МАЛЕНЬКИЙ ФАУСТ
МАЛЕНЬКИЙ ФАУСТ
Между «Ищите женщину» и «Искренне Ваш» прошло три года. По тем временам — большой срок. Я мучительно искала сценарий.
Эмиль Брагинский, мой Первоисточник, познакомил меня с Валентином Азерниковым:
— Почитайте. Очень рекомендую. У него любопытные пьесы.
Знакомство оказалось действительно интересным, затянулось на многие годы, обернулось соучастием во многих проектах. Иногда гласно — как автор сценариев в рекламно-прикладном сериале «Мы — в шопе», или в так и не осуществленном фильме «Екатерина и Александр. Хроника любви и смерти», или в проекте «Серебряная свадьба». Иногда негласно — как остроумный и высококлассный мастер диалога — в нескольких моих картинах.
Итак, Валя, Валентин Захарович принес мне свои пьесы.
Почитала. Одна называлась «Профессионал жизни».
…Из всех земных профессий Паша Добрынин, герой пьесы, выбрал самую неземную — астрономию. Но однажды он отправился на поиски очень редкой детали для телескопа и заблудился в лабиринте взаимовыгодных услуг, полезных знакомств и ходов «под прилавок». Не успев открыть новой звезды, Паша преуспел в добывании дефицита. И делал он это виртуозно и талантливо… Не только и не столько ради собственной выгоды, но во многом из спортивного интереса. Обаяние Паши Добрынина было в том, что материальные блага его мало интересовали. Ему хотелось приложить свою изобретательность и бурную энергию, чтобы они давали сиюминутные результаты…
Тогда, в 1983 году, пьеса про интеллигента, бывшего астронома, который растерял жизнь на добывание дефицита, была острой, современной, смелой. Наша жизнь и наше время — то, советско-дефицитное, — не давали человеку проявить свой истинный талант, будь то талант ученого или талант менеджера, но зато раскрывали широкие возможности для изворотливости, вранья, фиглярства. За все неправды времени, в котором вынужден жить и приспосабливаться герой, изменяя самому себе, он расплачивается сполна: жена его бросает, любимая использует. Он уходит в ночь, в неизвестность. По-старому жить не может. По-новому не хочет…
Гени-альный провал
Мы с Азерниковым сделали из пьесы сценарий и отдали в Объединение комедийных фильмов.
— Запускайтесь, — сказали нам.
Я дала почитать сценарий Саше Абдулову, чтоб он примерил на себя главного героя. После «Ищите женщину» мы дружили. Саша согласился, но… он уезжал с театром на гастроли в Париж. Был уже весь на берегах Сены. Одолжил у меня большой кожаный чемодан. И укатил, не читая…
Сценарий вернул мне Леня Ярмольник:
— Я прочитал. Это интересно…
Потом, когда уже будет утвержден на главную роль Виталий Соломин, мне начнет настойчиво звонить Ролан Быков:
— Ты такого актера Ярмольника знаешь?.. Это его роль!.. А я тебе говорю, сниматься должен он!..
Когда Саша вернулся с французских гастролей, в картине уже возникли другие кандидаты и разворачивалась совершенно другая «драматургия»… Мы все-таки сняли пробу, но ни Саша, ни я уже не горели «взаимным желанием». Я не боролась ни с ним, ни за него.
На «пьедестале почета» уже стоял Геннадий Хазанов.
Он никогда не снимался. Чертовски популярен. Ищет для себя «другие измерения». Хочет попробовать себя в кино. Идея с Геной — гени-альная!
Друзья отговаривали:
— Он не сможет играть в команде. Он моноложист, эстрадник. Это другая профессия.
Злата, Генина жена и друг, как рефрен повторяла одну и ту же фразу:
— Только не поссорьтесь.
Что-то она такое предчувствовала.
Николай Трофимович Сизов вызывает меня на ковер. Уговаривает не брать Гену.
Я настаиваю.
