Просто про жизнь

Просто про жизнь

      Тем временем наступила осень, что выразилось только в том, что у нас отобрали предмет нашей гордости — «афганские» панамы (ловкие и предусмотрительные люди успели, вовремя узнав о предстоящем переодевании, панамы вовремя «потерять», я же к таким, увы, не относился), а также весьма неудобные и тяжелые, но красивые с виду (при соответствующем уходе) шнурованные ботинки, и выдали банальнейшие сапоги-кирзачи, пилотки (шапки выдали уже перед отправкой в полки) и шинели. Есть подозрение, что единственной армией в мире, в которой в конце двадцатого века использовалось форменное обмундирование времен первой мировой войны осталась наша непобедимая и легендарная. Начнем с сапог. Сапоги — довольно удобная обувь, при условии, что сшита она индивидуально, из качественных материалов, с безукоризненным соблюдением технологии пошива. У Лехиного дедушки, прошедшего войну, и до сих пор находящегося в добром здравии (дай Бог ему и дальше здоровья) имеются офицерские сапоги военных времен (наши или немецкие — того не ведаю) Которые до сих пор служат ему верой и правдой.

      То же безобразие, в которую обували солдат русской, а затем и советской армии не выдерживает никакой критики и годится лишь для сельских механизаторов в период распутицы. Частичным оправданием служит тот факт, что армия наша всегда была многочисленная, рекрутского типа, когда солдат загонялся в армию насильно, а поэтому в сохранности своего имущества особо заинтересован не был. Методы ведения военных действий тоже не блистали полководческим талантом, расход личного состава в бою был велик, а хороших сапог на всех не напасешься. Да и зачем что-то менять, если и так сойдет?

      Про портянки я лучше вообще промолчу. Ибо не сдержусь.

      А вот шинель — это песня. Когда-то шинель была в своем роде передовым решением: ее можно было одеть, ей можно было накрыться, да и еще бог знает для чего использовать. Но ее время прошло безвозвратно и место ее — в музее, да на кремлевских курсантах, охраняющих мавзолей с мумией бывшего вождя. Ну, еще генералы любят шинель, особливо ежели с папахой. В основном так называемые «паркетные генералы», коих у нас большинство. Но там и шинели не те, доложу я вам.

      Советский же солдатик, одетый в складывающиеся гармошкой сапоги, в кургузой шинелишке, в безразмерной шапке-ушанке, с вещмешком-«сидором» образца 1892 года за спиной, являет из себя настолько комичное и печальное зрелище, что иной раз плакать хочется, когда на вокзалах встречаешь такое чудо в сопровождении красавца-офицера, разряженного в пух и прах. Когда же эти бедолаги начинают стрелять у прохожих сигареты, хочется отдать им все деньги и снять последнюю рубашку — так на жалость пробивает. Везет тем, кто вышел ростом и фигурой — таким любая одежда к лицу, но таким, увы, не всем повезло родиться. Служивые как могут облагораживают это произведение неизвестного кутюрье, во всевозможных местах ушивая то, что следует ушит, делая вставки там, где надо расширить, вставляя пластиковые вставки там, где морщится и всяческим иным образом модернизируя этот конструктор «сшей сам» для кружка домоводства. После такой модернизации даже самый чахлый боец выглядит просто орлом, если все сделано правильно. Правда, иногда фантазия художника принимает столь воспаленные формы, что после модернизации было непонятно, военнослужащий армии какого государства, а то и какой планеты перед тобой находится. Обшитые по периметру парашютной стропой погоны и петлицы, плетенные из нее же аксельбанты, увенчанные выточенными из латуни в ПАРМе финтифлюшками, ярко белые подкладки из целлулоида под шевроны и значки, подкладки под погоны из нержавеющей стали. Сапоги обрезались, разрезались вдоль голенища, в пробитые отверстия вставлялись люверсы, сквозь которые продевались роскошные шнурки. Затем они проходили тройную обработку мастикой, наносимой при помощи горячего утюга. Шедевры получались — Зайцев и Юдашкин отдыхают однозначно. Слава Богу, вышли из моды пулеметные ленты, носимые крест-накрест на специальных крючочках, а то и их можно было бы лицезреть на этой странной одежде.

