Глава 20. Дверь закрывается

Глава 20. Дверь закрывается

На следующее утро, пока я готовила омлет и поджаривала английскую сдобу на завтрак, Шура играл на пианино, моем старом, спокойно звучащем пианино, которое стояло в углу комнаты справа от больших окон. Он играл прелюдию из Шопена, наполненную страстью и ласковой свежестью, потом что-то из Бетховена, бурно радостное. Закончив играть, Шура склонил голову, его руки оставались на клавишах. Я помедлила какое-то время, дождавшись, пока деревянные стены не поглотят последние отзвуки музыки, и лишь потом крикнула, что завтрак готов. Когда Шура сел за стол, я сказала ему:

- Я получила настоящее удовольствие. Ты хорошо играешь. Какой кофе ты будешь пить и - ты играешь еще на каких-нибудь музыкальных инструментах?

- Черный, пожалуйста. Я немного играю на пианино, часто играю на альте, когда-то давным-давно играл на кларнете, и, как большинство тех, кто играет на альте, довольно легко могу переключиться на скрипку.

Сидя напротив Шуры, я снова посмотрела на его бородатое лицо и голубые глаза. Они казались темнее, чем ночью. Он ответил мне взглядом, который я уже начинала узнавать: прямой, задумчивый, с намеком на улыбку в уголках глаз. Потом Шура посмотрел на омлет, стоявший перед ним, и взялся за салфетку. Лишь когда он снова посмотрел на меня и улыбнулся, я осознала, что улыбалась все это время.

После завтрака мы взяли чашки с кофе и уселись на мат, скрестив ноги. Шура рассказал мне, как жил на ферме в окрестностях Элмонда, города в Восточном Заливе, о своей любимой корове по кличке Колокольчик и о трех козах. Я спросила, нравилась ли ему вся эта сельская жизнь с животными, и он ответил, что прошел долгий путь с тех пор, как доил буренку, и что, несмотря на всю его привязанность к животным, сегодня он вполне счастлив жить, не имея такой ответственности.

Я спросила:

- А сейчас с тобой живут какие-нибудь животные? Шура потушил окурок и откинулся на подушку, закинув руки за голову.

- У меня две кошки, они живут на улице, и еще суслики и мыши. Раньше у меня был замечательный пес по кличке Бруно. После его смерти я не нашел никого, кто мог бы заменить его. Кроме того, - пожал плечами Шура, - я могу собрать вещи и уехать в любой момент, не беспокоясь о конуре для собак и прочих вещах. Кошки могут прекрасно позаботиться о себе сами. Они охотятся целыми днями, а проточная вода всегда найдется где-нибудь на Ферме.

Я сказала, что никогда не бывала в городке Элмонд и вообще едва ли слышала о нем; казалось, о нем редко говорилось в новостях. Шура ответил: «Это очень маленький и тихий городок. Там найдется не слишком много жителей, готовых пойти на убийство или вооруженное ограбление. Однако жизнь не останавливается и меняется довольно быстро, так что можно рассчитывать на перемены в скором времени; подлинная цивилизация не может быть от нас слишком далеко».

Я рассмеялась и выразила надежду на то, что Элмонд еще долгие, долгие годы останется тихим, нецивилизованным и захолустным городком.

На что Шура сказал:

- Обычно у нас было гораздо больше земли, чем теперешние двадцать акров, но пару участков пришлось продать. Горько говорить, но вершина холма, что прямо за нами, - он поправился, - прямо за мной, застроена целым рядом домов. Они находятся всего в нескольких футах от границы моей собственности. Почему-то я думал, что никто не будет строиться рядом со мной. Странное чувство охватывает меня, когда я смотрю на холм и через зеленое пространство травы вижу эти смущающие меня дома там, где раньше не было ничего, кроме неба и деревьев, - здесь Шура пожал плечами. - Но именно так все и происходит. Ничто в мире не остается неизменным, и ты учишься приспосабливаться к переменам. В противном случае, - Шура на мгновение замолчал, чтобы отпить кофе, - ты тратишь слишком много сил и времени на сожаления. Или пытаешься удержать то, что не вернется назад. У меня по-прежнему много возможностей для уединения, и я продолжаю каждый год высаживать деревья, чтобы оградить свой дом от чужих взглядов.

Я спросила Шуру о детстве, и он сказал, что родился и вырос в Беркли. Я переспросила: «Беркли! Ты действительно родился в Беркли?»

Он поднял брови: «Да, я действительно там родился. Что в этом такого, что тебя так поразило?»

