МОСКВА… МОСКВЫ… О МОСКВЕ…
МОСКВА… МОСКВЫ… О МОСКВЕ…
После фильма «Предположим, ты капитан…» я уехала из Киева навсегда.
Я уже хлебнула… вкусила… закусила… и рванула в Москву. Я хотела заниматься только кино. Я хотела жить и работать в Москве.
В Москве не было ни дома, ни работы. Дочь Киру я пока оставила с родителями в Киеве и поэтому без дома могла прожить. Без Кина — нет.
Крокодил
На Студии им. Горького у Александра Хмелика в это время уже вовсю раскручивался и расцветал мой киножурнал «Ералаш». Я верила — сниму пару сюжетов, и он мне ответит взаимностью: что-нибудь обязательно произойдет, что-нибудь обязательно хорошее. Ну не может же «Ералаш» не помочь мне — я дала ему жизнь!
Александр Хмелик и Боря Грачевский сумели собрать единомышленников, создать веселую атмосферу молодежной студии.
И один сюжет я действительно сделала. Это был крохотный мюзикл «Ну кто же так рисует?». Он был посвящен «щиро коханым» киевским киноначальникам и их ХУДсоветам.
Девочка рисует мелком на асфальте собачку. То и дело подходят другие «художники» и дорисовывают собачку по своему усмотрению: то зубы переделают, то хвост выпрямят, то глаза сузят… В конце концов вместо собачки получается крокодил. Он внезапно оживает и хватает зубами за штаны очередного «худ-советчика».
Крокодила мы снимали в зоопарке. Нужна была его сердитая разинутая пасть. Но крокодил лежал себе в самом благодушном настроении и ни о чем кровожадном не помышлял. Надо было его раздразнить. Служителя зоопарка рядом не было, и… я рискнула: взяла какую-то метлу и вошла в клетку. Стала яростно размахивать метлой перед крокодильей мордой. Крокодил дремал… дремал… и вдруг… как разинет пасть!
Я:
— Мотор!
А он — прыжок!
И… — нет, не меня, пока метлу! Да с такой отчаянной злостью, что даже зуб сломал! В это время как раз и появился служитель зоопарка:
— Вон все отсюда! Я не хочу в тюрьму!
Но мы уже успели все отснять! А «трофейный» зуб у меня до сих пор хранится.
Брак за брак
«Ералаш» сделал еще одно доброе дело — он соединил меня узами брака с милым интеллигентным человеком — звукооператором Женей Т.
Мюзикл — дело коварное в наших несовершенных условиях. Он требует особых знаний, особой технологии, особой подготовки. Мы же пошли «напролом». И при монтаже обнаружилась несинхронность. Брак звукооператора. Записывалась музыкальная фонограмма в одном режиме, а на съемке подавалась в другом.
Такой вот брак за брак получился. А совместная жизнь не сложилась, хотя пробыли мы в этом самом браке лет семь. Иногда Женя писал мне нежные и грустные стихи:
Дом за «Мосфильмом» стоит в снегу,
Мысли все время к нему бегут.
Дом за «Мосфильмом».
А в нем ОНА —
Вот уж пять лет как моя жена.
Охотно меня принимают тут,
Кормят, но спать одного кладут.
Заледенелый, один лежу,
Имя супруги, дрожа, твержу…
Дом за «Мосфильмом», шепни жене,
Как я хотел бы остаться с ней,
Встретить рассвет на ее плече —
И так подряд миллион ночей.
Дом за «Мосфильмом», пока прощай.
Еду в Чертаново пить свой чай.
Сейчас я думаю, почему не сложилась… Наверно, потому же, что и всегда: я кино любила больше, чем нормальную семейную жизнь. Может, еще и потому, что я понимала, нет, я точно знала, какая будет жизнь с Женей, а меня тянула «езда в незнаемое», я спотыкалась об острые углы не своих отношений.
Я вас люблю — я вас боюсь
И все-таки жить было негде и не на что. А возвращаться в натоптанное киевское прошлое я категорически не хотела.
Написала письмо моему учителю и художественному руководителю курсов Георгию Николаевичу Данелия. Начиналось оно так: «Сегодня холодно… Я снимаю… комнату. Ноль, с которого я начинаю, прошу считать нимбом… Очень хочется ЧТО-ТО делать — уже вовсю седею. Но хочется делать только ТО единственное, за что могу отвечать. Я не хочу подводить ни Вас, ни себя…»
Дальше шли изложения на тему одного предложенного сценария. Мои колебания и сомнения. Заканчивалось письмо так: «Извините, что разговариваю с Вами письменно. Я очень теряюсь при устном общении с Вами. Я Вас очень люблю и очень боюсь».
Данелия помог мне трижды: он «пробил» меня на «Мосфильм», помог получить московскую прописку, защитил от одного БХ (Большого Художника).
Еще учась на курсах, я написала такой «программный» стишок:
Воздвигнусь ли? Паду ли я?
