Глава девятая Из разных интервью Пьера Ришара

Глава девятая

Из разных интервью Пьера Ришара

В этом разделе мне хочется познакомить читателей с некоторыми интервью Пьера Ришара, который, надо сказать, давал их не так уж много. Что вполне возможно объяснить и тем, что он не впускал любопытных папарацци в свою профессиональную и личную жизнь, в отличие даже от Жерара Депардье, не говоря уж об Алене Делоне, который своим поведением привлекал и до сих пор привлекает их неуемное внимание.

Те несколько интервью, которые я разыскал в своем архиве и с фрагментами из которых мне хочется познакомить читателей, дополняют сказанное выше, вносят дополнительные краски в портрет этого незаурядного человека и великого актера.

В 1977 году перед началом съемок своей картины «Я застенчив, но лечусь», он ответил на вопросы журналиста выходившего тогда журнала «Синема Франсе»:

«Синема Франсе». Есть ли у Вас ощущение, что удалось, наконец, покончить с трудностями подготовительного периода?

Пьер Ришар. Да, хотя их было немало. Очень трудно решить многие проблемы на всех уровнях. Но, решив их, я могу теперь сказать, что подхожу к тому моменту, когда меня ожидают только радости! Как режиссер, я испытываю куда большее волнение, чем когда выступаю лишь актером. Актера вызывают за неделю до начала работы примерить костюмы, и вот он уже перед камерой. Все предусмотрено. В работе над картиной «Я застенчив» мне тем труднее, что я не только постановщик, но и актер. То есть ответственность моя куда больше.

– Сколько времени у Вас заняла подготовка?

– Почти год. В начале я заперся вместе с моими двумя соавторами по сценарию – Ж.-Ж. Анно и Аленом Годаром, и в течение длительного времени мы никого не видели. Мы написали четыре варианта сценария, из которых получился пятый. Я сопродюсер картины. И как таковой получаю зарплату, как все остальные. При постановке фильма «Игрушка», в котором мне доставило большую радость участвовать, но который не принес доходов, я был единственным продюсером. Но несмотря на коммерческий провал, «Игрушка» – один из моих любимейших фильмов. Я верил в него и верю по-прежнему.

– Ваш «Застенчивый» близок «Рассеянному»?

– Да, в широком смысле слова. Это в какой-то степени возвращение к первой любви. После «Рассеянного» и таких картин, как «Высокий блондин в черном ботинке» и «Горчица бьет в нос», меня возвели в ранг звезды. Я много снимался, иногда в двух фильмах в год. Просто не хватало времени подумать о себе, определиться. Меня подгонял вперед ветер успеха. Такой образ жизни часто был весьма утомительным. Будучи по натуре беспокойным человеком, я расплачиваюсь собой в большей мере, чем какой-либо другой человек, который воспринимает то, что происходит вокруг, лишь с лучшей стороны. Это не значит, что некоторые роли не забавляли меня – можно сказать, что дни работы над ними были настоящими каникулами. Но подчас меня попрекают ими до сих пор…

– Расскажите про Вашего «Застенчивого» – родного брата «Рассеянного».

– Это скорее двоюродный брат в силу той интонации, которая выбрана для его характеристики, ну и, чисто психологически, благодаря некоторым другим родственным связям. Но он отнюдь не рассеян, о, нет! На меня давно навесили этикетку «рассеянного» даже тогда, когда я играл совершенно иной характер, так что я постарался лишить его всяких примет рассеянности. Едва только я что-то такое замечал, как тотчас выбрасывал всю сцену. Его характер? Коли его находят поэтическим – слово, которого я остерегаюсь, – то вовсе не потому, что я стремился создать его таким, а потому, что поэтичность – черта моего характера. В любом случае, мой взгляд на комическое отличается от взгляда Ива Робера, скажем, в его фильме «Мы все отправимся в рай», или Клода Зиди, когда он снимал «Горчица бьет в нос» («Он начинает сердиться»). Точно так же мне трудно найти что-то общее с Тати или Этексом.

– Ваш «Застенчивый» тоже оказывается в ситуациях, полных неожиданных поворотов действия?

– Разумеется. Но в основе сюжета история любви и дружбы. Понимаете, когда я пишу, это всегда автобиографично, я, стало быть, и есть тот самый «застенчивый», с той лишь разницей, что научился справляться со своим недостатком. Я тоже испытывал страх, когда надо было самому открыть дверь ресторана. Да, настолько! Но люди предпочитают видеть меня именно таким, поэтому мне случалось решительно протестовать, говоря самому себе: «Что это еще такое! Неужели ты позволишь так обращаться с собой?» Но меня всегда застают врасплох!

– Не парадоксально ли, что застенчивость остается чертой характера человека по имени Пьер Ришар, которому его фильмы принесли такую известность?

– Да, эта «известность» принесла мне некоторую уверенность в себе. Однако эта уверенность может показаться подозрительной, если я вдруг стану ею злоупотреблять. Например, разыгрывая на Каннском фестивале шута, что, кстати, совсем не в моих привычках, я поступал так для того, чтобы спрятаться под маской забавника, коим на самом деле не являюсь. В этих случаях я допускал перебор.

– Так или иначе, но Ваш «Застенчивый» куда больше застенчив, чем Вы сами?

– Да. На 100 процентов. Он ведь абсолютно блокирован в своих отношениях с начальством и женщинами. Кассир в отеле, он влюбляется в очень красивую и очень богатую клиентку, не зная, как ему себя вести с ней, коли не смеет заговорить даже с субреткой. И тогда он пытается избавиться от своего недуга, прибегая к помощи книжек типа «Как преуспеть в жизни» или к видеороликам. В конце концов он подружится с типом, который как раз занимается этими проблемами. Его играет Альдо Маччоне. Пусть он не обижается, но ему досталась роль развязного нахала, имеющего дело с человеком, который совершенно психологически блокирован. Сначала он видит во мне лишь средство наживы. Но так как он такой же невезучий, как мой герой, мы начинаем понимать друг друга. Словом, это фильм о погоне за мечтой.

