Спустя сорок лет

Спустя сорок лет

— Сейчас иногда можно прочесть: вот-де Шепилов первое время поддерживал Хрущева, а потом выступил против него. Такая точка зрения свидетельствует о неосведомленности. Первое время я действительно хорошо относился к Хрущеву и, как поется в песне, надеялся, что «это взаимно». Я думал: вот пришел простой человек, рабочий, с открытой душой, без сталинской маниакальной подозрительности. Теперь исчезнет атмосфера страха, будет коллективное руководство. Он приезжал ко мне на дачу, иногда с семьей, мы подолгу беседовали. Он доброжелательно принимал разумные советы. Когда я обращался к нему за указаниями как секретарь ЦК или как министр иностранных дел, он частенько говорил: «Да решайте сами…», «Действуйте, действуйте…»

Голос Дмитрия Трофимовича Шепилова — четкий, внятный, несмотря на возраст. Он снова пришел ко мне на Старую площадь — поблагодарить за поддержку. В программу курсов повышения квалификации руководящих журналистских кадров в Академии общественных наук при ЦК КПСС я включил лекцию Д. Т. Шепилова. Впервые после нескольких десятилетий молчания Дмитрий Трофимович получил публичную аудиторию — и какую!

Разговор снова перешел на тему происхождения самой длинной фамилии «И примкнувший к ним Шепилов». И снова Дмитрий Трофимович отмечал: самая большая заслуга Хрущева в том, что он выступил на ХХ съезде партии и нанес удар по культу личности Сталина, открыл двери бесчисленных лагерей, в которых томились ни в чем не повинные люди. При Шепилове решались эти вопросы во всех деталях. «Все двери открыть к чертовой матери и всех невиновных освободить», — распорядился Хрущев. Тем самым он спас жизнь тысяч и тысяч людей.

— Дмитрий Трофимович, но ведь Хрущев сам был членом троек, которые приговаривали таких же ни в чем не повинных людей к смертной казни, лагерям и тюрьмам. Он повинен в не меньшей степени, — возразил я.

— Да, это верно, — ответил он. — Хрущев как-то сказал на одном заседании Президиума ЦК вскоре после смерти Сталина: «Я, Хрущев, ты, Клим, ты, Лазарь, ты, Вячеслав Михайлович, — мы все должны принести всенародное покаяние за 37-й год».

— И он принес?

— Я считаю, что Хрущев принес покаяние своим делом — освобождением многих тысяч невиновных людей. Но сделал он это не до конца, со всякими отступлениями, противоречиями, импульсивными порывами. Один пример. Как секретарь ЦК по идеологическим вопросам я внес предложение о переименовании Сталинских премий в Ленинские или Государственные. «Зачем? — спросил Хрущев. — Да если б я имел Сталинскую премию, я бы с гордостью носил это звание». Такая противоречивость проявлялась у него во многих делах.

Президиум и Секретариат ЦК, в том числе и Хрущев, прекрасно знали, что никакого отношения к сталинским репрессиям и вообще к нарушениям революционной законности Шепилов не имел. Поэтому в этом плане присоединить его к лицам, фигурировавшим в постановлении июньского (1957 г.) Пленума ЦК, было нельзя. К тому же ЦК КПСС было известно, что Шепилов как секретарь ЦК принимал самое активное участие в подготовке ХХ съезда партии, выступал на нем, полностью разделял общеполитический курс и практические мероприятия, которые тогда осуществляла партия.

— И все-таки в постановлении Пленума об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова ваша фамилия значится, хотя в самом конце…

— Это было реакцией Хрущева на мою критику в его адрес за нарушение принципов коллективного руководства. С тех пор и пошло — «И примкнувший к ним Шепилов».

— Почему вас назвали примкнувшим?

— Потому, что ни действиями, ни связями я не был с «тройкой» Молотов — Маленков — Каганович, но вместе с тем выступил с критикой методов работы Хрущева. Надо сказать, что в верхах я мало с кем был близок. Пожалуй, единственными такими людьми были вначале Хрущев, а позже Жуков.

