ДЕТЕКТИВ КАМЕННОГО ВЕКА
ДЕТЕКТИВ КАМЕННОГО ВЕКА
Не так давно была в Америке и случайно прочла в русской газете: по русскому каналу будут показывать мой фильм. «Две стрелы». Позвонила на телевидение:
— Я здесь, у вас, в Нью-Йорке, если это вам интересно.
— Ну, — в этом русском «ну» прозвучала настороженность: чего, дескать, надо…
Я очень аккуратно попыталась выяснить, кто, когда и кому отдал право показа… В ответ услышала:
— О’кей! Приезжайте к нам выступить перед показом. Мы вам заплатим сто пятьдесят долларов…
Вот испугали! Но мне было любопытно увидеть «их» русское телевидение и узнать, как попадают туда наши фильмы. А эти деньги как раз оправдали бы мою поездку на телевидение, так как я жила в противоположном конце, а заехать за мной они не предложили.
Но практически ничего я так и не узнала — молчаливый человек типа охранника проводил в студию. Зажглась лампочка. Я сказала, что успела. Лампочка погасла. Я ушла. Расспросить было некого. В ведомости расписаться за 150 долларов было невозможно — никто не предлагал. Денег я тогда так и не получила. Но деньги все-таки отправили: в Россию. В Москве сказали, что оформлено все неправильно, и отправили деньги назад в Америку… Вот такое путешествие денег… Деньги повидали мир…
Зато выступила и как могла объяснила — о чем кино… Я понимала, что для людей, достаточно давно уехавших из страны, в этой картине не будет ничего, кроме внешнего ряда «каменных» событий. Так оно и случилось… Одна знакомая, живущая под Сан-Франциско, сказала мне:
— Твое выступление всем понравилось. А фильм… он какой-то безумный, что ли…
Наверно, это нормальное восприятие тех, кто живет теперь под Сан-Франциско. А в городе Горький, где ясные зорьки, и в городе Питер, где небо в граните, этот фильм смотрится иначе…
Выборы
Мой Полузять рассказывал мне, что «Две стрелы», показанные в ночь после выборов — когда подсчитывались голоса, когда решалась судьба и не спал никто из тех, кто вступил на путь политической борьбы, — экстраполировались в сегодняшний день с оглушительной силой… Оказалось, мы совсем недалеко ушли от наших предков. И чтоб понять себя, надо заглянуть в наше Сегодня с высоты «каменного» Вчера. Это и сделал самый пронзительно-прозорливый драматург на свете Александр Володин.
Давным-давно Александр Володин написал пьесу о сломе политической власти. Детектив каменного века. Ироничный и добрый, наивный и глубокий. Рецепт переворота на все времена… Кого-то убить. На кого-то свалить вину. Стравить своих со своими — чтоб кровь, страх и растерянность. И бери ее, власть, голыми руками. Но помни: уже заточены стрелы и в твою спину.
Володин умеет во внешне неприхотливом, почти примитивном сюжете раскрыть глубины человеческой психологии. И не просто их исследовать, но обнажить злобу и зависть под личиной принципиальности, глупость — под маской патриотизма, пустословие и тщеславие, прячущиеся за свободу слова.
Я видела несколько разных постановок «Двух стрел» в театре. И каждый раз Володин «забирал» меня. Но о том, чтобы поставить по нему фильм, не думала.
Раньше — не разрешали. Говорят, по «Двум стрелам» хотели снимать кино и Александр Митта, и Георгий Данелия, и даже Михаил Ромм. Но тогда намеки и аллюзии наивного детектива вызывали дикую изжогу у кинематографических чиновников.
Наступили новые времена. Можно было попробовать.
И я попробовала.
Студия «Жанр», которой руководил Владимир Меньшов, дала добро.
Работали мы с Володиным легко. Даже слишком легко. То ли ему все мои предложения нравились, то ли он устал сопротивляться в прошлой жизни.
Саша даже снялся в крошечном эпизоде — в изодранной первобытной одежде на фоне догорающего родного пепелища сидит одинокий, трагичный и несгибаемый старец… Он был так выразителен в этом маленьком кадре, что я не решилась вставить его в картину… Слишком много на себя брал… Появлялся персонаж, который мешал бы восприятию образа Главы рода, запутывал бы зрителя…
Я сделала фотопортрет и передала Александру Моисеевичу ко дню рождения.
