Глава 33. Решение

Глава 33. Решение

К концу второй недели Шура так и не позвонил мне. У меня было довольно мрачное настроение. Я сдерживала свои эмоции, но иногда в глубине души я чувствовала страх, уверенность в том, что я была недостойна, не достаточно хороша в том-то и том-то. Это была старая пластинка, и Шурино молчание запустило самую худшую из знакомых мне записей. Она тихо наигрывала во мне, сопровождая все мои поступки и мысли. И, что еще хуже, в ответ на негативные мысли, какая-то часть меня, заинтересованная исключительно в моем выживании, становилась ужасно злой. Когда я рискнула заглянуть в глубь самой себя, то увидела темное полотно, похожее на картины Клиффорда Стила[66], рассеченное надвое тонкой молнией красной ненависти. Я нашла, что смысл этого образа в самозащите, и поддержала свое молчание и чувство собственного достоинства.

Один раз я сводила детей в кино, а по вечерам разговаривала с ними о школьных делах, выспрашивая больше подробностей, чем обычно, погружаясь в их мир. Они были добры и единодушны в своем отношении ко мне и рассказывали мне разные истории из школьной жизни.

Когда они отправились на выходные к своему отцу, я нарядилась, взяла свои магнитные шахматы и поехала на вечер в «Менсу». Я намеревалась хорошенько напиться собственной водкой с клюквенным соком, но не смогла заставить себя сделать это. Выслушав занудную историю о страданиях недавно разведенного мужчины, которой он мучил меня целый час, я ухитрилась организовать партию в шахматы. Но мой партнер был слишком пьян и не смог сосредоточиться на игре. В конце концов, я бросила это дело и поехала домой. Я чересчур устала, чтобы еще о чем-нибудь думать или заботиться. Я хотела лишь спать.

На работе я печатала как автомат, и начала серьезно подумывать о поисках другого места, потому что знала, если мне придется жить и работать без Шуры, а именно так складывалась ситуация, мне лучше подыскать работу, на которой мне не будет грозить такая ранняя смерть, как на этой.

К тому моменту, когда в четверг, на третьей неделе ожидания, раздался телефонный звонок, я перестала позволять себе слишком много переживать. Я чувствовала любовь к детям, и лишь мои отношения с ними убеждали меня в том, что я еще не превратилась в камень. Я все больше молчала на работе и во время перерывов на кофе и на ланч держалась в стороне от коллег, потому что не могла найти в себе достаточно энергии, чтобы делать вид, что у меня все в порядке.

Внутри меня злость уже не пряталась. Теперь она стала моим другом, тайным ложем из горячих углей, ожидающим меня под темным покровом оцепенения и неспособности реагировать на что-либо, который образовался во мне за последние недели.

Шура постарался говорить непринужденно, спрашивая, что я думаю насчет приезда к нему на следующие выходные.

Я чуть не задохнулась от нахлынувших противоречивых чувств и мыслей. Откашлявшись, я сказала в трубку: «Прекрасная идея. Когда мне лучше подъехать?»

- О, как насчет того, чтобы в пятницу, после работы? Это тебе подходит?

- Замечательно, - ответила я, сознавая, что мой голос звучит немного тускло и не зная, как оживить его, не позволив при этом вырваться наружу своей ярости; ладно, пусть пока будет тускло.

- Мне необходимо спросить тебя, - сказала я, тщательно подбирая слова. - На сколько ты меня приглашаешь? Поскольку начинается новая глава, как я догадываюсь, никто не хочет... а-а... принимать что-нибудь на веру». Моя фраза могла показаться смешной, но в каком-то смысле в ней не было ни капли веселого смеха. Лишь сарказм слышала я в своем голосе, дрожавшем от беспомощного страха. Я отчаянно надеялась, что Шура не уловит этого сарказма.

- Как насчет того, чтобы остаться до понедельника? Тебе это нравится?