По словам Дмитрия Трофимовича, к 1957 году появилось недовольство методами работы Хрущева. В то время накалилась также международная обстановка, положение было тревожным. Но, как ему казалось, ничего организованного против Хрущева в то время не было. Может быть, что-то где-то и было, но Шепилов не знал об этом.

После ХХ съезда в партии и стране создалась новая обстановка. Уже нельзя было, как раньше, сажать в тюрьму или расстреливать «фракционеров», поэтому недовольные могли более свободно обмениваться мнениями, и было ясно, что столкновение между Хрущевым и «тройкой» неизбежно. Это и произошло на Пленуме.

Весной 1957 года Жуков как-то сказал Шепилову, что надо бы встретиться, поговорить: Хрущев забрал всю полноту власти, от коллегиальности ничего не осталось. Разговаривали они на прогулке: дачи, квартиры, машины — все круглосуточно прослушивалось, и все это знали.

Обращался к Шепилову и Ворошилов, возмущался: «Голубчик, да он же всех оскорбляет!..» Шепилов, по его словам, ответил: «Вот вы, старейший член партии, и сказали бы ему об этом». — «При чем здесь я? Надо собраться, обсудить!» В это время еще началась эпопея с совнархозами. Дмитрий Трофимович понимал, как экономист, что децентрализация нужна, но делать это надо было продуманно. Фурцева прибежала: «Что делать? Во главе совнархозов — случайные люди! Все решения импульсивны, необдуманны». А дело все в том, что Хрущев был дремуче необразован, хотя имел хорошую голову. Знания, доводы он заменял формулой: «Я нюхом чую», — что совершенно недопустимо для руководителя, тем более такого государства!

— Подчеркиваю: мысль была общая — дальше так жить нетерпимо, нельзя, — делился деталями неудачного «путча» Д. Т. Шепилов. — Я тогда перечитывал завещание Ленина. Почему он, перебирая всех, не назвал никого? Это очень важно понять. Значит, стоял он за коллективное руководство. Именно так я думал тогда, когда разгоралась эта «война». Впечатление от всего, что тогда произошло: все было экспромтом, без строго подготовленного плана. Готовясь собрать экстренный Президиум ЦК, предлагали, чтобы председательствовал на нем Булганин и не ждать Жукова, проводить без него. Он был тогда на учениях в Подмосковье. Но я внес предложение не проводить без Жукова и дождаться его приезда.

Шепилов десятки раз вспоминал свое злополучное выступление, стоившее ему карьеры, на заседании Президиума ЦК 18 июня 1957 года, многократно прокручивал в голове каждый тезис, каждую фразу. Начал он с того, что партия и народ заплатили большой кровью за культ личности Сталина. Но потом перешел на критику.

— В первое время вы, Никита Сергеевич, взяли правильный курс: раскрепостили людей, вернули честное имя тысячам ни в чем не повинных людей. Создалась новая обстановка в ЦК и Президиуме. Обсуждение специальных вопросов велось квалифицированно, компетентно, с приглашением специалистов. Но теперь вы «знаток» по всем вопросам: и по сельскому хозяйству, и по науке, и по культуре!

Хрущев перебил его:

— Сколько вы учились?

— Я дорого стоил государству, народу: учился в гимназии, кончил среднюю школу, хотя мать у меня была неграмотной. Потом три года в Институте красной профессуры плюс четыре года университета.

— А я учился всего две зимы у попа за пуд картошки, — сказал Хрущев.

— Так почему же вы в таком случае претендуете на всезнание?!

Хрущев ответил, что он никак не ожидал такого от Шепилова, и расценил его выступление как предательство.

Дмитрий Трофимович рассказывал, что поразило его тогда поведение Молотова: он сидел с каменным лицом, безучастным взглядом. А вот характеристика Маленкова. «Он не был личностью. Он из тех людей, которые должны к кому-нибудь прислониться, которые слепо повинуются более сильному и, если надо, мать родную продадут».

Я спросил у Шепилова:

— Во время июньского Пленума Жуков действительно сыграл решающую роль в защите Хрущева?