- Потому что ты слишком необычен, чтобы родиться как простой, обыкновенный человек в таком обыкновенном месте, как Беркли!

- О, понимаю, - улыбнулся Шура. - На самом деле Беркли не такой уж заурядный город. Когда ты поймешь это, то обнаружишь, что в Беркли полно необычных людей.

Я хихикнула. По крайней мере, он не стал отрицать, что один из них.

Я закурила еще одну сигарету, а Шура начал рассказывать о переменах, которые произошли в Восточном Заливе с тех пор, как его родители переехали туда. Тогда рядом с ними жили дикие животные и птицы, змеи и пауки. Потом Шура перечислил представителей местной флоры и фауны, постепенно исчезнувших по мере того, как в округе становилось больше дорог, а холмы обрастали домами. Когда он упомянул «черную вдову»[55], я сказала:

- Ты уверен? Вдруг ты просто не заметил их?

- Уверен. Меня расстраивает, когда человек изгоняет любую другую форму жизни. Это случается слишком часто и происходит слишком быстро, и это означает, что естественный баланс нарушается слишком во многих местах.

- Я понимаю; разделяю твою тревогу. Просто - ну, мне довольно трудно почувствовать большую симпатию к «черной вдове».

- Ты учишься жить рядом с опасными пауками точно так же, как с другими формами жизни. Обычно, если ты их не трогаешь, они оставляют в покое и тебя. Между прочим, - наклонился Шура вперед, - ты когда-нибудь рассматривала паутину, сплетенную «черной вдовой»?

- Нет, не припомню, что мне доводилось видеть ее. А что?

- Она довольно необычна. Она сплетена из очень, очень прочного шелка, настолько прочного, что во время Второй мировой войны ее использовали для изготовления перекрестья в орудийных прицелах. Ты знала об этом?

- Нет, - ответила я, - не знала.

Я наблюдала за Шурой, пока он рассказывал, как проверить - принадлежит ли эта паутина «черной вдове» или нет. Надо было натянуть одну из нитей пальцем: если она отскакивала назад, как будто эластичная, значит, это была паутина «черной вдовы». Тело Шуры было расслабленным, длинные ноги вытянуты на мате. Я вспомнила удивительный запах его подмышек, запах травы и чего-то похожего на запах гвоздик.

Возможно, бархатцы. Не гвоздики. Бархатцы. У скольких еще мужчин на планете так пахнут подмышки? В этом прекрасном создании нет ничего, что бы мне не нравилось. Во всяком случае, пока.

Должно быть, я улыбнулась, потому что Шура замолчал и вопросительно посмотрел на меня.

- Извини, - сказала я, - я слушала тебя, но внезапно вспомнила кое-что приятное.

Я ждала, что он спросит меня об этом воспоминании, но вместо этого он поднялся и пошел на кухню. Я тоже встала с чашкой в руке. Не произнося ни слова, он налил нам обоим кофе, я добавила себе сахар. Кода мы вернулись в нашу крепость из подушек, я почувствовала перемену. Что-то изменилось.

Какое-то время Шура молчал, очевидно, сосредоточившись на своей чашке с кофе. Потом поднял голову и посмотрел прямо на меня, без улыбки. Я не нарушала молчания и ждала.

- Элис, я должен кое-что тебе сказать. Будет лучше, если я скажу это сейчас. Помнишь, я обещал тебе всегда говорить правду, какой бы горькой она ни была. Я не привык делать это; я не выработал привычки говорить правду в отношениях с другими людьми, может быть, потому, что обычно мне казалось, что будет добрее удержать свои чувства при себе. В любом случае, речь идет о негативных эмоциях. Думаю, у меня есть склонность быть резким, и люди могут обидеться. Даже самые близкие друзья говорили мне, что у меня жестокий язык... - Шура замолчал.

— Ого, Боже мой, ты собираешься мне сказать? Лучше приготовиться к чему-нибудь плохому. О, пожалуйста, пусть все не будет слишком плохо, пожалуйста. Я люблю тебя.

Шура продолжил:

- Не так давно я решил - принял решение - быть самим собой и говорить то, что я думаю и чувствую. Тот, кто не может согласиться с этим решением и быть таким же открытым и честным со мной... - он наклонился вперед. - У меня есть дело, которым я хочу заниматься - должен заниматься - и я не знаю, сколько времени у меня еще осталось. Я больше не хочу тратить ни лишнего времени, ни сил на людей, играющих в игры или добивающихся своего всеми правдами и неправдами. Только не на этом этапе моей жизни».