На этот раз я попыталась придать своему голосу легкость: «Да, нравится, спасибо. Увидимся в пятницу вечером».

Положив трубку, я расплакалась, радуясь, что дети уже легли спать. Я выплакивала и ярость, и любовь, и облегчение, и страх, и желание убить, и снова любовь. Потом я пошла спать.

Лишь по дороге на Ферму в пятницу вечером я начала понимать возможные причины, объяснявшие Шурино молчание, холодность, все признаки отдаления, которые заставили меня испытывать кричащую боль и унижение на протяжении последних бесконечных дней.

Вот ублюдок, если он действительно заставил меня пройти через мини-версию того, что заставила пережить его Урсула, -не звонил, дергал за веревочки. А все потому, что он считает -сознательно или нет - что соединение со мной неизбежно. Он чувствует себя пойманным в ловушку этой неотвратимости вместо того, чтобы наслаждаться тем, что это может обещать. Вот откуда это молчание, из-за которого я начала подозревать, будто он больше не считает меня достойной в этот проклятый момент своей жизни. Он чувствует себя так, точно у него в самом деле нет выбора, и злится. Возможно, он думает что-нибудь вроде того: «Или я заменю Урсулу Элис, или стану жить отшельником». С этим он борется? Если так, то, черт возьми, что я могу здесь сделать? Я больше не буду играть роль треклятой святой и мученицы. Я не собираюсь облегчать ему жизнь.

Я все еще находилась в ступоре, но мой Наблюдатель сказал, что это нормально. Эта оцепенелость вполне понятна, добавил он, и, возможно, такое состояние безопаснее, чем другие варианты.

Шура встретил меня, когда я только-только подъехала к дому. Обычно он так и делал. Он стоял рядом с машиной, пока я выбиралась оттуда со своей сумкой для покупок, набитой одеждой и еще кучей вещей, которые мне требовались на выходных.

Мы не очень пытались улыбаться, и, здороваясь со мной, Шура не сжал меня в медвежьих объятиях и не поцеловал в губы, как прежде. Его руки потянулись к моему лицу, и он прижал свой лоб к моему. Я мельком подумала, что такой жест гораздо больше других выражал сочувствие и казался вполне уместным.

Войдя в дом и свалив свою сумку на пол около дивана, я оглянулась по сторонам. Знакомые книги, камин, видневшаяся из окна громада Дьябло в туманной дымке. Все это стало неотъемлемой частью меня. Эта комната, дом были пропитаны воспоминаниями о нас. И все же в этот момент эта обстановка казалась мне чужой, странной. Мне потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что эта отчужденность была отражением моего собственного страха. Намеренно отстраняясь от своих эмоций, я чувствовала, что отдаляюсь от пианино, от ковриков на полу, от дивана - от всех старых друзей или от тех предметов, которые раньше таковыми были. Я старалась не дать выхода своей боли, замешательству, сильному гневу. Пока все эти эмоции были надежно укутаны и спрятаны поглубже, я не могла управлять своими чувствами.

Все, что я видела вокруг себя, дышало воспоминаниями, говорило о прошлом, и я застыла в этом месте, которое не было для меня частью прошлого, но не стало и чем-то другим. Я не могла поверить, что у нас с Шурой есть будущее. Я не осмеливалась в это верить, потому что эта вера сделала бы меня до предела уязвимой. Я не могла так рисковать. Поэтому я была не должна верить в будущее, связанное с его домом, с его мебелью, его кактусами и всем остальным, что окружало меня. Возможно, все это будет принадлежать лишь моему прошлому. Надеяться на то, что будет иначе, я не решалась.

Он пригласил меня на выходные. Это могло означать, что он хотел продолжить наши отношения. Однако могло оказаться так, что его мысли насчет условий, на которых мы снова будем вместе... в общем, я могла и не согласиться с такими условиями, которые грозили разрушить то, что осталось от моего духа и веры в себя.