— С Жуковым я близко знаком с 1941 года. Именно с того времени и до самой его смерти у нас сохранились теплые дружеские отношения, взаимные симпатии. Не сходились мы с ним лишь в одном — оценке Хрущева: я вначале был им очарован, а Жуков не мог простить ему развенчания Сталина. На Пленуме Жуков занимал позицию против отстранения Хрущева, что не исключало его критики. Жуков резко выступил против «тройки», предъявил им обвинения в участии в репрессиях. Когда меня изгнали из Президиума, я, уходя, сказал Жукову: «Смотри, следующим будешь ты». — «Как знать!» Прошло всего три месяца, и октябрьский (1957 г.) Пленум, обвинив его в авантюризме, отправил в отставку.

Очень важная деталь. Как понял Шепилов, «тройка» была против избрания кого бы то ни было Первым секретарем ЦК. Ну а дальше — не продумали. Это действительно было необъяснимо: люди зрелые — и никакого конкретного плана, так непродуманно выступили. Поразительно, что они — никто! — не поставили вопрос о виновности самого Хрущева в репрессиях сталинского времени.

Не менее интересно и поведение самого Хрущева на Пленуме: он взял под защиту Сталина (!), возлагая при этом ответственность за репрессии на «антипартийную группу», и в качестве доказательства привел текст ответной телеграммы Сталина на телеграмму Кагановича с Урала (1935 г.) с предложением создать «тройку» для оперативного утверждения на месте приговоров по расстрелу. Сталин: «Что случилось, почему понадобилась тройка? Категорически против рассмотрения приговоров по расстрелу в тройках. Эти дела должны быть рассмотрены обычным нормальным порядком».

— Что было дальше, вы знаете. Я был снят с поста секретаря ЦК КПСС и выведен из состава кандидатов в члены Президиума ЦК и из состава членов ЦК. Через три года позвонили президенту Академии наук СССР А. Н. Несмеянову и рекомедовали на сессии лишить меня звания члена-корреспондента. Все так и было сделано. Прошло много мучительных лет, прежде чем меня восстановили в партии. Случилось это лишь в 1976 году.

Я ознакомил вас с точкой зрения побежденного. А теперь слово команде победителей. О том, как достигалась победа, Сергей Хрущев рассказал уже после распада Советского Союза. То есть, не скрывая приемов и методов борьбы за кремлевское кресло.

По его рассказу, для того чтобы победить в июне 1957 года, следовало собрать разбросанных по стране членов ЦК раньше, чем это сделают противники. Действовать предстояло чрезвычайно быстро, счет шел даже не на дни — на часы.

Для такого дела требовался человек проверенный. Выбор Хрущева пал на председателя КГБ генерала Серова. Собственно, у Никиты Сергеевича и не оставалось особого выбора. Все нити, связи или находились в руках КГБ, или контролировались им. Ни позвонить в обком по ВЧ, ни послать фельдсвязью пакет в обход КГБ нечего было и думать. У каждого секретаря обкома имелся охранник-осведомитель, контролировавший каждый его шаг. Особые отделы выполняли ту же функцию при командирах в войсках.

Серову Хрущев доверял. Он сам выдвинул его на столь важный пост, в Москве без сановного покровителя Серов не продержался бы и дня. О необходимости замены Серова на одном из заседаний в открытую заявил Молотов. Серов знал об этом. Хрущев пригласил его на дачу. Он хотел поговорить с председателем КГБ с глазу на глаз. Они отправились на прогулку в лес, подальше от посторонних ушей. Серов догадывался, зачем его позвали, о происходивших событиях он знал все. Он заверил своего покровителя в личной преданности, поклялся в верности линии ХХ съезда и заявил о готовности выполнить любые поручения Первого секретаря ЦК.

Разветвленная паутина, которой Комитет государственной безопасности опутал всю страну, оказывалась очень кстати, позволяла оперативно и конфиденциально связаться со всеми нужными людьми.

Хрущев попал в двусмысленное положение. Все последние годы он требовал исключения КГБ из политической жизни страны, ограничения его функций борьбой с вражескими разведками, агентурой, шпионами. Он считал, что ни органы госбезопасности, ни армия не имеют права вмешиваться в политическую жизнь.