КоМеКАДЗЕ
…После «Человека с бульвара Капуцинов» мне захотелось снять что-то такое же большое и динамичное. Но не вестерн, хотя я и получила, как, возможно, помнит читатель, заманчивое предложение от школьников четвертого класса из города Владимира — снять тот же ковбойский сюжет, только уже с ними, мальчишками, в главных ролях. И все же, несмотря на такой сильный зрительский «аргумент», я решила искать «чевой-то новенького», неизведанного. Главный стимул — этого я еще не делала.
Я снимаю комедии. Одни смешнее, другие… Права была одна худенькая критикеКса, написав, что я в очередной раз верна себе. А почему я должна быть верна кому-то другому?!
История, за которую я берусь, должна быть мне близка. Герои должны нравиться. И жанр должен быть ироничным… А форма — конечно, привлекает «езда в незнаемое»…
Да, комедия востребована во все времена, а в нестабильные — и целебна. «Смейтесь, черт вас возьми!» — сказал Франклин Рузвельт своему народу во время Великой Депрессии. И, как мог, поддержал жанр.
«Жизнь — это не только чередование похорон», — утверждал Чаплин, полемизируя со сторонниками так называемого реализма, который, скорее, был просто пессимизмом.
Я тоже помогаю — чем могу… Улыбкой, сочувствием. «Фильм нельзя сделать смешным, если ты не сочувствуешь людям».
Но рассмешить гораздо труднее, чем заставить плакать… Удачных комедий гораздо меньше, чем картин, которые называют себя комедиями. И среди моих тоже. Режиссеры-комедиографы — это камикадзе (вернее, кОмЕкадзе).
Поиски и находки
На заре человечества, согласно Володину, люди смеялись и плакали, любили и ненавидели, дружили и предавали — так же, как и сегодня. Может быть, только чуть наивнее, откровеннее, обнаженнее… И так же кричали на своем Совете (на Большом или на Верховном): «Око за око! Кровь за кровь!», когда решались самые главные вопросы — власти, межплеменных отношений…
Одна из главных моих задач была — в костюме и гриме — не скатиться в капустник, в пародию.
Но я и не хотела, чтобы наши герои были мерзкими, замызганными, с обгрызенными ногтями и засаленными волосами. Мы должны были играть в первобытность. И играть легко.
…Мы пошли «на полусогнутых»… Мягкая стилизация, полунамек, наше представление о них или, точнее, — их представление о НАС, если бы они ставили о нас кино… Так или примерно так мы договорились сообща — поодиночке — все вместе.
И только на фотографиях, сделанных для журнала «Экран», мы с Леней Ярмольником придумали каждому персонажу по яркой современной детали — пачка «Мальборо» у Главы рода, журнал «Плейбой» у Ходока, современные часы у Человека Боя и т. д. А Вдова вообще сидела на капоте шикарной иномарки каскадера Александра Иншакова — постановщика трюков на нашей картине.
Журнал с этими фотографиями я увидела, когда картина уже была снята. И затосковала. Может, надо было рискнуть и ввести в фильм эти детали. Они здорово смотрелись на картинке в журнале. Если бы я ставила спектакль, обязательно попробовала бы. Ведь а театре в случае неудачи от чего-то можно отказаться. Из пленки, к сожалению, не выковыряешь. Это Чаплин мог себе позволить посмотреть, проверить реакцию на публике, переснять. А сегодня не только переснять — снять нормально нельзя: гонка без возможности остановиться, оглянуться… Поэтому иногда держу себя за руки, чтобы не «пере-». И повторяю, сама себя уговаривая:
«Мое кредо — недо-!»
Володин нашел очень точную «первобытную» интонацию в диалогах своих героев.
Геннадий Гладков написал «первобытно-общинную» музыку (он за нее получил приз). Эта музыка обволакивала, создавала грустно-нежное настроение, хотя, может, для древнего человека была местами слишком изящной.
Юра Пузаков поставил танцы. (С Юрой мы знакомы давно. Он помогал мне под руководством Гены Майорова еще на съемке моего первого фильма.) Танцы Пузакова грубоваты. Диковаты. Это хорошо и точно поставленные танцы. Недавно позвонил счастливый — поставил в театре в Чебоксарах «Ромео и Джульетту». Говорит, звали в Южную Корею на приличные деньги, но он предпочел Чебоксары — когда еще прикоснешься к Шекспиру!..