Если ты не захочешь быть второй, возможно, тебе, малышка, придется остаться ни с чем, потому что может статься так, что он ничего, кроме второго места, предложить тебе не захочет.

Мы сели за обеденный стол в столовой. Мы смотрели друг на друга, не позволяя себе видеть больше, чем было на поверхности.

Я чувствовала стену, воздвигнутую Шурой, и знала, что он чувствует мою.

Да уж, веселенькие будут выходные.

- Мне бы хотелось предложить кое-что, что могло бы помочь нам обоим, - сказал Шура, откинувшись на стуле и не отрывая взгляд от края ковра. - Если бы ты согласилась, я бы с удовольствием сделал вместе с тобой то, чего мы никогда раньше не делали. Мне бы хотелось принять с тобой микрограммов сто ЛСД на двоих. Большинство людей порядком побаиваются ЛСД, в основном, из-за той чепухи, которую в шестидесятых писали про этот наркотик в газетах, и из-за негативной пропаганды против него, начавшейся с той поры. Я подумал, что, может, ты захочешь испытать это на себе и составить собственное мнение об ЛСД. Если только ты не отложишь это мероприятие, что, разумеется, я пойму».

Я посмотрела на Шуру и на секунду задумалась, догадывается ли он хотя бы чуть-чуть, в каком состоянии я сейчас нахожусь, и какое море бурных эмоций может вот-вот прорваться наружу. Я окинула взглядом его тело и поняла, что Шурина расслабленность была показной. Настроившись на его чувства, я узнала, что он очень напряжен и дрожит от страха. Он боится сказать что-нибудь не так.

- Хорошо, - сказала я. - Как долго это длится? Я хочу спросить, мы будем под ЛСД почти всю ночь?

- Возможно, - ответил Шура, и я поймала беглый взгляд его голубых глаз, рискнувших посмотреть на меня. - Ты не против? Просто лично у меня нет никаких планов на завтрашнее утро, и мы могли бы выспаться.

- Ну, я готова принять ЛСД. На самом деле мне очень по душе идея насчет того, чтобы наконец-то встретиться с опасным врагом лицом к лицу, если ты думаешь, что это хорошая идея, то есть с учетом того факта, что мы оба находимся в странном... ну, состоянии сознания, по меньшей мере.

Это не самая ясная фраза из всех, которые когда-либо были произнесены.

- На самом деле, - сказал Шура, - я подумал, что это могло бы помочь нам сломать наши различные - как бы ни называть их - преграды, барьеры. Сейчас я чувствую себя очень скованно, и не очень хорошо представляю себе, как эту скованность преодолеть, а наркотик мог бы помочь это сделать. Я предположил, что ты столкнешься с такой же проблемой, а если так, то прием ЛСД мог быть интересным способом раскрепоститься. Наркотик помог бы нам сказать то, что мы должны сказать друг другу.

Он почти так же волнуется, как и я. Почему? Все зависит от него, не от меня. Он один решает все. Может быть, он просто не уверен в своих чувствах.

- Конечно, - сказала я. - По крайней мере, скучный вечер нам не грозит.

- В этом, - сказал Шура, улыбнувшись мне первый раз за все время, - можешь быть уверена.

Пока я принимала ванну, мои мысли пребывали в самом беспорядочном состоянии. Одна мысль не давала мне покоя: то, что Шура предложил сегодня новый опыт, означало, что он продолжает учить меня, открывает мне что-то новое, а это не характерно для ситуации, когда человек, который учит, хочет остаться с тем, кого он учит.

Ну ладно. Это не повод для беспокойства. Конечно же, он хочет, чтобы я была рядом с ним, хотя бы для хорошего секса. Но что если, в конце концов, он решит заделаться отшельником, и будет лишь время от времени проводить со мной выходные -или с какой-нибудь другой женщиной, раз уж на то пошло? Что я скажу на это? Я хочу быть частью его жизни, хочу жить с ним до конца жизни. И больше не желаю быть временной заменой. А что если он чувствует, что может дать мне то, что я хочу от него, и даст ясно об этом понять и скажет об этом на выходных, - что мне делать? Вот чертова проблема!