Своей судьбе дана ли я?
Плевать! Пойду под пули я,
Коль поведет Данелия!
Сегодня у меня свои студенты, свои ученики. Я помню Большой Урок человеческого достоинства и ответственности за чужую судьбу. Научить режиссуре как мировоззрению — невозможно. Можно поучить ремеслу, но главное — суметь вовремя подставить плечо. Что я и пытаюсь сегодня делать.
Жизнь с телефоном
Главный редактор Объединения комедийных и музыкальных фильмов Эдик Ермолин с благословения Георгия Николаевича повел меня к генеральному директору «Мосфильма» Н. Т. Сизову за добычей временной прописки. Это были времена строжайшего паспортно-прописочного режима, и поселиться в Москве за красивые глаза было практически невозможно.
— Вот, Николай Трофимович, — робко сказал Ермолин, — наш молодой режиссер. Замужем за москвичом. Меняет квартиру. А пока надо помочь временно прописаться.
Сизов поднял на него тяжелый взгляд:
— Ну и объединение у вас… комедийное… В Москве режиссеры, что ли, перевелись?
Я думаю, что Сизов слышал про печальную историю фильма «Предположим, ты капитан…». Поэтому ему совершенно не хотелось брать на свой «мосфильмовский» корабль какого-то «предположительного капитана». Но все-таки за меня ходатайствовал сам Данелия. И Сизов подписал нужное письмо. А я, ухватив за перо «птицу счастья завтрашнего дня», поселилась в гостинице «Мосфильма». И начала там жить-поживать долгих четыре года и две с половиной картины — с электроплиткой, холодильником «Морозко» и — главное! — с телефоном, которых на все номера было только два! Конечно же вся гостиница ходила ко мне звонить — потом выпить чаю, потом водки, потом рассказать собственную жизнь. Я наполнялась чужими жизнями. А на свою времени катастрофически не хватало.
Ах, Комму-никация! Кому и весна и акация!
А Кому и камня на камне не выпадет след…
Ах, Комму-никация, ну как мне в тебе разобраться
В два года и тридцать ни-кому-ни-кабельных лет!
Кто там?..
«Мосфильмовская» подарила мне много замечательных дружб. Это были люди, которые, как и я, надолго поселялись здесь — из-за работы.
Марксен Гаухман-Свердлов — гениальный художник! — делал почти все картины с Глебом Панфиловым, работал с Сергеем Соловьевым. Не мне оценивать творчество Марксена, я надеюсь, это еще сделают другие. Я могу только благодарить гостиницу и судьбу за его уроки. Веселый, греховный, абсолютно безразличный к собственному быту и комфорту, Марксен был неуступчив и бескомпромиссен во всем, что касалось работы. Я знаю случаи, когда сдавались даже режиссеры: просили его об уступках или о снисхождении. Марксен умел побеждать и заставлял побеждать всех, кто соприкасался с ним в работе. Помню, в конце картины «Суета сует» выяснилось, что Анна Варпаховская, одна из главных исполнительниц, из-за отсутствия звания и регалий получит денег гораздо меньше остальных. Я была молодым режиссером, и мне казалось, что ко мне никто не прислушается и что это неловко — просить денег.
— Ты же не для себя, для актрисы. Просить для других не стыдно, это надо делать обязательно, она хорошо сыграла. Ты должна! — Он заставил меня написать письмо, пойти к начальникам, и — мы победили…
Композитор Исаак Шварц. Седой, невысокий, с живыми яркими глазами… У нас с дочерью хранится кассета с записью замечательного романса на стихи Булата Окуджавы «Кавалергарды, век недолог» в авторском, первом исполнении. Когда Шварц пел «Не обещайте деве юной любови вечной на земле», он с таким искренним обожанием и сожалением смотрел на мою пятнадцатилетнюю дочь, что она готова была ему поверить.
Драматург Александр Володин. Потом кино нас соединит в «Двух стрелах». А пока — Сергей Колосов снимает «Назначение». И Александр Моисеевич просит меня, соседку по номеру, называть его Сашей. Саша разговаривает очень тихо и неправдоподобно вежливо. Никого не ругает, всех любит, снисходителен к любым человеческим слабостям, готов простить всем все. Даже кажется иногда, что он притворяется — таких людей не бывает — или он пережил и постиг нечто высшее, что дает ему право быть таким. Это потом я узнаю, что «Горестную жизнь плута» (в прокате «Осенний марафон») Володин писал с себя. Кто-то рассказал о Володине такую байку. Однажды пришла к нему журналистка. Стала пытать про то да се. А напоследок поинтересовалась, есть ли у Александра Моисеевича какое-нибудь хобби. Володин глубоко задумался. Выходило так, что нет у него никакого хобби. Журналистка собралась домой. А он все сидел и грустно думал о собственном несовершенстве: у всех есть это самое хобби, а у него нет. И вдруг вскочил радостный и побежал за журналисткой. «Есть! Есть у меня хобби! Я люблю выпивать! Я люблю выпивать с друзьями! И закусывать!» — крикнул он ей вслед. Вот такой божественный и горестный плут…
Андрей Тарковский. В гостинице был буфет мягкого алкогольного наполнения. Там часто дозаправлялись мосфильмовцы. Однажды я совпала за столом с Андреем. Он был совсем близко. Говорил что-то пьяно-задиристое и был похож на мальчика. Но кожа на лице тонкая, морщинами исписанная, как пергамент. Пергаментный мальчик. И очень сильное поле. Трудно рядом оставаться самим собой. Может, и не нужно. Мы так и не были знакомы. Знакомой с ним, и достаточно близко, оказалась одна Моя Приятельница. Она как-то подарила ему страшный дефицит — томик стихов Ахматовой и ананас. И у них случился роман — так, по крайней мере, она определила. Роман этот ничем не кончился — у Андрея уже в это время дома сидела другая женщина, его жена Лариса.