Пещеру в мосфильмовском павильоне построил Женя Винницкий — сын того самого Давида Эльевича Винницкого, с которым я делала когда-то «Будьте моим мужем». На Женину декорацию водили экскурсии. Правда, нам пришлось выдержать грандиозное сражение с мосфильмовской сантехникой — наше подземное пещерное озеро несколько раз протекало на нижний этаж. Нам угрожали как словом, так и действием. Но мы выстояли.
Женя живет сейчас где-то на Западе. Во всю заграничную стену у него, говорят, висит наша отечественная первобытная пещера с тем самым озером.
Именно там, на этом самом озере, в пещере Глава рода советовал художнику Ушастому, находящемуся под арестом, бежать: «Скоро здесь будет очень плохо…» Ушастый остался, потому что там, какое бы это «там» ни было, ему не будет хорошо. «Это все равно, как будто после жизни, как будто я уже умру. И буду не я, а кто-то Другой. Я даже не знаю, какой он будет…»
А Женя воспринял совет Главы рода Ушастому — как обращенный лично к нему.
И уехал.
А Ушастый в конце картины погиб.
Звезды и кости
После «Искренне Ваш» я снова «вилась» вокруг Армена Джигарханяна, этого грандиозного актера, пытаясь найти и предложить ему роль, достойную его таланта. И эта роль, как мне кажется, нашлась — Глава рода. Ведь Армен для многих уже давно был признанным Главой кинематографической семьи, давно нес эту роль на своих мощных плечах. У него в жизни произошла глубокая личная трагедия. Но он не стал злее, угрюмее, мрачнее. Он стал мудрее.
Ходока (который не к Ленину, а по бабам) сыграл Сергей Шакуров. Сережа придумал себе смешную и точную профессиональную болезнь — радикулит: работа у него ответственная — поясничная. Мяса ему нужно больше, чем другим. Поэтому Ходок на стороне Человека Боя.
Николай Петрович Караченцов стал Человеком Боя.
Обаяние Николая Петровича, его стать, мужское начало предначертали ему круг его героев — положительных, благородных, справедливых, любимых народом.
Наш же Человек Боя — главный зачинщик ссоры, вражды, ненависти. Он рвется к власти любыми способами. «Потом мы займемся слабыми и беззащитными. Но пока пускай они потеснятся! А кто не хочет — от того мы будем избавляться».
И все-таки я пригласила на эту роль Караченцова, потому что неоднозначен он, этот Человек Боя! Потому что у него своя правда. И он верен ей. Потому что он силен и смел и может подчинить себе толпу. Он хочет навести порядок. Он хочет сделать свой род могущественным и сытым.
«Клянусь будущим своего рода — я хочу мира, хочу покоя, порядка».
А обращаясь к Главе, который уходит в никуда, он просит:
«Не оставляй нас! Когда мы будем сидеть каждый у своего костра, то самый большой костер разложим тебе. Не думай, отец, что я все забыл. Ты хром из-за меня…»
Ну и потом, кто еще так же мужественно, как Николай Петрович, может переносить все тяготы первобытно-кинематографической жизни!..
Кто может так азартно и с таким звериным аппетитом грызть у костра огромную кость — тем более что кость искусственная, а мясо к ней прибито гвоздями и для достоверного блеска полито подсолнечным маслом! Только Николай Петрович! Только из любви к искусству, к Володину и чуть-чуть к режиссеру.
— Но зато в следующей картине — только в накрахмаленной белоснежной сорочке, во фраке, и еда только на серебре! — повторял на каждой такой «экзекуции» Петрович.
Наташу Гундареву мы пригласили на роль Вдовы. Володин страшно обрадовался, что Вдову будет играть Наташа. Он сказал, что давно и нежно любит эту великолепную актрису.
Наивная и хитрая, женственная и агрессивная, Вдова в исполнении Наташи Гундаревой — искренна и беззастенчиво беззащитна! Ей очень помогла костюмом Света Башлыкова (впрочем, и всем остальным исполнителям тоже), а гримом Саша Припадчев.
Вся мужская часть съемочной группы была тайно и явно влюблена в Наташу. А уж когда актриса решилась по ходу сцены искупаться в озере голышом — «мужчины затаили все дыханье»…
Позвонила Лене Ярмольнику. После роли «между строк» в «Человеке с бульвара Капуцинов» (одноглазый Мартин) он сказал:
— На маленькую роль не согласен.
— А на маленького человека?
Леня прочитал своего Долгоносика, загорелся.