Одетые в домашние халаты, мы стояли на кухне друг против друга, пока Шура давал мне необходимые пояснения:

- Действие этого препарата длится около шести часов, плюс-минус, в зависимости от твоей восприимчивости. Единственное, что отличает его от всех прочих психоделиков, - быстрое начало воздействия. Здесь не надо ждать полчаса или час. Обычно воздействие заявляет о себе в течение пятнадцати минут. ЛСД известен как «толчковый» препарат. Возможно, ты уже слышала, как я упоминал это его качество. Это одна из причин, по которой на ЛСД жалуется большинство людей, даже те, кто его любит; говорят, он захватывает, толкает. Приняв повышенную дозу, не привыкшие к ЛСД люди порой чувствуют, что контролируют себя меньше, чем хотелось бы. Это просто нужно знать, и касается это всех психоделиков. Если ты знаешь, как скоро начинает действовать препарат, и понимаешь, что можешь контролировать ситуацию в любой момент, причин для тревоги нет. Все эти страшилки, в основном, распускают наивные люди, принимающие слишком высокую дозу в первый раз...

- Да, я слышала несколько довольно страшных историй про первый раз.

- ...а остальные случаи касаются людей, у которых оказалась слабая психика. Если у тебя слабая психика или тебя легко свалить, значит, любое событие может выбить тебя из колеи - будь то прием ЛСД, влюбленность, потеря близкого человека или крупная ссора с отцом.

- Думаю, что в твоих словах есть скрытый комплимент в мой адрес, - сказала я, слегка улыбнувшись. - По крайней мере, я его услышала. Ты хочешь сказать, что у меня не слабая психика, да?

- О, - сказал Шура, при этом его брови взметнулись вверх. - Абсолютно, абсолютно. Я имею в виду, я совершенно не то хотел сказать! Конечно, нет! Ты натура крепкая, хотя в эмоциях у тебя полная путаница...

Я онемела от изумления. Меня взяло такое зло. Но одновременно захотелось вдруг расхохотаться. Пару месяцев назад я бы ударила его по яйцам за это, но сейчас все было по-другому. Я постаралась придать своему лицу невозмутимый вид, а Шура тем временем закончил: «... но твоя психика, без сомнения, непоколебима».

До меня дошло, что он знал, что я контролирую себя, но я знала то, в чем он мог и не быть уверен: у меня был превосходный контроль над собой, и так легко я бы его не утратила - с ЛСД или без него. Пока я сама не захочу его отключить. А пока мне этого не хотелось.

После того, как мы выпили бесцветную жидкость, которая, главным образом, представляла собой дистиллированную воду и крошечное количество ЛСД, растворенное в ней (Шура объяснил мне, что в воде из-под крана содержится хлор, способный уничтожить ЛСД практически сразу, как и сильный свет), мы сели в гостиной - я на диване, как обычно, а Шура устроился в большом кресле. Я слушала его рассказ о последней неделе.

- Я рассказал Рут и Джорджу о письме Урсулы, и они договорились со мной пообедать у меня, чтобы обсудить письмо. Я прочел им письмо. Они пришли в полнейшее смущение. Они не увидели в нем повода для смеха в отличие от тебя и не пытались анализировать ее мотивы. С другой стороны, думаю, они очень хотели помочь мне оправиться и знали, что атаки на Урсулу и обвинения в ее адрес были не тем, что я хотел тогда услышать.

- Нет, конечно, нет.

- Они просто стали для меня семьей. Позволили мне выговориться и уложили меня в постель после того, как я перепил вина, а утром накормили меня чудесным завтраком. Я почувствовал себя гораздо лучше. Они оказали мне большую поддержку.

