Глава 32. Переход

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 32. Переход

В четверг вечером мне позвонил Шура. В его голосе сквозило напряжение. Он сказал мне, что накануне, не дождавшись звонка Урсулы насчет рейса, которым она прилетает, он позвонил в Германию сам.

- Что случилось?

- Трубку взял Дольф, - сказал Шура. - Он разговаривал со мной, как обычно, приветливо и дружелюбно. Он сообщил мне, что Урсула оставила для меня записку. Там говорилось, что она уехала в какое-то уединенное место, чтобы поразмышлять о некоторых жизненных противоречиях, и что по возвращении она свяжется со мной.

- О Боже, - выдохнула я в трубку. Что бы там ни было, но нет ни самолета, ни чемоданов, ни этого проклятого четверга.

- Я спросил у Дольфа, когда, на его взгляд, она может вернуться, и он очень благожелательно ответил, что не думает, что она будет отсутствовать больше нескольких дней, хотя, разумеется, абсолютно точно он сказать не может.

- Вот это да.

- Да. Вот это да.

- Но, Шура, она же отправила свои книги!

- А она действительно отправила? - его голос был убийственно спокоен.

- О, понимаю, что ты имеешь в виду. Здесь мы можем лишь поверить ей на слово. Ведь контейнер еще не прибыл.

- В точку.

Я подумала об Авторитетном голосе, прервавшем разгул моей ярости два дня назад.

Спасибо за то послание, за предупреждение, спасибо тебе, Кто бы ты ни был. Спасибо, что заставил меня подождать. Если бы я поддалась своему гневу и отправила свои записки Шуре, я бы сейчас удавилась. Не исключено, что я могла потерять его навсегда.

- Я могу тебе как-то помочь? - спросила я.

Шура вздохнул, потом, помолчав некоторое время, сказал: «Мне хорошо от сознания того, что ты есть. Спасибо тебе, мой друг, за то, что поговорила со мной. Я просто не понимаю, что происходит и чего ждать дальше; я не знаю, что она собирается делать, чего хочет и почему она оставила меня в подвешенном состоянии, зачем заставила ждать и мучиться? Почему она не позвонила мне сама? Оставила меня в полном неведении, в ожидании вестей и сообщения о прилете. Я просто не понимаю, как можно так поступать с человеком, которого любишь».

- Я тоже этого не понимаю, - сказала я мягко. Я не хотела, чтобы ему пришлось защищать Урсулу.

- Можешь себе представить, что лезло мне в голову, пока я ждал ее звонка о подробностях прилета, а она все не звонила и не звонила!

- О, конечно, я понимаю, - сказала я, внезапно осененная одной мыслью. - Наверное, ты думал об убийстве или о самоубийстве.

- Я начал погружаться в пучину кошмара, представляя себе самые жуткие сценарии. Я уже настолько уверился в том, что произошло нечто ужасное, что в первую секунду ушам своим не поверил, когда услышал голос Дольфа в телефонной трубке, тоесть я удивился не только тому, что он живехонек и говорит со мной по телефону, но и тому, что его голос звучит совершенно нормально. Какое-то мгновение я просто не мог уместить это в голове, а потом ощутил огромное облегчение, потому что понял, Дольф так бы не разговаривал, если бы что-нибудь произошло, ну, ты понимаешь. Какую-то долю секунды я думал, а не сошел ли я с ума и не выдумал всю эту любовную историю сам. Я был совершенно сбит с толку».

- Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Реальность перевернулась с ног на голову.

- А теперь, - напряжение в Шурином голосе немного ослабло, - я думаю, что возьму бутылку бургундского, там еще что-то осталось, напьюсь, как сумею, и пойду спать.

- Все случилось вчера вечером?

- Да, вчера вечером. Сегодня целый день я пытаюсь взять себя в руки. Я почти не спал после разговора с Дольфом. Сегодня надо наверстать.

- Дорогой мой Шура, - сказала я нежно. - Я с тобой, я буду рядом с тобой, когда бы я тебе не понадобилась, ты это знаешь. Выспись и дай мне знать, что происходит, когда выяснишь это.

