с Димой, обливаясь потом, тащим сумки, набитые продуктами и образцами книг по бесконечно длинному, слабоосвещенному коридору. По стенам шныряют безобидные, знакомые по Индии, ящерицы — гекконы, вызывая у напарника взрывы виртуозного мата. Не думал, что такие слова ему известны. Останавливаемся передохнуть. «Занесла меня сюда нелёгкая» — в сердцах шепчет Дима, не замечая, что цитирует бабку Пейзлерку. Ему не позавидуешь, презрев мои советы, он не снял тёплых кальсон в самолёте.

В полутёмном помещении заполняем многостраничную анкету, где нужно указать расу, цвет глаз, в каких войсках служил за последние пять лет и ещё много других вопросов на засыпку. Вот и про валюту, какую и сколько везёшь? Пишу — валюты нет. Снова коридор. В конце туннеля вырисовывается нечто напоминающее трибуну, за которой восседает величественная фигура. Низким голосом, как из бочки, фигура требует паспорт и декларацию. Лица говорящего не видно. Становясь на цыпочки, протягиваю документы. Звучит вопрос, его английский мне не понятен и, дабы не ввязываться в дискуссию, отвечаю бочкообразному по-русски. Весь мир знает, что русские, как впрочем, и французы, знанием английского себя не утруждают. Забрав паспорт, двигаемся дальше.

В зале ожидания среди встречающих, в толпе крупных чернокожих мужчин в ярких национальных одеждах без труда находим Виктора из «Межкниги», с которым знаком заочно по переписке. Он будет нашим куратором и гидом, поильцем и кормильцем.

Парень моих лет, с открытым приятным лицом. Как говорили в Москве, он влюблён в Африку. Работает в Нигерии второй срок, на предложение представлять фирму в США, отказался и вернулся в Лагос. Хорошо его понимаю, у меня такой же роман с Индией.

Уже погрузившись в его «Форд», что-то ждём. — Соберётся пять-шесть машин, двинемся до города караваном, — говорит Виктор.

Оказывается, на дорогах свирепствуют банды.

Грабят без церемоний, перстни и кольца с жертв не снимают, а рубят пальцы на капоте машины, серёжки у женщин рвут прямо из ушей. Хоть мы без перстней, но, однако же, взгрустнулось. Против таких Бармалеев и Айболит не поможет.

До города домчались быстро, автомобили двигались вплотную друг за другом, как связка сосисок. В дороге Виктор посвящает нас в детали нигерийской действительности.

Из-за хлынувших в страну нефтедолларов цены взлетели до небес и продолжают расти. Обращение валюты кроме местных найров запрещено, военный режим шутить не любит. Наших суточных при обмене по официальному грабительскому курсу, не хватит на завтрак в дешёвом отеле. Торгпредство с разрешения Москвы, в обход местных законов, меняет краткосрочникам доллары, если они не заявлены в декларации, значительно выгоднее. Так прозаично объясняется, напугавший меня крик из ночи в аэропорту.

Сегодня переночуем у Виктора, завтра с утра в костюмах и галстуках предстанем пред очи посла, затем, переодевшись прямо в машине, мчимся в Ифе, до которого километров 350. Послезавтра открытие выставки, время расписано по минутам. До ночи должны успеть поставить совместный стенд «Межкниги» и нашего Агентства. Новость не из приятных. Дело в том, что «Межкнига», хотя и входила в систему Внешторга, занималась, в основном, пропагандистско-идеологической работой, распространяя за рубежом, советскую литературу и периодику, переведённую и изданную в Союзе. Чекистов там служило немерено, значит совместный с Виктором стенд, обречёт нас на повышенное внимание местных спецслужб, но тут уж ничего не поделаешь.

Несмотря на поздний час, улицы города были забиты автомобилями. По словам Виктора, в целях борьбы с пробками, в Лагосе разрешено движение автомобилей с чётными номерами по чётным числам, с нечётными в другие дни. С дипломатическим номером, как у него, можно ездить ежедневно.