Я кивнула, а потом подняла руку вверх, как на уроке, и спросила: «Я могу уже кое-что почувствовать?»

Шура встал с кресла и пошел на кухню посмотреть на часы. Вернувшись, он сказал, что, да, конечно.

- Ну, тогда я думаю, что началось.

- Что ты чувствуешь?

Я проверила себя и, тщательно подбирая слова, ответила Шуре: «Словно мои клетки пытаются выстроиться в один ряд по-другому, не так, как обычно».

- Это приятно или нет?

- Приятно - это не то слово. Правильней было бы сказать – интригует.

Шура мягко рассмеялся и сказал: «Звучит нормально. Просто позволь этому быть; через некоторое время ты поймешь, в чем здесь суть».

Я оглянулась вокруг и сказала: «Много цвета. Он стал более заметным, чем обычно, то есть я повсюду вижу все эти маленькие призмы и радуги».

Шура молча кивнул в ответ.

Я посмотрела в окно, на улицу, где уже сгустились сумерки, и добавила: «Я понимаю, что ты имел в виду, когда назвал ЛСД толчковым. Он оказывает своеобразное давление. Возможно, потому, что переход начинается так быстро. Но ведь он еще и очень интенсивный, да? Я хочу сказать, ощущение такое, будто на русских горках катаешься».

Шура снова кивнул мне.

- Если сбросить все это со счетов, то территория мне знакома. Пока.

- Как насчет того, чтобы отправиться в теплую постель и включить музыку, или тебе было бы лучше остаться здесь? -

О Боже, как осторожно он это сказал! Вместо ответа я поднялась с дивана и пошла через кухню, столовую и дальше по коридору, который вел в спальню, место, где царили любовь и музыка. Пока я шла, я чувствовала прочную связь с физическим миром. В то же время у меня было такое ощущение, что мое тело состоит, скорее, из энергетических частиц, а не из плоти и крови. Ощущение оказалось довольно приятным, когда я позволила себе почувствовать эту приятность. Когда я открывала дверь в спальню, мне пришло в голову, что пора бы перестать волноваться насчет сохранения контроля над собой и думать, в каком свете я предстану; настало время быть самой собой и позволить себе переживать эмоции, в том числе и смех, потому что поступать иначе значило проявить несправедливость по отношению к себе, манипулировать Шурой и даром потратить время, которое могло бы стать грандиозным опытом.

Мы легли на кровать. Шура был обнажен, я все еще была в халате. Когда я закрыла глаза, внутренний мир предстал передо мной во всех подробностях. Шура поднялся и включил радио. Он нашел Шопена и вернулся ко мне. Я села и сняла халат. Не открывая глаз, я увидела любовную сцену. Мы с Шурой стояли на открытом балконе и смотрели во двор. Вокруг нас были сплошные балконы, этаж за этажом. Они были в цветах. По стенам и колоннам дома ползли плющи. Посмотрев вниз в центр круглого сада, я увидела там выложенную плиткой платформу, на которой стоял рояль. За ним сидел молодой человек в смокинге и играл, разумеется, Шопена.

Услышав, как Шура начал задыхаться и кричать дрожащим голосом, я на миг встревожилась. Я поняла, что, должно быть, нас было отлично видно тем, кто мог стоять на соседнем балконе, и что у нас будут серьезные проблемы, если мы будем шуметь. Пианист мог прекратить играть и посмотреть, что там над ним происходит. Я подумала, что надо бы предупредить Шуру, чтобы он не кричал, как обычно, но прежде чем я заговорила, я поняла, что мы в абсолютной безопасности на этой широкой кровати и что реальность и фантазия у меня смешались. Шура застонал, сидя на постели и вцепившись одной рукой в мои волосы.

Пианист продолжал играть, не прервавшись, и, лежа на полу балкона, я хихикнула в Шурин живот и ударила его по ляжке.