В роли Красноречивого снялся противоречивый Стас Садальский. Подчас обаятельный, остроумный, широкий. А иногда каверзный, капризный, задиристый.
«Все сходится. Ребеночек не наш». Эта пущенная Стасом присказка гуляла по съемочной группе. В любых обстоятельствах и по любому поводу.
— Завтра выходной?
— Нет. Завтра работаем.
— Все сходится. Ребеночек не наш.
Правдолюб
В роли Длинного, писателя-правдолюба Каменного века, которого убивают еще в экспозиции, снялся Александр Иванов, известный поэт-пародист.
Саша даже придумал «историю» своего актерского дебюта в нашей картине: «Алла обратилась в Союз писателей. Чтобы дали кого-нибудь на растерзание — ведь в фильме предстояло писателя прикончить. В секретариате ей с радостью предложили на выбор: Солженицына, Войновича, Бродского, Довлатова… Но она выбрала меня: пародистов надо убивать в первую очередь».
Саша проявил себя на редкость дисциплинированным и точным актером. Единственное, что ему не очень удавалось — так это сцены со словами. Он даже просил: не давайте мне произносить слов…
Мы с Володиным не поверили и специально для него, думая, что ему это будет в радость, на два его слова в начальном тексте «Ты — украл» дописали еще двадцать два синонима: похитил, стянул, спер, спроворил, слямзил, стырил, слимонил, обжулил, своровал и т. д.
Однако Саша был честен по отношению к своим возможностям. Писать слова ему было гораздо проще, чем произносить их «с чужого плеча». Поэтому в картине этот эпизод идет под музыку. Без Сашиного голоса.
Но сцена, когда его убивают, сыграна им очень достоверно.
Он проявил недюжинную смелость: не каждый согласится, чтобы ему в спину летели стрелы. А Саша мужественно сказал: «Человек, который пускает стрелы в других (имелись в виду его сатирические стрелы), должен однажды испытать ЭТО на себе».
Конечно, стрелы летели не в саму спину, а в специальную дощечку, спрятанную под одеждой. Однако риск все равно оставался. Вдруг у стрелка дрогнет рука или расколется дощечка?
Не в глаз, а…
И такое действительно случилось, правда, не с Сашей Ивановым, а с Сашей Иншаковым.
И не в него полетело, а от него. И не он получил, а оператор. Оператором на картине снова был Гриша Беленький. Памятуя «глазную историю» на «Человеке с бульвара Капуцинов», Гриша берегся от опасных стрел «скорпионов». Поэтому помогал каскадерам руководить боем, направляя его от камеры, что означало — ОТ себя.
Снимался эпизод: Иншаков (Скорпион) бросает копье в своего врага (Зубра). Мне хотелось, чтоб копье летело поверх камеры (наконечники были резиновые «под железо»). Но оператор не желал рисковать — и встал под углом. Саша бросил копье. Бросил сильно, по-иншаковски. Копье попало в дерево. Самортизировало и, отлетев в сторону, обрушилось… на оператора… Всего лишь шишка. Но от судьбы не спрячешься…
Бред
Несколько раз перед началом картины мы собирались — Леня Ярмольник, Сергей Шакуров, Николай Караченцов: репетиции, чтение сценария, обсуждение, предложения…
На «Человеке с бульвара Капуцинов» моим главным советчиком был Андрей Александрович Миронов…
Работа в «Двух стрелах» предстояла сложная. Очень важно было, чтоб мы договорились об условиях игры «на берегу» и чтоб актеры стали моими единомышленниками…
Чем больше актер, чем богаче он на талант, тем с ним легче работать. Ему есть чем делиться, есть что отдавать. У которых с талантом не густо, тем хочется больше «взять», чем «отдать», хочется урвать свой кусок славы. На съемочной площадке хочется выкинуть что-нибудь этакое. Чтобы блеснуть. Просишь:
— Встаньте вон там-то. Делайте то-то.
— Нет! Давайте я встану здесь и сделаю вот это!
Андрей Александрович Миронов, если хотел что-то предложить, всегда проявлял деликатность, отводил меня в сторонку и — тихо:
— Сейчас я скажу вам полную ерунду… бред… и вы можете со мной не соглашаться, но вдруг вам покажется это интересным…
И дальше Андрей предлагал свой вариант — это практически всегда было ТУДА, здорово, интересно, точно.