- Спасибо тебе, Элис, - сказал Шура голосом человека, постепенно возвращающегося к жизни. - Я расскажу тебе все, что мне удастся узнать, как только узнаю это сам. Ты этого заслуживаешь.

- Да, - согласилась я, - я чертовски этого заслуживаю.

- О, кстати, - сказал Шура. - Напоследок я хотел бы поделиться с тобой еще одним соображением. Я не могу отделаться от ощущения того, что Урсула все время была там и слушала, как Дольф говорил мне, что она уехала в монастырь думать о бренной жизни. Просто молча стояла рядом с ним, понимаешь?

- Это довольно мрачная мысль», - сказала я, думая, что, похоже, он попал в точку.

- Да, мрачнее некуда.

- Иди поспи, милый, - шепнула я в трубку.

Я положила трубку и села рядом с телефоном, пытаясь обдумать услышанное. Но в голове у меня крутился лишь один очень глупый вопрос.

Он сказал, в монастырь. В монастыри принимают женщин? Или это был женский монастырь? Не важно. Не важно.

Пока Шура ждал вестей от Урсулы, он звонил мне каждый вечер и рассказывал новости. Его голос звучал угнетенно, подавленно. Я вкладывала в свой голос столько теплоты, сколько могла, понимая, что он сейчас в таком состоянии, что почти не вникает в смысл того, что я говорю, а слышит лишь мой голос.

Я не заикалась о своем приезде на Ферму. Я понимала, что броситься сейчас в объятия Шуры - это последнее дело. Я не была заменой Урсулы и не собиралась быть ее временной дублершей. Если мне суждено занять место в Шуриной жизни, то оно должно быть совершенно иным, чем прежде. А сейчас этого может и не случиться. Урсула может позвонить в любой момент и сказать, что она все-таки приезжает, что она победила свою трусость, что она уже готова, садится на самолет и прибудет таким-то и таким-то рейсом. Это все еще могло произойти.

Однако Голос, посетивший меня во вторник вечером, ни слова не сказал о «временном дискомфорте». Он сказал, что Шура будет страдать и нуждаться во мне. Пока что он оказывается прав.

Воскресным вечером, уложив детей спать, я села за печатную машинку и написала свое второе и последнее письмо немецкой дамочке.

Уж вот это письмо она не отошлет обратно Шуре.

«Урсула,

я пишу вам в последний раз. Я постараюсь не испытывать бесполезной злости, а лишь надеяться на то, что при помощи этого письма мне удастся чего-нибудь добиться, ибо, судя по всему, вы живете в непонятном для меня мире, и я не могу разделить ваши чувства и поступки, хотя и пыталась сделать это на протяжении более полугода.

Шура представил мне вас как очень умную, впечатлительную, глубоко чувствующую и ответственную женщину; женщину, открывшую двери внутри него, которые были заперты долгое время, и показавшую ему путь к эмоциям, которые он хранил глубоко в себе большую часть своей взрослой жизни. Вы представлялись очаровательной, прекрасной и любящей женщиной, которая была его защитницей, его вторым «я», его будущим.

Долгое время я верила, что получила от Шуры полный ваш портрет, пусть и с учетом его очевидной склонности видеть вас сквозь розовые очки Намек на то, что в вас есть кое-что другое, я получила от близкого к Шуре человека, который искренне любит его и хочет видеть его счастливым. Этот проницательный и мудрый человек сказал мне нечто, что сейчас похоже на удивительное прозрение: «Урсула нуждается в том, чтобы ее хотели и обожали, но одного мужчины, который хотел бы и обожал ее, ей мало. Внутренний импульс побуждает ее воплощать фантазии мужчины, стать его идеалом, его вдохновением. Она представляет собой классический вариант женщины-анимы, если пользоваться термином Юнга, и совершенно не осознает свои побудительные стимулы и мотивы. Я считаю, что она не способна по-настоящему отдать себя другому человеку - ни своему мужу, ни кому-нибудь еще. Она не может целиком отдаться эмоциям. И я очень опасаюсь того, что она может сделать Шуре, может быть, через неделю, а может, через год. Она не останется с ним после того, как схлынут первые восторги. А он будет ужасно страдать». Шурин друг не сказал всего этого самому Шуре, ибо знал, что Шура этому не поверит, а вот их дружеским отношениям, которые имеют большое значение для этого человека, подобный разговор мог навредить. Однако он рассказал о своих выводах мне.