      Особенно этим грешат, не в обиду будет сказано, жители сельских районов Украины, да и наши тоже иной раз не отставали. Для некоторых жизненно важно вернуться домой максимально расфуфыренным в пух и прах, очевидно сказывается природный инстинкт, заставляющих самцов в брачный период выглядеть как можно более цветасто и привлекательно. Хотя я могу и ошибаться. Но ответственно заявляю, что в последние полгода службы любому уважающему себя хохлу (опять-таки, без обид) было однозначно не до самой службы — во всевозможных подсобках и каптерках титаническими усилиями многих людей тайно создавалась чудо-юдо-супер-пупер-мега-форма.

      Командование, в свою очередь, любые попытки модернизации старается решительно пресечь, распарывая, выдирая, отрывая, расшивая и возвращая одежде ее преждний, совершенно уебанский вид. Но победы в этой бесконечной битве пока не одержал никто, прямо-таки единство и борьба противоположностей на практике. Конспирация блюдется свято, система знаков, паролей, явок и подстраховок заставляют позеленеть от зависти саму «Коза-ностру».

      Однако, я немного отвлекся.

      Моя шинель, будучи одета на мою, отнюдь не атлетическую фигуру, просто волочилась подолом по земле. Путем опроса сослуживцев, выяснилось, что у кого-то есть шинелишка того же размера, но ему коротковата. В течение вечера с помощью хитроумной многоходовой комбинации из трех последовательных обменов удалось-таки подобрать нечто, более-менее подходящее. Таким же образом утрясся вопрос с шапкой.

      Погоревав немного по поводу утраченного боевого вида, я решил, что худа без добра не бывает, и душевное равновесие восстановилось.

      Совершенно забыл рассказать и еще об одном интересном событии, которое приключилось еще в середине лета. К нам прибыли какие-то интересные дядьки в штатском, перед которыми все наши командиры вытягивались чуть ли не по стойке смирно, которые свободно шлялись по расположению части, заходили в казармы, присматривались к бойцам. Затем всю нашу роту собрали в одном месте, где перед нами выступил один из этих людей. Он отрекомендовался представителем Института Авиационной и Космической медицины и сообщил, что набирает контингент для дальнейшего прохождения службы в этом заведении. Он рассказал, какие всевозможные блага ждут счастливчиков, попавших служить в это престижное заведение: общежитие (а не казарма) с комнатами на два человека, отсутствие формы как таковой — все ходят в спортивных костюмах и кроссовках, отсутствие всяческой строевой подготовки и иной муштры, все находится практически в центре Москвы, увольнения чуть ли не каждый день по завершении рабочего дня, а самое главное — интересная и очень ответственная работа (о службе и не упоминалось). О характере «работы» штатские умалчивали. Единственным и необходимым условием для этого было железное, стопроцентное здоровье, ну и желание, конечно. Но у кого же такого желания не могло возникнуть после такого рассказа? Я сразу понял, что ни медиком, ни космонавтом мне стать не грозит (здоровье у меня вовсе не железное, плюс близорукость) и даже не стал дергаться, а вот некоторые ребята (чуть больше половины роты) изъявили желание поучаствовать в мероприятии. Хотя с них и взяли подписку о неразглашении (с их слов), но в курилках полушепотом обсуждалось, какие вопросы и тесты проходили испытуемые. Их крутили на вращающемся стуле, проверяли дикцию (" шасси выпущены, три зеленые горят"), слух, зрение, зубы, короче, обычная ВЛЭК, только с пристрастием. Из нашей роты отобрали двух человек (первая рота, как-никак), одного литовца, фамилию которого я не помню и еще кого-то, из остальных и того меньше, в общей сложности не больше десятка изо всей учебки. Они собрали вещи и уехали. Больше я о них ничего не слышал.

