РИМ, 20 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА

РИМ, 20 АПРЕЛЯ 1968 ГОДА

В Субьячо, в обществе австрийского посла, Макса фон Лёвенталя, который особенно любит это место. Мы оставили Тиволи справа — здесь тоже лес кранов, к тому же чад бумагоделательных фабрик. От Тибуртины мы свернули на менее изъезженную Эмполитану и заскользили вдоль гор с их серыми скальными гнездами. За ними еще пастухи словно времен Энея.

Разговор зашел о politica, и о трудностях австрийского посла в частности. Господин фон Лёвенталь, хорошо эрудированный, к тому же, как многие австрийцы, блестящий рассказчик анекдотов, процитировал высказывание Наполеона III о пьемонтцах, которые за свои всемерные услуги в войне потребовали отдать им не только Рим, но и Южный Тироль: «Если эти проиграют еще одну войну, они потребуют от меня Париж».

Меткая характеристика народа, чьи дипломатические способности развиты лучше солдатских.

Вверх по Аньенскому ущелью. Нерон велел запереть его водоподъемной плотиной, которая была разрушена только в Средневековье. Там находилась его вилла, которая, должно быть, была еще великолепнее, чем вилла Адриана. Мы увидели лишь несколько развалин по обе стороны ущелья. Можно себе представить, что в ту пору дворцы были соединены водой, словно прихожей. Вероятно, озеро снова возникнет, ибо сам рельеф приглашает построить электростанцию, особенно для индустриализирующегося Тиволи.

Поскольку монастырская церковь Santa Scholastica была еще заперта, мы по склону Монте-Толео поднялись сначала к монастырю San Benedetto. Дорога вела по лесу великолепных скальных дубов[701], корни которых широко разлиты по обнаженным пластам утеса. Расположение соответствует правилу Бенедикта, который предпочитал горы. Мы прошли через ворота со стрельчатой аркой, сулящей «мир входящему».

Оглядываемся на ущелье. Синий и желтый ирис на выступах. Помещения монастыря на нескольких этажах частью вырублены в красной скале, частью приклеены к ней, как гнезда. На стенах фрески XIII и XIV столетий — сцены из жития святого Бенедикта, часто наивного свойства. Кормилица разбила миску; благочестивый ребенок своей молитвой восстанавливает ее обратно. Вербное воскресенье — мальчишки карабкаются на вербы и бросают вниз ветки. Рождение в хлеву; осел смотрит с любопытством, бык доверчиво, тогда как служанка проверяет температуру воды, а святой Иосиф с несколько озадаченным лицом сидит в стороне.

Там пещера, в которой началась созерцательная жизнь Бенедикта. В ней портрет Франциска — он, должно быть, старейший, но очень отличается от всех остальных. Садик роз — по ним Бенедикт катался, когда искушение отведать мяса становилось особенно нестерпимым. Франциск во время своего посещения, должно быть, благословил розы — и с тех пор на них нет колючек.

Я глядел на монаха, зажигающего лампу, и у меня возникло впечатление, будто я падаю во время — здесь я имею в виду не постепенное осознавание расстояния, какое охватывает нас при виде древних вещей, а чувство физического низвержения; распахивается бездна.

Непостижимы monumenta stultorum[702], оставленные здесь толпами бесчисленных туристов. Они вырезают свои имена прямо на умбрийских и сиенских фресках, часто так, что сюжеты те уже не восполнить, поскольку они испещрены сетью глубоких царапин.

Вниз к монастырю Scholastica. К сожалению, библиотека с бесценными рукописями и инструментами оказалась закрыта; напечатанные в монастыре издания тоже известны. Два ученика Гутенберга основали здесь в 1464 году первую в Италии типографию.

В проходах образцы изданий, а также фотографии посещения монастыря Иоанном XXIII[703]. Он не был подходящим типом для съемок — как-то даже услышали его тяжелый вздох: «О Боже, коли Ты возложил на меня эти обязанности, почему Ты не сделал меня фотогеничнее?»

Этот папа, возможно, не был тем, кого называют «великим», но это все-таки был инициатор и один из немногих современников, от кого еще исходила и отчетливо ощущалась харизма. (В лице тоже. Возможно, именно поэтому оно и не было фотогеничным.)

Два внутренних двора, готический и еще более красивый романский с крытой галереей Косматов. Косматы относятся к первым художникам, осознанно ставившим подпись под своими творениями. «Космас с сыновьями Лукой и Яковом, искусными резчиками по мрамору» (in marmore arte periti). В обоих дворах фонтан; их шахта сверху донизу покрыта венериным волосом[704] — уголки для медитаций, уединенно, тихо.

Потом еще в церкви Scholastica. Она ледяного, неоклассического стиля — красива сама по себе, но странно чужая на этом месте. Оправа перекрывает готическое оформление; на одном оставленном свободным участке выступает древняя стена.

В Тиволи мы остановились у моста, ведущего через безводное сейчас Аньенское ущелье. У края его элегантный округлый храм Сивиллы; предполагают, что он был посвящен Весте. Тиволи относится к древним городам; основание его приписывается сикулам. Это были «жнецы»; здесь, вероятно, сохраняется не столько название племени, сколько название деятельности, какую повлек за собой переход от пастушеской жизни к земледелию.

Еще в соборе. Там посол подвел нас к одной скульптурной группе, которую он особенно любит. У креста собрались Мария, Иоанн, Никодим и Иосиф Аримафейский. Произведение XIII века; Спаситель уже снят с креста, почти парит вниз, бесконечно легкий, «примирённый». Ничего от готического ужаса, как у Грюневальда.

Назад по узким улицам старого города. Некоторые кажутся вырубленными в горной породе, с остатками арок, лестниц, статуй, надписей, как с геологическими вкраплениями.

На обратном пути вдоль Тибуртины разговор о влиянии техники, в особенности телетайпа, на дипломатический стиль. Сведение к чистым фактам, которому к тому же недостает лапидарности телеграммы.