– Но для обоих все кончается благополучно?

– Я прибегаю к своего рода пируэту с «саспенсом». Но не стану об этом рассказывать. В фильме будет много переездов. Он начинается в Виши, но так как предмет моих грез все время разъезжает, я отправляюсь за ней в Канн, Ниццу, нанимаюсь мойщиком посуды в отель «Негреско», мчусь в Довиль…

– Не должен ли был Жан Карме играть ту роль, которую Вы отдали Маччоне?

– Когда я писал сценарий, я думал о нем. Но к началу съемок он оказался занят. Со мной снова произошла обычная история: я пишу, пишу, а потом, когда нужно начинать съемки, сталкиваюсь с неприятными сюрпризами. Так, Карме по натуре интроверт, а Маччоне – экстраверт. Я предпочел переписать роль, приспособив ее к итальянскому актеру, чем заставлять его играть в манере Карме. Маччоне очень забавлял меня, он умеет веселить публику. Его итальянское происхождение весьма помогает ему. К тому же я знаю его способность быть трогательным. У него очень смешная роль в моем фильме, но ему придется прибегать к приемам, которыми до сих пор он не пользовался.

– Словом, в этой картине Вы немного пренебрегаете тем зрителем, который так хорошо принял Вас в «Рассеянном»?

– Послушайте, мне все равно, если я должен буду это признать. Что касается критиков, то пусть поступают как им угодно. Некоторые статьи обо мне вызывали у меня ярость по многим причинам. Но я все равно предпочитаю нравиться миллионам зрителей, чем меньшинству. С самого начала своей карьеры одним я нравился, другим нисколько. Это может объясняться моим внешним видом, характером комических приемов, которыми я пользуюсь. Не знаю. Некоторые критики высказываются на мой счет очень субъективно. Тем не менее на протяжении многих лет, что бы они ни думали, я старался делать разные вещи. Возьмем, к примеру, «Облако в зубах» Марко Пико или мой фильм с Жаком Розье. Ведь мне пришлось в них играть по-разному. Для меня главное найти себя в любой роли. Если я начну делать картины исключительно для того, чтобы нравиться критикам, моя карьера полетит вверх тормашками. Еще Мольер говорил о подобных писаках: «Что за странное наваждение приветствовать лишь те пьесы, которые никто не хочет видеть, и ненавидеть те, которыми восхищается зритель!»

– Какова доля участия в сценарии «Я застенчив, но лечусь» Ж.-Ж. Анно и Алена Годара?

– Очень большая, тем более что мы работали очень дружно. Мы все время очень критически подходили к тому, что делали сообща. Анно весьма строгий и работящий человек. Годар до сих был известен только в рекламе, зато известен в той же мере, как Феллини в кино. Мы составили удачное трио. Несмотря на то что у каждого был свой участок, мы всегда думали о гармонии целого. Будучи, как и я, большим выдумщиком, Годар чаще работал вместе со мной. Нам подчас приходилось ожидать отставшего от нас на милю Анно, слыша, как он издалека кричит, что мы пошли не тем путем. Сначала мы протестовали: «Но ведь все так хорошо получилось!», а на другой день, вынужденные признать его правоту, начинали все вместе искать, как двигаться дальше. С другой стороны, поскольку главный герой похож на меня, мои коллеги подвергли меня настоящему психоанализу. Они заставили меня раскрыться, рассказать о себе, не отделываясь общими фразами. Они были моими настоящими друзьями, так что я, позабыв о целомудрии, мог поведать им все.

– В этих поисках своего «я», обнаружили ли Вы следы той эпохи, когда работали в кабаре?

– Конечно, я им рассказывал обо всем. Тем не менее не следует думать, будто это автобиографический фильм, подобно «Энни Холл» Вуди Аллена, где налицо просто-напросто его автопортрет. Спешу заметить, что мне очень нравится этот фильм – в нем показан настоящий Аллен.

– Считаете ли Вы, что уже достаточно раскрыли себя, показав на экране, кто Вы есть?

– Мне представляется, что до сих пор я показывал лишь некоторые второстепенные вещи. Если угодно, я меньше доверял самому себе, чем другим людям. И еще, должен признать, мне очень мешали некоторые критические выступления в печати. Заметьте, что излишне хвалебные статьи тоже могут мешать. В любом случае, мне случалось стыдиться того, что я заставляю людей смеяться. Но потом я стал замечать, что люди принимают меня, что многие одобряют мои роли, хотя, если не принимать в расчет некоторые шедевры американского кино, французские комедийные фильмы часто выглядят малозначительными.

– А сегодня Вы обрели уверенность?

– Сегодня я принимаю себя таким, какой я есть. Прежде я как бы говорил: извините за то, что заставляю вас смеяться. Понадобилось узнать мнение людей, которых я уважаю, чтобы покончить с этим. В частности, Мел Брукс сказал: «Есть человек, с которым я хотел бы отужинать в Париже: это Пьер Ришар». Ко мне хорошо относится Джин Уайлдер (не путать с Билли Уайлдером). Он даже просил меня просмотреть французские диалоги его фильма «Трансамериканский экспресс». Тогда я сказал себе: «Значит, я все же не такой болван, каким меня иные представляют». Точно так же меня очень стимулировало мнение такого актера, как Мишель Буке, и его согласие сниматься вместе со мной. Услышав комплименты Мишеля Буке, я подумал: «В общем, он, наверное, прав». Да, мне действительно понадобилось все это для того, чтобы уверовать в себя и полюбить «Рассеянного», «Высокого блондина» или героя картины «Он начинает сердиться». Мне больше не стыдно отвечать за них. С комплексами покончено.

– Италия – кузница комических актеров. Вас там ценят?

– К сожалению, меньше, чем в Аргентине. Мне говорят, что в Буэнос-Айресе я прохожу первым номером. Почему в Аргентине, а не в Италии? Вероятно, все зависит от проката моих первых картин. От того, как рекламируют фильм, во многом зависит его прием зрителем. После американского я все равно больше всего люблю итальянское кино. Я нахожу потрясающими Этторе Сколу, Ризи, Тото, великих итальянских актеров.