Зато у меня есть подаренный и подписанный том стихов замечательного поэта Арсения Тарковского — отца Андрея… А позже романтическое киношное Болшево (был когда-то такой Дом творчества у кинематографистов) подарило моей дочери Кире дружбу с Арсением Тарковским-младшим.
Нина Николаевна Глаголева, Леонид Николаевич Нехорошее, Николай Александрович Иванов, Олег Александрович Агафонов и другие начальники «Мосфильма»…
После киевских «рукой-водителей» я вдруг повстречала начальников, Которые хотели понять и помочь — это было так неожиданно и так обнадеживало… Голова кружилась от сизовского «да», ивановского «возможно» и агафоновского «беру ответственность на себя»!..
А Нина Николаевна Глаголева! Всегда приветлива, весела. И никто никогда не ощущал, какую безысходность носит она за плечами: оба ее внука, оба любимых мальчика были безнадежно больны… Как много я потом встречала людей, которые любую свою царапину делали достоянием человечества! Нина делилась только радостью… И, как ни странно это сегодня звучит, она всегда была и остается по сей день замечательной Комсомолкой — искренней, верующей…
Недавно мы, ее друзья, отмечали Нинин «серьезный» юбилей. И я вспомнила стишата, написанные на другой, давний юбилей. Вот отрывок.
…Фабрика родная
Светлых грез и гроз.
Нину каждый знает,
С Ниной каждый прост.
Кто-то за советом,
Кто-то за рублем,
Ходят к кабинету,
Ходят день за днем.
Нина всем поможет —
Кабинет открыт.
Или так посмотрит —
Рублем подарит.
Ну, а завтра снова —
Светлый вечный бой
За святое слово,
Право быть собой.
Завтра у Глаголевой
Много новых дел.
Завтра ей глаголом
Жечь сердца людей!
Дай ей Бог — здоровья,
Комсомол — задор,
Студия — зарплаты,
Фильмов — режиссер!
Все советские праздники, основные торжественные гуляния начинались на студии, а заканчивались в нашей гостинице. Часто непосредственно в моем номере. Помню, как однажды драматург Слава Гервасиев ворвался в мой номер с бутылкой дорогущего «Камю» — очень хотелось ему наладить производственный контакт со сценарными начальниками. Но мои гости уже порядком выпили и собирались по домам. Он не вынес обиды — и стал поливать коньяком пол в моей комнате. Контакт «подмок». А номер еще долго хранил половой французский аромат.
Гости всегда были моим праздником. Но сплошные праздники тоже могут надоесть. И иногда на настойчивый стук в дверь — «Мы зайдем? У нас тут все с собой», — отвечала: «Я работаю». Что было правдой. На меня обижались. Люди, приехавшие в гостиницу на время, не понимали, что я-то гостиничный номер уже воспринимала как свой дом. Мне хотелось побыть одной, иногда даже действительно поработать. А иногда просто почитать.
Я нашла спасительную формулу отказа.
Стук.
— Мы зайдем? У нас тут джентльменский наборчик…
— Извините, я не одна.
— О, простите! — понимающе и уважительно слышалось из-за двери.
И на цыпочках удалялось по коридору.
Но теперь по «Мосфильму» поползли слухи о моей пестрой личной жизни. Вопросы от любопытства расталкивали друг друга: спит? И с кем же спит Сурикова? С кем? Сурикова?
Они меня достали.
— С кем, с кем… Ни с кем! Со мной заснуть невозможно!
Вопросы улеглись… Слухи побежали дальше. Я их не останавливала — некогда было. Мне хотелось снимать кино.
В гостинице я прожила четыре года. Там же со мной потом поселилась дочь Кирюша, которую я забрала из Киева. Мы придвинули к моей кровати два кресла, покрыли ковром. Получилась отличная двуспальная кровать. Кирюша «врубила» магнитофон. Вначале я дернулась, потом остыла. Поняла, что музыка повисла между нами, как спасительная ширма.