      Зато гораздо позже, в одной из желтых газет, «КП», кажется, я прочитал статью об этом институте, написанную якобы со слов такого же бойца-срочника, при сходных обстоятельствах отобранного из учебки (какой — не указывалось) медкомиссией этого института. Из статьи следовало, что эти ребята становились попросту подопытными кроликами в медицинских экспериментах, испытаниях образцов нового снаряжения, техники и еще бог знает чего. В частности, описывался эксперимент, когда испытуемые (добровольно согласившиеся на эксперимент, ибо им пообещали увольнение в запас по окончании эксперимента и денежную сумму, на которую можно было в те времена купить автомобиль «Волга» и еще кое что до кучи) должны были длительное время провести в полностью неподвижном состоянии. Многие якобы стали инвалидами, некоторые даже погибали. Не знаю, можно ли верить этой статье, напечатанной в такой газете, но многие факты сходились. Других подтверждений этой версии я, увы не имею, опровержений — тоже. Если вдруг среди читающих эту писанину найдется человек, имеющий достоверную информацию и не стесненный обещаниями и подписками о неразглашении, я с удовольствием выслушал бы его или прочитал где-нибудь об этом заведении.

      Стало заметно попрохладнее, днем температура редко поднималась выше +35, ночью холодало до +10. Прошел первый (и последний за время моего нахождения в учебке) дождь, настоящий такой, проливной, с серым небом, прямо как дома, даже ностальгия накатила по нашему калининградскому, серому небу и сырой погоде.

      Начался осенний призыв, в часть стали прибывать толпы новобранцев, больше всего из соседних республик. Наши старослужащие из постоянного состава учебки (как стало потом известно, не отправленные в строевые части «стукачи», «обиженные» и просто люди, родители которых нашли путь к сердцу замполита роты через его кошелек и просили оставить на прежнем месте до конца службы. По прибытии в полк меня расспрашивали насчет них старослужащие и я получил исчерпывающую характеристику на каждого) устроили нам «перевод» из «духов» (0–6 месяцев службы) в «молодые» (6-12 месяцев службы), утверждая, что для полноценного «перевода» каждому из нас необходимо обязательно получить несколько раз ремнем (бляхой) по жопе. Лично я засомневался в истинной эффективности такого метода и от «перевода» отказался. Иные же умники добровольно приходили к ним и умоляли ударить их бляхой. Было смешно. Впрочем, насильно никого не заставляли.

      Я так и не научился курить, что было очень кстати, жалко было смотреть на несчастных курильщиков, которые безмерно страдали от дефицита курева (стоило денег). Когда кто-то закуривал, к нему тут же подходил еще один раб никотина и преданно глядя в глаза спрашивал: "Покурим?". Тот либо соглашался, либо отвечал: "Уже курю с тем-то", и показывал глазами в его сторону. Отказывать без причины было западло со стороны курящего, курить же одну сигарету более чем на двоих — жлобство со стороны просящего. «Обиженным» и и чмырям никто курить не давал, а если и давали добрые люди, то только когда никто не видел, да они и не подходили на людях. Делиться с ними тоже было западло. Мне же эти проблемы с курением были абсолютно пофиг.

      Да простит меня читатель за практически тюремный жаргон, но советская тюрьма и советская армия (не знаю как сейчас) были весьма близки по некоторым критериям.

      Вскоре, в конце октября, все наши «парадники» уехали на свой парад и наступила полная лафа.

      В очередной раз выписали из госпиталя Леху, с которым я и проводил все свободное время, сидя в дальней курилке и философствуя на разные темы. После возвращения с парада Юры Ляпаева и Владика Бабаева мы с Лехой они хорошо дополнили нашу компанию. Теперь нас была уже почти «банда». К нарядам мы уже привыкли, чистить картошку по ночам (раньше чистка картошки сводилась к открытию трехлитровых жестяных банок с уже очищенной и плавающей в страшно соленой воде картошкой, к осени начали привозит настоящую, ее приходилось действительно чистить) было даже прикольно, тем более, наутро давали отоспаться, а по ночам привозили свежих «духов», только что с гражданки, они как раз проходили мимо столовой и часто угощали нас домашними продуктами, а желающие выцыганивали у них «траву», бухло, насвай и прочие радости жизни.