– Похоже, что ни в картинах, где Вы только актер, ни в ваших собственных, гэги не играют самодовлеющей роли.

– Конечно. Для меня гэг зависит от поведения персонажа, он – его продолжение. В фильме «Я застенчив» они помогают понять героя, и наоборот. Когда-то Максеннет делал гэги ради гэгов. Если ему требовалось 400, он придумывал 400. В моем фильме есть сцены вовсе без гэгов, но которые, надеюсь, заставят зрителей смеяться или хотя бы улыбнуться.

– Что Вы думаете о нынешнем маразме во французском кино?

– Он зависит от определенной формы цивилизации, которая все более отворачивается от зрелища. Выезды за город на уик-энд и телевидение во многом ответственны за это. Приблизительно за полфранка телезритель видит подчас картины, стоившие миллиард, которые даже не окупились в прокате. При нынешней системе проката любой фильм обречен на провал. Даже итальянцы с тех пор, как они позволили телевидению показывать огромное количество кинофильмов, констатируют падение сборов.

– Не вина ли в этом кризисе актеров, получающих невиданные гонорары?

– Я так не думаю. Актеры, которые настаивают на больших гонорарах, того стоят. Продюсеры не филантропы и не платили бы, если бы было иначе. Звезды похожи на автомашины: их стоимость растет или убывает в зависимости от спроса.

– Подобный здравый взгляд на вещи не мешает Вам строить планы?

– Конечно, нет. Вскоре я буду сниматься с Патриком Девэром в картине Жерара Ури «Нет никакого мая…» Наверняка там будет полно гэгов. Меня радует возможность поработать с Девэром. Мы составим занятную пару, ведь мы такие разные. (Этому замыслу не суждено было осуществиться, но Ури в дальнейшем переработал свой сценарий для Пьера Ришара и Виктора Лану, а фильм получил название «Побег» – А. Б.) Затем после «Игрушки» Франсиса Вебера у меня есть план сняться в фильме, где он выступает только автором сценария, а режиссером будет Молинаро. Потом мы поработаем вместе с Аленом Годаром, ибо Анно собирается сам приступить к постановке фильма. Если моя картина пройдет хорошо, я намерен продолжать писать для себя. Больше всего меня увлекает идея писать свои истории и самому их снимать. Ради одного такого фильма я готов не сниматься в трех картинах у других.

– Не забываете ли Вы сегодня о тех временах, когда выступали в кабаре, в «Эклюзе», «Галери 55», «Ваш д-Ор» («Золотая корова»), в ночных заведениях Левого берега?

– О, нет… Я встречаюсь с Виктором Лану, который тоже начинал тогда в кабаре. Прохожу по знакомым улочкам, беседую о тех временах с приятелями. Потрясающее было время, когда можно было увидеть Жана Янна, играющим на гармонике в «Галери». Нет, кабаре-театр не заменил кабаре, в котором программа строилась на мини-пьесах. Мы показывали номер, который длился четверть часа – двадцать минут. Это та же разница, что между романом и рассказом. Требовалась большая собранность. Переходя от лирики к грубому смеху, от зрелища к абсурду. Таких номеров в программе за вечер было с десяток. Все мы – Янн, Дюфило, Фаббри – обладали своим стилем. Замечательное было время. Такое не забывается. В связи с выходом картины «Это не я, это – он» в 1979 году он опять дал интервью журналу «Синема Франсе».

«Синема Франсе». Вы выступаете уже в пятый раз в качестве постановщика, сценариста и актера. Объясните этот рецидив.

Пьер Ришар. По всей видимости, быть только актером мне недостаточно, это вопрос темперамента. Имеется немало актеров, которым никогда не хотелось стать режиссерами. Я обожаю писать. Это самое лучшее время в моей жизни, когда воображение, не будучи в узде финансовых и постановочных проблем, может завести тебя куда угодно. После того как я восемь месяцев писал что-то, не вижу оснований отдавать этот труд для постановки другому человеку.

– Значит, мы снова увидим в этом фильме «застенчивого» или «рассеянного»?

– Вы увидите беспокойного Пьера Ришара, но не застенчивого и рассеянного. С чего бы ему быть застенчивым, раз он женат. Тем не менее в жизни мне случается проявлять застенчивость. Но в этом фильме нет ни рассеянности, ни застенчивости. Я играю очень динамичного героя.

– Опишите своего героя в фильме.

– Двойное название «Это не я, это – он» было выбрано потому, что все начинается со случайного совпадения. Но мой герой попадает в ловушку не по своей воле. Он более привычен к тому, когда перед его носом захлопывают двери. А тут его принимают за другого, хотя сам он ничего для этого не сделал.

Находясь однажды на африканском побережье на съемках другого фильма, я наблюдал за поведением туристов. И тогда мне пришли в голову некоторые гэги.

– Какое место они занимают в том сюжете, над которым вы трудились много месяцев?

– Вообще они занимают важное место в моих фильмах, но в данной картине играют третьестепенную роль. Сначала я пишу сюжет, историю – надеюсь, она окажется смешной. Только после того, как определяюсь с сюжетом, начинаю думать о гэгах. Мой герой выглядит смешным лишь в той мере, в какой это соответствует придуманным смешным ситуациям, в которые он попадает. Этот человек немного свихнулся.

– А вы сами в жизни похожи на смешного человека?

– В жизни не очень. Но я и не меланхолик, а скорее мечтатель.

– В наше довольно мрачное время, вероятно, не просто смешить современников?

– Хотя мое призвание смешить, я способен играть и драматические роли. Но как автор, я не могу не увидеть в любой ситуации ее комическую сторону. Если я рассказываю смешную историю и никто не смеется, я чувствую себя потерянным. Смешное очень деликатная штука.

– Вы режиссер так называемых, в лучшем смысле слова, комедийных фильмов. Вам, наверное, много дала работа в кабаре?