Сизов запрещает. Потом разрешает с оговорками. Снова запрещает. Снова разрешает, но предупреждает:
— У тебя получится антисемитское кино. Он — еврей, хоть подтягивай нос, хоть не подтягивай (мы в пробах сделали попытку «усовершенствовать» хазановский нос). А герой у вас — не положительный! Только русский актер может играть неположительного героя… Или если бы героев было трое — один из них мог бы быть евреем… А так сразу за рубежом начнут трубить: сделали антисемитскую картину…
Я держусь.
Трофимыч сдается.
Мы начинаем искать грим для Гены. Пробуем его с партнершами — Леной Прокловой, Верой Глаголевой…
Гена ставит условие: вместе со своим постоянным эстрадным автором они едут отдыхать на месяц и там кое-что в сценарии переделывают. Под Гену.
Я беру бюллетень — чтобы на этот месяц оттянуть начало съемочного периода. Жду сценарий. Состояние — между предвкушением и предчувствием.
За неделю до начала съемок получаю сценарий. Там много смешных эстрадных монологов-превращений и напрочь разрушена история. Я понимаю, что это провал. И мой, и Генин.
Не сплю ночь.
Наутро звоню Гене в Прибалтику.
— Я не могу — это…
Гена отвечает:
— А я не могу — то.
Он рассказывает о своей мечте: прочитать свой вариант сценария в зале, где будет десять тысяч зрителей — чтоб я видела реакцию. И я снова подтверждаю — это будет эстрада, а не кино.
Мы расходимся. Я прощаюсь с ним. Прощаюсь тяжело. Говорю ему, что он талантливый актер. Но для его дебюта мы выбрали неверный материал. Ему нужно сниматься в драме, в мелодраме, в детективе — но не в комедии, где от появления Геннадия Хазанова будут ждать смеха. Много смеха.
Мне кажется, ни с одним мужем я так тяжело не разводилась.
Правда, и так быстро не уходила к другому.
Когда я пришла к Сизову утверждать другого актера, он никак не мог поверить, что я разошлась с Геной по сугубо творческим, принципиальным вопросам. Все искал какую-то другую причину, как бывший милиционер и детективный писатель придумывал коварную подоплеку. Конечно, трудно было поверить, что я сама ухожу от Гены после стольких месяцев борьбы за него. Но это было только так и никак не иначе.
Подарок судьбы
Оставалась неделя до съемок.
Лихорадочно соображаю.
Пробовать еще кого-то — нет времени.
Виталий Соломин.
Он пробовался еще до Хазанова. Но у Виталия — особая стать, прямая спина, независимый разворот плеч… А наш герой должен быть юрким, шустрым, бойким, проворным… И все-таки, в первую очередь, как показал опыт, актер должен быть просто талантливым — и спина «приложится»…
Соломина не оказалось в Москве. С женой и только что появившейся на свет дочкой он жил на даче. В лесу. Поехала туда — не зная куда…. Меня вело наитие. Мне нужно было во что бы то ни стало!..
Вдруг посреди леса из маленькой деревянной избушки навстречу мне вышла молодая женщина в ослепительно белом комбинезоне с малышкой на руках. Это была Маша Соломина. Доброе предзнаменование. Красивое.
Я сказала Виталию:
— Прошу вас, будьте моим… Искренне ваша!..
Виталий — человек ироничный. Умный. Он просек ситуацию. Но на мое счастье в тот момент у него не было другой работы в кино…
Моя бабушка говорила:
— Судьба — она не глупее нас…
Судьба распорядилась хорошо. Я ей очень благодарна.
И очень благодарна Виталию по сей день за эту работу. Вдохновенно и обаятельно сыграл он своего лукавого героя. Виталий талантлив, профессионален, порядочен. И… дистанционен.
Мы не стали близкими людьми. Но всегда помню и всегда отношусь с признательностью и теплотой, всегда рада встрече.
Иногда бывает обратное. Во время совместной работы кажется, что актер N становится твоим другом на всю оставшуюся жизнь. А потом этот N, отснявшись, вдруг забывает твою фамилию, давая интервью журналистам. У него в это время другие планы.