С другой стороны, от Шуры я немного узнала о ваших поисках самой себя, о вашем настойчивом желании никому не причинять боли, вашем намерении завершить отношения с мужем без скандалов, а только добротой и заботой, чтобы не оставлять все как попало. Я узнала о вашей большой любви к Шуре, о вашем горячем стремлении быть с ним. Я верила в это очень долго.

Я принимала вашу очевидную борьбу за поиск лучшего способа уладить эту ситуацию с двумя мужчинами в вашей жизни. Понятно, что эта борьба, этот поиск должны были прийти к своему логическому завершению, привести к окончательному ответу.

Похоже, единственный ответ, к которому вы пришли, заключался в том, что время от времени вы пересекали океан и навещали своего обожаемого Белого рыцаря в Калифорнии (ясное дело, ваши визиты были просто захватывающими). Вы проводили у него неделю или около того, пока тяга к вашему обожаемому мужу не отзывала вас обратно в Германию. Вы проводили с ним недостаточно времени, и поэтому ваш медовый месяц все никак не заканчивался, и вы не познакомились с суровой реальностью - с отстойниками, холмами, покрытыми сухой желтой травой, приступами иронии и раздражения, с нетерпением и насморком, с усталостью, которая мешает заниматься любовью. Вы были с Шурой недостаточно долго, чтобы увидеть все это и примириться с ним. Того времени, которое вы проводили с Шурой, хватало лишь на то, чтобы подкрепить обожание и жгучее желание, чтобы погреться в огне плотской страсти и откровенной любви, становившейся еще более откровенной и наполнявшейся духовностью под воздействием химических препаратов. Хороший отдых и для тела, и для души.

Он был ваш, целиком и полностью ваш, и он ждал. Вы знали, что он вас очень любит и что не отступится от вас просто так. Ваша привлекательность, интеллект, способность находить контакт с этой влюбленной душой не были для вас секретом - вы достаточно хорошо это сознавали, чтобы предположить, что он будет принадлежать вам, пока вы не решите остаться с ним подольше, если захотите. А там, у вас дома, был другой мужчина, который тоже тосковал, хотел и нуждался. При таком богатстве выбора любая женщина оказалась бы в замешательстве.

Когда твой возраст приближается к сорока, возможность играть такой властью становится еще заманчивей. Возможность удостовериться, что ты можешь привлечь и удержать интересного и желанного мужчину. От этого соблазна каждый учится - или должен учиться - отказываться. Способность обольщать несет с собой немало возбуждения. Наделенная умом и интуицией женщина распознает эту способность и определяет в ней потенциальную опасность для себя и для мужчин, которые в нее влюбляются. Она учится с осторожностью открывать то, что она, несомненно, не будет в себе развивать. Буддисты говорят, что, если ты спасешь человека от смерти, ты несешь за него ответственность до конца его жизни. Отсюда не вытекает, что не нужно спасать людей от смерти; это означает, что нужно осознавать суть своих поступков и их последствия. Открывая душу другого человека, вы точно так же должны понимать, что вы делаете, проявлять осторожность и нести ответственность.

Видя Шурину любовь, потребность в вас, его тревогу, какое-то время назад я отправила вам письмо, письмо, которое мне было очень непросто написать. Я говорила о многих обстоятельствах своей любви к Шуре, которые были выбраны не мной, но, не приняв которые, я не смогла бы быть с ним. Я не могла решить, как будут развиваться ваши с ним отношения. Впрочем, у меня был выбор - посылать вам письмо или нет. И чтобы облегчить свое сердце и душу, я предоставила вам своеобразные заверения, которые любящая женщина желает Получить и, разумеется, никогда - почти никогда - не получает от своей соперницы. Я сказала вам, что мужчина, которого я люблю, любит вас. Кто мог просить бы большего, Урсула?