– Сам не понимаю, почему я смешу. Те, кто меня любит, говорят: вот тут ты смешной, а те, кто не любит, заявляют: вот тут ты не смешной. Кабаре было чудесной школой.

– Оказала ли на вас влияние американская комедия?

– Я испытываю огромное восхищение Бастером Китоном, в нем столько волнующей меня нежности. Точно так же восхищаюсь десятком других комиков – Чаплином, Джерри Льюисом, Бруксом и Алленом. Во Франции я люблю Тати, к которому тоже испытываю огромную нежность.

– Во время съемок смеются ли члены Вашей группы?

– Во время съемок я стараюсь сам не смеяться и не позволяю смеяться техникам. Мне иногда даже говорят: «Вы очень хороши, но могли бы быть лучше». И пусть говорят.

– Какие у Вас планы?

– Фильм с Жераром Ури. Его картины мне очень нравятся. Он очень близок мне своим юмором и гэгами. Но это настоящий тиран. Он заставляет делать невероятные вещи… и это меня забавляет. Фильм – это способ пережить приключение.

У меня также план поработать с Джином Уайлдером. Может получиться очень забавная картина, принимая во внимание мой плохой американский акцент. (Этот проект тоже не получил воплощения. – А. Б.)

– В нем будет обыгрываться Ваше сходство?

– Помимо того взаимного уважения, которое мы испытываем друг к другу, этим и продиктовано желание сняться вместе.

– Найдется ли у Вас время, чтобы написать для себя новый сценарий и поставить по нему фильм?

– Не в этом, но в будущем году. Мне не хочется писать каждый год. У меня есть магнитофон в машине, и едва приходит в голову хорошая мысль, как я ее тотчас фиксирую на пленке.

– Какая из Ваших картин забавляла Вас больше всего?

– В первую очередь «Блаженный Александр», где у меня была одна сцена, специально написанная для меня Ивом Робером, исходя из моей пластики. Затем «Рассеянный», снятый мною самим и ставший дебютом в моей настоящей карьере в кино. Потом «Высокий блондин в черном ботинке». Мне также очень нравились «Горчица бьет в нос» и «Игрушка», но этот последний – серьезный и даже в чем-то жестокий фильм.

Потом я снял «Я застенчив, но лечусь» и «Это не я, это – он». В целом, все они хорошо прошли. Однажды после «Игрушки» я даже получил письмо от русского мальчика. Письма зрителей меня очень трогают, как и мой успех в Латинской Америке. Очень важно, что мои фильмы нравятся зрителям и за пределами Франции, это порождает желание продолжать карьеру актера и режиссера.

В 1988 году Пьера Ришара интервьюировал сотрудник журнала «Премьер» в связи с выходом на экраны фильма «Налево от лифта»:

«Премьер». Ваше отношение к фильму Молинаро?

Пьер Ришар. Я очень развлекался, снимаясь у Дуду (Эдуар Молинаро. – А. Б.). Во-первых, потому что никогда прежде не играл в водевиле. Очень интересно хоть раз сняться в этом жанре. И потом, у меня было ощущение, что я переворачиваю страницу. Это все равно, как, решив бросить женщину, вы радуетесь, что живете с ней последние три дня, а потом испытываете ностальгию по тому, что никогда ее больше не увидите.

– Вам хочется пойти в другом направлении?

– Я снялся в двадцати комедиях и, мне кажется, изменился. Я стал более зрелым человеком. На картине Молинаро мне иногда приходила в голову мысль: «Как здорово! Я снимаюсь в комедии в последний раз».

– Означает ли это, что Вы потеряли вкус к этому жанру?

– Тут не обойтись без нюансов… Больше всего мне нравилось сниматься в фильмах Франсиса Вебера. В его картинах всегда присутствует драматический второй план, а кроме того, юмор Франсиса позволяет своеобразно взглянуть на вещи, в результате чего фильм становится комедией. При этом мы разыгрывали ситуации такими, какими они выглядели в действительности, то есть как драму. Кстати, едва только мне хотелось смешить, как Франсис останавливал меня.

– Стиль Молинаро весьма отличается от кинематографа Вебера и его манеры работать. Что Вам понравилось в нем?

– В первый день он сказал мне: «Валяй, рассмеши меня». Я почувствовал некоторую разрядку после предыдущих трех фильмов Франсиса Вебера. Я словно оказался на каникулах. Дуду отпустил вожжи. Я видел его смеющиеся глаза за камерой. Я нравился ему. Но все равно, даже не обладая веберовской педантичностью, он проявлял необходимую бдительность на тот случай, если я выйду из образа.

– Когда Молинаро говорит Вам: «Рассмеши меня», наверное, это означает его доверие к персонажу Пьера Ришара.

– Наверное. Дуду очень любит выбранных им актеров. Он «покупает» актера, в лучшем смысле этого слова. Его фильм, снятый в жанре чистого водевиля, предназначен для того, чтобы вызвать смех, и все. А это уже немало.

– Вам предоставилась возможность встретиться в ходе работы с Ришаром Боринжером.

– Да. Без него я не стал бы вообще сниматься. Когда-то я сознательно предложил Жерара (Депардье. – А. Б.) на фильм «Невезучие». В данном случае я был уверен, что Боринжер идеальный исполнитель своей роли. Когда он входит в мою комнату, смотрит на меня, а потом медленно опрокидывает шкаф, я испытываю настоящий ужас. Боринжер обладает удивительным качеством: играя роль, он очень искренен. При этом ничуть не комикует. Ничуть. Тем и смешнее, когда приходится иметь дело с типом, у которого физиономия висельника.

– Похоже, что в этом фильме Вы испытывали особое удовольствие, произнося свой текст.

– Действительно, от фильма к фильму слово доставляет мне все большее удовольствие. В картине Молинаро впервые у меня такие важные диалоги, и я очень веселился, произнося их. Прежде, даже когда у меня было всего три строчки текста, я говорил: «Разве нельзя было написать их получше?»