Но в кино нельзя хранить обиды. Это слишком накладно. Эти обиды, они как пиявки — прилипают и сосут твою энергию, твою душу, твое настроение. Надо отрывать и выбрасывать…
…Когда съемка закончилась, устроили традиционное застолье. Виталий улыбнулся:
— Я очень боялся работать с режиссером-женщиной. Я вообще человек конфликтный. Думал, что поругаемся в первый же день. Но впервые за всю картину у меня не было ни одного конфликта.
Компьютер
Наконец мы встречаемся на съемке с Арменом Борисовичем Джигарханяном. С ним легко. С полуслова. С полувзгляда. Иногда кажется, что даже слишком легко.
Смотрю материал. Просто он нажал какую-то кнопочку в компьютере подсознания, и дальше не надо артиста трогать. Не надо ему мешать. Походка, плечи. Руки, ноги, голова, улыбка, глаза… Программа из подсознания становится явью. Это не трафарет, не шаблон, не заготовка… Это просто Талант.
Кажется, что Армен Борисович может наблюдать со стороны за артистом Джигарханяном — как на видаке — и не вмешиваться в процесс, а только присвистнуть:
— Ай да Армен! Ай да молодец!
Снимается эпизод в фойе. Армен, Ролан Быков, Соломин, Варпаховская и другие… Ролан везде ищет высший смысл, не забывая при этом обязательно оказаться лицом на камеру. Армен — великодушно снисходителен… Спиной — так спиной… Хотя спина иногда играет и… выигрывает. В одном эпизоде навстречу Армену спиной к камере идет моя восемнадцатилетняя дочь Кира… Смущается… Армен полушутя подсказывает ей: Пошевели органикой!..
Ну, она и нашевелила…
Маэстро
После долгого перерыва в общении я снова встретилась с Роланом Быковым… На съемочной площадке…
Я — как бы на сцене… Маэстро — как бы в восьмом ряду…
Хотя Ролан конечно же не тот человек, который, даже снимаясь у других режиссеров, может «сидеть в восьмом ряду» и с умилением смотреть «на сцену». Приглашаешь Ролана на роль — расслабься насколько можешь и получи удовольствие: от напора таланта, от ста пудов предложений, от фонтанирования без конца, от перетягивания на себя всех одеял сразу…
Но он был такой! — и другим быть не мог, и его можно и нужно было воспринимать и любить Таким. Или не соприкасаться и тогда не воспринимать вовсе… Талантливые люди редко бывают удобными…
Ролан сыграл роль, точнее, большой эпизод — театрального режиссера, который ставит детский музыкальный спектакль, а мечтает о «глобалке». Но ставит честно, истово, поскольку для него нет мелочевки… И еще у него запись на телевидении, интервью для журналистов, театральный курс, прослушивание «девочек по протекции», и еще, и еще… Он сыграл себя — ярко, задиристо и… горько.
В небольшом эпизоде в роли актрисы снялась жена Ролана — актриса Лена Санаева. Пустой зал, на сцене уставший гений, которого донимает очередной проситель… А в зале она — его жена, его актриса, его Баба-Яга — одинокая, влюбленная, незаслуженно задерганная режиссером… Глаза влажные от набегающих и невыплаканных слез.
Меня вы знаете так слабо,
Во мне вы видите врага.
А я, во-первых, просто баба,
И только во-вторых — Яга…
— поет она самоотверженно куплеты, написанные Юрием Энтиным. А режиссер на репетиции неистовствует (почти весь текст Ролан импровизирует — для виду согласовывая его со мной. А я для виду соглашаюсь, понимая, что проще снять, чем вступать в длинную дискуссию):
— Ну какая вы Баба-Яга?! Это же роль! Это тебе не Дездемона, которая подставила шею — и зритель твой, потому что жалко! Ты должна увлечь зрителя! Это же сегодняшняя Баба-Яга! Когда сегодня пугают — это не страшно. Когда завлекают — вот ужас! «Меня вы знаете так слабо…» — чтобы кошмар, чтобы мороз по коже! Обратитесь к своему жизненному опыту… Вы же красивая барышня… Вы же понимаете, о чем я говорю… Ведь не один холостяк при взгляде на вас холодел от ужаса! Еще раз сначала!