Теперь он вынужден был первым обратиться к услугам этой организации. Серов получил поручение связаться с членами ЦК на местах.

Естественно, антихрущевское большинство Президиума об этой встрече не узнало. Сообщить о ней мог только Серов. Их изоляция с каждым днем возрастала. Серов контролировал каждый шаг «большинства». (Вот так — председатель КГБ контролировал членов Президиума ЦК КПСС! А еще год назад Хрущев, осуждая Сталина в репрессиях, вменял ему в вину, что при нем органы безопасности были над партией и требовал вернуть их под ее контроль. Стало быть, вернул.)

Серов звонил членам ЦК на места:

— Как можно скорее приезжайте в Москву, собирается Пленум.

Одни добирались самостоятельно, других, особенно из далеких регионов, доставляли на военных самолетах. В этом помогал Жуков.

Сегодня трудно представить, как тяжело в те годы добирались из Сибири в Москву. Гражданские самолеты летали редко. Тихоход Ил-12 перескакивал с аэродрома на аэродром, из города в город. На многотысячекилометровых дистанциях он продвигался не намного быстрее поезда. Секретарей обкомов, других членов ЦК из отдаленных мест доставляли на реактивных бомбардировщиках.

Усердие и личная преданность Ивана Александровича Серова были по достоинству оценены его высоким покровителем. Через год после спасения Хрущева Серов был снят с поста председателя КГБ СССР и назначен начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба, откуда его переместили в Куйбышев — помощником командующего Приволжским военным округом. Он был понижен в звании до генерал-майора, хотя в июне 1957 года Хрущев на радостях произвел его в генералы армии. Остаток жизни лубянский маршал провел в нищете и забвении, не получая положенной ему персональной пенсии.

Открывшийся в субботу, 22 июня, Пленум лишь подвел итоги. С докладом выступал Хрущев. Можно себе представить: он содержал не сухое перечисление фактов.

С изложением своей позиции выступил Молотов. В отличие от недавних единомышленников, в паническом страхе гадавших о своей участи, он остался тверд. Хрущев, по словам сына Сергея, впоследствии не раз с уважением говорил об этом. Остальные «представители большинства» взахлеб каялись.

Члены ЦК выступали крайне резко. Постепенно заседание входило в привычное русло. Каждый стремился вылить свой ушат грязи на «оппозиционеров». Заседания продолжались целую неделю, до 25 июня. Выступить смогли все желавшие.

После институтской практики в первых числах июля 1957 года Сергей Хрущев в полном неведении вернулся домой. Пленум уже закончился, но никаких официальных сообщений еще не публиковалось. Отец ему тоже ничего не рассказал. Так что узнал он о происшедшем из газет.

Почему-то ему запомнилось солнечное летнее утро. Только что привезли почту: разноцветные пакеты, скрепленные сургучными печатями, и газеты. Отец расписался на квитанциях фельдсвязи и, сложив бумаги стопкой на круглом плетеном столике, принялся за прессу. Сын сел рядом и через плечо углядел на первой странице «Правды» официальное сообщение о состоявшемся Пленуме. Глаза привычно скользнули по набранным жирным шрифтом строчкам в конце, там всегда сообщалось о главном, об организационных вопросах: кого избрали, кого убрали. На сей раз перечислявшиеся фамилии заняли целый абзац. Среди исключенных он увидел такие фамилии… Не поверил своим глазам — вожди. К тому же друзья… Совсем недавно все сидели за одним столом на его свадьбе, и вот на тебе.

В то утро он узнал от отца, что против него выступили не четверо поименованных в газете членов «антипартийной группы» — «Маленков, Молотов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов», но еще некоторые другие члены Президиума ЦК, в том числе Булганин и Ворошилов.

— Мы решили не называть их фамилий, — сказал отец, — на Пленуме они покаялись. Происшедшее послужит для них хорошим уроком. Да и для внешнего мира так лучше.

Постепенно не названные в официальном сообщении противники отца стали покидать Президиум. Одни, как Сабуров и Первухин, сразу же, другие задержались чуть подольше.