На съемке он делал это крайне редко. В основном все его предложения были в подготовительное время. Съемочная площадка — не место для публичных дискуссий. Вечером накануне (а лучше за месяц, в подготовительном периоде, когда режиссерский сценарий только пишется) можно сообща подумать, поспорить, принять другое решение.
На площадке на это нет ни времени, ни денег. Только с согласия режиссера — и никаких других вариантов… Так уж устроен наш мир: режиссер — он всем режиссер. А не только сам себе.
Ушастые проблемы
Со звездами все выяснилось быстро. Искания и сомнения начались при выборе молодых исполнителей на роли Черепашки и Ушастого. Пробовались две пары: Оля Кабо — Саша Кузнецов и Ира Климова — Коля Добрынин.
И Саша, и Коля попробовались хорошо. Но что-то в Добрынине — диковатость, невычисляемость, нерв («четвертое измерение») — было мне ближе. Да и уши у Коли торчали, а у Саши — нет. А ведь героя-то звали Ушастый!
Ира Климова тоже мне показалась более точной. Оля Кабо, пожалуй, была ближе к XIX веку, нежели к каменному. Для Черепашки она была слишком классически красивой и… высокой.
Я уезжала на десять дней в Сирию с фильмом «Человек с бульвара Капуцинов». Нескольких наших кинематографистов пригласил большой друг Советского Союза, советского кино и советских женщин Ганем.
Решила не откладывать утверждение Добрынина на роль Ушастого, пока его не перехватили другие (он пробовался еще в нескольких картинах).
Предупредила:
— Фильм сложный. Работы много. Сниматься параллельно в двух картинах — не получится. Надо выбирать. Даю вам три дня.
Коля подумал и согласился.
Утвердили Добрынина и Климову Мы позвонили Оле и Саше и сообщили о нашем решении. Они очень расстроились. Я не люблю огорчать актеров. А Саша с Олей мне были очень симпатичны. Но…
И я укатила в Сирию
В Сирию я укатила в хорошей компании — Олег Руднев, президент «Совэкспортфильма», Алик Кумиров (оттуда же) и я.
Дом сестры Ганема. Сестра — чиновница от культуры. Светлый верх, темный низ. «Взбитая хала» на голове. Пистолет в дамской сумочке, сильный макияж на уже немолодом и непривлекательном лице.
Ганем все время беспокоится, пропустит ли строгая сирийская цензура мою картину…
— Я временно вырежу голую попочку Саши Яковлевой. А потом вставлю обратно. Или, если разрешишь, оставлю себе на память.
— Нет уж, потом положи попочку на место, — мы единодушны в требовании вернуть все части тела Сашки Яковлевой-Аасмяэ на родину.
Премьера моей картины в центральном кинотеатре Дамаска. В переполненном зале много людей в клетчатых арабских платках и при оружии. Мы — на сцене. Мне хлопают из вежливости. Не женское это дело — снимать кино, а тем более — стоять на сцене. Кумирову достается хлопков побольше. Но когда объявляют Руднева, зал взрывается грохотом аплодисментов, все встают. Потом тихо спрашиваю, почему. Переводчик объясняет: реагируют на слово «Президент» — фамилия их не интересует.
Приемы у именитых хозяев. Каждый из них норовит подарить нам по книге о политической жизни страны (естественно, на арабском языке), свою фотографию с президентом и обязательный рассказ о своем участии в становлении главы государства, а также о недооценке властью своих великих заслуг. Особенно сильное впечатление производят белая непрозрачная водка (кажется, анисовая) и домашние стрельбища из именного оружия в пьяном состоянии…
Еда была вкусной, обильной и очень национальной…
С утра кто-нибудь из нашей команды, включая переводчика, выпадал в осадок… То ли водка оказывалась несвежей, то ли наши желудки были не приспособлены к перевариванию арабской экзотики. У меня проблем не было. Я себя блюла… До одного дня…
Гостиница «Кемпински». По стенам стекают легкие водопады. Играет тихая музыка. Завтракаем в ресторане. Бокал вина. Я поднимаю голову — на меня смотрит синеглазый красивый господин… Он поднимает свой бокал, как бы приветствуя меня. Я улыбаюсь ему в ответ.
Через полчаса, когда я уже собираюсь на очередной прием «с анисовой», в моем номере раздается звонок. Его зовут Вилли. Он — австрийский полковник. Служит здесь в войсках ООН. Сейчас у него день отпуска. Он предлагает мне показать город.