Из маленького проходного эпизода Ролан создает фильм в фильме, но сопротивляться этому нерентабельно, потому что получается интересно…
А монолог о панихиде для меня по сей день звучит особенно пронзительно… И на панихиде по Ролану я все время вспоминала его слова и его голос…
— Дорогой мой, — обращается герой Ролана к своему прохиндею-директору (Армен Джигарханян), — наша жизнь состоит не только из дней и вечеров, когда мы работаем… В ней есть ночи, когда мы думаем… И думаем не о бифштексах и ставках, а думаем о гражданской панихиде, о своей, о том, кто на нее придет и что скажет. И что НЕ скажет. В молодости я хорошо спал. Я легко себя растрачивал. А сейчас у меня нет времени… Так что уж вы меня извините… (Звонит телефон. Герой Ролана хватает трубку и говорит о себе в третьем лице): ОН УМЕР. Вчера.
На сдаче картины генеральный директор чуть не вырезал этот монолог Ролана, обращенный к себе. Я никак не могла понять, почему… Топталась вокруг, сопротивлялась, обижалась. Тогда Сизов мне объяснил — наедине: нынешний генсек К. У. Черненко при смерти… — о чем он сейчас должен думать? О панихиде? О своей? — и далее по тексту…
Мы снимали в Театре им. Пушкина. Снимали по ночам — дни и вечера были заняты театром — нам давали только ночи… На одной из съемок, запрыгивая на сцену, Ролан сильно подвернул ногу. Но не ушел, просто часть роли прохромал, так аккуратно и артистично, что в кадре этого не видно.
Два варианта
В одну из таких ночей снимался эпизод, когда герой Виталия Соломина приходит к герою Ролана — уладить кое-какие делишки, не для себя — для кое-кого, чтоб тот, в свою очередь, — кое-что для кое-кого следующего…
Ролан, как я уже говорила, усиленно рекомендовал мне другого актера. А у Виталия какая-то сумасшедшая чувствительность на искренность отношения к себе… и всегда тигриная выжидательная готовность к прыжку.
Напряжение повисло сразу, как только актеры встретились на репетиции. Но как интеллигентные люди — никаких внешних признаков, никаких прямых выпадов, никакого резкого проявления. Только мне — свои прямо противоположные предложения. Оговариваем сцену.
Виталий: — Я выйду из этой кулисы и пройду вон туда.
Ролан: — Нет, пусть он выйдет из той кулисы и пройдет вон туда.
Это не имело никакого принципиального и художественного значения. Но каждый из них должен был «поднять заднюю ногу».
Я, как заправский арбитр, сказала:
— Снимем два варианта. Из той кулисы и из этой.
Было три часа ночи. Я понимала, что успеем мы снять только один вариант.
И начала снимать с того, который предлагал Соломин. Да, Ролан был моим учителем и даже более. Но с Виталием мне предстояло снять еще полкаргины, а с Роланом — еще одну сцену, от которой я в крайнем случае могла отказаться.
Сняли вариант Виталия. Шесть утра. Конец смены..
— Всем спасибо. Съемка окончена. Больше не успеем. Извини, Ролан.
Ролан все понял. Говорит Лене:
— Она меня растоптала…
Лена тихонько мне:
— Не обращай внимания. Мы с ним поругались — он взвинчен.
Три месяца Ролан со мной не разговаривал. До озвучания. На озвучании он посмотрел материал. Остался доволен своей ролью и простил меня.