- Какое-то мгновение, - сказала я, - я действительно думала, что мы напугаем лошадей.

- Лошадей?

Я напомнила Шуре известный афоризм миссис Патрик Кэмпбелл, подруги Джорджа Бернарда Шоу, которая сказала, что ее не заботит, что делают люди, занимаясь любовью, если только они не делают это на улице и не пугают лошадей.

-О!

Я рассказала Шуре о своих видениях, и он рассмеялся, все еще немного задыхаясь.

- Ты кончила? - спросил он, как всегда.

Я села и, поджав под себя ноги, ответила: «Сказать по правде, я отвлеклась от процесса из-за своего воображения, смешавшего границы фантазии и реальности. Я думала о том, насколько легко оказаться захваченной внутренней картиной и как это может быть забавно, но и пугающе для того, кто раньше никогда не пробовал галлюциногены и не знает, как вернуться назад в нормальную, обычную реальность, потому что он не может сказать, где эта реальность.

- Но ведь тебя не одурачили, не так ли? - спросил Шура. - Я хочу сказать, даже очень наивный человек, обнаруживая, что он видит какие-то места и вещи с закрытыми глазами, где-то все равно знает, что может открыть глаза. Если, конечно, он не передознулся. Чтобы уловить смысл происходящего при передозировке, нужно действительно обладать большим опытом и даже при этом условии могут возникнуть трудности».

Я подвинулась и легла рядом с Шурой. Его длинные пальцы начали легонько ласкать меня, а я пока смотрела на потолок и видела на затененной поверхности огромное количество крошечных калейдоскопов. Они двигались и ударялись друг о друга, словно клетки крови под микроскопом. Я улыбнулась и, когда Шурина рука на мгновение замерла, а его глаза открылись пошире в немом вопросе, я объяснила ему, что происходило на потолке. Он посмотрел наверх и сказал: «Да, это штука довольно активно действует, правда?»

Его рука продолжила свое исследование. Я подумала о том, насколько хорошо он знает мое тело, а потом услышала, как он заговорил, слегка улыбаясь: «Знаешь, я проделал небольшой эксперимент, который мог бы заинтересовать тебя. На прошлой неделе я задал Рут и Джорджу тот же вопрос, который задавал всем остальным участникам группы, за исключением Дэвида. Я спрашивал их, что они думают о моем решении жить с тобой. Веришь или нет, все они сказали одно и то же, и звучало это примерно так: нет, не делай этого, а то разочаруешься, не думаю, что она подходит тебе, Шура. Не припомню, чтобы хоть один из них сказал что-нибудь позитивное об этой идее. Разве это не интересно, с учетом сложившихся обстоятельств?»

Я сделалась неподвижной. Мой Наблюдатель отметил, что они ответили отрицательно, потому что им задали такой вопрос; если ты вынужден спрашивать об этом, то, скорее всего, в ответ ты услышишь «нет».

Я открыла рот, чтобы выложить Шуре это, и объяснить ему спокойно, с точки зрения здравого смысла, почему все его друзья ответили именно таким образом, но внезапно, без всякого предупреждающего знака, что-то во мне разбилось вдребезги и пылающие угли отправились в дымоход. Я пыталась сосредоточиться, пока горячие слезы катились у меня из глаз, стекая по подбородку. Не помня, как я встала, я обнаружила, что сижу на кровати, а мои руки вцепились в одеяло. За несколько секунд мой внутренний мир сократился до размеров темного, пурпурно-красного туннеля, в котором не было ничего, кроме боли. Я рыдала, содрогаясь с такой же силой, с какой пульсировало во мне горе, поднимаясь со дна этого туннеля и обжигая мне глаза. Потом я почувствовала, как меня пронзил ярко-оранжевый свет - гнев, после чего поток энергии стал другим. Мой плач словно пробивался теперь через какую-то преграду; я смутно осознала, что мои челюсти крепко сжаты. Я перестала понимать, что происходит, и слышала лишь звуки собственного взрыва. Мне показалось, что я кричу сквозь стиснутые зубы, и кричу довольно громко.