После того, что вы сделали потом и, в особенности, за последние две недели, я больше не могу смотреть на вас глазами Шуры. Я верю в ваш ум, но не верю в вашу интуицию. Я верю в то, что вы нуждаетесь в любви, но я отказываюсь верить в вашу способность на подлинное, глубокое и продолжительное чувство. Я могу поверить в ваши страдания и внутренний конфликт в условиях необходимости выбора между мужем и любовником, но я уже не уверена в том, что за этим стоит нечто большее, чем нужда в драматических - эмоциональных - переживаниях. Они делают вашу жизнь захватывающей, а письма и телефонные звонки позволяют поддерживать эту иллюзию. Драматические переживания подпитывают вас, не дают угаснуть искре в вашей жизни. И, что самое главное, благодаря им Урсула не теряет уверенности в собственной неотразимости.

Пока я пишу эти строки, может быть, вы на самом деле летите к Шуре. Может быть, я угадала, что вами движет, возможно, и нет. Скорее всего, вы совсем не осознаете их. Но я не верю в то, что вы приедете к нему, изменившись в такую сторону, как надеялся и продолжает надеяться Шура. Не думаю, что вы способны на эти перемены или достичь такого уровня зрелости. И здесь я ничего не могу поделать. Я могу лишь пожелать, чтобы вы смогли понять и признать существующую на самом деле настоятельную необходимость освободить Шуру.

Я желаю вам добра, Урсула. Но ничего не поделаешь - я люблю мужчину, который любит вас. И я хочу увидеть, что всю оставшуюся жизнь его будут любить так, как способен любить он.

Прощайте.

Элис Парр»

Я подумала, что не стану рассказывать Шуре о письме. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас. В этом случае оно не достигнет своей цели. Я отправила письмо на следующее утро, когда ехала на работу.

Я не спросила Шуру о встрече на будущих выходных, а он не пригласил меня на Ферму. В его душе был полный мрак, и он намеревался справиться с ним самостоятельно, как сделала бы и я на его месте.

В воскресенье, во время нашего телефонного разговора, он дал выход своей горечи: «Не думаю, что когда-нибудь допущу, чтобы нечто подобное случилось со мной снова. Я больше не собираюсь позволять себе быть таким уязвимым. Ничто не стоит такой боли. Ничто и никто».

Я всмотрелась внутрь себя, чтобы найти правильные слова и подходящий тон. Я стала говорить слова, которые шли у меня от сердца: «Шура, не глупи. Об этом просто больно говорить, но ты ведь чертовски хорошо знаешь, что не будешь отгораживаться от жизни лишь из-за одного предательства. Да, это заставляет страдать и сердиться на себя за свою доверчивость, но это не значит, что ты совершил преступление; ты любил, а нормальные люди, влюбившись, начинают доверять».

- Я не знаю. Не перестаю удивляться тому, как мог человек с такими мозгами, которые, как предполагается, есть у меня, не разглядеть...

- Шура, - сказала я с мягкой настойчивостью, - ты человек. Ты был влюблен. Любовь - это непонятная болезнь, гораздо сильнее изменяющая восприятие, чем твои психоделики. С тобой такого не случалось прежде, если исходить из того, что ты мне сам рассказывал. С большинством такое происходит хотя бы раз в жизни - когда человек влюбляется и чуть-чуть слепнет. И все люди делают похожую ошибку. Это не имеет ни малейшего отношения к логике или к уму.

- Возможно, ты права, но сейчас я чувствую себя так, словно передо мной вдруг открылось все, чего я раньше не видел. Теперь я другими глазами смотрю на все ее письма, в которых раньше многого не понимал. Я вел себя, как зациклившийся мальчишка, способный видеть и слышать лишь то, что хотел я сам. Что за идиотизм!

Впервые с начала разговора мне показалось, что он выпил вина; я заметила нотки нарочитой пренебрежительности в его голосе. О, черт. Я должна быть там.

