ВИЛЬФЛИНГЕН, 30 МАРТА 1965 ГОДА

ВИЛЬФЛИНГЕН, 30 МАРТА 1965 ГОДА

Достигнут библейский возраст — довольно странное ощущение для человека, который в молодости никогда не надеялся дожить даже до тридцати. Незадолго до двадцать третьего дня рождения, в марте 1918 года, я был готов заключить пакт с чертом: «Дай мне прожить тридцать лет, но уж их-то наверняка, а потом — точка!»

Однако тогда я вовсе не испытывал страха за свою жизнь: предстоявшего вот-вот большого наступления[1] я ждал с напряжением и надеждой на то, что на сей раз нам все-таки удастся повернуть колесо фортуны в свою пользу. В молодости мрачное настроение не редкость, как будто бы осень жизни заранее отбрасывает на нее свою тень. Мир окутан туманом, впереди высится что-то темное и массивное. Но мало-помалу горизонт проясняется; жизни тоже надо учиться.

Могу ли я поделиться каким-то опытом по случаю этой даты? Возможно таким: большие главы истории начинаются с новой религии, а главы в жизни одиночки — с новой молитвы. Это правда, но не рецепт. Молящимся и сновидцем является каждый, даже если он этого не знает. Он забывает, чем занимался во сне и что совершал в несказанном. Когда дело принимает серьезный оборот, молитва тоже утрачивает свою силу.

* * *

Несмотря на хлопоты двух последних дней, мы пошли к Шатцбургу[2] и с высоты руин смотрели на одинокие леса. Замок был сожжен дотла при Йосе фон Хорнштайне, жизнь которого, как гласит семейная хроника, «протекала в междоусобицах», во время распри с епископом Аугсбургским.

Здесь у меня снова возник повод порадоваться Штирляйн[3], одному ее замечанию по поводу археологии. Каменная кладка крепости была облицована обломками черепицы, которые, по моему предположению, как остатки более ранней кровли, были использованы при строительстве. Однако Штирляйн доказала мне, что черепки, вероятней всего, были вставлены в уже существующую стену, и тут же это продемонстрировала. Талант архивариуса обнаруживается среди прочего по умению разобраться в последовательности, скрывающейся в архитектурном объекте. Церкви и дворцы тоже обладают своей генеалогией. Это — головоломка особо привлекательного свойства.

Шаги по площадке крепости звучат гулко; должно быть, под нею скрывается свод. Название побудило одного чудака из Вильфлингена к поиску сокровищ; в итоге он сделал несколько мелких находок, вроде наконечников стрел, но золота не нашел.

Солнце лило свой теплый свет на круто уходящий вниз отрог крепостной горы. На скале пригрелась коричневая, в зеленую полоску ящерица. Наверно, это была ее первая прогулка в этом году; во всяком случае, она позволила мне осторожно ее погладить: «Еще, мол, не очнулась от зимней спячки».

Хорошо, ведь после такого долгого сна возникает — по крайней мере, в климатическом смысле — чувство воскресения. В момент пробуждения ощущение, что ты существуешь, необычайно усиливается.

В детстве меня часто занимали такие картины; раз в сто лет ты вместе с родителями и братьями-сестрами пробуждался от сна на ложе глубоко под пирамидами, и для счастья было достаточно знать, что они все еще рядом. При этом не было никакой перспективы на будущее, никакая надежда не мешала чистому наслаждению растянутым до границ восприятия временем.

«Обычный сон» между пробуждением и повторным засыпанием тоже может дать представление об этом благостном чувстве. Еще сильнее им наслаждаются животные; я люблю наблюдать, как моя кошка впадает в уютную дремоту на солнышке либо у очага.