Мой Наблюдатель, почти потерявшийся в этом хаосе, с легким удивлением подумал, а не выпустил ли случайно мой дорогой мужчина на волю тигра покрупнее, чем он ожидал.

Шура спокойно ждал, когда разразившийся шторм начнет утихать. В этот момент я неотчетливо чувствовала своими внутренностями, что выкрикиваю ему слова вроде «это жестоко», «по-садистки», и «невыносимо»; еще я уловила отголоски слов «ужасно» и даже «глупо». Я лежала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, и чувствовала, что поток замедляется. Его цвет уже не был пурпурно-красным, оранжевым, желтым или черным; единственные цвета, которые были доступны моему восприятию, были голубой и фиолетовый с розовым по краю. Я очистилась от эмоций и лежала умиротворенная.

Я приподнялась и медленно перевернулась на спину. Я уставилась в потолок, зная, что между мной и Шурой возникла стеклянная стена. Эта стена была моим другом, и она не исчезнет, пока у Шуры не появится очень подходящий довод, доказывающий, что ее нужно убрать. Самое лучшее в этой ситуации, подумала я почти с удовлетворением, - это то, что я больше не испытываю боли. По крайней мере, на данный момент мне все равно. В центре моей груди образовалось озерцо с чистой голубой водой, и я могла там плавать в свое удовольствие долго-долго, пока все не заживет.

Шурин голос донесся до меня откуда-то справа, с другой стороны стеклянной стены: «Кажется, я не сказал того, что хотел сказать, или подобрал неверные слова, или что-нибудь еще. Понимаешь, как я тебе уже сказал, это был своего рода эксперимент - спросить их. Признаю, это не самый тактичный способ обращения со старыми друзьями, но какое-то время назад я поспорил с самим собой, что все в этой группе -опять скажу, что не задал Дэвиду этот идиотский вопрос, но он был единственным исключением - так вот, я поспорил сам с собой, что все они, как один, будут предупреждать меня не разделять, как говорится, свою судьбу с тобой. Я заключил с собой пари, потому что был уверен в том, что знаю, почему они будут против моего решения, и я думал, когда расскажу тебе об этом, ты тоже сразу все поймешь. Это была глупая, злая шутка, и ее устроила та часть меня, которой можно восхищаться меньше всего, - понимаешь, та часть меня, которая получает удовольствие, видя, как сбываются самые худшие ожидания».

Я слушала его, но его слова меня совершенно не трогали. У меня не было причин, чтобы заговорить.

- Я был уверен, - продолжил Шура, - что каждый, кого я буду спрашивать, в какой-то степени побеспокоится о женщине, которую они успели узнать и полюбить, но которая станет настолько близкой мне, что сможет влиять на мои отношения с ними. Я знал, что они всегда опасались влияния Урсулы, ты понимаешь, но я никогда не спрашивал их, что они думают о ней; я никогда не давал им возможности сказать «нет», и они знали, что не надо пытаться настраивать меня против нее. Им всегда было неловко с ней. Мне было известно это. Поэтому на этот раз, просто шутки ради и чтобы доказать себе свою правоту, я подумал, что дам им шанс как-то повлиять на меня. Я спросил каждого из них с глазу на глаз, что они думают о моей жизни с тобой.

Я предполагал, что все они скажут - не делай этого, потому что все боятся, что ты изменишь устоявшееся положение дел каким-то образом, каким они не могут предвидеть. Они не хотят, чтобы я стал меньше нуждаться в них, проводить с ними меньше времени. Это был глупый эксперимент, и он лишь подтвердил мои подозрения.