- Мне бы хотелось быть рядом с тобой, дорогой, - сказала я, вложив в свои слова побольше нежности. - Конечно, мой приезд целиком и полностью зависит от тебя. Но, пожалуйста, почувствуй мое тепло. Ты не один в этой ситуации, не забывай об этом».

- Спасибо, дружок. Сначала мне нужно в какой-то степени пережить это самому. Прежде чем я попрошу тебя приехать.

- В конце концов, Шура, - сказала я неохотно, - нельзя исключать возможность того, что она действительно обдумывает какие-то очень сложные проблемы и что она все еще может приехать и остаться с тобой, разве нет?

- Нет, - ответил Шура неожиданно жестко. - Нет, такой возможности не существует. За последние несколько дней мне стало совершенно ясно, что между нами все кончено. Она просто не знала, как свести все это к такому хэппи-энду, после которого все будут довольны. Думаю, она зашла в тупик и была вынуждена попросить Дольфа помочь ей выбраться из ловушки, в которую она загнала саму себя. Она играет с иллюзиями, Элис. На мой взгляд, она по-настоящему верит в них, по крайней мере, какое-то время. Полагаю, между нами продолжалась бы бесконечная духовная любовь, как виделось это ей, если бы Элен не умерла. С ее смертью положение дел решительно изменилось, и она не знала, каким богам молиться, чтобы быть со мной, но не углублять наши отношения, чего она совсем не хотела Она никогда не собиралась уходить от Дольфа. Это странный брак, хотя бы здесь я оказался прав. Что касается всего остального, то я был слепым, сходившим с ума от любви глупцом.

О Боже мой. Это может оказаться слишком тяжелым ударом для девочки. Впрочем, вряд ли. Разве Бен не говорил, какой она предстала перед ним, когда была под галлюциногеном? Разве она не рассказала ему о своих проблемах с женатыми мужчинами?

- Шура, - спросила я. - Хочу задать тебе из ряда вон выходящий вопрос, но ты что-нибудь знаешь насчет того, было ли у нее нечто подобное с кем-то другим. Я имею в виду, у нее до тебя уже были такие отношения, пока она была замужем? Знаешь ли ты об этом?

- О, да, - ответил он - Она и не скрывала этого. У нее были и другие увлечения, например, какой-то профессор из Германии, как раз перед тем, как она познакомилась со мной. Она описала все так, будто это был короткий роман, которому она положила конец, потому что профессор оказался женат, а она не хотела нести ответственность за разбитый брак. Но все, что я знаю, - это, разумеется, лишь ее версия событий. Подробности мне не известны, да я и не спрашивал о них. Она клялась мне, что еще никогда не любила так, как... - я услышала, как Шура резко вдохнул и замолчал; через секунду он продолжил, контролируя свой голос. - Так что отвечаю «да» на твой вопрос. Я был у нее не первый. И подозреваю, что не последний.

После того, как Шура пожелал мне спокойной ночи и положил трубку, я осталась сидеть у телефона, напряженно обдумывая наш разговор В каком-то смысле это было похоже на открытие, которого я, затаив дыхание, ожидала на протяжении последних дней, не зная точно, что это будет. Я предполагала, что Урсула может передумать и все-таки решит приехать в Калифорнию на неизвестный срок. Я также думала, что Шура будет не в состоянии сопротивляться еще одной встрече с ней. Я не ожидала от него такого ожесточенного реализма. Это означало, что он действительно перестал видеть ее сквозь розовые очки и что она больше не сможет манипулировать им. Это много чего значило.

Шура позвонил на следующий вечер и хладнокровным голосом сообщил мне: «Надеюсь, ты понимаешь, сколько я всего передумал. Возможно, какое-то время я не буду звонить тебе так часто, как обычно. Пожалуйста, потерпи. Потом я обязательно позвоню тебе и расскажу, что решил, если что-нибудь решу на самом деле. Но некоторое время, наверное, я должен буду пожить в изоляции, пока не покончу со всем этим».