– Отчего Вы так привередливы в диалогах?

– Из-за моего увлечения кинематографом Чарли Чаплина, Бастера Китона или Жака Тати, кинематографом, которым мне хотелось заниматься, о котором я мечтал и до которого не дотянусь никогда. Я всегда испытывал ностальгию по немому кино…

– Тогда каким образом родился ваш целиком придуманный герой?

– Кинематографическим вирусом меня заразил Ив Робер. Он написал для меня маленькую роль в «Блаженном Александре». Потом я захотел сниматься в других ролях, но он сказал: «Во французском кино для тебя ничего не найдется, никто не станет для тебя писать роли. Тебе придется их самому себе писать!» И я заперся на несколько месяцев, чтобы написать «Рассеянного», а потом сам снял этот фильм. Сегодня я вижу, что играл довольно плохо, но картина обладала непосредственностью первого произведения, и сам герой был наделен определенной притягательностью. Отталкиваясь от этого, Ив Робер и Франсис Вебер написали для меня «Высокого блондина в черном ботинке». Тем самым был открыт путь для других, кто хотел бы писать для меня. Ведь мне повезло: зритель сразу меня принял.

– И этот персонаж срисован с Вас самого?

– Немного. Это был образ человека, живущего как бы вне реальной жизни. Слегка парящего над землей. Немного лунатика… Конечно, есть некая связь между всеми моими ролями: определенная, собственная, присущая мне маргинальность в жизни. Вероятно, я единственный актер, живущий на барже и не общающийся с другими актерами за пределами студии.

– Ведь это поразительное везение, когда зритель принимает тебя с первого раза.

– Но надо иметь в виду одно обстоятельство: я сделал этот фильм, когда мне было 36 лет. Еще хорошо, что я выглядел лет на десять моложе (смех). Он стал возможен благодаря длительной, подспудной, не всегда осознаваемой, но реальной работе.

– Как Вы отнеслись к тому факту, что в 36 лет еще не заняли свое место во французском кино?

– Я выступал в театре, в кабаре и очень надеялся на лучшее. И все осуществилось в нужный момент. И «Манжеклу» появился вовремя. Если бы я сделал «Рассеянного» в 26 лет, меня бы затюкали… К тому же мой дед произнес на смертном одре: «Мой внук – единственный в семье, кто преуспеет в жизни». Я был терпелив! (Смеется.) Конечно, подчас мне казалось, что я слишком долго жду. Но я был наделен огромным легкомыслием и беспечностью. И это помогало.

– Не почувствовали ли Вы, что становитесь пленником своего героя, которого Вам предлагали играть в каждом новом фильме?

– Едва только герой становится любим зрителем, он всегда рискует оказаться в позолоченной клетке. Но мне не приходилось жаловаться, когда я снимался в «Папашах» и «Беглецах» Франсиса Вебера, ибо образ героя там находился в развитии. Однако в других случаях, когда сценарии были намного слабее, мне известно, что говорили продюсеры: «С таким героем мы все равно как-нибудь выпутаемся». Так что иногда мне приходилось вступать с ними в спор: «Нет, нет, на меня не рассчитывайте». Мой имидж «чуть лунатического происхождения» помогал справиться с относительной слабостью сценариев. Кстати, когда я говорю о некоторых картинах, в которых не должен бы был сниматься, я имею в виду и те, которые снял сам. Можно даже сказать, что хуже всего я играл в своих фильмах. Я писал сценарии, которые меня забавляли, но которые были далеки от совершенства. Люди говорили мне: «И так все нормально». Но я чувствовал, что недостаточно поработал. Мне понадобилось встретить Вебера, чтобы понять, сколько терпения и упорства требуется для написания сценария. Прежде я был немного дилетантом. Мне нравилась моя профессия, но я еще любил покататься на лыжах и пройти под парусом…

– Вы сомневались в своем таланте?

– Когда вышел «Рассеянный», Ив Робер сказал мне: «Знаешь, тебе повезло». И добавил, что было с его стороны не только свинством, но и комплиментом: «У тебя потрясная рожа, и она нравится зрителю».

– Разве успех плюс верность зрителя не приносят немного успокоения?

– Да. Но я все же думал: «А вот Мариель и Рошфор играют и нечто иное!» У меня появился комплекс. Сегодня я им больше не страдаю. За исключением двух-трех актеров, которые очень мне нравятся, я вполне могу трезво оценивать работу остальных. Прежде, по правде говоря, я всех ставил выше себя. Но могу признаться в своей гордыне, ибо при этом думал: «И наплевать, меня все равно любит зритель».

– Какие были у Вас ключевые встречи за годы карьеры?

(Достав газету из-под стула.) В сегодняшней «Монд» как раз есть статья о Франсисе Вебере, которая доставила мне большое удовольствие. (Читает.) «Если Пьер Ришар многим обязан Иву Роберу, Вебер многим обязан Пьеру Ришару». Мне повезло: всякий раз, когда Франсис выводил строчку, даже не думая обо мне, он говорил сам себе: «Для кого это написано? Да, черт побери, для Пьера, конечно!» Я спонтанный и неосознанный мотор творчества Вебера. Я его муза. (Смеется.) Думаю, двумя ключевыми людьми в моей карьере были, как я уже сказал, Ив Робер и Франсис Вебер, с которым я всегда поддерживал контакт. Из других режиссеров мне было приятно работать с Клодом Зиди. Мы сняли с ним фильм «Горчица бьет в нос», который я обожаю, и с Марко Пико, с которым мы сделали «Облако в зубах», фильм, который мог стать началом нового виража в моей карьере. Но он провалился в прокате и меня тотчас поставили на свое место.

– Что Вам мешало выйти из привычного имиджа?

– Вероятно, моя нерешительность, когда надо было более решительно доказывать, что я могу играть другие роли. А также отсутствие всякого воображения со стороны режиссеров. Уже сколько лет Клод Сотэ, с которым мы знакомы, говорит: «Ты мне очень нравишься, но что мне с тобой делать?» Ни один режиссер не пришел ко мне, чтобы сказать: «У меня для вас роль негодяя и подлеца». Первым это сделал Моше Мизрахи. Встретившись с ним, я сказал ему: «Ты уверен, что роль Манжеклу для меня?» Из нас двоих больше дрожал я, а не он.