Оставить своих противников в Москве Хрущев не решился. Каганович слыл энергичным руководителем широкого профиля, никакой конкретной профессией, кроме сапожной, он не владел. Его отправили на Урал директором Соликамского калийного комбината. «Должность немалая» — иронизирует сын победителя.

Маленкова, как бывшего министра энергетики, назначили директором крупной Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше.

«Примкнувшего к ним Шепилова» послали преподавать студентам марксистско-ленинское учение на юг, в Среднюю Азию. Молотова — послом в Монголию.

Молотов многие годы состоял в почетных членах Академии наук. Никто не знал, за какие заслуги, но никто и не спрашивал. Сейчас решили его лишить, как вдруг выяснилось, неправедно полученного высокого звания. Чья это была инициатива, неизвестно, в таком деле инициатор всегда найдется. Когда доложили Хрущеву, он не возражал.

— Какой он ученый, это все Сталин навыдумал, — возмущался Никита Сергеевич вечером, вернувшись домой.

Сказано — сделано. Заодно с Молотовым из членов-корреспондентов исключили и Шепилова.

Как видим, побежденных лишали всего, в том числе и ученых званий, которые, по мнению победителей, на государственной службе как бы и ни к чему. Иное дело те, для кого ученые степени — профессия. Забавную историю в этой связи рассказал бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Ф. Д. Бобков.

Случилось это как раз в хрущевские времена. Вызывает к себе Бобкова председатель КГБ Шелепин, сменивший на этом посту Серова, и говорит:

— Есть тут один физик, который решил поделить лавры с сыном Хрущева Сергеем. Они что-то там разрабатывали. Надо, чтобы он не претендовал на эту работу, ибо она сделана Сергеем Хрущевым.

И Шелепин попросил Бобкова встретиться с этим ученым. «Не очень-то все это прилично!» — подумал молодой работник и прямо сказал об этом.

— Ваше мнение меня не интересует! — оборвал Шелепин совестливого сотрудника, воспитанного на моральном кодексе строителя коммунизма, усиленно пропагандируемого тогда в прессе.

Бобков вышел. Решил, что надо все продумать не горячась. У него не было сомнений в том, что не чекистское это дело — вмешиваться в подобные ситуации. Однако он не имел права отказаться выполнить приказ. Ну что ж, придется подчиниться, надо только хорошенько во всем разобраться.

Оказалось, ученый был болен, и Бобков не стал его беспокоить. Дня через два Шелепин позвонил и спросил, почему ему не доложено о выполнении приказа. Объяснения явно его не удовлетворили.

Чекист выяснил, что физик болен несерьезно и, получив приглашение, поехал к нему. За столом заговорили об их совместной с Сергеем Хрущевым работе. Ученый подробно рассказал обо всем, и чекисту стало ясно: его вклад в разработку значительно больше, чем Хрущева. Судя по всему, хозяин дома уже догадался о цели визита представителя лубянского ведомства и заявил, что данная работа не имеет для него существенного значения, так как он занят другими, более интересными проблемами, а для Сергея Хрущева она очень важна. Словом, он готов отказаться от авторства в пользу Сергея. Расстались дружелюбно, но на душе у чекиста было скверно. Утром он позвонил Шелепину и доложил о выполнении поручения.

— Зайдите!

Зашел. Чувствует: он весь в напряжении, ждет разъяснений.

— Ну что?

— Ваше распоряжение выполнил.

— Но ведь он был болен!

— Пришлось воспользоваться его приглашением. Вы же приказали.

— Вы представились?

— Конечно. Показал ему удостоверение и все объяснил.

— Что именно?

— Сказал, что интересуюсь степенью участия Сергея Хрущева в их совместной работе. Расстались по-доброму, он обещал больше не претендовать на авторство и предоставить эту честь Сергею Хрущеву. Хотя, если откровенно сказать, Александр Николаевич, Хрущев, безусловно, замахнулся не на свое.

Шелепин улыбнулся, и молодому чекисту показалось, у него отлегло от сердца. Видимо, он и сам боялся за исход переговоров. Бобков и по сей день уверен, все это не он придумал, просьба, скорее всего, исходила от Сергея, а возможно, от самого Никиты Сергеевича.