Я тут же сообщаю коллегам, что настал мой черед лечить «полное расстройство» всего организма, и не еду ни на какие приемы. Мы удираем с Вилли в старый город… Я никогда бы не увидела этих улочек, базаров, ремесленных кварталов и построек, сохранившихся с доисторических времен…
Когда я вечером вернулась в гостиницу, мои коллеги уже беспокоились. Я сказала, что абсолютно выздоровела и потому позволила себе немножко прогуляться.
Вернулась из Сирии. В моей группе — траурное настроение.
Коля Добрынин отказался сниматься. Его утвердили в другой картине и вот-вот утвердят в третьей.
Коля пришел просить у меня прощения. Не знаю почему, сказала:
— Бог не простит. Так не делают.
Злости у меня не было. Было ощущение, что кто-то наверху распорядился судьбой картины, да и его, Колиной (в третьей картине его не утвердили, а вторая не состоялась вовсе).
Я давно его простила. Очень обрадовалась его блестящей работе в «Русском регтайме». Сейчас у меня с ним чудные отношения. Он все-таки снялся у меня — но только в минутном рекламном ролике (была у меня и такая работа — реклама телевизоров ТВТ), — здесь уж отказать мне он не смог.
Расставшись с Добрыниным, позвонила Кабо и Кузнецову:
— Больше никаких проб. Беру вас сразу и навсегда!
Потом Саша рассказывал, что у него чуть сердце от счастья не выпрыгнуло. Но чтобы не выдать волнения и не разочароваться еще раз, он, собрав в кулак всю свою волю и все актерское мастерство, сказал ленивовато:
— А у меня уже другие планы… и у Оли — она уехала в Румынию.
Но сопротивление было недолгим.
Ничего страшного
Часть съемок проходила в Светогорске, недалеко от Выборга. Места дивные. Первозданные озера. Богатейшие леса. Едва мы приезжали на место съемки, группа исчезала. Среди деревьев в высокой траве торчали только целеустремленные съемочные зады. С трудом оттаскивала их от грибов и ягод.
— Давайте немножко поработаем!
— Но только не очень… чтоб не устать. Сбор грибов, особенно белых, а также ягод, особенно черники с брусникой, требует много физических сил…
По утрам и вечерам, когда группа собиралась на съемку или возвращалась с работы, по гостинице плыл сумасшедший запах картошки с грибами…
Иногда перепадало и мне.
Стук в дверь — рано утром. Я выскакиваю из душа в «мокром» виде спросить «кто там»…
Но дверь у меня, оказывается, не была заперта, и «Кто-там» (а это был Женя Шелестов — бригадир осветителей, прекрасный работник), не дождавшись ответа, вошел в номер, чтоб поставить вкусную тарелку на стол. Тут мы и встретились. Точнее, столкнулись.
Я завизжала, пытаясь прикрыть части режиссерского тела.
Женя спокойно посмотрел на меня и сказал:
— Ничего страшного…
Потом хохотали все вместе. Все-таки его оценка была достаточно положительной…
А однажды целую сковородку жареных грибов притащил один каскадер. Я ее быстренько опустошила, а он сказал задумчиво:
— Правда, я в грибах не очень-то разбираюсь…
Тут уж я его утешила:
— Во время съемок меня отравить невозможно.
Съеденный артист
В «первобытной» картине снимались «дикие» животные. Дрессировщики должны были привезти из Москвы зайцев, волков и прочей твари по паре. Вместо зайцев приехали кролики. Когда их выпустили, они испуганно забились под кусты и никуда не хотели убегать, несмотря на все призывы режиссера. Волки же оказались такими замученными, что вызвали общее сострадание.
Зато был симпатичный дикий кабанчик Борька. В одной сцене, когда Глава рода разговаривает с Ушастым, Борька проявил творческий порыв. Он должен был пробежать где-то вдалеке. Открываем клетку — наш кабанчик бросается к воде. И плывет! Хватаем камеру, снимаем.
После съемок животных дрессировщики сказали, что кабанчика обратно не повезут:
— Пусть с вами живет.
Приближался День кино. Ко мне подошли водители:
— Кабана-то девать некуда…
— Почему? Выпустите на волю.
— Во-первых, на воле он погибнет… А во-вторых, праздник! Шашлык из свинины!
— Я артистов не ем. Выпускайте!
В День кино мы очень веселились. Вдруг кто-то из каскадеров подает мне кусок мяса:
— Попробуйте. Спецзаказ для вас.