Было такое ощущение, словно в мой желудок со всего размаху запустили ледяной снежок. У меня внутри все громко и протяжно зазвенело. «Я прекрасно все понимаю, дорогой, - сказала я Шуре. -Если нам суждено быть вместе, стоит ли говорить, что наши отношения должны быть построены на совершенно других основаниях. И это означает, что нам обоим придется о многом подумать».

Ну-ну, тебе тоже нелегко, малыш! Я не собираюсь умолять, ты знаешь. Хватит. Больше нет миссис Сюси-пуси для нашего малютки. Либо я нужна тебе и ты меня любишь или, по крайней мере, видишь возможность любви ко мне, либо ты потеряешь меня. Больше никаких вторых мест, никогда. Это будет еще хуже, чем не увидеть тебя снова. Где-то внутри я в это не верю, но это правда.

Так началась новая агония, и она продолжалась в течение трех недель.

Первую неделю Шура вообще не звонил мне. Я ходила на работу. Одни раз я сказала детям о том, что происходит, но больше к этой теме не возвращалась. А что тут можно было говорить, когда мужчина, которого я любила, решал, что он собирается делать со своей жизнью и со мной.

В начале второй недели он позвонил мне, чтобы прочесть письмо, только что полученное от Урсулы. Шура разговаривал со мной тепло, с нежностью. В его голосе был лишь едва заметный намек на отстраненность, из чего я заключила, что он еще не принял решение.

Он прочел мне все письмо от начала до конца, не делая никаких комментариев...

«Дорогой, дорогой мой Шура,

перед тобой широко распахнулось окно, через которое ты почувствовал душу, ощутил любовь и красоту жизни - жизни с другим человеком. Где на двоих одно дыхание, легкое прикосновение, внутренняя улыбка. Я могла бы провести эти часы, ничего не говоря тебе о них, и ты бы никогда не узнал, что я чувствую сейчас. У тебя были бы лишь свои переживания.

Но я могла бы разделить свои чувства с тобой.

Именно это я и делаю.

Пространство, в котором мы с тобой находимся, лежит за пределами географии, за пределами событий, обстоятельств, желаний, стремлений, сомнений и огорчений. Это пространство любви. Любви и стирания границ самозащиты. Прикосновения рук и ласкающий взгляд - вот что окружает нас.

Да, я вновь чувствую эту ауру. Безоговорочное «да» всему, что есть, и что будет.

Я чувствую свет в этом благословенном месте. Я освободилась от того, чем мы с тобой были, но я снова и снова чувствую, что мы действительно есть, и это навсегда.

У меня не всегда получается освободиться. Мои тяжелые сны о прошлых неделях и ночах открыли мне, насколько я все еще к тебе привязана, - к твоей личности, к нашим планам, к ферме. Должно быть, это особенное место на земле глубоко проникло в меня; я привязана к каждому холму, дереву, к каждой травинке, к каждому углу в твоих комнатах, к виду, открывающемуся из окна, - ко всему, что там есть. Все это вошло в мое сознание и память. Я жила там и по-прежнему там остаюсь, по крайней мере, в своих самых ярких снах. Я вижу перемены, происшедшие вокруг тебя и коснувшиеся как материальных, так и духовных вещей. Я часами вижу это. Если бы я могла хорошо рисовать, я показала бы тебе свои видения!

Особенно часто я вижу твою лабораторию, но теперь там такая стерильность! Все убрано, все на своих местах, нет больше особой атмосферы. Конечно, этого не может быть на самом деле. Ах, это странное царство разума!

Позволь мне прямо сказать тебе то, что я хотела сообщить тебе в какой-нибудь подходящий момент. Сейчас подходящее время, и я не могу сдерживаться.

В прошлой жизни, примерно две тысячи лет назад, ты перерезал мне горло длинным ножом, ты забрал мою жизнь, убил меня там, в пустыне! Ты был вождем нашего племени, а я была молоденькой девчонкой, и ты убил меня! Причины к делу не относятся Я видела это снова и снова, и другие люди, которые жили с нами в то время, приходили ко мне в этой жизни и предупреждали меня, что я должна помнить об этой древней кармической связи.