Прошло много лет. 12 июля 1999 года Сергей Никитич Хрущев, подняв правую руку, принял присягу на верность конституции США, поклонился звездно-полосатому флагу, пообещал защищать эту страну всеми силами и был объявлен гражданином Соединенных Штатов Америки. Вместе с женой Валентиной Голенко, тоже принявшей присягу в католической школе города Провиденс (штат Рой-Айленд).

Западные СМИ пребывали в восторге от того, что сын деятеля, который стучал в ООН ботинком по столу и грозился закопать США, поклялся быть образцовым гражданином и патриотом этой страны. Впрочем, отмечали некоторые издания, цена его клятвам невелика. Это в духе хрущевского рода. Никита Сергеевич, проливая немало крови на Украине, в Москве и Московской области, клялся Сталину: «Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим». Потом, придя к власти, развенчал культ Сталина и создал собственный.

Среди вопросов к соискателям американского гражданства есть и такой: «Как называется национальный гимн США? Спойте его!» Сын коммуниста номер один 1953–1964 годов ответил: «Звездное знамя!» — и, вытянувшись, спел.

Новоиспеченный американец уверял, что его папа не осудил бы поступок своего сына. Ну и что, если он предпочел Родине более богатую державу? Выходит, папа лицемерил, когда учил советских людей патриотизму? Или сынок теперь готов бросить тень на папашку, чтобы оправдать свои меркантильные интересы? Но, как говорится, Бог им судья.

А вот еще один документ — «живьем» к вопросу о заслуженности или незаслуженности ученых степеней, высших премий и т. д. Документ хранится в бывшем архиве ЦК КПСС, сейчас ЦХСД, имеет порядковый номер 11 874 и датирован 26 марта 1966 года.

«В Президиум ЦК КПСС, в Совет Министров СССР. Копия — президиум Комитета по Ленинским премиям при Совете Министров СССР.

Дорогие товарищи!

В канун ХХIII съезда славной партии Ленина обращаемся к Вам с ходатайством о пересмотре решения по поводу присуждения Ленинской премии за выдающиеся достижения в области литературы, искусства и журналистики авторскому коллективу книжки «Лицом к лицу с Америкой» (тт. Аджубей, Ильичев, Сатюков, Шевченко, Шуйский, Лебедев и др.). (Ильчев — секретарь ЦК КПСС, Сатюков — главный редактор «Правды», трое последних — помощники Н. С. Хрущева. — Н. З.)

Ленинская премия — высшая награда нашей Родины, присуждаемая выдающимся художникам нашей эпохи за выдающиеся свершения, способствующие коммунистическому воспитанию нашего народа.

Ленинские лауреаты — это Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Мухтар Ауэзов, Муса Джалиль, Александр Довженко, Галина Уланова, Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Мартирос Сарьян, Арам Хачатурян и некоторые другие великие мастера отечественной культуры. Присуждение Ленинской премии этим художникам подняло ее престиж на недосягаемую высоту.

Столь же дискредитировало престиж самой священной для нас награды мастерам культуры присуждение премии имени Ленина группе товарищей за произведение, не имеющее НИКАКОЙ ценности — ни художественной, ни идейной, за посредственный репортаж о встрече Хрущева с Эйзенхауэром, собранный в книжку «Лицом к лицу с Америкой».

Авторская группа этой книжки, состоящая из весьма грамотных людей, если бы обладала в малейшей степени скромностью и честностью, должна была бы в период обсуждения снять свои кандидатуры, представленные к столь высокому поощрению весьма безответственно.

Следует заметить, что присуждение премии за эту книгу тем более нелепо, что добрая половина ее — это письма трудящихся по поводу поездки в Америку главы Советского правительства.