Я посмотрела на Шуру и заговорила голосом, который мой Наблюдатель определил как ровный и здравомыслящий:

- А тебе не приходило в голову, что сам факт, что ты спрашивал их, означал отрицательный ответ? Будь я на их месте, я бы сама сказала «нет». В любви есть такое правило: если тебе приходится задавать друзьям такой вопрос, значит, ты не уверен, а если ты не уверен, значит, это не настоящая любовь. Или что-нибудь в этом роде.

- Да, - сказал он, - думаю, так оно и есть. Но я также считаю, что они чувствуют ревность к любому человеку, который становится мне ближе, чем они.

- Ладно. Может, ты и прав. Это был жестокий эксперимент, как ты и сам признал. И чего ты ожидал от меня в ответ - смеха?

- Да, я думал, что ты увидишь в этом юмор.

- Ха-ха, ни тени юмора. Это было не смешно.

- Это стало мне уроком. Прости, Элис.

Шура опустил голову и потом сказал:

- Слушай, ведь извинения здесь не помогут, не так ли? Я не хочу тратить на них время. Итак, почему бы мне просто не спросить тебя: что ты думаешь насчет того, чтобы бросить свою работу и переехать отсюда вместе со мной?

- Господи! - пробормотала я.

- Вы звонили? - ответил он.

Против воли я рассмеялась и пробубнила, уткнувшись ему в бок:

- Ты идиот!

- Ну так как?

Приготовившись отвечать, я обняла его за шею и увидела, как стеклянная стена, разделявшая нас, раздвигалась, превращалась.

- Ты уверен? - прошептала я.

- Что ты имеешь в виду, спрашивая, уверен ли я?! Да ни в чем я не уверен! Может быть, я круглый дурак, и, может, это путь к полной катастрофе. Конечно же, я не уверен! Но я хочу, чтобы ты жила со мной, потому что приезд на выходные - это просто смешно, и, кроме того, ты не плохая малышка, с учетом всего, а я, возможно, мог сделать гораздо хуже!»

Я стала колотить его по груди, тогда он схватил меня за кисти, а когда я снова начала плакать, он прошипел: «Перестань, не то брошу тебя через всю комнату!»

Я смеялась и рычала одновременно, а Шура повторял свою угрозу тоном, который, наверное, должен был имитировать интонацию чикагского гангстера. Наконец, я легла на подушку с лицом, мокрым от слез, задыхающаяся от смеха. «Ладно, ладно, ладно!» - прокричала я.

Внезапно я подумала о том, что было слишком важным, чтобы откладывать его на потом. Мне нужен был немедленный ответ, если я должна была поверить во все это. Я села, пытливо посмотрела на Шуру и спросила у него: «Значит ли это, что сейчас мы можем делать это в миссионерской позиции?»

Он уставился на меня и переспросил: «Сейчас! Боюсь, прямо сейчас я не очень способен на это. Ты не могла бы подождать до завтрашнего утра? Мне все-таки уже не восемнадцать, понимаешь; мне нужно несколько часов, чтобы восстановиться!»

Я опрокинула его на спину, зашипев: «Я имела в виду с этого момента, ты, вошь! Не прямо сейчас!»

Он усмехнулся, и я поняла, что он прекрасно все понял.

- Конечно, - сказал он. - Раз ты настаиваешь.

- Просто время от времени, - сказала я. - Чтобы убедиться, что мы не забыли, как это делать классическим способом, ну, по старинке.

- Я пытаюсь вспомнить, - проворчал Шура. - Но мне кажется, что это делается как-то так, - он сделал кольцо пальцами левой руки и начал совать туда указательный палец правой, совершая движение, понятное всем людям в мире.

Я интенсивно кивнула, захихикала и сказала: «Ха-ха, точно!»

Урсуле больше ничего не осталось, Спасибо, спасибо.

Я икала и смеялась, и снова икала. Моя икота была серебристыми шипами на разноцветном потолке.