Потом Саша Митта, коллега, режиссер, напишет в журнале об этой работе: «Хвалить Ролана Быкова… все равно, что восхищаться рассветом. Он всегда прекрасен. Проблема в том, чтобы его не проспать. Быков — актер такого уровня, о котором не стыдно писать, заканчивая каждую фразу восклицательным знаком. Ниже уровня большого мастерства он не трудится нигде. Однако роль театрального режиссера, которую сыграл в картине Ролан Быков, выделяется среди его работ. Там есть и точность зарисовки с натуры, и злая острота самоиронии, и серьезная щемящая нота, когда по ходу действия мы мимоходом прощаемся с этим «сжигающим себя творцом» во время привычного для него сердечного приступа. И понимаем, как дорого он оплачивает свою круглосуточную круговерть».
Женщины
Пробовалось много хороших и разных актрис: Женя Глушенко, Лена Проклова… Но поскольку главной нашей задачей было найти Героя, то героиню, партнершу искали для него, единственного.
И так как долгое время этим единственным был Гена Хазанов — ему было комфортно, интересно и радостно с Верой Глаголевой. Мы ее и утвердили.
Потом Гена ушел, а Вера осталась. И сыграла роль театральной актрисы.
Красивая, умная, хрупкая… мастер спорта по стрельбе из лука — это все она…
До конца, до последнего кадра Вера боролась за то, чтоб ее героиня ходила в брюках и была положительной. Идея брюк не была для меня главной. Поэтому я легко пошла навстречу актрисе. А вот что касается «положительности»… Для меня было принципиальным, чтоб возлюбленная Паши оказалась потребительницей, покруче иных откровенных прохиндеев. Чтобы ее внешняя утонченность, интеллектуальный камуфляж, спекуляция на остатках романтизма бывшего астронома оказались бы роковыми для «мастера жизни».
Героиня Веры — это следующее поколение: расчет и выгода — и никакой ностальгии по утраченному
Лариса Удовиченко сыграла небольшую роль — жену героя. Это наша единственная совместная законченная киноработа, если не считать музыкального эксперимента «А вот и я!». Но эта актриса многое может, и, думаю, главные ее роли еще впереди, хотя мне очень нравятся ее работы у Леонида Филатова и Петра Тодоровского.
Кошка, которая гуляет сама по себе, — это про нее. В ней такой изгиб, напускная наивность, обвораживающее жеманство…
Я видела, как мужчины тают рядом с ней.
Художником на картине была Ирина Шретер. Старая школа. Внучка художника Нестерова. Она жила на Сивцевом Вражке в доме с красивой витой лестницей. На стенах висели картины деда. Она была очень естественна во всех поступках, что, как мне кажется, есть глубинное проявление внутренней культуры и высочайшей интеллигентности. Ирина Николаевна искренне и самоотверженно относилась к работе.
Привел ее на картину оператор Сева Симаков. Я поначалу притихла — она мне показалась «бабушкой на чайник». Потом я устыдилась своих первых ощущений. Работала она спокойно, профессионально и за десятерых молодцов.
Когда проходит время и картина начинает жить самостоятельно, из памяти уходит все, что вызывало горечь и раздражение. Остается благодарность. Я с удивлением наткнулась недавно на записные книжки того времени.
…Директор забрал с площадки машину и уехал по своей «нужде».
Начали снимать объект «Ресторан» — все не подготовлено.
Нужны карточки-визитки на пиджаки «научных» мужей — их нет. Даю Олегу Киселеву деньги — привезти хотя бы десять одинаковых наукообразных значков. Он привозит значки-«кораблики». Цепляю их на лацканы пиджаков участникам съемки вверх дном — получается нечто непонятно-загадочное.
На столах нет воды.
Приборы грязные.
Нет костюмов для певиц.
Редактор не утверждает тексты песен, а эпизоды под фонограмму уже сняты.
Кто-то отпустил актера — не можем снимать.
Кресла и диваны очень драные. Прикрыть нечем — только спинами массовки.
Автор уехал отдыхать в Пицунду.
Директор снова забрал машину с площадки по своим большим и малым надобностям.
Массовка съела все яблоки.
Купила Соломину шляпу за свои 11 рублей.
Осветители пьяные на площадке.
У актрисы под носом болячка.
Идет дождь. Плохо. Потом солнце никак не зайдет. Снова плохо. Сняли!