Присуждение премии этой группе лиц не только принизило престиж самой премии, но и повлекло за собой заниженные требования к целому ряду других произведений. Присуждение Ленинской премии за никчемную в идейно-художественном отношении книжку тем более постыдно, что комитет отклонил в процессе обсуждения кандидатуры подлинно огромных художников, мастеров советской культуры, таких, как Сергеев-Ценский, Владимир Луговской, Назим Хикмет, Михаил Светлов, Алексей Мачавариани, Вано Мурадели, Анатолий Новиков, Евгений Вучетич, Дмитрий Кабалевский, Александр Малышко, и некоторых других, чье творчество не только всенародно известно, но составляет у каждого целую эпоху в развитии нашей социалистической культуры. В целях восстановления подлинно ленинских норм оценки художественных явлений и восстановления действительного идейно-художественного критерия этой дорогой для всего нашего народа награды, просим Вас о пересмотре решения о присуждении Ленинской премии в отношении упомянутой книжки.

Подписи: М. Вершинин. (Вторая подпись неразборчива.)».

На письме пометы: «Ознакомить секретарей ЦК КПСС», «Хранить в архиве. В. Горбунов. 7.1У.66 г.».

Такой вот глас народа.

Высланных из Москвы несогласных с политикой Хрущева недавних друзей ждали материальные трудности, неустроенный быт, душевные терзания. Ослушников отправили из столицы вместе с семьями. Дочь Маленкова Воля, ныне профессор Строгановского художественного института, рассказывала в конце 90-х годов в интервью журналисту Андрею Папушину, что пережитое она будет помнить до конца дней. Летом 1957 года, после известных событий, отца отправили в Усть-Каменогорск на гидростанцию в верховьях Иртыша. Семья поехала с ним. Километров за 30 от города их поезд остановили, дальше повезли на машинах по степи. Они сначала не поняли смысла этих пересадок, потом выяснилось, что сопровождающие сотрудники КГБ имели инструкцию не допустить встречи Маленкова с населением. А горожане приготовили ему торжественную, чуть ли не праздничную встречу с цветами и его портретами — нечто вроде первомайской демонстрации.

Усть-Каменогорская станция была расположена в живописном месте в предгорьях Алтая. Станция была исправная, отношение людей к Маленкову — не только работников ГЭС, но и всего города, превосходное. Это, видимо, не входило в планы Хрущева, и примерно через год он распорядился перевести Маленкова в Экибастуз — тамошняя ТЭЦ, по статистике, была самой плохой в стране.

Везли их туда тайно. Хрущев настойчиво стремился оградить Маленкова от контактов с людьми. Часть пути плыли на пароходе, ночами. Днем отстаивались в пустынных местах по реке. Наконец прибыли в Экибастуз — неблагоустроенный поселок в степи, никакой зелени, очень грязно. Неудивительно, ведь возник он на месте лагеря. Маленков хладнокровно и упорно начал приводить станцию в порядок.

Забавно, примерно в это время Хрущев в одной из своих поездок по Казахстану, выступая в каком-то совхозе, заявил, что Маленков, мол, ничего не делает, спивается… А сам был при этом не вполне трезв и, как рассказывали, обращался к собранию вместо «уважаемые аксакалы» — «уважаемые саксаулы»… Молва об этом его выступлении быстро распространилась по целине, дошла до Усть-Каменогорска, Экибастуза, Караганды. Позабавила людей в трудное время. Вождь скучать не давал.

По словам Воли, никакие гонения не могли отвернуть людей от отца. Тогда где-то в начале 60-х решили его из партии исключить. За что? Формально инкриминировали потерю партбилета, будто он его в степи потерял. Но это ложь — билет у него выкрали из квартиры… Через местную организацию выгнать не получилось: собрание созывали несколько раз, но рабочие были крайне возмущены и заявили: «Если партия исключает такого человека, то нам эта партия не нужна и мы из нее тоже выходим!..» Маленков с трудом сдерживал рабочих, чтобы они председателя собрания не поколотили. Впоследствии местный секретарь был с работы снят как не выполнивший «задания». А «решать вопрос» стали на другом уровне, в обкоме. Исключили заочно.

