Начало легенды

Начало легенды

Жизнь этого человека полна былей и небылиц. И кончина его окутана плотной завесой тайны.

Впервые мне захотелось прорваться сквозь кольцо мифологем, созданных вокруг его имени, в 1985 году, когда, оказавшись по служебным делам в Казани, увидел небольшой скромный обелиск с поразившей меня надписью: «Единственному от М. Джугашвили».

На мой недоуменный взгляд приятель, показывавший достопримечательности города, утвердительно произнес:

— Сын Сталина. Василий.

На могильном холмике алел цветок. Я подошел поближе и убедился, что он свежий.

— За могилой кто-то ухаживает, — сказал приятель. — Летом цветы меняют ежедневно. Зимой — реже.

— Жена?

— Вряд ли. У него их было несколько, и все браки заканчивались разводами.

Приятель пересказал обывательские слухи, которые циркулировали в Казани вокруг бурной жизни и неожиданной смерти сосланного сюда после почти семилетней тюремной отсидки сына человека, чье имя миллионы людей на всей планете несколько десятилетий подряд произносили со священным трепетом.

Тогда-то и зародилась у меня мысль составить его жизнеописание, попытаться отделить зерна правды от плевел вымысла, непредвзято оценить масштаб личности, о которой говорили то с восхищением (гусар, гуляка, но сердцем добр, помогал всякому), то с осуждением (пьяница, бабник, отцу родному сколько горя принес, не говоря о других).

Однако, несмотря на объявленную гласность, тема по-прежнему оставалась запретной. Люди, хорошо знавшие Василия Сталина, предпочитали держать язык за зубами и спустя тридцать лет после его кончины. Михаил Александрович Морозов, бывший помощник Ворошилова, присутствовавший при беседе своего шефа с только что вышедшим из тюрьмы сыном генералиссимуса и усердно протоколировавший запись их беседы для Президиума ЦК КПСС и лично Хрущева, помнится, остудил мой пыл:

— Не время писать об этом…

Столь же настороженно отнеслись к моим визитам и другие высокопоставленные кремлевские чиновники. Что тут скажешь — школа!

Замысел пришлось временно отложить.

Вернулся я к нему совсем недавно, когда открылся доступ к ранее закрытым архивам. Не одну жаркую неделю лета пришлось провести в прохладе бывших спецхранов Кремля, но поиски стоили потраченного времени и труда — обнаружился целый ворох уникальнейших документов, проливавших свет на события. Невероятно, но появилась возможность заглянуть даже в святая святых — в личный архив самого Сталина.

Наивно было бы полагать, что обнаруженные важные документы лежали в той же последовательности, в которой они излагаются в этой книге. Нет в архивах ни толстой, ни тонкой папки с надписью: «Дело Сталина В. И.» Материалы хранятся в разных фондах, отделах и даже архивах, которые находятся в разных точках Москвы и Подмосковья. Собирать их приходилось буквально по крупицам, и нет уверенности, что обнаружены все. Не исключено, что впереди могут быть не менее потрясающие находки.

Но и собранного материала вполне достаточно, чтобы составить — не по рассказам, как правило, неполным и субъективным — правдивое жизнеописание человека, о котором, кроме досужих вымыслов и легенд, практически ничего не известно.

Выстроив добытые кропотливыми стараниями документы в хронологической последовательности и в очередной раз прочитав их, я подумал: а ведь, кроме них, больше ничего не надо. Блоки — главы. Детство, юность, война, падение с пьедестала после смерти отца. И все языком уникальнейших документов. Вот стержень, каркас, на котором каждый читатель сам волен строить свое видение происходившего, домысливать сюжетные ходы и коллизии, основанные на богатой фактуре, содержащейся в приведенных достоверных источниках.

В чем отличие литературы от истории? Беллетристика, как утверждали еще философы Древней Греции, рассказывает о том, как могло быть, то есть, допускает элемент иллюзии, вымысла. История повествует только о том, как было. И повествует прежде всего с помощью подлинников.

В наше прагматичное время, когда мозг высокообразованного читателя перенасыщен свежайшей информацией, его трудно удивить какими-то новыми открытиями, особенно из области того, как могло быть.

Иное дело, если речь идет о том, как было.