Макет сделали в четыре раза больше, чем я просила.
Ролан сорвался. Лечится в Ленинграде.
Посмотрела материал Поликлиники. Что на глаз казалось смешным — увы…
Чугунная решетка упала на Соломина. Еще бы чуть… Я же просила починить ее!..
Виталий разошелся… импровизирует. Утром я ему «повменяла», что от него с экрана — никаких флюидов… Вот он их поднакопил и выдал…
Оператор ударил правую ногу… Ну что ж, будет снимать одной левой…
Смотрела «Кинопанораму». Рязанов цитировал Мандельштама. Счастливый… Читает… У него есть время читать. Суп, чистая рубашка, кран, гвоздь его не отвлекают. Мне нужна своя «жена», чтоб оставалось время на Мандельштама…
А потом еще одна фраза:
Очень устала… Но надо «шевелить органикой»…
Вифлеемская и другие звезды
Нужно было снять эпизод, где на экскурсию в обсерваторию приходят священники.
Можно было приклеить бороды, нарядить статистов в рясы, и — вперед. Но врать не хотелось. Аня Москвина, второй режиссер, пугала — нельзя вообще снимать такой эпизод… Это богохульство.
Я набралась нахальства и позвонила в Патриархию.
— У меня такой эпизод в сценарии. Это не противоречит?
— Нет.
— Значит, можно?.
— Можно.
— А дадите?
— Дадим.
Пришли пять священников. Красивые. Умные. Образованные.
Один окончил духовную академию, другой — завотделом проповедей в епархиальном журнале, третий — бывший капитан дальнего плаванья, четвертый — бывший инженер, отец шестерых детей, и еще один с фотоаппаратом. Шутят и отвечают на шутку
— Вы все такие красивые! Мои девушки отпали.
— Раньше надо было отпадать. Теперь поздно.
— Почему?
— Мы все женаты. А развод нам запрещен.
Мы думали, они денег за съемку не возьмут, но все же выбили им ставку для эпизодников, на всякий случай, поприличнее — аж 12 рублей на человека. Взяли. И даже больше взяли бы — если б мы им дали…
Но зато мы их не пользовали как обычных артистов, а организовали по-честному экскурсию. Я попросила настоящего сотрудника обсерватории рассказывать о настоящих звездах. Тот испугался:
— Но это же не по Библии.
— Не волнуйтесь. Участи Джордано Бруно вы избежите. Рассказывайте все как есть.
Священникам очень понравилось. Задавали много вопросов. Вели себя очень естественно в кадре — им было интересно.
В монтажной
Картина монтировалась тяжело. Было несколько финалов, несколько вариантов «генеральной линии» героя, было много опустошающих худсоветов, перечеркивающих предложения и оценки друг друга…
Худсоветы — советы худеющим.
Я же форму свою берегу.
И мечтать я, и жить, и надеяться
По советам чужим не могу…
Однажды в загородной электричке — я сбежала на природу, в лес, в тишину — встретила одну умную кинокритикеКсу. И решила — вот может выйти достойное применение: пришить ее ум к моему делу… И устроила ей просмотр материала, ожидая Большого Полезного Совета.
Она посмотрела… Потом, забросив ногу за ногу, плела нечто о сорокалетних, которые хотят себя проверить, а попадают в руки девочек, а это и есть жизнь… Она как бы писала статью о картине, которой еще нет. И ничего по делу… Делать кино и писать о нем — разные-разные вещи…
Без понтов
На этой картине впервые встретилась в работе с каскадером Сережей Воробьевым. Потом мы с ним очень много работали, и я буду еще о нем рассказывать в связи с другими картинами. Профессионал. Придумщик. С прекрасным чувством юмора. С синими горящими талантливыми глазами.
Пришел и сказал:
— Мне нужно вот это и это.
Принесли. Он взял и попал под машину — такой был трюк. Быстро, точно. И без понтов.