Я поняла, что они все-таки зажарили «артиста». Отодвинула тарелку и расстроилась. Праздник был испорчен.
Долгоносик
Леня Ярмольник сыграл роль друга Ушастого, предавшего его и поплатившегося за это жизнью. По-моему, это одна из лучших его ролей…
Именно в Долгоносике, сомневающемся, предающем и все-таки обретающем мужество и смелость, Володин, как мне кажется, ближе всего подвел первобытного человека к нам. Ведь нет людей, которые не грешили хотя бы в помыслах. Особенно сегодня, когда грех стал единицей измерения благополучия. И все-таки наступает момент Раскаяния и обретения высшей свободы, высшего смысла… Ну, конечно же, это и о себе… И о каждом из нас…
Леня сформировался в борьбе за место под солнцем. Одним такое место уготовано от рождения: мама актриса, папа режиссер. Хорошая квартира. Новая машина. Просторная дача. Веселый институт. Красивое рабочее место.
Другие — и чаще всего это люди приезжие, периферийные — каждый клочок внимания к себе завоевывают, сдирая кожу.
И Леня тоже. Комната в коммуналке. Машина с черными латками через все бока. Зато глаза… В них — бешеная энергия и бешеный восторг перед будущей жизнью.
Хлебнув сполна, Леня не равнодушен к чужой беде.
Ассистент режиссера Д. тяжело заболела. Операция стоит дорого. Да и попасть в хорошую клинику не просто. Леня буквально выворачивается наизнанку: достает деньги, устраивает в больницу. Какая-то девчонка (он ее и в глаза не видел!) обращается за помощью: тоже предстоит операция. Он и ей не может отказать. Таких эпизодов в его жизни много. Но о них мало кто знает. А на виду другие, в которых много суеты. И этого ему не прощают.
Если бы меня спросили, как я отношусь к явлению под названием «Леонид Ярмольник» (актеру, продюсеру, другу, шоумену), я бы ответила, что к каждой ипостаси этого явления — по-разному. Часто до полной противоположности.
На «Двух стрелах» Леня работал прекрасным артистом и… хорошим товарищем.
Снимался эпизод, где чужое племя Скорпионов нападает на наше — Зубров. Женщин умыкают.
Нина Маслова играла нашу женщину, от которой мужчины отлетают по принципу «сам напал — сам и спасайся». Каскадер Саша Жизневский был воином из чужого племени. Он прыгал с дерева на Нину. Она затаскивала его за камень. Оттуда вылетала его одежда, и потом он убегал от нее голый, правда, спиной к камере. Саша Жизневский смутился:
— Прыгну с любой высоты. Но голым не побегу.
Я с тоской осмотрела «запасных игроков». По фигуре на Жизневского больше всего походил Ярмольник.
— Леня, пробежишь голым?
— Запросто. Только девчонки пусть не подсматривают. Боюсь за них. Ослепнут.
Все получилось замечательно: прыгал Саша — бежал Леня. Потом довольный Ярмольник подошел к Жизневскому:
— Дурак ты, дурак! Прыгал ты. Бежал с голым задом я. Потом режиссер все это смонтирует в один эпизод — и вся страна будет уверена, что это задница твоя, а не моя.
Через несколько лет я узнала, что с Сашей Жизневским, который ни разу не сломал себе ничего на съемках, совершая самые опасные трюки, случилась беда: он попал на дороге в аварию и повредил позвоночник. С тех пор недвижим. Ребята-каскадеры поддерживают его, как могут. Они так рискуют, наши каскадеры, и так мало получают, что если из-за несчастного случая выбывают из профессии, то не могут прокормить ни себя, ни семью. Хорошо, что у них существует такое понятие, как Дружба. Настоящая, а не показная.
Любовный круг
Мы долго думали, как снять любовную сцену Черепашки и Ушастого. Чтобы без пошлости. Только красота молодого тела. Только нестыдное бесстыдство первобытной нежности. Никакого опыта подобных сцен у нас еще не было. То, что демонстрировалось в «новом» кино, не имело никакого отношения к любви.
Нам нужна была мягкая динамика. Перетекание жестов. Обворожение…
Был сделан специальный вертящийся круг. На нем, обнявшись — Саша и Оля. Круг медленно вращался в одну сторону, а оператор с камерой — в другую.