Думаю, тогда мы были кочевниками в Северной Африке.

Погружение в наше прошлое имеет значение в том смысле, что оно бросает свет на наши теперешние проблемы, звезды, травмы и т. д. Не вижу смысла копать глубже. Либо это обнаруживает себя, либо нет. Поэтому единственная причина, по которой я упоминаю эти «тени прошлого», состоит в том, что я хочу помочь нам понять нашу сегодняшнюю ситуацию.

В этот момент искренней любви ты должен поверить мне, моим словам, поверить в то, что из-за этих видений у меня не было никаких опасений или задних мыслей во время этой путаницы в наших чувствах.

Нет, единственное, что движет мной и что очень реально для меня, - это желание освободиться и дать такую возможность и тебе Избавиться от этих старых оков эмоционального рабства, которые не должны повториться в этой жизни. В этой жизни благодаря нашей сильной любви у нас есть реальный шанс изменить это, вытащив это наружу. Мы разорвали кармическую связь и больше не должны слепо нести бремя нашей прошлой жизни и трагедии.

Я ухожу от Дольфа и уезжаю туда, где я смогу начать новую жизнь одна. Не думаю, что снова выйду замуж. Я должна в одиночестве искать свой подлинный духовный путь.

Я очень сильно тебя люблю. Я собираюсь жить собственной жизнью. Ты останешься удивительной духовной ее частью. Может статься и так, что ты будешь и материальной частью ее. Но теперь ты должен жить настоящим и дышать полной грудью.

Шура, мой дорогой, я хочу, чтобы ты был свободен, как птица расправь свои крылья и оставь всю боль позади, оставь накопившиеся чувство вины, беспокойство, печаль. Будь свободен, родись заново и лети на восход!!!!

Лети и будь! Урсула»

От себя Шура добавил: «Между прочим, на полях была маленькая помета красными чернилами, где было сказано «пожалуйста, читай только в одиночестве!»

Я засмеялась. Я смеялась и не могла остановиться. Так хорошо было наконец-то освободиться от сдерживаемых эмоций; я сто лет так не смеялась. Сейчас меня не волновало, понравится ли это Шуре, я просто отдалась этому смеху. Восстановив контроль над собой, я вяло сказала в трубку: «Прости. Может быть, это не самая подходящая к данному случаю реакция, зато она была искренней. Надеюсь, я не задела твои чувства».

- Да не-е-е-ет», - протянул Шура с подчеркнутым сарказмом в голосе. - Продолжай, я не возражаю. Даю полную свободу твоему самовыражению!

Я снова расхохоталась, и мне показалось, что на том конце провода подавили смешок.

- Ладно, ладно. Буду вести себя хорошо, - сказала я, отсмеявшись.

- Я просто подумал, что ты захочешь узнать, - сказал Шура. - Сразу же, как я получу весточку от дамы.

- Да, спасибо тебе огромное, спасибо

- Как ты? - в его голосе не было теплоты, которой мне бы хотелось услышать; он по-прежнему звучал отстраненно

- Спасибо, хорошо. Настолько хорошо, насколько можно ожидать с учетом всех этим странностей, происходящих в моей жизни, наподобие ожидания звонка от д-ра Александра Бородина и его сообщения о том, что же он решил делать со своим будущим, если, конечно, именно этот вопрос он сейчас напряженно обдумывает. Наподобие заботы о моих замечательных детях, которые, похоже, большую часть времени заботятся обо мне лучше, чем я о них. А еще мне приходится сосредоточиваться на медицинских отчетах по восемь часов в день. Ну, все такое, ты же понимаешь.

- Как дети?

- С ними все в порядке, за исключением Брайана. У него никак не закончится этот противный насморк.

- Пожалуйста, передай им привет от меня, - на этот раз в Шурином голосе было побольше теплоты.