Бывший первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. А. Кунаев так рассказывал о дальнейшей судьбе Г. М. Маленкова. После Пленума он был освобожден от должности заместителя Председателя СМ СССР — министра энергетики Союза ССР и направлен на работу директором Усть-Каменогорской ГРЭС. Дела у него на этом участке пошли неплохо, планы на станции выполнялись. Но до Хрущева дошли сведения о том, что Маленков заигрывает с рабочими, ходит к ним в гости, присутствует на свадьбах, дарит подарки. Н. С. Хрущев распорядился перевести его на другую работу — директором в Экибастуз. И здесь контроль за поведением Маленкова резко ужесточился.

Да, действительно, на одной из прогулок Маленков потерял партийный билет. Его нашла школьница и принесла в милицию. Милиция передала документ в горком партии. По Уставу КПСС коммунист, утерявший партийный билет, заслуживал самого сурового наказания, вплоть до исключения из КПСС. В это время горком получил еще один сигнал: какой-то фотограф-любитель снял Маленкова с внуком и стал продавать эти фотокарточки. Вот за эти проступки Маленкову было вынесено строгое партийное взыскание. На ХХII съезде КПСС секретарь ЦК Компартии Белоруссии Мазуров подверг Маленкова резкой критике. Первичная партийная организация Экибастузской ТЭЦ немедленно отреагировала на эту критику и приняла соответствующее постановление.

Но предоставим слово документам. Итак, протокол партийного собрания.

«Повестка дня:

Персональное дело члена КПСС тов. Маленкова Г. М. (Докладывает тов. Чусоватин К. Т. - секретарь первичной партийной организации Экибастузской ТЭЦ.)

— Делегат съезда, секретарь ЦК Компартии Белоруссии тов. Мазуров, раскрывая нарушения революционной законности и злоупотребления властью, привел факты произвола со стороны Маленкова в период 1935–1936 годов. При обмене партийных документов, когда он, Маленков, вместе с Берия создал версию о существовании в Белоруссии развернутого антипартийного подполья, которое возглавили будто бы партийные и советские руководители республики. (Самое интересное, что Л. П. Берия появился в Москве только в 1938 году, в 1935–1936 гг. он работал в Закавказье. — Н. З.) На основании этой версии была исключена из партии половина всего состава Компартии Белоруссии, арестованы и погублены многие руководители партии из советских органов, представители творческой интеллигенции, тов. Мазуров заявил, что коммунисты Белоруссии считают невозможным дальнейшее пребывание Маленкова в партии…»

Собрание приняло следующее постановление:

«1. За антипартийность, произвол, беззаконие и фракционную деятельность, совершенные в период работы в ЦК КПСС, тов. Маленкова Г. М. из рядов КПСС исключить (голосовали единогласно).

2. Считать целесообразным оставить Маленкова Г. М. директором Экибастузской ТЭЦ (голосовали: за — 8, против — 7)».

Вскоре после этого собрания состоялось заседание бюро обкома партии.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ БЮРО

ПАВЛОДАРСКОГО ОБКОМА КП КАЗАХСТАНА

ОТ 19 АПРЕЛЯ 1962 г.

Дополнить постановление бюро обкома от 15 марта 1962 года «Рассмотрение постановления бюро Экибастузского горкома КП Казахстана от 18 ноября 1961 года об исключении из членов КПСС Маленкова Г. М.» следующим пунктом:

Просить Целинный крайком партии, ЦК КП Казахстана войти с ходатайством в ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР о лишении Маленкова Г. М. звания Героя Социалистического Труда, всех орденов и медалей, которыми он был ранее награжден.

Секретарь обкома КП Казахстана И. Слажнев».

Вот так закончилась карьера Г. Маленкова в Казахстане. Однажды он позвонил Кунаеву и сообщил, что с ним поступают несправедливо. Едва ли в той ситуации Кунаев мог помочь ему. Тут были свои, особые правила игры. Москва направила Маленкова на работу в Казахстан и отозвала, не поставив в известность ни ЦК республики, ни правительство. По тем временам обычное дело.

Георгий Максимилианович работал в Экибастузе 10 лет. Весной 1968 года приехал в Москву на похороны матери. Думал, на несколько дней — и обратно. Потом, видимо, что-то решил про себя, сказал: «Пожалуй, пойду на пенсию…» Как только он заявил об этом официально, ему на следующий же день прислали пенсионную книжку…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.