Бывают такие каскадерские понты. Начинают рассказывать долгую историю, как и что они будут делать и как это сложно. И сколько коробок надо принести, и какие маты стелить, и сколько это будет стоить…
Знаю, что сложно. Знаю, что опасно. Но вы сами выбрали себе эту профессию.
Позвонил мне сочинский приятель Володя Бутылочное горлышко:
— Линишна! Как там Соломин?
— А что?
— Ну под машину же прыгал!
— Да это не он, Володя. Это каскадер.
— Вот у вас так всегда в кино. Как что страшное — так кошкодер. Слишком вы артистов балуете!
С-прессо-ванные мысли
«Искренне Ваш» в отличие от других моих картин очень редко показывают по ТВ. Это обидно, но и понятно: слишком все привязано ко времени. Хотя там превосходные актеры и смешные диалоги Азерникова.
Примерно тогда же питерский режиссер Виктор Трегубович делал картину «Прохиндиада, или Бег на месте». Там был примерно такой же герой. Но все-таки другой. Нашего Пашу Добрынина одна красивая газета назвала «маленьким Фаустом». В нем были грусть, самоирония, доброта. В «Прохиндиаде» герой остался прохиндеем.
Почти в это же время вышла «Блондинка за углом». Там астроном Андрея Миронова грузил ящики в магазине, пел поясняющие фильм песни и перевоспитывал продавщицу.
«Картина “Щиро Ваш…” утворюе своеридну трилогию из стричками “Блондинка за рогом” та “Прохиндиада”»… — констатировал украинский журнал «Новины киноэкрану».
И не было практически ни одной газеты — от Москвы до самых до окраин, — которая бы, расчленяя каждую из этих картин, не объединила их для собственных умозаключений и не имела своего суждения или осуждения. Особенно строго некоторые «осветители» требовали четкой осуждающей позиции авторов по отношению к герою нашей картины.
«…Возникает вопрос, всегда ли создатели фильмов отдают себе отчет в том, где проходит граница между разоблачением зла и его невольной пропагандой?» — писала «Ульяновская правда».
«…Не сразу осознаешь, как губительно влияние таких типов на общество…» — разгадывал «Вечерний Минск».
«…Я глубоко убеждена, что всякий вид искусства несет в своем начале идеологию: буржуазную или только коммунистическую. Честно говоря, я не заметила в Вашем фильме коммунистической морали, а ведь компромисса никак не может быть!» — клеймила зрительница Ирина Гаврилюк.
«Не пытайтесь обнаружить подлинную социальную взволнованность авторов, взявшихся говорить о теневых сторонах действительности», — негодовала Эльга Лындина в «Советской России».
Но!
«..Герой фильма вызывает симпатию… И в том, что ему приходится действовать так, а не иначе, есть и наша вина. Почему именно этот Паша устраивает всему миру то, что по своему положению, долгу, наконец, зарплате, должны делать другие люди? Каждый на своем месте!..»— защитником героя от Системы выступила «Комсомольская искра» из Одессы.
И был еще один человек — вновь назначенный главный редактор тогдашнего Госкино СССР, демократичный, артистичный и интеллигентный Армен Медведев.
…Стояла жаркая пора сдачи картины. Редакторский худсовет Госкино уже вдоволь потоптался… Уже в воздухе болтались ярлыки… Уже картине грозило обрезание… Заключительное слово — новому начальнику. А он взял да и умыл всех: принял картину без поправок, поздравил с победой и очень интересно рассказал, про что кино.
Армен Медведев заставил и меня смотреть свой фильм иначе… Ведь я практически ни разу после картины «Предположим, ты капитан…», в которой точно знала ЧТО хотела сказать и шла к этому ЧТО по слишком прямой линии, ни разу с той поры не ставила жесткой цели, ни разу не прорубала аллеи к Высшему смыслу. Шла интуитивно.
И когда меня сегодня спрашивают, о чем мой фильм, я честно, не лукавя, отсылаю их к просмотру и к собственному усмотрению… Нет, конечно, про что-то я кое-что… но это совсем не означает, что в результате так оно и есть.