– Ни один комический актер никогда не номинировался на премию «Сезара». Вы не страдаете от такого непризнания?

– Некоторое время страдал. Я не считаю, что заслуживал приз за «Игрушку», но быть номинированным – несомненно. А вот то, что произошло с «Невезучими», дальше идти некуда. Жерар был номинирован, а я нет! Его никогда прежде не видели в такой роли, он был забавен, то есть стал сюрпризом. Тот факт, что я заставляю смеяться, представляется всем нормальным… Сегодня с этим покончено.

– Вы даже заявили: «Подчас мне было стыдно смешить».

– По правде говоря, я больше страдал от безразличия на свой счет, чем от презрения. С таким отношением я сталкиваюсь по-прежнему. Два месяца назад еженедельник «Эвенман дю жеди» опубликовал список из тридцати фамилий лучших французских актеров. Меня в нем не было. Я сказал себе: «Неужели я не заслуживаю места среди тридцати первых?» Выходит, что не существую вовсе.

– Возможно, люди считают, что Вы от природы наделены даром смешить и добиваетесь этого без особого труда.

– Но ведь это как раз самое сложное! Естественно, куда большее впечатление производит Жерар, когда от него слышат: «Вот черт! Как трудно быть комиком!» Или когда о том же размышляет Ришар Боринжер. Вот люди и думают: «Ну раз он так говорит…» Комедия требует определенного ритма. Две секунды до – это слишком рано, две секунды после – провал. В общем, этот жанр зависит куда больше от техники, чем драма.

– Не кажется ли Вам, что в жизни люди ждут от Вас того же, что и в кино?

– Да, и это меня часто раздражает. Когда я надеваю лыжи, люди останавливаются и ждут, когда я упаду и набью себе шишки.

– И Вам никогда не хотелось доставить им это удовольствие?

– Случается, что я прибегаю в жизни к лицедейству… Однажды я оступился на лестнице в Канне. Никто не имел такого успеха, как я в тот вечер. Кстати, я прекрасно умею оступаться на лестницах (смеется).

– Вам случается слышать: «Рассмешите-ка нас»?

– Очень часто. На что я отвечаю: «Сначала выпишите чек».

– Кажется ли Вам, что Вы достигли сегодня определенной зрелости?

– Конечно. Давно пора! С помощью Франсиса Вебера я научился относиться к своему труду со всей строгостью и ответственностью. Вместе с Жераром я понял удивительную вещь: что такое любовь к профессии. Допустим, вы сидите у огня, все прекрасно, вам жарко, а Жерар внезапно берет стакан с алкоголем и льет на угли, отчего вспыхивает большое пламя… Вот что такое страсть в профессии.

– Вы говорите о смене имиджа. Вам кажется, что Вы исчерпали удовольствие от некоего типа комедии?

– Да. Во-первых, я не могу допустить больших перерывов в работе и начинаю бояться возникающих препятствий. Вы и не представляете, сколько мне досталось пинков в зад за мою карьеру (смеется). Теперь я спрашиваю: «У вас есть для меня дублер?» А когда начинаешь требовать дублера, значит, пришло время сменить амплуа (смеется).

В 1993 году Пьер Ришар беседовал с журналистом популярного иллюстрированного еженедельника «Пари Матч». Интересуясь обычно личной жизнью известных людей, журналист, естественно, спрашивал о его роли деда для своих трех внучек и внука.

«Пари Матч». При внешности витающего в облаках подростка как-то трудно себе представить Вас в роли патриарха.

Пьер Ришар. На роль патриарха я пока не тяну, но у меня двое женатых сыновей музыкантов, у которых тоже есть дети.

– В кого пошли Ваши сыновья?

– Я как-то ненароком заразил их музыкальным вирусом. Обожаю джаз. Когда ребята были маленькие, к нам в дом приходил Франсуа Рубо с ватагой музыкантов. Случалось, что они играли свои импровизации ночи напролет. Но когда старший Оливье поступил на исторический факультет, я был доволен. Мне казалось, что, если он станет журналистом или преподавателем, ему будет легче жить. Но через восемь месяцев он бросил университет и решил учиться играть на саксофоне. Я был сражен на месте. «Вместо одного безработного, – думал я, – в доме появятся двое». Ведь профессиональный актер вечно в зависимости от предложений. Музыканты, особенно джазовые, тоже. Но мне и в голову не пришло воспротивиться ему. Мне ведь мешали стать актером, но я проявил упорство и могу сказать, что нет прекраснее этой профессии. Наверное, каждый музыкант говорит то же самое. Теперь мы иногда музицируем вместе. Дети писали музыку к моему новому фильму.

– Что значит для Вас семья?

– Очень многое. Я стараюсь как можно чаще видеться с детьми. Беру их в отпуск. Иногда мы его проводим во Флориде.

– Вы собираетесь там поселиться? Вы ведь купили дом?

– Нет, я только снимаю там один и тот же дом, потому что на реке есть мостки для рыбалки. Мы с младшим сыном Кристофом просто помешаны на рыбалке. Кристоф признает только этот вид «спорта».

– Как Вы относитесь к своей роли дедушки?

– С восторгом. Не вижу повода грустить по этому поводу. Даже забавно: словно у меня появились опять маленькие дети, и время повернулось вспять.

– Дедушка Пьер Ришар, наверное, задаривает внуков, сюсюкает с ними или, наоборот, строгий воспитатель?

– Подарки не по моей части. У них и так их больше, чем нужно. К тому же мне не хочется, чтобы, встречая меня, внук заглядывал в мою руку. Подобный вариант отношений мне не по душе. Еще меньше люблю сюсюкать с малышами. Быть может, более нежные отношения сложатся с внучкой… Я на это очень надеюсь, пока же она меня не замечает. С внуком мы играем, деремся, хохочем. Воспитанием пусть занимается его отец. Дед – это вишенка в середине торта. Дедушки созданы для удовольствия.