У Виктора засиделись далеко за полночь. Гостеприимная хозяйка порадовала нас гастрономическими изысками — салат из авокадо с чесноком и кокосом, козлятина с гарниром из батата, папайя, ананасы и другие фрукты. Сегодня подобную экзотику могут увидеть, а отдельные товарищи даже приобрести в супермаркете, но в эпоху «колбасных электричек», такой ужин запомнился надолго. Во время застолья несколько раз отключался свет, текли холодильники, вырубались кондиционеры, в общем, случались обычные для тропических стран тихие радости. В такие минуты зажигали керосиновую лампу, открывали окна и выпивали дополнительную порцию джина — незаменимого средства в борьбе с малярией и наваливающейся влажной духотой.

Утренняя аудиенция в посольстве прошла по обычной схеме: чай с конфетами, разговоры о сложной политической ситуации в стране, пожелания успехов в работе. Между строк читалось, что приезд делегации непонятного Агентства — лишний геморрой для хозяина кабинета, однако же он попытается использовать наш нежелательный визит в дипломатических целях. После предстоящих выборов военные обещают передать власть гражданскому правительству и возможным кандидатом в президенты полагают губернатора штата, где проходит выставка. Наличие советского стенда — прекрасный повод для посла посетить Ифе для того, чтобы встретиться с губернатором в неофициальной обстановке, избегая внимания журналистов и излишнего шума в прессе. Из всего сказанного вытекала новая задача делегации — служить достойным фоном для его визита, что естественно накладывает на нас дополнительную ответственность (только этих забот мне не хватало).

Фамилию губернатора штата я, конечно, не помню, как не вспоминаются сейчас имена нигерийских издателей и писателей, с которыми велись переговоры впоследствии. Если назову имя Чуквуемека Нкванкво, едва ли оно вам что-нибудь скажет, а выговорить прочие имена православному без стакана в руке не удастся. Кстати, не могу не сказать несколько слов о христианстве и связанных с ним таинствах.

Справочно (о крещении) Будучи убежденным суеверным атеистом, ничего не имею против религии вообще и христианства в частности, тем более, что дважды крещён. Предвижу, что, прочтя эти строки, доброжелательный Читатель, крякнет и подумает — умеют же евреи устраиваться. Случилось это следующим образом.

Я появился на свет летом 39-го в Калуге. Той же осенью, когда отец служил где-то за Байкалом, а мама уехала на один день в Москву, бабушка Аня взяла меня в охапку и отнесла крестить в храм Св. Егория, что высится на холмистом берегу Оки. Позднее мы с женой навестили эту церковь.

Понимая, чем может закончиться подобная инициатива для семьи коммуниста-офицера, бабушка всю жизнь молчала, храня у себя мой крестик, и призналась в этом только в 60-х. Бабушка вообще о многом молчала. Дело в том, что её муж, мой дед Николай — офицер Белой Гвардии, был казнён Красными в 19-м году в Одессе.

Узнай об этом «особисты», нам всем — хана.

Много позднее, через год после окончания войны меня, чахнувшего от лёгочного заболевания, мама привезла лечиться в детский санаторий в Евпаторию. В полном отчаянии, поддавшись уговорам какой-то старушки, она решила нарушить партийное табу и окрестить меня, убогого в местной церкви.

Вопли младенцев, невнятное бормотание зловещего вида батюшки и холодная вода — всё это очень не понравилось. Но дело было сделано, и мама взяла с меня слово — никому ничего не рассказывать.

Примечательно, что повторное приобщение к христианству, оказалось покруче первого, и я неожиданно пошёл на поправку.

Так что, как дважды крещенный, имею полное право присоединить голос к хору верующих и спеть с ними любимый псалом-блюз «Господь, ведёт меня дорогою греха, чтоб спотыкался я и падал».

Распрощавшись с послом, мы направились в торгпредство, где обменяли долларовые крохи на найры, и с облегчением сняв галстуки и пиджаки, уселись в машину. Впереди долгий путь и Виктор хотел проделать его засветло. Увидеть Лагос нам так и не пришлось. Избитая и замусоренная дорога сначала шла вдоль океана, где справа тянулись живописные лачуги городской бедноты, а по левую сторону под углом к песчаному берегу катились мутные валы Атлантики. Мы опустили тонированные стёкла и в машину ворвались струи тёплого солоноватого воздуха.