В его голосе звучала горечь.

Он говорит об Урсуле?

Я мягко сказала: «Да».

— Да, я с тобой согласна. Да, говорить правду. Да - твоим прекрасным большим рукам, умелым пальцам и всему тебе. Что ты пытаешься мне сказать?

Шура глубоко вдохнул, потом сказал: «Вчера вечером, еще до того, как я пришел сюда, мне звонила Урсула из Германии. Видимо, она сможет - она приедет ко мне на какое-то время. Завтра я еду встречать ее в аэропорт».

Он посмотрел в окно, затем снова перевел взгляд на меня.

- Я не знаю, как долго она пробудет у меня на этот раз. Она никогда не говорит мне точно, и я не могу здесь ничего рассчитывать; обычно я слышу что-нибудь вроде «может быть, я смогу остаться на неделю или на две», или она просто говорит «не знаю», потому что сроки ее отсутствия дома зависят от того, насколько мирится с ситуацией Дольф, или отчего-нибудь другого, что также трудно предсказать. Она необыкновенно мягкий, добрый человек и не выносит причинять боль кому бы то ни было. Поэтому я просто должен сохранять терпение и позволить ей действовать по-своему.

Я отпила немного кофе, потому что во рту у меня вдруг пересохло.

- В общем, все, что я могу тебе сказать, это то, что она приезжает и будет жить у меня неделю или пару недель, или, возможно, на этот раз она действительно останется со мной навсегда. Я просто не знаю.

У меня за спиной были годы тренировки, когда я училась сохранять спокойное выражение лица в критической ситуации и не допускать, чтобы голос дрожал. Я постаралась расслабиться, чтобы горло не перехватило, и лишь потом заговорила.

- Спасибо, что сказал это мне, Шура. Не знаю, что и ответить, но только удачи я тебе не пожелаю. Честно говоря, я желаю удачи себе, потому что я бы очень хотела быть с тобой, как я и говорила тебе вчера ночью.

На самом деле я сказала, что влюблена, но не было необходимости повторять эти слова сейчас; если захочет, сам вспомнит.

- Элис, я хочу, чтобы ты это услышала. Мне нравится быть с тобой. Очень, очень нравится. Прошлая ночь... прошлая ночь была... это был великолепный подарок. Мне очень было нужно то, что ты мне дала. Меньше всего на свете я хотел бы как-нибудь обидеть тебя. Я просто понятия не имею, что случится, и понимаю, что все это очень несправедливо по отношению к тебе. Но я не могу ничего сделать, чтобы облегчить ситуацию. Для себя или для тебя.

Я не могла позволить ему продолжать в том же духе, так что я прервала Шуру:

- Нет, нет. Пожалуйста, не делай этого. Я хочу сказать, не пытайся оберегать меня от боли. Если бы я действительно боялась, боялась душевных страданий, вчера я не попросила бы тебя остаться. Не прогоняй меня из своей жизни, пока не поймешь, что должен это сделать, пока точно не узнаешь, что она в самом деле собирается остаться. Обещаю тебе, если все так и произойдет, я тихо уйду в сторону. До тех пор, поверь мне, я выдержу все, что бы ни случилось. Ты знаешь, я действительно сильная.

Моя рука легла ему на колено, он накрыл ее своей.

- Я была бы тебе очень благодарна, - продолжила я, - если бы ты дал мне знать, что происходит - сразу после того, как вы сами с ней что-нибудь решите. Не мог бы ты позвонить мне и быстро все сказать, чтобы я не тратила слишком много времени, гадая, что да как. Ты не против?

Шура поймал мой взгляд, его глаза потемнели, в них читалось напряжение: «Обещаю тебе позвонить сразу, как только пойму, как складывается ситуация. Безусловно, я не оставлю тебя в неизвестности».

У порога Шура еще раз посмотрел на меня, затем обнял и приподнял в воздух. Его губы прижались к моим, и я забылась на миг, чувствуя его вкус, его губы, прикосновение которых было уже таким до боли знакомым. Наконец, он опустил меня на пол и какое-то мгновение держал в вытянутых руках. Его глаза скользили по моему лицу и телу, словно стараясь запомнить. Напоследок он прошептал: «Спасибо, малышка».

А потом он ушел. Я ощутила на коже вокруг рта слабое покалывание после усов и бороды Шуры. Пошла на кухню, сделала себе свежий кофе и вернулась на мат. Там я начала рыдать.