После одного из просмотров ко мне подошла женщина:
— Я смотрела ваш фильм вместе с сыном. Ему тринадцать лет. Такую любовь, как у вас на экране, ему можно смотреть. Даже нужно.
Одна немецкая газета — картина побывала на «Днях “Мосфильма”» в Берлине — написала о любовной сцене Черепашки и Ушастого: «Это самая красивая эротика 89-го года».
Кроме этой «красивой» — было еще несколько просто голых, полуголых и первобытно-эротических сцен. В начале съемок я долго спотыкалась о необходимость предложить актерам обнажиться… Подбирала слова… К концу картины в группе раздавался клич — кто еще не снимался голым?! Надо сказать, что желающих было достаточно… Особенно азартной получилась сцена Шакуров — Маслова.
Один зритель решил даже поделиться письменно своими восторгами, которые он адресовал Нине Масловой:
«Особое впечатление на меня произвела сцена у реки, где девушка или женщина насилует мужчину-ходока. Роль исполнена с большим мастерством. Главное то, что эта девушка соответствует моему идеалу… Я сожалею, что мне в свое время (а время просрочено) не удалось встретить такой замечательной девушки. Не смею и мечтать, но хотелось бы с ней познакомиться. Я мог бы составить ее тихое счастье».
Я передала Нине его предложение. Но она почему-то не поспешила навстречу своему «тихому счастью»…
А мой сочинский почитатель Володя Бутылочное горлышко сказал задумчиво:
— Линишна… Ты, оказывается, вон чего… А я думал — только мордобой любишь. Да-а…
Девять Муму
Конечно, из пьесы «выудить» кино — сложно. Все равно остается достаточно много «говорящих голов». И тогда на помощь зрелищу приходят каскадеры: Зубры и Скорпионы.
Саша Иншаков приехал в экспедицию на красивой белой машине. Все обзавидовались… Но она оказалась не сильно «везде-ходом», чаще «везде-волоком». Зависть отсохла.
Воробей (Сережа Воробьев) привез в экспедицию таксу. Приделал ей корону из перьев и крылья. На хвост смастерил накладку из искусственного меха. Получился «страшный первобытный зверь»! Сережа хотел, чтоб этот «зверь» еще и летал: «веревочку через блок…» Но такса категорически от полетов отказалась. Более того, она сорвала с себя все присобаченные на нее одежды. Пришлось оставить таксу в покое. И самим заняться любимым делом: падать, летать, стрелять из лука, всплывать из воды…
Снимался эпизод, в котором из воды одновременно поднимаются девять голов. Каскадеры должны были под водой досчитать до определенной цифры и всплыть.
— Мотор!
Всплывают пять, потом еще трое, потом последний. Не годится. Снова ныряют.
— Мотор!
Первым всплывает парик «первобытного человека». Стоп.
Ныряют.
— Мотор!
Опять вразнобой.
— Ну мы не можем там усидеть — вода выталкивает!
Нашли большие тяжелые камни. Дали каждому:
— Будете как девять Муму. Теперь не всплывете. Досчитайте до восьми, отпускайте камни — и вверх.
— Мотор!
Всплыли. Ровно восемь.
— Господи, где девятый?
— Не знаем… Был на дне…
Начались поиски, ныряния… Когда все ушли под воду, всплыл радостный девятый:
— Не рано?
Диагноз
Последний кадр фильма — маленький остров, на котором остаются герои фильма (потом комбинаторы превратят его в земной шар) — снимался в районе Гагры.
К этому времени мы уже переехали из осеннего Светогорска поближе к теплу. Выбрали прекрасное место для съемок основных заседаний первобытного Совета — в ущелье по дороге на озеро Рицу, сняли эти заседания и готовились к финалу.
Прибыл высоченный кран со «стаканом». Уперся лапами в узкое горное шоссе, оставив маленькую полоску дороги для проезжающих мимо машин и автобусов с туристами, и завис над местом съемки — над обрывом.
В «стакан» отважно залез оператор. Я рванула за ним. Мы поднялись на очень большую высоту.
«Стакан» покачивало. Экскурсионные автобусы с интересом наблюдали за нашим взятием высоты, то и дело норовя наступить на лапу крану. «Стакан» дребезжал от каждого порыва ветра, от каждой проезжающей машины. Было жутковато.
— Ну что, Сурикова, если спустимся из этого «стакана» невредимыми, придется принять стакан на грудь!..
— Два стакана. Мотор!
КИНО — это диагноз.