Дышалось с трудом. Хотя до сезона дождей оставалось больше месяца, воздух был настолько насыщен влагой, что казалось наши лёгкие забиты мокрой ватой. Нельзя сказать, что мучила жара, За все дни пребывания в Нигерии температура не поднималась выше 30 °C, да и солнца мы практически не видели. Вместо него на белесо-сером от испарений небе едва желтело расплывчатое пятно. Но круглосуточная всепроникающая влажность вызывала постоянную потливость, наши рубашки практически не просыхали, а всё, к чему прикасались руки, становилось липким и скользким. Вспомнилось, как в далёком теперь 73-м, перед первой командировкой в Индию, я расспрашивал одного старого внешторговца. На вопрос о климате страны, он ответил кратко и ёмко: — В Дели выпьешь и ссышь, в Калькутте выпьешь и потеешь.

В Нигерии в феврале я чувствовал себя, как в Бенгалии в период летних муссонов.

Стоит упомянуть об одном любопытном зрелище, которое мы наблюдали в пяти минутах езды от торгпредства. Едва выехав к побережью, автомобиль буквально увяз в ликующей толпе, запрудившей дорогу.

Вокруг сияли радостные лица, глухо и тревожно били барабаны, пёстро одетые и раздетые мужчины и женщины приплясывали, что-то крича и хлопая в ладоши.

В центре толпы, прямо на пляже, несколько здоровых парней в рваных шортах, засыпали металлические бочки песком и ставили их одна на другую в виде колонн. — Любимая народная забава, — усмехнулся Виктор. — Публичные казни по субботам. Осуждённых расстреливают, привязав к бочкам. Сегодня казнят гангстера по кличке «дагомеец» с двумя подельниками. На это зрелище нет времени, они не последние бандиты в Нигерии, в Ифе надо попасть до темноты.

Мы с Димой радостно поддержали это решение.

Наконец вырвавшись из района трущоб, выехали на прекрасную широкую трассу, недавно построенную немцами, и со скоростью за сто понеслись на Север.

Дорога от Лагоса до Ифе и обратно — вот и вся Африка, которую мне удалось увидеть в первый приезд.

Не давая себе уснуть, Виктор развлекал нас разговорами. Оказалось, что литература по Нигерии, которую я штудировал в Москве, мягко говоря, слабо отражала действительность. Несмотря на жёсткий военный режим в стране то тлеют, то разгораются этнические и конфессиональные конфликты. Формально власть в штатах принадлежит губернаторам, но в реальности народ по традиции подчиняется племенным вождям, называемым «оба». У некоторых родоплеменных групп существуют даже два, а порой и три «обы» — гражданский, религиозный и военный. Всего в стране зарегистрировано более двухсот племен. Крупнейшие из них, в основном хауса и фульбе, исповедуют ислам, йоруба и игбо — чаще христиане. Серьёзная резня между ними может возникнуть в любой момент. В последние годы подобное случалось не раз.

Город Ифе расположен на территории компактного проживания йоруба и носит имя одной из этнических групп народа. К сожалению две недели назад умер один из трёх «оба» племени. Поскольку покойник прославился как честный и справедливый вождь, традиции требовали похоронить с ним как можно больше народа, чтобы церемония прошла, как говорится, не хуже, чем у людей. По этому случаю немногочисленная европейская колония, работавшая в университете, побросав манатки, с чадами и домочадцами устремилась в Лагос, под крыши своих посольств. И правильно сделали, так как кроме нескольких жён с вождём похоронили ещё человек сорок, первых попавших под руку. Сейчас в университете объявлены каникулы, но некоторые преподаватели уже возвращаются обратно, тем более, что торжества по случаю похорон завершились, а грядущее событие — Всеафриканская книжная ярмарка обещает несколько разнообразить провинциальную жизнь города.