А теперь в заключение приведу несколько отрывков из интервью, которые давал Пьер Ришар в разное время российским журналистам и которые, в свою очередь, дополняют то, что вы прочитали выше.

Начну с неопубликованного интервью коллеги Юрия Славича, который взял его незадолго до своей кончины.

Юрий Славич. Чем объясняется тот факт, что Вы так поздно стали драматическим актером?

Пьер Ришар. Так распорядилась судьба. Она уготовила мне успех в комедийном жанре. Меня только огорчает отношение к комедийным актерам. Я ведь снимаюсь не для кучки эстетов, а для миллионов зрителей, которые хотят посмеяться и ждут новой встречи со мной. Я рад, когда меня узнают на улице и спрашивают: «Как дела, Пьер?»

– У вас были трудные времена?

– Конечно. А у кого их не бывает? Только одни выставляют их напоказ, а другие переживают молча. Я принадлежу к последним. Конечно, сегодня я могу считаться богатым человеком. Но завтра все может измениться. Я не умею жить экономно. Не в моем характере быть бережливым.

– Однажды вы сказали, что у Вас на столе лежит много литературных сценариев, в том числе комедийных. То, что Вы мало снимаетесь, не есть ли свидетельство того, что Вас одолевает лень?

– Нет, я не ленив, я трудоголик. И очень ответственно подхожу к своей профессии. Однажды, подумав, что если буду много сниматься, то быстро надоем зрителю, я решил сниматься один-два раза в год или лучше – раз в два года. Уже давно социологи определили, что 75 % людей занимаются не своим делом. Мне повезло, я делаю то, что хочу.

– Как рождаются смешные гэги?

– Мои герои действуют не в безвоздушном пространстве. При этом меня привлекают мелкие детали обыденной жизни. Например, в моей картине «Я застенчив, но лечусь» мой герой заходит в магазин купить плавки. Прелестная продавщица невинно спрашивает: «У вас какой размер – второй или третий?» – приводя его в великое смущение. У него пересыхает в горле. Он спрашивает в ответ: «А разве у вас не все безразмерные? У меня между вторым и третьим». Тогда продавщица ведет его к другой витрине, и он обнаруживает там… презервативы. Этот гэг срабатывает безотказно.

– Вам никогда не хотелось сниматься вместе с Луи де Фюнесом?

– Был такой замысел у Клода Зиди. Я обожал Луи де Фюнеса. Он был единственным в своем роде. Всегда поражала его пластика и мимика. Конечно, я мечтал поработать с ним. Но этот план не осуществился.

– Ваши впечатления от Грузии?

– Мы много работали и много пили. Так что все смешалось в голове. Съемки в обстановке изрядной анархии продолжались три месяца, что во Франции невозможно. Но мне понравилось в Грузии. Я покончил там с нашим французским занудством. И уезжал с единственным желанием поскорее вернуться обратно…

(Как мы видели, это желание у него осуществилось в 2000 году, когда Нана Джорджадзе позвала его сняться в своей картине «Лето, или 27 потерянных поцелуев».)

В своем большом очерке о Пьере Ришаре, напечатанном в журнале «Moscow magazine» (декабрь 1998 г.), корреспондент «Известий» в Париже Юрий Коваленко приводит следующие высказывания своего собеседника:

«Долгое время у меня было впечатление, что я каждый раз надеваю один и тот же костюм и что у меня появились морщины не только на лице, но и в душе. Со временем это чувство прошло, но даже теперь, если на десять отличных рецензий одна будет плохая, то она отравит мне существование. Друзья советуют: „Думай о хороших“. А я не могу и думаю о плохой. То же самое было со мной, когда я выступал в театре. Весь зал смеется, но справа, во втором ряду сидит человек с каменным лицом. И вместо того чтобы радоваться, что покорил зал, я думаю только об этом зрителе, играю только для него. Если он так и не улыбнется, спектакль испорчен…

В Москве передо мной широко раскрывались все двери, начиная с таможни и кончая музеями в выходные дни. А главное, я не мог сделать и шагу на улице, чтобы меня не останавливали мои поклонники.

Однажды ночью на Красной площади две старушки, узнав меня, плакали на моей груди и осеняли крестным знамением. И я понял, что между мной и русским народом существует какая-то необъяснимая любовь, алхимия взаимного притяжения. Я думаю, что в России ко мне испытывают более искренние и глубокие чувства, чем где бы то ни было. Ко мне относятся с той же признательностью, с какой больные относятся к излечившему их врачу или к другу, который пришел на помощь в трудную минуту. Я счастлив, что могу доставить вашим соотечественникам хотя бы мимолетную радость… Подчас, когда я начинаю сомневаться в себе, мне крайне нужна симпатия, которую ко мне питают в России…

Вкусив однажды славы, актер отравлен ею навек. Слава для него абсолютно все. После своего первого фильма я никогда не знал, что со мной будет через три месяца и будет ли у меня достаточно денег, чтобы нормально жить. Деньги дают комфорт и уверенность в себе. К успеху быстро привыкаешь, и порой бывало, когда я шел по улице и меня не узнавали, это меня возмущало и обижало. Вот почему я себя так неуютно чувствую там, где меня никто не узнает…

Я все-таки привилегированный человек, жизнь мне улыбается, и я понимаю, что мне повезло. Но я также веселый пессимист, потому что нынешний безумный мир меня пугает и я беспокоюсь за детей и внуков. Самому мне терять нечего. Я принадлежу к числу маленьких людей, к тем, кого наши правители принимают за идиотов. Я не состою ни в одной партии, не занимаюсь политической деятельностью и с огромным недоверием отношусь к политикам. В молодости я был левым, а с годами поправел. Но при этом никогда не участвовал ни в каких политических баталиях…

Комедия требует особой точности, математического расчета. Фильмы, которые я снимал в раскованном состоянии и очень веселился, оказались самыми неудачными. И наоборот, те, которые делались в обстановке определенной напряженности, нервозности, оказались самыми лучшими. В комическом фильме, как в мюзик-холле, самые лучшие сцены надо откладывать на конец, иначе зритель уйдет недовольным…

Хорошую форму в жизни мне помогает поддерживать спорт и влюбленность, которая в любом возрасте позволяет чувствовать себя молодым. Жизненные итоги подводить рано, у меня еще есть время. Я продолжаю идти вперед, хотя не знаю куда. Итоги – это когда останавливаешься, оглядываешься назад. Я же пока не собираюсь останавливаться, продолжаю идти и идти… К роли Лира… Правда, не слишком ли я молод для этой роли? Как бы то ни было, это одна из моих целей в жизни».