Я пообещала передать, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Ну, хорошо. Он порвал с Урсулой, он сидел один и страдал, а теперь это письмо все завершило. Она любит его духовно и всегда будет так его любить -вот суть ее послания То убийство в пустыне может быть подлинным воспоминанием о прошлой жизни - как знать7 Не думаю, что она смогла бы написать такое, если бы не была убеждена в том, что это правда. И теперь, когда она столкнулась с необходимостью принять окончательное решение, эти так называемые воспоминания легли в основу решения быть с ним в разлуке - телесно, но, конечно, сохраняя связь на духовном уровне. Если бы это не было так смешно, так забавно, это было бы - чем? - почти милой попыткой ребенка сочинить свою собственную сказку, чтобы помочь объяснить самой себе, что происходит и что нужно делать.

Шура предположил, и, возможно, он угадал, что она полностью верит в то, что говорит, в тот момент, когда она это произносит; может, она на самом деле верила, когда приезжала к нему на Ферму, что была его настоящей любовью, а он был ее Может, она не сомневалась в том, что уйдет от Дольфа и приедет сюда навсегда Потом, по возвращении домой, она оказывалась в другой реальности, в которой она была женой Дольфа. Воспоминания о Ферме и Шуре блекли, становились нереальными Какая невероятная бессознательность! и какой вред может нанести такая личность, не желая того.

Я припомнила пассаж о Шуриной лаборатории - сплошной порядок, аккуратность, стерильность, как привиделось ей. Как там она написала? «Нет больше особой атмосферы»? Ну разумеется Она хотела сказать следующее: «Без меня в твоей жизни не будет волшебства. Кто бы ни была эта другая женщина, она, без сомнения, привнесет порядок и аккуратность в твою жизнь Она подавит твой гений, загасит твою искру, задушит твое воображение, твою способность восторгаться и удивляться. Лишь в твоих мыслях обо мне, в твоей духовной связи со мной ты сохранишь свою способность чувствовать фантастические вещи»

Я снова рассмеялась, думая о лаборатории под сенью деревьев, с засохшими листьями на полу и паутиной на стенах, о воздухе внутри нее, наполненном энергией. Волшебство было там в каждом пыльном углу.

Нет, леди. Если он попросит меня вернуться в его жизнь, то уж не потому, что я делаю его жизнь организованной и аккуратной А потому, что я несу ему любовь - такую, которая остается и пускает корни, и потому, что я разделяю с ним и приключения, и восторг.

Я вспомнила ее слова насчет того, что ее душа привязана к каждому уголку Фермы. Этим она наверняка хотела сказать. «Я всегда буду там, я всегда буду рядом с тобой. Никакая другая женщина не сможет занять мое место»

Я рассказала детям о письме Урсулы «Ну, кажется, твой Голос из Прекрасного Далека знал, что говорил!» - сказала Энн.

«Да, похоже на то! - ответила я. - Но это не меняет дела - Шура продолжает думать о будущем, и нет никакой гарантии, что он захочет быть со мной».

На их лицах проступило смущение и что-то похожее на замешательство. Я поняла, что они не представляют, как может быть так, что их мать не желанна для человека, которого она любит, или отвергнута им Особенно теперь, когда соперница исчезла с поля боя.

Я постаралась очертить им возможную перспективу «Порой, когда ты проходишь через такие страдания, - сказала я детям, - у тебя может появиться нечто вроде аллергии на тех людей, которые имели к этому отношение; ты не захочешь быть рядом с людьми, которые напоминают тебе о том, что ты пережил, - по крайней мере, какое-то время не захочешь. Кроме того, как я уже говорила, у нас с Шурой все не может быть по-старому, и я не знаю, какими будут наши отношения. Решать ему. Я ничего не могу сделать, только ждать, когда он придет к этому решению. Но, - заключила я, послав детям улыбку, - по крайней мере, Дама из Германии нам больше не мешает, слава Богу!»

Раздались одобрительные возгласы, и Венди протанцевала вокруг дивана, празднуя это событие.

Как мы узнали гораздо позже, ни в какой монастырь Урсула не уехала. Не оставила она и Дольфа. Где-то через год Шура получил счастливое известие о том, что у них родился первый ребенок, девочка весом ровно семь фунтов и вылитая мать.