О съемках в Тбилиси картины «1001 рецепт влюбленного кулинара» он вспоминал с улыбкой. К тому, что вы прочитали выше, хочется добавить еще несколько строк из этого интервью:

«Съемки могли начаться в любое время и соответственно закончиться в любой час. Я никогда не знал, в какой сцене буду сниматься на другой день. Иногда работа неожиданно останавливалась в разгар дня, и все начинали петь. На Западе директор картины все время следит за режиссером и требует: „Быстрее, быстрее“. Если во Франции работаешь с кинематографическими муравьями, то в Грузии – со стрекозами. Похоже, я чувствую себя лучше в компании последних… А в другом, более раннем интервью Ю. Коваленко, опубликованном в „Известиях“ в 1987 году, журналист спросил актера:

Ю. Коваленко. Как Вам удается смешить людей?

Пьер Ришар. Это все из-за моих героев или ситуаций, в которые они попадают. Мне не кажется, что в жизни я такой уж смешной. Постановщик «Беглецов» Франсис Вебер, с которым мне лучше всех работается, придумывает такие ситуации, в которых я выгляжу смешным и нелепым, хотя, как мне кажется, веду себя самым обычным образом. Я сам не понимаю, почему люди хохочут. Лично я не вижу ничего забавного в том, что делаю. Когда я прихожу посмотреть свои фильмы, то прячусь в последних рядах и не столько смотрю на экран, сколько слушаю реакцию зала. Подчас я смеюсь вместе со всеми зрителями. Иногда ловлю себя на том, что сам потешаюсь над своим героем. Однако, когда я смотрю фильм в монтажной или без публики, мне бывает не слишком весело. Я вижу все свои просчеты.

– Можно ли умереть от смеха?

– В буквальном смысле? Если на вас напал приступ смеха, а у вас слабое здоровье, дело может кончиться плохо. А если серьезно, то я считаю, что смех помогает выздороветь, бороться со стрессами, неврозами. В современной жизни с ее перегрузками без смеха не обойтись.

– Но французы смеются сегодня все меньше и меньше. В газете «Фигаро» написано, что полвека назад они смеялись 19 минут в день, а в 1984 году всего одну минуту. Видимо, для решения всех проблем одного Пьера Ришара недостаточно?

– Наверное… Вообще-то, это подвиг в духе Дон Кихота: бороться против угрюмости людей, пытаться их рассмешить. Люди становятся все более рассудительными. И одинокими. Человек замыкается в своей маленькой крепости.

– Вы похожи на Дон Кихота?

– Немного. Я близко принимаю к сердцу несправедливость и готов сражаться с ветряными мельницами, и не только с ними. Однажды я получил из Чили письмо, в котором говорилось, что мой знакомый писатель попал в тюрьму. Вместе с некоторыми французскими деятелями культуры мы вмешались, и нам удалось через несколько месяцев добиться его освобождения. Я не склонен переоценивать этот поступок, ведь я ничем не рисковал. Но если бы я этого не сделал, то испытывал бы угрызения совести…

– Ваши любимые актеры?

– Жерар Депардье, с которым меня связывает старая дружба, мы снимались не раз вместе, а также Роми Шнайдер, Анни Жирардо, Катрин Денев.

– Эти имена хорошо у нас известны, а Вы – один из самых популярных у нас французских актеров.

– Искренне этому рад. Знаете, я получил однажды письмо мальчика из Владивостока. Он написал о фильме «Игрушка», который я считаю одним из своих самых удачных. Я ему, конечно, ответил. Сознание, что в вашей стране миллионы людей смотрят картины с моим участием, что они потом думают о тебе, для меня очень важно. И я в свою очередь думаю о них. И очень ценю ниточку, которая протянулась между мной и тем мальчиком. В этом году собираюсь впервые поехать в Советский Союз. Я хотел бы посмотреть Москву, Ленинград, Сибирь, слетать во Владивосток, встретиться с этим мальчиком…

(Пьер Ришар приехал в 1993 году в Москву, где тогда показали картину с его участием «Дальше – некуда». Он выступал перед зрителями в Киноцентре. Мальчик из Владивостока крепко засел у него в голове, и он снова говорил, что непременно хочет с ним встретиться. Увы, во Владивосток Пьер Ришар ни тогда, ни позже так и не попал.)

Корреспондентам еженедельника «Мир новостей» (23 мая 1998 года) он говорил:

– Мне сложно играть излишне заземленные роли. Это не бравада, поверьте, но я не знаю, что подчас происходит в жизни, и поэтому путаю ее с тем, что показываю на экране… Заставить людей, которые каждый день вкалывают на работе, ходить в кино не просто. Но именно эти самые люди замечательно воспринимают комедии. Для них это возможность расслабиться. Ведь в жизни предостаточно того, что нас раздражает. Мои герои – добряки и недотепы – украшают мир, в котором так много зла и грязи.

…На многое в жизни мне не хватало времени, например, заняться театром. Поэтому на ближайшее время в моих планах кинематографу будет уделено меньше времени, чем театру. Я обожаю театр.

Встретив Пьера Ришара в Праге в 1991 году, корреспондент «Собеседника» выудил некоторые любопытные признания, опровергающие утверждения актера о его аполитичности: